Местное время 20:10

Как в Доме Советов отказалась заводиться жизнь

 
Замысел и зависание
 

В конце 60-х во всех областных центрах необъятного СССР местные власти задумывали строить что-нибудь большое и политическое. Стоять оно должно на самом видном месте и знаменовать фазу победившего социализма. В одном городе это была высоченная гостиница «Россия», в другом – что-то ещё из ряда вон. Меж областями развернулась незримая конкуренция концепций, как сказали бы сегодня.

История по своему обыкновению умалчивает, кто был творцом калининградской концепции – совместить на Королевской горе в одном здании все три власти, имевшие быть на тот момент. Политическую (обком и горком КПСС), исполнительную (исполкомы гор- и обл-) и законодательную (Советы депутатов). Концепция со всех сторон замечательная: один Дом Власти (замок) заменить другим Домом Власти. Одобрив её в соответствующем отделе ЦК КПСС, секретарь Калининградского обкома КПСС Коновалов сотоварищи принялся за дело.

Прошло 10 лет, построили коробку, обнаружился перекос здания и проседание одного из углов фундамента. Подождали, проседание остановилось. Прошло ещё пару лет. Дом Советов становился всё более телесен. Из абстрактной идеи он превращался во вместилище будущей жизни, и будущие переселенцы (обкомовцы) начинают примеряться: как им там будет житься, на новом месте? где буфет? а где курилка? Сколько ходоков с просящими лицами? Вместо символических аргументов будущие жильцы примеряют к себе аргументы прагматические, житейские.

А теперь спросим себя: какой человек, будучи в здравом уме, поменяет прекрасное во всех отношениях отдельное местожительства на коммуналку-новострой? А качество своего строительного комплекса в обкоме знали, не сомневайтесь! Никакой. Если он в своём уме.

На последних фазах строительства обком КПСС вышел из пула застройщиков Дома Советов, сказав остальным: вы, братцы, достраивайте, всё нормально, мы будем вам помогать… ну, сами посудите, зачем нам куда-то переезжать? Здание у нас большое, немецкое, в центре города (ДД-1, кто не помнит), хорошее… но строить надо, достроим, и будут там все ветви власти! Почти…

…Так, или почти так говорили обкомовцы всем остальным ветвям. Неудивительно, что следующим, кто покинул пул застройщиков, был горком КПСС. По удивительному совпадению он тоже размещался в старом немецком здании (площадь Победы, 1, кто не знает) в центре города. Остальным двум ветвям (исполнительной и представительской) было сказано: ничего страшного, заселим здание другими организациями, вот стройку закончим, и… В общем, когда здание было готово почти на 90% и когда остановилось проседание грунта на одном из углов, выяснилось, что оно НЕ НУЖНО. Половина ветвей власти решила не покидать «старых квартир», а другая половина в силу немощи и декоративности не могла заполнить огромное здание численно и поднять хозяйственно.

Недоделанный на 10% Дом Советов прождал хозяев всю перестройку, но им было не до него. Рушилось всё государственное устройство, и садовник по имени История неумолимо купировал ветви по новым правилам. А когда в здании нет жизни, оно неизменно разрушается. Так было с большинством орденских замков на территории Восточной Пруссии: откуда уходили Власть и гарнизон, там воцарялась разруха.

 
Дом Советов как объект продаж
 

И стал недостроенный символ медленно превращаться в руину рас терянного на дорогах Истории пафоса. Мраморную отделку с цоколя растащили, непогода проникла через разбитые стёкла. Во время распродажи госсобственности его акционировали, и контрольный пакет был оформлен на Частное Лицо. Так началась история его продаж. Она покрыта домыслами и мраком, как всё, что связано с крупными приватизациями начала 90-х. Рассеивать его – не наша задача, мы описываем жизнь публичную, как она предстаёт в глазах той части населения, что ездит в трамваях.

Итак. Сначала ДС продали панамской компании. Затем его вместе с панамской компанией долго и успешно банкротили. Затем китайцы, которые два раза делали заходы по внедрению на местный рынок, потерпели там неудачу и рискнули сделать ход конём. Они решили купить ДС и сделать из него гигантский универмаг китайских товаров, «Чайна-Хаус». Полгода заинтересованная публика обсуждала столь невероятные метаморфозы, спорила, какой иероглиф напоминает двухбашенная композиция ДС. Полгода шли дебаты о пользе китайского акцента для российского анклава. Пока Леонид Петрович Горбенко, бывший в ту пору губернатором, не съездил с официальным визитом в Израиль.

Вы спросите – причём здесь Горбенко? И причём здесь евреи? И будете правы, потому что не причём. Были не причём, пока Горбенко не съездил в Израиль. Ездил он туда, чтобы подписать договор о строительстве в области свиноводческого комплекса, а приехал с подписанным договором о намерениях купли-продажи Дома Советов. Вполне в стиле Леонида Петровича…

Собственно, все знают, что китайцев переиграть в торговле нельзя. Если только за дело не возьмутся евреи. Они и взялись. Опять шли переговоры, опять местный люд, забросив Су Цзы и Ду Фу, читал «Тевье-молочника». Потому что все знают, что в торговле евреев переиграть нельзя. Если только за дело не возьмутся украинцы. А вслед за ними – татары.

В общем и целом ухаживания инвесторов не выходили за конфетобукетную фазу, читай, переговорно-декларативный период. Пронесясь кометою сквозь национальный букет торговых традиций, остались очередные владельцы Дома Советов при своих, а мы остались при нём. Стоял он по-прежнему Вечным Недостроем и служил на городском поприще именно тем, чем, собственно, и замышлялся: символическим напоминанием, кто на этой земле хозяин.

Хитрый корреспондент «Нью-Йорк Таймс», когда в начале нулевых писал статью про Калининградскую область, весь свой текст сделал через призму Дома Советов. Через него он описал прошлое, настоящее и даже чуть затронул будущее, справедливо полагая, что пуп города, его символическая и историческая чакра находится здесь, на Королевской горе. Хотя, может, он написал всё иначе: у меня не было 15 долларов онлайн, чтобы зайти в платный архив NYT и посмотреть, что из нашего с ним разговора он принял за чистую монету.

 
Да пребудет с вами животворная сила!
 

…Времена вокруг менялись, менялись губернаторы, президенты, мы с вами, а мёртвая громада в центре города оставалась по-прежнему пустой и безжизненной.

Заброшенность прервалась совсем с неожиданной стороны, как у тётушки Жизни всегда и случается. Из соседней Швеции, из самой что ни на есть рюриковщины, приехали на маленьком красном автомобиле четыре странные шведки. Шведки были художницы контемпорари арт из группы «Ракета», что бы это ни значило, и двух из них после въезда в городские ворота 400 лет назад сразу бы сожгли на костре, как бы они там себя ни называли. Звали их Оса (ударение на первую), Елена, Йоханна и Элизабет, а на визитках у них были нарисованы круги на красной воде. Отблески непотушенных костров, надо полагать.

Они приехали и привезли перфоманс. Укрепив на капоте своей маленькой машинки проектор с генератором, они ездили по вечернему Калининграду и проецировали на стены домов, на трамваи, на Дом Советов слайды, на которых так и не сожжённая шведка в лёгких одеждах танцевала какой-то неведомый танец.

Конечно, знающие люди тут же определили за этими действиями скрывающееся колдовство. По нормам приличия наряженное в одежды современного искусства. Шведки посветили проектором на стены, в воздух, в глаза случайным прохожим, а потом из Стокгольма прислали плакат с фотомонтажем, на котором был изображён ДС с ярко горящими окнами. Живой. Наш труп, но с горящими ярко окнами! Это было странно и непредставимо для нас, свыкшихся с безжизненным телом в центре города… Но на этой фотографии Дом был живой!

Почти сразу после подпитки первоэнергиями в ДС обнаружилось строительное шевеление. Бригада дружественных турок поменяла часть окон, покрасила фасад в цвет балтийского неба – и стали в трамваях говорить-поговаривать: универмаг! офисы! автостоянка! – в общем, жизнь там затеплилась, к юбилею города Монстр сделал праздничный макияж и оказался не таким уж уродцем. Нечто дружественно-нейтральное появилось в его облике. Появились изменения, жизнь – то, что отличает мёртвое тело от живого существа. Появилась надежда. Так что мы ходим мимо, смотрим, как в окошках ДС отражается закатное солнце, и ждём, ждём, ждём.

Калининградец на вкус и на цвет

…А если прокрутить колёсико линзоскопа в обратную сторону, то видишь вдруг себя, такого ма-а-аленького, занятого. С головой окунутого, вокруг ничего не видящего… Повседневная наша жизнь проходит мимо, а я не удосуживаюсь поймать её за хвост, припечатать острым глазом иль приласкать добрым словом. Недоласканная, с унизительной печатью «серые будни», влачится она унылым спутником по пыльному тракту. Глядя на неё, лень поднимать ноги и не пылить себе же в глаза.

Лишь заезжие москвичи с сакраментальным «Ну, как вы тут живёте?» да немцы-шведы, раз в год берущие интервью, заставляют подкрутить колёсико линзоскопа и заново взглянуть на себя.

И то правда, как сегодня живёт калининградец? Какова средняя температура и не остыл ли прежний гонор, разбавленный переселенцами из Средней Азии? Чем питается Гордыня Никитич Суперцоллерн, чем занимается на досуге и помимо оного?

Приграничное состояние и контрабас

Пишем «Калининградская область» – подразумеваем «граница». Она вокруг, и вся исключительно государственная. Для ЕС мы геополитический инклюз, инокультурное тело по кличке Анклав. Для остальной России мы эксклав. Для нас самих… Вот поэт однажды сказал, что «все мы немного лошади». Не знаю, как лошади, но что все калининградцы – немножко контрабандисты, сомневаться не приходится. В хорошем смысле этого слова.

Всякий, кто учился в советской школе, списывал или давал списывать. Если вспомнить райские сады студенчества, то «шпоры» и «бомбы» остаются непременным атрибутом студенческой жизни. Точно так же привычка обманывать бдительное око (кому бы оно ни принадлежало) в крови у постсоветского человека. А так как калининградец чаще остальных россиян пересекает границы, то отсюда почти всегда следует опыт контрабанды⁴. Либо участия, либо наблюдения, либо потребления, при любой степени законопослушности.

Каждый из нас потел, заполняя в декларации строчку «сколько везёте наличных денег?» (а вдруг я укажу, что у меня 700 баксов, а меня за шлагбаумом бомбанут?). Все мы просиживали томительные часы в автомобильной очереди. И убеждались на собственной шкуре, что Граница – это государство в государстве. Особая зона, где половина жизненных правил вообще не действует, а в другой половине привычный абсурд жизни заменён на свой, пограничный.

В одной научной книжке по фольклористике я нашёл утверждение: человек, отправившийся в путь (путник), перестаёт быть самим собой и может оказаться кем угодно. Полностью подписываюсь! Не раз, бывало, отправлялся и становился, но достигал окончательной точки и возвращался восвояси, к себе самому. Ох, не зря здесь фольклористы копают, ох, не зря!

Фольклористы и поэты. Потому что настоящий Поэт, столкнувшись с Прозой Жизни – даже Пограничной Жизни, – всегда найдёт способ придать ей черты поэтические и баснословные. Или изобретёт, например, метод Гоголя.

 
Метод Гоголя
 

Калининградский визуально-генетический поэт⁵ Дмитрий Булатов очень любит составлять всемирные энциклопедии по нетрадиционной поэзии. Однажды он издал энциклопедию визуальной поэзии, затем – геномной поэзии, потом ещё какой-то поэзии, являя миру удивительное разнообразие поэтической телесности.

Самую свою первую энциклопедию он печатал в середине 90-х годов в Польше: там было дешевле. Отпечатал 999 экземпляров и встал перед проблемой переправки тиража через границу.

Двигаться официальным путём означало зависнуть на границе на неопределённое время с неопределённым результатом. Объяснить нормальному человеку, что такое визуальная поэзия, было почти невозможно. Тем более невозможно объяснить сие таможеннику. Нет, конечно, порнухой в толстенной книге не пахло… но кто их знает, таможенников? Существа они капризные, а запретительная власть у них большая: сочетание – хуже не бывает. И тогда Дмитрий придумал «метод Гоголя».

На польской стороне багажник старого «Форда» забивался пачками с поэзией, а сверху клался портрет Гоголя, взятый из школьного кабинета литературы. В рамочке, за стеклом, но без подписи. Знаменитый школьный портрет, на который мы взирали с 6 по 10 класс, стоя у доски и пытаясь вспомнить непрочитанную книжку.

Польскую сторону Дима проезжал беспрепятственно, панам было до фени, что ты вывозишь, лишь бы не ввозил. На российской стороне упитанный таможенник открывал багажник, замечал портрет и застывал, поражённый молнией. В мозгу таможенника возникала мнемоническая воронка, из жерла которой глядели на него школьные годы. Он явно где-то видел этого мужика на портрете, очень знакомый мужик, как же его звать-то?.. что-то вроде…? или …а? Таможенника клинило. Минуту он смотрел на портрет, затем захлопывал багажник и в ступоре пропускал машину. «Ччччёрт, как же его звать-то, явно откуда-то знаю, может, в кино видел?..» …Следующую ходку Дима делал в другую таможенную смену и с портретом Достоевского. Так за четыре ходки вся визуальная поэзия была перевезена на нашу территорию.

 
Баллада о Серёге по кличке Опель
 

Серёгу-Опеля звали так потому, что он ездил на старенькой «Асконе». Был он из «афганцев», занимался небольшим бизнесом на границе и под эти нужды оборудовал свою «ласточку». Что такое «хорошо оборудованный автомобиль»⁶, поясню на примере. Одна моя знакомая недорого купила подержанную «Мазду». Радости её не было предела – до поездки в автосервис. Там машину подняли, а потом весь автосервис собрался посмотреть на таку чудовину и смотрел, уважительно приговаривая: «Надо же! Классная работа!» – минут пятнадцать. В машине было оборудовано второе дно, да так капитально, что выварить его, не нарушив жёсткости корпуса, было невозможно. В переводе на обычный язык сие означало, что машина невыездная. На таможне она засвечена как «корабль с трюмом», и её будут всегда арестовывать вне зависимости от того, кто на ней едет и что везёт. Попадалово, одним словом.

…Ну, так вот, была у Серёги-Опеля хорошо оборудованная «Аскона». Что он там на ней возил – неважно, что все возили, то и он. Пока однажды польская таможня не арестовала «Аскону», поместив её на штрафстоянку, а Серёгу отпустив во свояси, во российскую да сторону. Что мы знаем про штрафстоянку? Что это материализация формулы «время – деньги». Каждый день стояния стоит пенёнзы. Денег у Серёги не было, официальная процедура вызволения «железного коня» длинна, усеяна шипами коррупции и не очевидна в своём исходе. А «Аскона» не просто «ласточка», а средство производства, по Марксу. В общем, полное попадалово.

Таких ударов судьбы терпеть Серёга не захотел. Он вспомнил афганский опыт, ночью перешёл границу, миновав все кордоны, и пробрался на польскую штрафстоянку. Там он завёл свою «ласточку», выбил ею шлагбаум на стоянке, выбил шлагбаум на польской стороне (на нашей он был почему-то открыт) и скрылся где-то на российской стороне, растворившись в русской ночи, которая, как известно, темнее польской в несколько раз. Пока поляки сообразили, пока связывались с российскими погранцами, ночь, так сказать, растворила без остатка и «Аскону», и её похитителя.

Вообще-то нарушителей границы не любит никто: ни погранцы, ни таможня. Но иногда обстоятельства складываются в такую уникальную цепочку, что она никак не ложится в формат протокола. Ну что это за фраза: «…неизвестное лицо проникло и похитило…». Понятно, кто проник и похитил, но не доказать! Только и известно, что лицо сначала проникло, похитило, а затем почему-то бросило автомобиль во дворе Серёги – и что он, станет отказываться от такого подарка? Все местные газеты написали о дерзком случае на границе. Написали глуховато, как о казусе из ряда вон… Так что протоколы протоколами, а с тех пор Серёга-Опель стал почти легендой.

Окончательной легендой он стал годом позже. Он давно продал свою «Аскону», занялся чем-то более легальным, и вот как-то в пятницу звонят ему новые хозяева машины и говорят:

– Серёга, а твою «Аскону» опять поляки арестовали, прикинь… на ту же автостоянку поставили… во дают!..

…В общем, на следующее утро, поставив машину во дворе новых хозяев, он позвонил им и сказал:

– В последний раз! Я вам не служба доставки.

Газеты на этот раз не написали ни строчки. Так всегда бывает, когда в горниле Рока на наших глазах рождается легенда.

Фас и профиль

В последнее время наш калининградец сильно поднаторел в своей самости. Наездился за бугор и в среднерусское раздолье, побывал там и сям. Даже юбилей города справил. Несмотря на нелепость некоторых фигур торжественности, сочинённых в горячке освоения юбилейных подрядов⁷… Изменений накопилось множество, в особенности тех, про которые говорит тётя, лет 10 не видевшая своего племянника:

– Господи! Как вырос! Уже двадцать пять! Да ты ведь настоящий мужчина! – а тот силится вспомнить эту тётю, и не может.

«Снова читаю Канта. Опять ничего не понимаю!»

Из дневника Конрада Карловича.

Начиная данную тему заново⁸, повсеместно натыкаюсь на протёртость прежних речей. За постсоветские годы калининградец сам себе со своей «спецификой» так надоел, что когда разговор заходит на данную поляну, обязательно сваливается в протоптанную колею: «мы всех круче» или «мы как все».

Ну, понятно, что и всех круче, и как все. В этом диапазоне может поместиться кто угодно. Все разговоры об «особости калининградца» зиждутся… вот словечко! Именно – зиждутся на достаточно простом допущении. Что люди, живущие: а) среди материальности другой культуры и истории, б) по соседству с границей и с) к тому же у моря, – что такие люди рано или поздно станут иными, чем сухопутные нестоличные россияне. Обязаны стать в силу всяких историко-социальных законов.

Но, везде существует местное своеобразие! В его котёл рукою Истории-матушки бросается и говор, и национальный сплав, и климат, и тот минеральный состав почв и ориентации по солнцу, которые на разных склонах горы дают виноград с разным вкусом. Ничего не поделаешь – почва!

Это не значит, что калининградцы становятся постепенно нероссиянами. Это значит, что портовые и приграничные города всегда своеобразны. У них свой образ, характер и темперамент. Которые ему самому могут быть непонятны. Как у подростков. Каждый может вспомнить период своего взросления, когда он заполнял тесты типа «Хочешь узнать себя? Ответь на 12 вопросов!». А процесс осознания себя сугубо индивидуален и, надо признать, глядя вокруг, отнюдь не обязателен. И по поводу пресловутой «европейскости» тоже за десять лет стало более понятно. Чтобы быть европейцем, не обязательно вступать в ЕС, это мы по соседям видим. Достаточно не пылить себе и другим в глаза и иметь память. И пешеходов пропускать на переходах. И мусор не бросать мимо мусорки.

Быть «местным» в Калининграде непросто. Раньше ведь «коренных» и «старожилов» в городе не было в принципе. Но вот прошли десятилетия, и за 60 мирных лет наплодились и коренные, и старожилы, местные и повсеместные. И они отказались вычитать старый город из нового, посчитав его за очевидную ценность. Посчитав необходимым продолжать городскую историю, пусть даже в новой стране, с новым населением и даже с новым именем города. Потому что, несмотря на вычитание, – её много, памяти, и уже начинает приплюсовываться память от нового города, его удач и любовей. Ненависть не может служить топливом к строительству жизни, а любовь может. Ненависть хороша для войны, а любовь – для мира. То, что от любви в новом городе, запомнится и останется. И сложится со старым городом в единое целое.

Закругляя данную тему в композиционный канделябр, скажу лишь, что с нею пора переходить на шёпот. Потому как всякий громкий крик «Я честный! Честный!» вызывает справедливые подозрения.

 
Местный цвет и темперамент
 

Несколько лет назад группе местных художников зарубежные партнёры предложили участвовать в международном проекте «Прусский голубой». Это такой выцветший голубой, каким обычно бывает балтийское небо во дни антициклонов и какими глазами смотрит на меня тот парень, которого я брею в зеркале. В ответ на предложение Юрий Васильев, калининградский художник, сделал альтернативную серию проектов «Русский красный». Всё вроде ничего, только вот в этой полярности мне чего-то не хватает…

Попробуем перебрать. Серый цвет. Не очень-то весёлый. Отдаёт унынием. Есть ли он в нас, родимых? разлит ли в объемлющем ландшафте? Конечно! И хорошо, что не только он. Жёлто-голубая гамма. Наивная и честная гамма жаркого лета и жёлтого пляжа. Настолько наивная, что… Маловато будет. Зелёный? Имеется, с оттенком «балтийский хлорофилл». Коричневый? Светлая его версия, зафиксированная сосновыми стволами. А фиолетовый? – ну да, фиолетовый! чудоватый фиолетовый темперамент – иногда, особенно для ночей, весенне-летне-осенних, с безуминкой и волнующей круговертью событий…

Кстати, о безуминке-чудовинке. Есть, есть такая искра в нашем брате, согласен. Не пьяная дурь, привычная защита русского от тоски и жизненных неурядиц, которая отливается в звероподобном рыке… нет, не про неё речь, хотя и она имеется. Она заслоняется другой, местной, более хладной и менее изученной.

Ещё не возведена цветная искра в атрибут джентльмена, но уже просвечивает её облик. Отливаются её формы, и туда, в сторону изощрённого юмора и чудачества, движется дрезина, гружённая поместными оттенками. Довозит подземными путями до Тайной Канцелярии, генерал-аншеф которой… нет, Генерал-Аншеф! – которой в позументах и аксельбантах, лампасах и канделябрах уполномочен регистрировать новый цвет. Он открывает гроссбух… нет, Гросс-бух! – ведёт ухоженным ноготком по разделам, страницам и строчкам… соотносит, вписывает в карточку сомнений (голубого прусского цвета) и долго смотрит на неё.

С сомнением. Устойчива ли чудовинка? своеобразна иль инвариант известных? Достаёт другие карточки сомнительных цветов, перебирает, соотносит.

Откинув, наконец, сомнения, присоединяет новоприбывшую к старожилам и ставит штамп «настоящим верно». Чудовато-фиолетовым новым цветом.

Дрезина покидает стены Канцелярии. Она доезжает до конечной ветки и попадает во власть мрачного механизма, если только механизмы бывают мрачными. Поймав дрезину за уши-скобы, механизм вываливает содержимое в тёмную бездну, в штольню. На дне её волнуется кипящая лава амёбоподобных существ, белёсая лава нераскрашенных сущностей. Лава поглощает упавшее, переваривает и на глазах отсутствующего лорнета радостно – радостно! превращается в наших, местного цвета, подземных жителей подземного Кёнигсберга. Дрезина ставится на рельсы и отправляется на изначальную позицию. Новая местная чудовинка прошла регистрацию. И прусский голубой здесь абсолютно ни при чём.

 
Виртуальный житель
 

За 20-летие существования интернета рядом и поверх города реального вырос город виртуальный. Он зашумел многими голосами, наполнился кладбищами сайтов и остывших амбиций. Брошенные, пылятся они, время от времени закрываемые администраторами хостингов – или как называются эти люди с бамбуковыми палочками и чёрными клобуками на голове?

Старый Кёнигсберг виртуализируется со скоростью «Полярного экспресса». Всё материальное, что осталось от него, так или иначе вошло в материю Калининграда, а нематериальное – фотографии, чертежи, мемории – понемногу размещается в интернете, обрастая комментариями и новыми контактами. Зубчики цепляются за зубчики, кулачки за стрелочки, и виртуград сопровождает Калининград в виде астрального тела, скопления памяти. Эти два города скрещены меж собой весьма странным образом.

Виртуальное странно для материального, так как живёт по своим законам. У него нет площадей, но есть ратуша – сайты мэрии и губернского правительства. В нём есть места встреч, публичные и приватные клубы для болтовни и по интересам. Есть рынок, но нет тюрьмы. Нет милиции, но есть модераторы и сисадмины.

Зато присутствуют официальные громкие речи и неофициальные жаркие схватки (сетевая анонимность располагает к безответственности). Там нет мускульного проживания ландшафта, протяжённости пути, как нет и самого пути. Прогулки по нему невозможны. Может, это и есть основное отличие виртуального города от реального? Если сетевой наш город призрачен, это не значит, что в нём нет горожан. Любая виртуальность существует до тех пор, пока в неё верят (или играют) люди.

У виртуального калининградца лицо молодое, с редкими включениями олдовых юзеров и коммерческих сайтов. Потусоваться-пообщаться здесь можно на всякую тему. Из чатов и блогов мы узнаём, что если мы хотим попеть под гитару и сыграть в «крокодила» – пожалте на берег Нижнего пруда к бывшему памятному знаку «Нормандия-Неман» либо к прибрежному дереву с гордым именем Куриная Лапа. Если любим играть в задания «доберись ночью командой из 5 человек до 5 точек в городе и разгадай 5 загадок» («Переполох»), – нам туда. Писать и читать стихи – сюда. Печь пирожки – туда; есть пирожки – сюда. Там есть даже своя улица красных фонарей, на которой почётное место занимает почему-то Васильково. Какие-то эротомонстры там живут, однако!

В общем, в Сети общение идёт полноводной рекой. Но если в ней усматривать городские черты, то у них у всех одна проблема: дефицит сюжетов и свежих мыслей, а также активных персонажей с Длинной Волей, умеющих собрать под городскую идею народ. Не просто потусоваться-поболтать, а для чего-то большего.

– А на что большее? Ведь мир у них виртуальный! – спросите вы.

Ну, не знаю… мир, в котором нет чего-то большего, чем «собрались-поговорили», заканчивается вместе с разговорами. А город, пусть он и виртуальный, не должен заканчиваться со словами «ну, до связи!». Так что договоримся под «чем-то большим» подразумевать то, что город этот составляет. Память, чувства, фотки, очарования и социальные ландшафты вместо ландшафта материального… что-то большее, чем 2 или даже 100 человек. Юмор, память и желание жить интересно, не ленясь обустраивать место жительства для всего перечисленного.

Кстати, о юморе. Временами виртуградцы объединёнными усилиями рисуют собственный портрет, коварно ставя его на выгодный фон – слабое представление россиян о провинциальной европейской истории. Чистота фона такова, что на этой доске можно рисовать любые коктейли из имён, дат и событий. Так сочиняется уморительный текст, пародирующий экскурсию по городу. Произносить его нужно нарочито бодрым голосом, неправильно ставя ударения в иностранных словах типа «Шлоссберг» или «Оттокар Пшемысл»: «Начинаем нашу прогулку по Калининграду, который раньше назывался Кёнигсбергом. Вот сейчас мы выходим из Южного вокзала. Вокзал построен в южендстиле и назван в честь поселка Южного, где располагается знаменитый калининградский табор. Вокзал сделан из красных кирпичей – это значит, что его построили немцы. Все дома, которые построили немцы, сделаны из красных кирпичей…».

Так возникает «Чемоданчик ностальгии», включающий предметы, которые должен взять калининградец при выезде «за пределы». Так возникает «Тест на калининградскость», чья идея подсмотрена авторами в Северной столице. Или записывается синопсис «Ты калининградец, если…», в котором описаны признаки калининградца, его повадки, места сезонного скопления и брачного танца.

Достижением на ниве самоописания, с изрядной долей чёрного юмора, стал текст, озаглавленный «Мифы о калининградцах» и составленный калининградскими блоггерами из «Живого Журнала». Зеркалом для компендиума послужили всё те же гости города:

– У калининградца есть дома маленький макет Королевского замка, а в цветочных горшках у него растет могилка Канта.

– По ночам калининградцы видят сны на немецком языке.

– Калининградцы разобрали Янтарную комнату на бусы.

– Калининградец выезжает на пикники чаще всего на танке «Тигр», подбитом его дедом, откопанном его отцом и отремонтированном им самим.

– У каждого калининградца в туалете хранится канализационный люк с надписью «Кёнигсберг». А когда он смывает воду в унитазе, то задумчиво глядит на водоворот и мысленно уносится в подземный город…

…Краткая выдержка из этого плода коллективного творчества лишь подтверждает старую мысль: без мифа или игры реальность невыразительна. Либо пресна.