Читать книгу: «Страсти по Гоголю, или «Мёртвые души – 2»», страница 5

10

Две смены после того душещипательного разговора мы с напарником прошлую его жизнь не вспомнили ни разу, принципиально. Говорили о чём угодно, когда перекур выпадал, – только не о его институте, не о космосе. Сам я Валерку больше спрашивать не решался, помня его трясучку. И он тоже упорно молчал, о постороннем только трепался, да и то неохотно, больше из вежливости, из приличия, чтобы разговор поддержать, когда стоять рядом и молчать нам с ним становилось невыносимо… Со стороны же было заметно, что он внутренне напряжён, взвинчен даже как после скандала, и что-то пытается всё же высказать мне, недосказанное договорить, “в жилетку до конца выплакаться”. Но отчего-то медлит: толи опять разволноваться боится, толи стесняется, толи ещё чего…

И только поздно ночью в третью по счёту смену, когда у нас на воротах плановое “окно” образовалось, и можно было расслабиться и погулять, напарник мой вдруг не выдержал и спросил меня:

– А хочешь, Вить, я тебе про свой отдел ещё расскажу и про родной сектор, коль уж мы мой институт несколько дней назад начали обсуждать, устройство его и порядки? Узнаешь и подивишься, а, может, и ужаснёшься даже, с какими “гнидами” там мне пришлось десять лет бок о бок трудиться, в одной комнате рядом сидеть – и чахнуть словно бы в КПЗ от одного их вида поганого. Это не люди были, поверь, – чудовища настоящие, которые из меня всю кровушку выпили! все истрепали нервы! Я, собственно, от них два года назад и сбежал. Сначала из института. А теперь вот – и из самой России.

– Расскажи, конечно! обязательно расскажи! – тут же попросил я. – Я же тебя, Валер, об этом с первого дня прошу, слёзно умоляю даже. Очень уж мне любопытно узнать, какая причина гонит тебя, нормального вроде бы паренька, из дома родного, с Родины.

– Злоба гонит, Витёк, на несчастную нашу страну, бесхребетную и бесхарактерную нашу Россию, в которой всё с ног на голову перевёрнуто как в плохом кино… или в дурдоме каком-нибудь, самом что ни наесть гнилом, отстойном и мерзопакостном; или же в проклятом Богом месте, если приличие и политес отбросить, где “гниды” бездарные и никчёмные сытно, привольно и беззаботно живут, можно сказать припеваючи. А нормальные честные работяги тут у нас лапу вечно сосут и мучаются всю жизнь, этих “двуногих гнид” с молодых лет обслуживают и окормляют, ишачат на них, сволочей, без продыху, терпят их на своей шее. И безо всяких шансов, что страшно-то, что меня, например, убивает больше всего, когда-нибудь в будущем из-под этой паразитарной опеки высвободиться, волю вольную получить и человеком, наконец-то, себя почувствовать, богатырём свято-русским… Всю эту социальную гадость и мерзость я в своём институте отлично узнал, увидел её своими глазами близко, как тебя вот теперь, – и ужаснулся от того кошмарного видения…

После такого вступления неожиданного и через чур горячего мой побледневший напарник сразу же за очередной сигаретой в карман полез и только когда запалил её, дальше свой рассказ продолжил:

– Я когда в свой элитный отдел-то пришёл в августе 85-го, сразу же поразился такому, например, любопытному факту, что в том секторе, в котором мне предстояло трудиться (в нашем отделе их было три), работало аж два начальника – Радимов Кирилл Павлович и Огородников Вадим Александрович. Сектор один, а начальников – два. И у обоих – начальственные оклады, надбавки разные, трудовые коэффициенты и премии. Представляешь себе, картиночка!… Как и почему такое безобразие и государственное расточительство произошло? – я узнал чуть позже, отработав в отделе год, – от “стариков” из соседнего сектора, с которыми ежедневно в домино резался. Оказывается, когда я был совсем-совсем маленьким, когда ещё мамкину сиську сосал, в нашем секторе умер его тогдашний начальник, 72-летний учёный старик, друг и соратник Виктора Ивановича Кузнецова… Так вот, после смерти начальника этого, фамилию которого я не запомнил, перед руководством НИИ встала проблема: кого на освободившееся место назначить, крайне важное место, важный участок работы… Изначально было два варианта: опытного старика поставить на пару-тройку лет, или же молодого сотрудника – на длительную перспективу. Решили остановиться на втором: доверить сектор молодому работнику. Но кому?

– И тут опять возникло два варианта, две кандидатуры: Радимов Кирилл Павлович, выпускник МВТУ им.Баумана, отработавший в секторе десять лет и показавший себя недалёким, несведущим в космических делах, но очень угодливым, тихим и чрезвычайно скромным сотрудником, членом партии плюс ко всему, что было делом немаловажным, и Огородников Вадим Александрович, выпускник Физтеха, красно-дипломник и кандидат физико-математических наук, светлая голова, умница, который отработал на предприятии вдвое меньше из-за учёбы в аспирантуре и диссертации, но зато зарекомендовал себя как блестящий специалист, знаток и фанат своего дела, но и как задиристый и ершистый парень одновременно, как революционер, с первого дня всё пытавшийся навести на работе “порядок”. В его понимании это означало уволить всех дармоедов к ядрёной матери – ненужных, лишних людей, блатату, балласт институтский, паразитическую прослойку, – которых уже и тогда, в начале 60-х годов, прикинь, было заметно больше тружеников, уже и тогда, на заре космонавтики. И откуда они только берутся, из каких-таких погребов? – леший их знает!… А трудолюбивый и пылкий по-молодости Огородников их прямо-таки на дух не переносил: всё силился дармоедов уволить, а тружеников набрать, оздоровить коллектив, обстановку… Ну, в общем, начальство подумало-подумало, затылки свои почесало – и назначило на освободившееся место Радимова, который для них уже тем был хорош, что, как говорится, не замутит воды и революции не устроит.

– Начальники, Валер, они везде одинаковые, – согласно подтвердил я рассказ напарника, чтобы морально его поддержать. – И у нас на заводе были такие же: начальники отделов, цехов. Лакействующие и угодливые, все – члены КПСС: в 70-е и 80-е годы это вообще было обязательное условие. Тошно было на них смотреть – нам, простым работягам… Зато с такими работать, наверное, проще руководителям предприятий, министрам, партийным секретарям. Как раньше, при коммунистах, так и теперь, при Борисе Ельцине. Поэтому-то таких всюду и назначают, и тянут наверх. И у нас в глуши, и у вас, в столице. Одна система-то!

– Да, ты прав, Вить, прав: начальники приблизительно везде одинаковые. Вот и с Радимовым так же вышло, его в итоге и назначили, а не бунтаря Огородникова, кандидата наук, повторюсь, спеца от Бога, умницу… Назначить-то назначили, но Огородникова этим сильно обидели, унизили даже, заставив его, выпускника Физтеха, подчиняться какому-то бездарю и пронырливому “жуку”… Предельно обиженный и взведённый, Вадим Александрович, как мне рассказывали, пришёл тогда к руководству НИИ и выдвинул условие: или, мол, ставьте меня руководить сектором, что мне по силам, или же я уволюсь к чертям, другую себе найду работу; с красным дипломом и диссертацией, мол, мне это будет проще простого сделать, сами, поди, понимаете. А ваш Радимов пусть тогда один “пашет” и руководит – без меня. Поглядим, мол, как это у него получится… А у нас в институте в ту пору всеми делами ещё сам Кузнецов заправлял, который ещё не был в маразме как в 80-е годы, когда за него его замы правили, а он из больницы не вылезал, из санаториев и профилакториев. А он, Кузнецов, как наши “старики” утверждали, очень не любил, не терпел прямо-таки, когда молодые сопляки ему условия ставили, деньги и должности выпрашивали, стращали уходом. Ну и, не разобравшись в сути, вспылив, он послал Огородникова на три буквы с порога, сквалыгою обозвал, карьеристом и всё такое. Тот обиделся и ушёл: пошёл работать в какой-то академический НИИ, заметно потеряв в зарплате…

– А в секторе у Радимова после этого начался бардак и полное разложение. Старожилы-сотрудники, видя, что молодой Кирилл Павлович – ноль без палочки, что не разбирается ни в чём, не тянет, побежали от него кто куда: кто – в другие отделы подался и институты, кто – на пенсию. С Кириллом же осталась работать одна молодёжь, в основном – одни молодые бабы, от которых пользы не было никакой, которые в наш институт за большими заработками приходили, не за работою… В общем, кончилось тогда дело тем, по слухам, что через год сектор Радимова оказался в глубокой заднице из-за начальника м…дака. Его, сектор, надо было либо распускать, что было сделать крайне сложно из-за важности задач, что на нём висели, либо искать нового руководителя, которому был бы по силам тот груз ответственности и проблем, что выдвигал перед руководством НИИ данный участок работы… И сразу же вспомнили про Огородникова, естественно, позвонили ему, предложили вернуться назад, пообещав заметное повышение в окладе. Он на это ответил, что условие его неизменное – должность начальника и полная самостоятельность в научных делах, равно как и в кадровых… И опять возникла пауза в переговорах, месяца два длившаяся, опять тишина. Очень уж не хотело руководство НИИ строптивому Огородникову полную самостоятельность выдавать, чувствуя, что потом с ним не справится, что замучает он их всех как геморрой на заднице… Через два месяца ему очередной на дом звонок и новое предложение: хорошо, мол, Вадим, уговорил, поставим тебя начальником сектора, лады; но и Радимова, мол, оставим, как хозяйственника; пусть, дескать, он все организационные и хозяйственные вопросы решает, а ты давай занимайся чистой наукой, статьи и книги пиши, мудрёные формулы, к чему у тебя душа лежит, чему тебя в Физтехе аж восемь лет учили… Но Огородников упирается, гнёт своё – понимает, что путы готовят ему в лице хитрожопого Кирилла, от которых он потом взвоет… И тогда руководство вытащило “последний козырь из рукава” – квартиру Огородникову пообещало, который в те годы у тёщи жил и поэтому сильно нуждался в жилплощади… Тут уж Вадим Александрович не выдержал – сдался и изменил себе, пошёл что называется на попятную: вернулся в наш институт на должность второго начальника сектора, по науке. А первым остался хитрый и скользкий Кирилл, который руководил сектором исподволь, но твёрдо, как паук паутиною. Деньги и повышения, во всяком случае, он у нас распределял; он же и на главные совещания бегал, где решались все орг-вопросы. А простодушный Вадим с тех пор только пахал и пахал за всех, задницу не отрывая от стула…

– Оклад ему, правда, дали большой – 400 рублей в месяц как кандидату наук и начальнику сектора, да ещё и премиальные 60% ежемесячно к этому приплюсовывались. Получал он у нас прилично поэтому: больше 600 рубликов выходило, прикинь, Витёк. Первые годы в нашем НИИ больше него мало кто получал: разве что директор и его окружение… И квартиру ему руководство выделило двух-комнатную, как и обещало, в новом доме в Черёмушках, привязало к институту накрепко. Да только за эту квартиру и деньги они его, простофилю, скрутили в бараний рог, всё соки из него выжали – без остатка… Логика у руководства простая была, но железная: мы тебе всё необходимое для жизни дали, мол, чтобы ты жил, не тужил. А теперь и ты нам долг давай возвращай, работою и трудом героическим. Нагрузили его, короче, по-полной, всю самую важную и ответственную работу на него взвалили, с которой только он один справиться у нас и мог, выпускник славного Физико-технического института, откуда к нам люди не приходили, как правило, работу в “ящике” считали для себя зазорной. На ведущих ролях у нас поэтому выпускники МВТУ и МАИ работали в основном. Но это всё ерунда, второй сорт в сравнение с Физтехом…

– В общем, попал наш бедный Вадим Александрович как “кура в ощип”, между молотом и наковальней будто бы оказался после своего возвращения. Начальство на него грузит и грузит, не переставая, как на самосвал многотонный. А чего не грузить-то, действительно, когда человек тащит, не ропщет и не кричит: куда столько, мол?! хватит! другим отдайте! Нет, такого на коллективной трудовой памяти не было никогда: не припоминали наши институтские старожилы, а вслед за ними и мы, такого. Совестливый Огородников работу всегда брал безропотно – надо, так надо! Родина просит! Брал – и первое время старался её на подчинённых хоть как-то переложить, разделить с ними тяготы институтские и проблемы. Ему это и по должности полагалось: подчинённых работою загружать. Он – молодой начальник…

– Но не тут-то было, как достаточно быстро выяснилось: не складывался у него “трудовой пасьянс”, с первого дня не складывался. Потому что его норовистым и шибко завистливым подчинённым работа и даром была не нужна, и помогать вернувшемуся Вадиму они не собирались ни сколько. «Ты квартиру и зарплату заоблачную получил от руководства НИИ, – ядовито думали они про него на работе и дома. – Вот и ишачь давай, отрабатывай оказанные тебе милости, коли такой деловой и знающий. А мы лучше в сторонке посидим и посмотрим, и за тебя “порадуемся”. Нам квартир и сумасшедших окладов руководство не выдавало: за какой хрен нам тут тогда надрываться-то?»… Вадим было пробовал сначала бессовестных сослуживцев к порядку призвать: ругался с ними со всеми, ссорился, увольнением особо ретивым грозил, особо борзым, лишением премий. Но в дело немедленно вмешивался Кирилл, который горой вставал за наших местных бездельников и саботажников, видя себе в их лице надёжных и крепких помощников. Все вместе они давали Вадиму мощный отпор, и он вынужден был от подчинённых своих отставать, как горох от стены от них ото всех отскакивать…

– И наблюдалась в итоге поразительная картина со стороны, сложившаяся и закрепившаяся в нашем секторе с момента Вадимовского возвращения. Ему, бедолаге, легче и проще было с тех пор любую работу самому сделать, чем кому-то её поручать и передоверять; и потом за тем саботажником месяцами без толку бегать… Абсурд ведь, бред полный, согласись, Вить, – с жаром обращался ко мне Валерка, ища поддержки своим словам, и понимания, – когда начальник не может своих подчинённых заставить работать; когда сам за них за всех день и ночь пашет и пашет как вол, как мотор не выключенный!… Но именно подобный абсурд и бардак в нашем секторе и сложился в итоге, и процветал. И виною ему, бардаку, был несомненно Кирилл и только один Кирилл, “серый кардинал” при Вадиме, удавка на его тощей шее…

– Хитрый был человек, этот Радимов, и как ужака скользкий. Вёл себя в секторе тихо и неприметно вроде бы, как партизан, ни с кем никогда не ссорился, не ругался – избави Бог! – хотел выглядеть в глазах подчинённых паинькой. Он ведь от науки в стороне стоял, от текущих заданий и проблем, от организации и распределения работы, был у нас этакой низовой “номенклатурной единицей”: чего ему было с кем-то ругаться поэтому, нервы себе трепать?! Это делал всегда Огородников, заводила наш и мотор, гигант дела и мысли, натура пламенная и творческая, увлекающаяся и бескомпромиссная, бесстрашная. Он-то и пытался всех своим огнём запалить, или хотя бы усовестить; переживал и ругался, когда это не получалось. А тухлому и пустому Кириллу, бездарю и “жуку”, это было не надо… Но уж зато когда поступавшие в отдел деньги надо было распределять, премии и зарплаты, и повышения очередные или внеплановые, – тут уж Радимов вылезал из тени и показывал, кто в доме хозяин и кто всем у нас заправляет. Он Огородникова быстренько в сторону отодвигал: «я без тебя разберусь, – говорил твёрдо, – а ты давай работай». А ежели тот упорствовал и сопротивлялся, хотел как-то поучаствовать и повлиять на важнейший денежно-финансовый процесс, – подключал всё своё окружение, которое с радостью ему помогало норовистого Огородникова “скрутить”, больно того “по ушам нахлопать”…

– Вообще же, как я заметил, поставить Вадима на место было у наших “стариков” единственным, пожалуй, занятием, которое они все и всегда с превеликим удовольствием делали – и кайфовали потом, наблюдая и посмеиваясь над ним, опущенным и униженным. Но истинным и главным виновником тех вадимовских унижений всё-таки был Кирилл, который хоть и прикидывался всегда овцой, но был ещё тем волчарой. Плёл интриги, сплетничал, всё про всех знал: у него в каждой комнате были осведомители, которые ему всё докладывали, каждый наш разговор и шаг. Он-то и плодил в нашем секторе “серость”, старательно поддерживал и опекал её, понимая прекрасно, что она, как та же ржа или плесень, или опухоль раковая, в итоге всех талантливых пареньков и девчат и сожрёт – людей, что неизбежно будут появляться и сплачиваться вокруг Огородникова. И тот – хочет он того или нет, – но будет оставаться на службе один-одинёшенек… А с одиноким, с ним Кириллу будет достаточно легко справиться…

– План этот прохиндею-Радимову удавался блестяще на протяжение десятков лет: это надо честно признать, отдать разработчику должное. Его “близкий друг и соратник” Огородников Вадим Александрович так потом всю жизнь в одиночку за всех и пыхтел, сиротинушка, пока сил хватало. И не было у него в нашем секторе толковых достойных помощников никогда: они у нас в принципе не выживали, если даже и попадали к нам от случая к случаю… Он пыхтел за всех, тащил на себе весь сектор и весь отдел, весь наш институт по факту. А хитрюга и деляга Кирилл за его согбенной спиной зарплату с премиями и повышения по службе распределял по какой-то совершенно дикой системе, на трутней, бездарей и полных ничтожеств рассчитанной, не на работников. Работники от его уравниловки и градации возрастной – когда новая должность и более высокий оклад человеку давались за выслугу лет, за жопо-часы по сути, а не за талант, не за знания и трудовые заслуги, – неизменно проигрывали – увы! И с обидой увольнялись от нас, зло хлопнув дверью… И институт от этого стремительно деградировал и умирал, поражённый вирусом, делячества, гниения и разложения…

11

В этот момент к нам внезапно нагрянул бригадир с проверкой. Захотелось ему, видите ли, узнать, чем мы на посту в перерыв занимаемся: не бухаем ли, не “гудим по-чёрному”. Напарник-то мой был как-никак новичок. А новичкам проверки у нас на Горбушке часто устраивали… Поняв, что у нас всё спокойно, что трезвые мы как стёклышко и оба на месте, на боевом посту, он развернулся и пошёл других проверять, пожелав нам спокойного дежурства…

– А хочешь, Вить, я тебе про сам наш коллектив расскажу, пока есть время? – сразу же продолжил Валерка прерванный разговор, – про всех тех саботажников и завистников подлых, с кем Огородникову работать пришлось всю жизнь. И кто и как ему каждый день нервы мотал и портил своим разгильдяйством и наплевательским отношением к делу, к обязанностям инженерным?

– Конечно хочу, Валер, конечно! – с жаром отозвался я. – Чего ты всё спрашиваешь-то? Рассказывай давай. Я тебя внимательно слушаю – не видишь что ли, не замечаешь?

– Начну с того, – улыбнулся напарник, довольный моим вниманием к его словам и рассказам, – что наш теоретический отдел, в котором я десять лет оттрубил, занимал весь 6-ой этаж административного корпуса и состоял из трёх секторов. Наш сектор, самый большой в отделе и самый важный в смысле тематики, занимал три комнаты: под номерами один, два и три соответственно. Третья комната была главная, начальственная, где сидели Радимов с Огородниковым и где стоял городской телефон, по которому мы все бегали и домой звонили. В первых двух комнатах городских телефонных точек не было – только местные… Ну-у-у, чем занимался Огородников? – понятно: тащил на себе теоретическую работу всего отдела и института, сидел за столом безвылазно и постоянно чего-то думал, изобретал, а попутно ещё и статьи строчил и издавал регулярно, книги.

– А чего он изобретал-то? – не понял я, – если ты мне рассказывал в самом начале, что пребывающая на предприятие молодёжь без дела годами сидела, что в вашем НИИ работы не было никакой все 80-е годы.

– Для большинства сотрудников работы не было – это правда, – стал оправдываться Валерка, искренне удивлённый тем, что я так хорошо оказывается всё запомнил, про что он мне с первого дня говорил. – Но для Огородникова-то работа была всегда: он у нас был главным теоретиком и изобретателем, фанатом космоса и трудоголиком, генератором новых идей, которые он без устали плодил-гальванизировал… Главное изделие нашего института – платформа, да, была изобретена и изготовлена до него. Это факт. Но ведь её, как тот же автомобиль или телевизор с магнитофоном, надо было постоянно усовершенствовать, улучшать её основные узлы и детали: уменьшать их вес, увеличивать качество и срок работы. Огородников этим и занимался, как и регулярными пусками с Байконура, с космодрома Плесецк, которые надо было готовить сначала, а после анализировать результаты полётов, выявлять неточности и ошибки. Работа не сложная, но обязательная. Текучка…

– А потом, в конце 80-х годов наш институт подключили к марсианскому заказу, правительство поручило нам поучаствовать в экспедиции на Марс, на поверхность которого планировали ещё и марсоход спустить, чтобы забрать грунт с этой планеты. Этот марсоход планировали на парашюте сбрасывать, и вся его аппаратура поэтому должна была выдерживать большие угловые скорости при падении. А наша базовая платформа – ЛВ300 – для этого не годилась, у которой технологически было лишь три свободно-вращающиеся оси и угол прокачки по крену всего лишь 45 градусов. При больших угловых скоростях спускаемого аппарата она не выдерживала и выскакивала на упор; и, соответственно, выходила из строя. И марсоход из-за этого становился бы не управляемым, превращался бы в груду железа… Поэтому нам было поручено, совместно с пилюгинским НИИАПом, разработать и запустить в производство другую платформу, четырёхосную, с неограниченными углами прокачки по трём главным осям – вращению, крену и тангажу. Это уже было принципиально новое изделие, к которому академик В.И.Кузнецов не был причастен, отец-основатель наш…

– Вот эту-то усовершенствованную платформу и разрабатывал Огородников, систему управления для максимальных нагрузок придумывал и оптимальные параметры работы, конструктивную её часть, габариты. Создавал её фактически в одиночку, без посторонней помощи: я наш НИИ Прикладной механики имею в виду. Очень качественно сконструировал и надёжно, как у нас потом говорили. Её Госкомиссия в итоге и выбрала из двух, забраковав НИИАПовскую… Жалко только, что та марсианская экспедиция провалилась в итоге: спутник до Марса так и не долетел, потерялся где-то в пучине космической из-за нашего всеобщего разгильдяйства и бардака, что охватил страну при Горбачёве… Я, наверное, зря тебе всё это так подробно рассказываю, Витёк, не специалисту-то. Просто ты мне задал конкретный и важный вопрос: чем занимался Вадим Александрович, когда большая половина сотрудников института дурака валяла и по колхозам и базам моталась? Я тебе на твой вопрос и ответил – чтобы не оставалось меж нами недопонимания…

– Итак, два начальника сидело у нас в третьей по счёту комнате. И один из них, высокооплачиваемый и учёный, пахал от зори до зори, двигал вперёд науку и технику, и попутно всех подчинённых своими идеями одаривал и окормлял, давал всем задания, работу текущую, следил за её выполнением; или – старался следить по мере сил и возможностей. Второй же, Радимов Кирилл Павлович, Кирюха, как мы его меж собой называли, имея оклад всего лишь 260 рубликов, всего лишь! ежедневно валял дурака фактически, клоуна из себя строил и в работу сектора принципиально не лез, сознательно. Говорил иногда в курилках, что не хочет-де дорогу переходить “другу Вадиму”, вносить разлад в трудовой коллектив, разноголосицу. Пускай, дескать, он уж один у нас рулит и творит, без посторонней помощи… По этой же причине он даже выработал для себя особый график: приходил на работу утром и сразу же шёл в курилку, смолил там с мужиками до десяти, институтские сплетни слушал; после чего возвращался в отдел и сразу же шёл в кабинет начальника, Скворцова Марка Павловича, которому лет 70 было, когда я пришёл, и который уже лет десять как нашим отделом заведовал. Сидел он в кабинете один как волк, ошалевал от скуки и одиночества. И Кирюха ежедневно ходил его веселить: усаживался там до обеда в мягком кресле и лясы на пару с Марком точил, курил опять, политику обсуждал, последние мировые и союзные новости. И такое у них повторялось из месяца в месяц, из года в год. Все десять лет, пока работал, я наблюдал подобное… В половине первого, когда у нас обеденный перерыв начинался, Кирюха выходил от Скворцова довольный, счастьем светящийся, и шёл в шестую по счёту комнату играть в домино. Там мы все всегда регулярно играли, все наши отдельские мужики; для этого там даже стол специальный стоял, накрытый большим листом металлическим. Полтора часа играет с нами, нервничает, страстями кипит, стучит по столу костяшками; а потом с Огородниковым и Скворцовым идёт в столовую на обед. И только после обеда, часа в три по времени, он наконец за “работу” садится – какую-то “мудрёную” и “долгоиграющую” задачку начинает решать, которая у него никогда не кончалась.

– Так вот и болтался всю жизнь в нашем секторе этот ловкий и ушлый жучила, круглый, вкрадчивый, скользкий как мокрого мыла кусок, на артиста Евгения Леонова очень похожий по виду, спрятавшийся у Огородникова за спиной. Сам болтался, да ещё и помощницу себе заимел – для порядка, которая во второй комнате у нас сидела и про которую я тебе, Вить, тоже обязательно расскажу. Но чуть позже, когда про остальных обитателей третьей комнаты тебе всё в красках живописую, персонажей в нашем секторе едва ли не самых заметных и главных…