В борьбе за правду

Издательство благодарит Игоря Львовича Аксельрода за предоставление архивных материалов.

Научный консультант издания – Алексей Викторович Гусев, кандидат исторических наук, доцент кафедры истории общественных движений и политических партий исторического факультета МГУ.

Перевод Марина Изюмская

Научный редактор Ксения Аксельрод

Руководитель проекта C. Турко

Корректоры Е. Чудинова, Е. Аксёнова, М. Смирнова

Компьютерная верстка М. Поташкин

Дизайн обложки Ю. Буга

© Издание на русском языке, перевод, оформление. ООО «Альпина Паблишер», 2017

Все права защищены. Произведение предназначено исключительно для частного использования. Никакая часть электронного экземпляра данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для публичного или коллективного использования без письменного разрешения владельца авторских прав. За нарушение авторских прав законодательством предусмотрена выплата компенсации правообладателя в размере до 5 млн. рублей (ст. 49 ЗОАП), а также уголовная ответственность в виде лишения свободы на срок до 6 лет (ст. 146 УК РФ).

Как я стал немецким социал-демократом

В начале войны газета «Наше слово»^[1], издающаяся в Париже, обратилась ко мне с вопросом, считаю ли я себя русским или немецким социал-демократом. Ответ на этот вопрос я дал прежде, чем он был задан. Еще в моей речи в Софии^[2] я объяснил, что считаю себя не русским, а немецким социал-демократом. Этим я ясно обозначил свою позицию.

Непосвященному читателю может показаться удивительным, что такая постановка вопроса – русский или немец – вообще допустима. Тем не менее случаи принятия русскими политическими эмигрантами гражданства других стран нередки. Чтобы не ходить далеко за примерами, довольно упомянуть П. Б. Аксельрода^[3], уже долгое время являющегося гражданином Швейцарии. Однако П. Б. Аксельрод принял иностранное гражданство не из политических, а из материальных соображений или по семейным обстоятельствам. По убеждениям в свое время швейцарское гражданство получил А. И. Герцен^[4]. Он утратил веру в политическое будущее России. О себе такого сказать не могу. Напротив, даже в пору политического затишья я твердо верил в грядущую русскую революцию, за что Лео Дейч^[5], вернувшийся из сибирской ссылки, считал меня неисправимым оптимистом. Переход к немецким социал-демократам стал следствием моей социалистической деятельности. Чтобы раз и навсегда закрыть этот вопрос, я опишу, как это произошло.

Я родился в России, лучшие годы детства провел на Кубани, годы юности – в Одессе. Я мечтал под звездным небом Украины, слушал шум прибоя на побережье Черного моря. В моей памяти украинские песни сменяются сказками и рассказами ремесленников, приезжавших к моему отцу из Центральной России.

Шевченко^[6] был первым, кто натолкнул меня на идею классовой борьбы. Я восхищался «Гайдамаками»^[7]. Михайловский^[8], Щедрин^[9] и Успенский^[10] задали моему дальнейшему духовному развитию определяющий вектор. Первой прочитанной мной книгой по политэкономии была книга Джона Милля с комментариями Чернышевского^[11].

Я присоединился к революционному движению в эпоху распада «Народной воли»^[12]. Мы тогда не знали, к чему прибегнуть – к террору или пропаганде среди рабочих. Вместе с Шаргородским^[13], впоследствии сосланным в Якутию, я решил изучить какое-нибудь ремесло, чтобы иметь возможность сблизиться с рабочими. Почти год мы ходили по слесарным и кузнечным мастерским. Общение с рабочими еще яснее дало возможность осознать необходимость определенной и четкой программы. В конечном счете, когда в 1886 г. мне представилась возможность поехать в Швейцарию, я ухватился за нее в надежде, что за границей разрешатся мои политические сомнения и, прежде всего, что там мне удастся снабдить себя рабочей литературой.

В Цюрихе я перелопатил все, что создала русская нелегальная пресса со времен Герцена, однако для рабочих, кроме книги «Хитрая механика»^[14] и брошюры Дикштейна^[15], ничего не нашел. В то же самое время меня затянул омут партийных дискуссий. Это было время зарождения русской социал-демократии. Основным пунктом споров были «Наши разногласия» Плеханова^[16]. Программа, выдвигавшая на первый план классовую борьбу пролетариата, отвечала моим мыслям. Я осознал себя как социал-демократ и подключился к созданию Союза русских социал-демократов^[17]. Однако от этого число вопросов, остававшихся для меня открытыми, только увеличилось. По отношению к России меня беспокоило, что программа Плеханова не отводила места крестьянству, потому как Россия, как ни крути, страна крестьянская. Далее возникали вселенские вопросы: как рабочим прийти к власти и как должен произойти социалистический переворот в экономике.

Я вернулся в Россию, но тревожившая меня мысль не давала покоя. Мои речи о социал-демократии охотно слушали, но меня мучило то обстоятельство, что я не в силах дать рабочим ответ, который удовлетворил бы меня самого. Наоборот, чем более я погружался в вопросы социальной революции, тем больше напрашивалось новых вопросов.

Когда в 1887 г. я снова поехал за границу, я решил вплотную заняться изучением рабочего движения, капиталистического миропорядка и политической истории Западной Европы. Написанные мной по этой теме научные работы подвигли меня поставить во главу угла задачи социализма в Европе и отодвинуть на второй план борьбу за развитие парламентаризма в России^[18].

Я привез с собой из России решимость бороться против государственного насилия, насаждавшегося сверху, и идею служить народу. В Европе я примкнул к тем рабочим массам, которые вели реальную классовую борьбу. Никакой абстракции, только пульсирующая жизнь. Чтобы полностью впитать ее, надо было стать ее частью. И это мне удалось.

Став социалистом, я перестал быть сторонним наблюдателем разыгрывавшейся перед моими глазами борьбы европейского пролетариата. Незаметно для себя я втянулся в общее движение и вскоре слился с ним душой и телом.

Не важно, русский ты или немец, борьба пролетариата остается неизменной и не различает ни национальную, ни конфессиональную принадлежность. В 1891 г. я писал Вильгельму Либкнехту, указывая, в частности, на различные препятствия в моей политической деятельности, чинимые мне полицией как иностранцу, и выразил мнение, что препятствия эти было бы проще всего обойти, приняв одно из немецких гражданств: «Я ищу отечество, где найти отечество за небольшие деньги?» Так что если я и предал когда-то мою российскую Родину, то именно тогда, что стало, одновременно, изменой и тому классу, к которому я принадлежал, – буржуазии. Тогда же взошли семена раскола между мной и русской интеллигенцией.

В те годы Г. В. Плеханов спросил меня на одной из встреч: «Не возьметесь ли написать о Белинском?»^[19] Однако я тогда был увлечен вопросами трудового законодательства, государственными монополиями и т. п. Поэтому объяснил ему, насколько далеко его предложение лежит за пределами моих интересов. «Жаль, – ответил он. – А знаете что? Прежде всего надо уважать свою родную литературу».

Влияние на русскую литературу немецкой философии 1840-х гг., которая в свою очередь была идеальным отражением Французской революции, английского промышленного переворота и происходивших в Германии социальных перемен, интересовало меня, безусловно, меньше, чем мощное движение немецкого пролетариата, готовившего всему миру социалистическое будущее.

Моей новой родиной стала немецкая социал-демократия. На протяжении более четверти века вся моя духовная жизнь, все мои надежды и мечты были неразрывно связаны с деятельностью немецкой социал-демократии; с ней вместе переживал я периоды душевного подъема, с ней вместе испытывал разочарования. Между нами случались споры и разногласия, я бывал прав, а бывало ошибался, я злился и возмущался, критиковал, и продолжаю критиковать, но не смогу лишь одного – перестать быть частью социал-демократии.

Когда я критикую русскую социалистическую интеллигенцию, я часто ставлю ей в упрек именно отсутствие живой связи с рабочим движением. Сколько бы ни писали русские интеллектуалы о социал-демократии умных вещей, все звучит по-книжному. Рабочие массы утрачивают всякую жизненную энергию, превращаясь просто в данные статистики, социализм становится отвлеченной идеей, ради которой интеллигенция готова пожертвовать всем миром, включая рабочий класс.

Для множества представителей русской интеллигенции социализм как таковой был в действительности лишь средством революции.

Задолго до 1906 г. и последовавших за ним лет, ставших для всех кошмаром, я предвидел и предсказал откол русской интеллигенции от рабочего социализма. Я не переставал интересоваться событиями в России – с той только разницей, что наблюдал за ними с позиции немецкого социал-демократа, рассматривая влияние этих событий на политическое развитие Западной Европы или возможность приближения социальной революции.

В 1892 г. я опубликовал ряд статей о голоде, в которых предсказал ускорение развития промышленности и революционного движения в России^[20]. В 1896 г. я был членом русской делегации на Международном конгрессе социалистов в Лондоне^[21]. В 1899 г. я отправился с моим другом Карлом Леманном^[22] в Россию, чтобы там изучить проблему голода, и, пользуясь паспортом на имя чеха Августа Пена, объездил на поезде несколько губерний – Казань, Вятку, Уфу, Самару и Симбирск. Когда Ленин, Мартов^[23] и Потресов^[24] посетили меня в Мюнхене и представили план издания газеты «Искра», я убедил их осесть в Мюнхене и именно там издавать свою газету^[25]. При этом я преследовал цель сблизить редакцию, состоящую из интеллигентов, с массовым рабочим движением немецкой социал-демократии. Последние номера «Искры» заканчивались моими статьями, в которых я пытался привести доказательства того, что интеллигенция в рабочем движении в России свою роль выполнила: научив русских рабочих мыслить политически и самоорганизовываться, она завершила свою миссию; а массовое рабочее движение, набирающее силу в России, отныне должно избавиться от опеки интеллигенции и развиваться самостоятельно.

Мои статьи о Русско-японской войне появились в той же «Искре» под названием «Война и революция»^[26]. Я предсказывал поражение царской армии и настаивал на революционных действиях, чтобы использовать войну как благоприятную возможность для свержения самодержавия. Я, помимо прочего, был первым, кто указал на возможность и необходимость поднять восстание на Черноморском флоте. Мои взгляды были восприняты с воодушевлением. Поскольку в то время в России еще не существовало того сознательного буржуазного либерализма, который в нынешней войне оказывает влияние даже на радикальных представителей социализма в России. Когда революция 1905 г. достигла своей кульминации, я устремился в Россию. Мои немецкие друзья А. Бебель^[27], Ф. Меринг^[28] и другие пытались отговорить меня, указывая на первостепенное значение моей научной деятельности в области социализма. Я отвечал, что, в моем понимании, целое движение стоит одной книги.

Моя тактика в период революции 1905 г. определялась следующей предпосылкой: открыть шлюзы революционному пролетариату в России, чтобы усилить революционный потенциал пролетариата на Западе. Однако я прекрасно осознавал, что социализм в России на тот момент еще не мог найти свое воплощение, тем не менее мне было ясно, что победоносная революция, опирающаяся на широкие рабочие массы, освободит стихию пролетариата, и настаивал, чтобы пролетариат использовал эту стихию в интересах установления рабочей демократии. «Если бы речь шла лишь о том, чтобы создать в России буржуазный парламентаризм, – сказал я своим русским друзьям, – то я бы спокойно остался в Германии, где этот парламентаризм уже имеет довольно долгую историю».