Кнайпхофская феерия

© Александр Попадин, 2018

ISBN 978-5-4493-3095-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Экспедиция

«Эти двусмысленные, приблизительные и неудачные определения напоминают классификацию, которую доктор Франц Кун приписывает одной китайской энциклопедии под названием „Небесная империя благодетельных знаний“. На ее древних страницах написано, что животные делятся на а) принадлежащих Императору, б) набальзамированных, в) прирученных, г) сосунков, д) сирен, е) сказочных, ж) отдельных собак, з) включенных в эту классификацию, и) бегающих как сумасшедшие, к) бесчисленных, л) нарисованных тончайшей кистью из верблюжьей шерсти, м) прочих, н) разбивших цветочную вазу, о) похожих издали на мух». Приписывается Борхесу, приписавшему эту классификацию Джону Уилкинсу.

Древнепрусский хронист Вельвеций, живший меж давних времён и местных пределов, оставил нам немного: вервие, которым он связывал бесов в часы соблазнов; шапку, которую носил в снежные зимы (полуистлевший треух, купленный у заезжего татарина) и рукопись с названием «Краткий бестиарий духов, чудесных явлений, водяных и ведьм Самбии, составленный Вельвецием, монахом-бенедиктинцем славного города Лёбенихта». Последующие исследователи отмечают, что Вельвеций оставил неполный список упомянутой нечисти, в манускрипте ничего не говорится о Трёхкошачьей ведьме; безголовом конькобежце (скорее всего тот появился на свет позже написания рукописи), Хозяине Ломзенских зыбей и бородаче в шляпе, что поселился в избушке под дубом на главном холме Ломзе. Зато там есть подлые грязи, тёмные воды, мать-сыра-землица, чего не стоит делать на судне женщинам, как разбудить Русалий колодезь и многие другие вещи.

Не буду вдаваться в детали, как попала рукопись ко мне в руки, но спустя сотни лет я коснулся, как и Вельвеций, других сторон видимого мира, и сотоварищи решил продолжить его промыслительный подвиг. Для этого в период с 2011 по 2017 годы я собрал волонтёров из ЖЖ и ВКонтакте, и разноплеменным составом мы предприняли три похода-экспедиции и составили о них отчёт.

Как это бывает в путевых дневниках, записи сделаны поспешно, но тем живее сквозь них просвечивает подлинность оперативного факта и шёроховатость бытия, которое не хочет залезать в походный сундучок фольклориста и прикидывается то котом, то потом, то долотом.

Полный отчёт экспедиции будет опубликован в специальном компендиуме книги «Местное время: полдень», здесь же мы публикуем те феерические фрагменты, что связаны с островом Кнайпхоф (о. Канта).

Полдень, четверг, 2018 г, Шлоссберг, Калининград. Т. ван Гестер.

Принцип неопределённости Тангейзера

В наших широтах принцип неопределённости Тангейзера лучше всего наблюдать три раза в год. В Вальпургиеву ночь – инверсию, на Ивана Купалу – коду, в осеннее равноденствие – конверсию. Три календарных точки конвертации кёниг-фей.

И вот – первомай! Обернувшись через левое плечо; произведя все пассы, прежде девица становится ведьмою, и… за той чертой выясняются подробности. А именно, пресловутый принцип Тангейзера: заранее неясно, в кого воплотишься. Это ведь как карта ляжет. Как сложится комбинация. Как замкнёт валентность. Существует сложный ведьминский партикулярий, и ты, разогнавшись противосолонь, можешь обернуться балтрайоновской чернавкой, а хотела – валькирией! И ясно, почему хотела: они более могучи и летучи, чем вальпургии. Ну, или хотела ведячкой, на худой конец, которые тоже летают, но для чистой красоты, без пользы тактической или оперативной.

То есть ты такая, в мечтах и в грёзах, трепеща, сначала надеваешь всё лучшее, затем срываешь его порывисто и кидаешься в колдовское варево, и… вместо всесильной богини или феи – бац! – испытательный срок! Валькирия третьего разряда из пятиминутного кордебалета на гигантской сцене первомайской ночи.

Обидно!

Дальше – больше: простоватые ведьмы с окраин, со Шпандина, Понарта и Мокрых садов Насер-гартена должны были заранее посадить метлу на Кнайпхофе. Следующий пункт обширного партикулярия испытаний – соблазнение позднего гуляки на какую-нибудь забавную глупость, типа ныряния с моста и добычи лягушачьей бабки, либо покражи цветов из кабинета гендиректора в соседнем офисе. Чем бессмысленней и беспощадней подвиг, – с преследованием ВОХРой и собаками, с подранными штанами в прыжке через забор, – тем лучше.

Потом долго ходишь на Кнайпхоф: прижилась ли метла, воткнутая черенком в прошлую пору? Не уронила ли гребень русалка со шпиля собора (кто найдёт, тому везуха и красота-страшная-сила на весь год!)? Не соблаговолит ли старый сом, хранитель Прегеля, прокатить на своей спине? В общем, заботы по сбору лайфхаков да осмотр старых нычек. Одна надежда, что художественный руководитель сводного ансамбля водяных и русалок тебя приметит, останется доволен прижившейся метлою, и вот – счастье! гастроли, путешествия, каталки по воде на старом соме!…

…Но вот – всё. Все препоны позади, партикулярий исчерпан, мир повернулся боком и в нём обнаружились пути и лазы; шагнувшие туда через два поворота встречаются на ближайшей Лысой горе Калининграда. Где находится та гора – не скажу (после неё отшибает память), но на рассвете 1 мая лучшие из новоявленных фей выходят в город и купаются в свежеоткрытых фонтанах, которые в 5 утра тестируют невыспавшиеся и небритые работники жэкэха в оранжевых жилетах. Произведя старинный обряд и попутно влюбив в себя суровых обладателей оранжевых жилетов, кёниг-феи взлетают в рассветное небо и долго кружат в нём, зовя полётом, трепеща весной и пылая трудом. Вода после этого в фонтанах становится волшебной, её лучше не пить и не купаться – можно или козлёночком стать, или малым собачонком, или дюймовочкой, что тоже не айс….

Именно поэтому 2 августа, в день ВДВ, у нас в фонтанах купаются только неместные десантники; местные в курсе, что так можно влюбиться в кёниг-фею с тяжёлым для себя исходом. Особо рьяных десантников те могут поцеловать в голубой берет, и тогда десантник получает гендерное преобразование и превращается в валькирию.

Или вальпургию. Проклятая неопределённость Тангейзера!

Но это уже совсем другая история. Лучше я расскажу про выпекание короля…

Ой, чуть позже.

Врут календари

Давным-давно, в пращурные времена, со стороны Натангии явился он.

Где-то, наверное, есть земли с такой плотностью магнетического бытия, что жители оной, дабы не ходить в крестовые походы, уходят вглубь земель. В скит, в чащу, в топи, в горы или холмы. Там они встречают местных с наивными глазами, и поселяются средь них и лошадей, что пасутся на лугу. Довольные соседством и своим внутренним одиночеством, они живут среди местных неведомым гостем, двойным оборотнем, нераспознанным ростком – так было и с тем, что пришёл давным-давно со стороны Натангии в пращурные времена, по имени Караваджо.

Был он человек немолодой, носил в бороде жуков и лелеял там же небольшую плантацию чайного гриба, из которого делал зонты и шляпы. Про зонты пока никто не знал, но уже при первом разговоре с ним было ясно: ох и тёрт же, чёртов корень! И хватит, точно хватит в его котомке всяких трав и кунштов для превращения поместной жизни в цветенье и в летний полдень.

Когда он говорил, сквозь его бороду прорастала трава и цветы, а земля начинала твердеть под ногами. А если вдруг ронял слово вещее неосторожно, там, где оно упало, вырастал холм, поросший всем вышесказанным – с бабочками, летанием четырьмя крылами, мышами и жуками.

Вот и тогда: шёл ломзенской топью на другой берег, повстречал пастуха на выпасе и обмолвился часом, а затем и получасом, и – вот! Вырос холм, который оказался самой твёрдой твердью на болотистом острове. Посмеявшись над силою случая, Караваджо построил на холме избушку и в ней бывал, но не жил, потому что жил он везде, где хаживал. Птица занесла сюда жёлудь, вырос дуб; сушь удвоилась, и стал здесь центр, место спасения в болотах Ломзе. Все путники, вознамерившиеся погулять по камышам в поисках болотных тайн, останавливались на этом холме передохнуть от ломзенских зыбей, заводили разговор-беседы, а избранные уходили с подарком, шляпой или зонтом невиданной шёлковой выделки.

На Кнайпхофе он собрал сводный ансамбль водяных и русалок обоих островов; два ломзенских бородача с удовольствием в том хоре пели, а лучших певцов Караваджо одаривал зонтами и шляпами. Прекрасными, ни на что не похожими зонтами и шляпами, неповторимыми на вид и напоминающими натюрморты голландцев.

Один был в подарках недостаток: попав под четверговый дождь, они тут же начинали расти, а затем выпускали в корне ствола деток. Стволом на тот момент получался хозяин зонта или шляпы. Не всякий, зонт несущий, был готов к деткам у своего ботинка! Ведь коль те пошли в рост, то, куда ни ступишь – следом детки-в-шляпках бегут-колосятся, зеньками хлопают… Срашновато.

И назад ведь не отправишь: всегда толпою, и всегда кричат: «Папа-папа!» – а какой ты папа? Ты просто зонт взял в подарок…

С тех пор календарь погод на четверг – самый ходовой товар среди членов нерегулярного сводного ансамбля водяных и русалок Лёбенихта и Кнайпхофа (НЕСАВРУ). Они его покупают у прорицателей, у ворожей, у астрологов, у гарпий с форштевней ганзейских кораблей, у алхимиков, у Петра Фоменко и у метеорологов, и даже у тряпичника на телеге, который иногда заезжает в их неверный зыбкий мирок; но всё врут календари. Четверг всегда приходит внезапно, без звонка и сигнальной ракеты; льёт дождём на нерегулярный ансамбль и умножает деток с зеньками, а потом уходит куда-то за горизонт, за угол, за шиворот пятницы, забирая и дождь, и народившихся деток.

Проснувшись поутру и обнаружив себя в пятничном благом одиночестве, члены ансамбля выдыхают с облегчением. Теперь можно спокойно полежать в пятничном ложе, подложив под голову старые лживые календари, да почитать свежий календарь грядущей четверговой погоды: какая там будет жизнь? что с дождём-поветрием? будет ли гастроль и какие планируются виды на урожай?

Впереди почти неделя привычной жизни.

Русалий гребень и коса

«На небе сонм Моих планет, И ангелы поют на нем. Луна дарует ночью свет, А солнце ярко светит днем. Повсюду много трав и древ, Довольно птицы, и зверья, И рыб; и, землю обозрев, Вас всех благословляю Я». «Бог творит Адама и Еву», Гильдия изготовителей гребней, Мистерии Йоркского цикла.

Настоящий гребень русалки можно было купить только за геккталер¹ на Капустном рынке, или же найти после шторма у собора на Кнайпхофе. Ну, или ждать, когда она сама тебе его скинет под ноги, – если ты ей глянешься; но горе тому, кто станет уклоняться от её симпатии!.. впрочем, об этом в другой раз.

Такой гребень – незаменимая вещь! Преследуют тебя, допустим, недруги, или волк-оборотень, или кто ещё тебя преследует в твоих снах и явях; достаточно кинуть гребень чрез левое плечо, и на бывшей пустоши вдруг встаёт непроходимый лес, в котором безнадёжно глохнет преследование. Можно, конечно, бросать в экологических или экономических целях, для залесивания неугодий, но лес тогда встаёт только наутро, и только лес Громкий. Шатаясь от ветра, дерева его производят разговор, в котором отдельные слова понятны, а общий смысл неясен, сокрыт, как в научных конференциях и в речах некоторых политиков.

Также проясняется происхождение Танцующего леса на Куршской косе. В некоем году в Кафедральном соборе был пожар; многое из утвари сгорело, в том числе сгорела и первая русалка, остался лишь гребень, у которого зубцы покривились от пламени. Попал тот гребень в руки лесничего с Пилькоппена, и он, помня древнее предание, бросил на безлесом участке косы: по всей науке, через левое плечо и произнеся какое-то лесничее заклинание.

Ну, а дальше все знают: встали сосны извивом, с тех пор так и растут, будто танцуют под музыку ветра с моря и ветра с залива.

…впрочем, проверить сие легко.

Нужно просто оказаться у собора в нужное время, поймать гребень, рассмотреть его на фоне костра совместных фантазий ваших друзей, а после, на ближней залысине планеты, на Ломзе или на баскетболе под эстакадой, – бросить его надлежаще, приговаривая:

– Встань передо мною, лютик-крестоцвет, роза-молочай – и царский скипетр!!

Главное – до утра не оборачиваться. Иначе проснёшься одним из этих дерев, в два колена свитых…

Для невест и женихов, которые приезжают к могиле Канта с цветочками, иной алгоритм: если русалка им бросила гребень под ноги, то жди многих деток и крепкое домовое хозяйство. Кур там; волов пахотных; мерседесов; биткоинов… по ситуации жди.

Ансельм и зелёные змейки

«Студент Ансельм думал: «Конечно, это не что иное, как вечерний ветер, но только он сегодня что-то изъясняется в очень понятных выражениях». Но в это мгновение раздался над его головой как будто трезвон ясных хрустальных колокольчиков; он посмотрел наверх и увидел трех блестящих зеленым золотом змеек, которые обвились вокруг ветвей и вытянули свои головки к заходящему солнцу. И снова послышались шепот, и лепет, и те же слова, и змейки скользили и вились кверху и книзу сквозь листья и ветви; и, когда они так быстро двигались, казалось, что куст сыплет тысячи изумрудных искр чрез свои темные листья. «Это заходящее солнце так играет в кусте», – подумал студент Ансельм; но вот снова зазвенели колокольчики, и Ансельм увидел, что одна змейка протянула свою головку прямо к нему. Как будто электрический удар прошел по всем его членам, он затрепетал в глубине души, неподвижно вперил взоры вверх, и два чудных темно-голубых глаза смотрели на него с невыразимым влечением, и неведомое доселе чувство высочайшего блаженства и глубочайшей скорби как бы силилось разорвать его грудь. И когда он, полный горячего желания, все смотрел в эти чудные глаза, сильнее зазвучали в грациозных аккордах хрустальные колокольчики, а искрящиеся изумруды посыпались на него и обвили его сверкающими золотыми нитями, порхая и играя вокруг него тысячами огоньков. Куст зашевелился и сказал: «Ты лежал в моей тени, мой аромат обвевал тебя, но ты не понимал меня. Аромат – это моя речь, когда любовь воспламеняет меня». Вечерний ветерок пролетел мимо и шепнул: «Я веял около головы твоей, но ты не понимал меня; веяние есть моя речь, когда любовь воспламеняет меня». Солнечные лучи пробились сквозь облака, и сияние их будто горело в словах: «Я обливаю тебя горящим золотом, но ты не понимал меня; жар – моя речь, когда любовь меня воспламеняет». ЭТА Гофман. «Золотой горшок».

Знаменитый сюжет Гофмана помещён им в город Дрезден, но общеизвестна нелюбовь писателя к своему родному городу (он нигде не упоминает его полным именем, только «город К»), поэтому стоит задаться вопросом: когда сам Гофман был студентом, где он мог видеть подобных змеек? В Кёнигсберге?

Как ни удивительно, это место сохранилось до сегодняшних дней. И рядом тоже течёт река, и совсем недавно там рос куст бузины…

Восточная стена Кафедрального собора имеет странный орнамент, зигзаги зелёного кирпича среди красной стены. Эта стена была обращена к зданию старой Альбертины, университета, где Гофман учился на юриста. И если попытаться передать словами, что изображено на восточной стене собора, то… «зелёные змейки». Точнее не придумаешь.

Откуда на стене змейки? Куда ползут? Почему орнамент не закончен, и находится только внутри заложенных арок?

«Все замолкло, и Ансельм видел, как три змейки, сверкая и отсвечивая, проскользнули по траве к потоку; шурша и шелестя, бросились они в Эльбу, и над волнами, где они исчезли, с треском поднялся зеленый огонек, сделал дугу по направлению к городу и разлетелся».

Скелеты забытых предков

Это произошло летом 2008 года, чуть ли не на наших с вами глазах. Рыли на острове возле Кафедрального собора канаву (прокладывали кабель к будущему общественному туалету), и под старой кнайпхофской мостовой наткнулись на мандигулы, кости древнего захоронения XIV – XV века.

Там были найдены останки человек пятнадцати обычных людей и одного необычного. Необычный был похоронен в домовине, выдолбленной из цельного куска дерева.

Московские археологи раскапывали мандигулы несколько недель, откачивая помпой грунтовые воды. Просеянный грунт они выбрасывали наверх, в эдакий бруствер. Вокруг раскопа весь день похаживал Володя Тыквенный, ночующий на острове в жёлтом строительном вагончике. Володя то просто ходил и глядел вокруг со скорбным видом, то неспешно ковырялся в бруствере. Найдёт что-то, раз! – и в карман! Опять походит, опять ковырнёт кучу земли, найдёт, раз! – и в карман. Изредка он заглядывал в раскоп и при виде цельнодолбленой домовины шептал себе под нос: «Предок! Вот и откопали мы тебя!» – или что-то в таком роде. Потом опять найдёт в земле какой-нибудь гвоздик, всхлипнет, и – раз! – в карман. Так весь божий день и ковырялся.

Наконец, москвичи не выдержали и в грубо-вежливой форме ему заявили:

– Эй, мужик! Иди-ка ты отсюда! А что нашёл, нам отдай. Давай, давай, не твоё это!

Володя опешил. Потом растопырил руки, налился красной краской, и в ответ заявил:

– Вы!.. Да вы сейчас у меня быстро кирки побросаете и к себе обратно в Москву укатите, понятно?!!

Затем сплюнул с достоинством и ушёл в свою каптёрку.

Теперь уже археологи опешили.

Вечером они осторожно спросили у Володи Колокольного, дежурного художника-чинчганчгука:

– Кто это был?

– Это? Это Володя, сторож. С ним лучше не связываться… – ответил им Колокольный.

Они и не стали.

А гвоздик Володя мне потом показывал. Хороший, кованый четырёхгранный кёнигсбергский гвоздик.

Останки из захоронения и выдолбленный гроб археологи сдали в местный краеведческий музей. У них в Москве для наших мертвяков места нет, им самим, живым, в Москве тесно.