Читать книгу: «Две тени»

Доктор Адольф Вэнс привык к запахам плоти. К сладковатому гниению, к щелочной резкости формалина, к металлическому душку крови. Но воздух в этой хижине на окраине Германской Восточной Африки был иным. Он был густым, спертым, пах пылью, потом и чем-то еще – странной, почти миндальной сухостью, которая щекотала ноздри и намекала на незримый распад, происходящий внутри. С озера Виктория несло запах тины и гниющей рыбы.

На циновке, в полосе света от дверного проема, лежал юноша. Его звали Калуве, из народа сукума. Тело его было истощено, но не от голода – скорее, от невероятной, всепоглощающей усталости, что исходила из самой глубины его существа. Его глаза были открыты, зрачки расширены, застывшие и блестящие, как черное стекло. Они смотрели в соломенную крышу, не видя ничего. Он не спал. Он просто был отключен. Врач из местной миссии окрестил это «африканской летаргией», но Вэнс, с его обостренным чутьем охотника за микробами, чувствовал – это нечто новое. Нечто только его.

– Смотри, доктор, – шепотом сказал переводчик, указывая на стену.

Вэнс отвел взгляд от Калувы и замер. На глиняной стене, в тени, углем были начертаны диковинные знаки. Переплетающиеся линии, спирали, сложные узоры, напоминавшие то ли паутину, то ли схему неведомого механизма. Они были выведены с пугающей, математической точностью, непостижимой для человека в таком состоянии.

– Mapepo ya usingizi, – шептал тот. – Watakula sisi sote.

– Он это сделал? Когда?

– Иногда, ночью. Просыпается и… рисует. Потом снова падает.

Азарт, острый и холодный, кольнул Вэнса под ребра. Слава! Имя, которое будут помнить рядом с Пастером и Кохом. Не очередная тропическая лихорадка, а неврологический феномен. Возможно, новый патоген.

Он присел на корточки, достал из кейса шприц и иглу для поясничной пункции. Руки его не дрожали. Он видел лишь объект исследования, сосуд с тайной.

– Держи его, – бросил он переводчику, не глядя.

– Mshike chini, jamani – повторил тот.

***

Три недели спустя пыльный ветер пустыни сменился соленым бризом Атлантики. В трюме грузового судна, в импровизированной лаборатории, пахло дезинфекцией, обезьянами и страхом. Страх исходил от клеток, где сидели три шимпанзе. И от Калувы, прикованного к койке в дальнем углу. Его перевезли сюда как контрабанду, как живой образец.

Вэнс работал без сна. Ликвор, добытый в той хижине, он пропустил через фарфоровый фильтр Шамберлана – крошечный диск, задерживающий все бактерии. То, что осталось в пробирке, было кристально чистым и, по всем канонам современно науки, стерильным.

Безопасным.

Он не сомневался. С помощью ассистента, бледного и заикающегося от ужаса происходящего, он зафиксировал первого шимпанзе. Животное металось, скалилось. Вэнс ввел иглу в затылок, в мозжечок, и медленно впрыснул несколько капель отфильтрованной жидкости.

Прошло два дня. Ничего.

На третий день обезьяна перестала есть. Она сидела в углу клетки, отвернувшись, неподвижная. Ее могучее тело обвисло, глаза, обычно живые и любопытные, остекленели.

Она не реагировала на уколы, на свет, на крик. Она просто замерла. Кататония. Точная копия состояния Калувы.

Вэнс подошел к клетке, его сердце колотилось не от страха, а от торжества. Он это доказал. Фильтрующийся вирус. Не бактерия. Новый, неведомый агент, поражающий нервную систему.

Он обернулся к своему пленнику. Калува лежал в своей клетке, его грудь едва заметно вздымалась. В его застывшем взгляде, обращенном к потолку, вдруг мелькнула искра – не осознания, не боли, а чего-то древнего и нечеловеческого. Будто он видел не ржавые балки трюма, а те самые узоры, что рисовал на стене. Нейронные сети, пожираемые невидимым огнем.

Вэнс потер виски, внезапно почувствовав ледяную тяжесть во всем теле. Он поймал дичь. Но теперь он понимал – он выпустил на волю нечто такое, над чем не имел ни малейшей власти. И это нечто дышало с ним в одном помещении, тихое и неподвижное, ожидая своего часа.

***

Триумф Вэнса длился ровно сутки – время, необходимое, чтобы чернила в его лабораторном журнале высохли на описании беспрецедентного открытия. Затем его навестили.

Двое мужчин в строгих, но невоенных костюмах и шляпах появились в его портовом убежище без стука. Их появление было столь же внезапным и необъяснимым, как проникновение вируса сквозь фарфоровый фильтр. Старший, представившийся полковником Брэдфордом, держался с холодной, почти отеческой вежливостью, но его глаза, цвета стального свинца, сканировали помещение, мгновенно оценивая и классифицируя всё: дрожащего ассистента, клетки с обезьянами, замершую фигуру Калувы.

– Доктор Вэнс, – голос Брэдфорда был ровным, без эмоций, как у хирурга, констатирующего факт. – Ваши изыскания вызвали… значительный интерес у определённых кругов в Вашингтоне.

Вэнс, всё ещё пьяный от собственной гениальности, попытался было изложить теорию о новом нейротропном вирусе, но Брэдфорд мягко, но неумолимо прервал его.

– Мы понимаем. «Сонная болезнь». Но не та, что переносится мухой цеце. Ваша. Назовем в вашу честь, если пожелаете. – Он сделал паузу, давая словам просочиться в сознание учёного. – Представьте, доктор, окопы где-нибудь под Верденом. Не взрывы, не газ. Тишина. Целая рота противника, которая в одночасье теряет волю к сопротивлению. Они не мертвы. Они просто… безразличны. Они откладывают оружие и засыпают. Моральный дух армии сломлен, медицинские службы парализованы тысячами бесполезных ртов, которые нужно кормить и охранять. Это гуманнее штыка и эффективнее артобстрела.

Вэнс почувствовал, как пол уходит из-под ног. Его открытие, его путь в учебники истории, этот человек превращал в инструмент для полевых испытаний.

– Это не оружие! Это болезнь! – выдохнул он. – Я не изучал её последствий, не говоря уже о контроле…

– Именно этим вы и займётесь, – парировал Брэдфорд. – При наших ресурсах. Ваша лаборатория будет перемещена в более защищенное место. Ваш… объект, – он кивнул в сторону Калувы, – будет обеспечен. Мы предоставим вам всё необходимое. Обезьян, оборудование, персонал. Ваша задача – стабилизировать вирус и разработать метод его доставки. Аэрозоль был бы идеален.

Комната, ещё вчера бывшая храмом науки, внезапно превратилась в цех по производству смерти. Вэнс пытался сопротивляться, сыпать терминами об этике, непредсказуемости всех последствий. Но Брэдфорд лишь устало поднял бровь.

– Доктор, мир стоит на пороге большой войны. Такие открытия, как ваше, не принадлежат отдельным людям. Они принадлежат нации. Нашей нации. Вы можете сотрудничать и получить все лавры патриота, или… ваше открытие всё равно будет изучено. Без вас.

Угроза висела в воздухе, густая и неоспоримая, как запах формалина. Вэнс сдался. Его амбиция, его жажда славы оказались ловушкой, куда он загнал себя сам.

***

Лабораторию переместили в заброшенный санаторий на побережье Мэна. Место было окружено колючей проволокой и людьми Брэдфорда. Работа закипела с пугающей эффективностью. Вэнс, движимый теперь страхом и азартом выживания, погрузился в исследования с новой одержимостью. Он выращивал вирус в тканях мозга обезьян, получая мутную, смертоносную суспензию. Он строил примитивные аэрозольные распылители. Он был на пороге создания того, о чём просил Брэдфорд.

Но чем дальше он продвигался, тем яснее становился ужас происходящего. Обезьяны, подвергнутые воздействию аэрозоля, не просто засыпали. У них развивались неконтролируемые гиперкинезы – они бились в конвульсиях, выламывая себе конечности, прежде чем впасть в окончательный, кататонический ступор. Вирус был непредсказуем, нестабилен. Он мутировал с каждой партией. Одно неверное движение – и «гуманное оружие» могло превратиться в оружие массового уничтожения, вызывающее не сон, а мучительную смерть или необратимое разрушение личности.