Читать книгу: «Чиновник в разведке», страница 17

– Да я особо и не переживаю, Эльвира, – заверил её Мунин, – Я в резиновой маске. Меня комары не грызут.

– А моё лицо они искромсали. Надо было бы мне, прежде чем сжечь дотла мой уютный домик, прихватить с собой противогаз. У меня имелось несколько штук. Надёжное спасение от комаров.

– Если бы у меня имелась возможность, моя несравненная, снять свою личину, то я подарил бы её тебе.

– Нет уж. Спасибо, дорогой! Пусть уж лучше меня едят всякие букашки.

Так за разговорами и летело время.

Но вот, наконец-то, им встретился почти молодой человек, может быть, лет тридцати пяти или сорока. Это был долговязый мужчина с головой почти в виде корейского огурца, с печальными мутно-зелёными глазами, в брезентовых коричневых штанах, в чёрной куртке не первой свежести и в условно белой фуражке в синюю клетку. Обут в резиновые сапоги, а за плечами – рюкзак. К сожалению, он даже не знал о существовании «Ольхового аромата» и критически принял предложения Мунина и Шутковой идти к лесному нужнику.

– Если бы я был сумасшедшим, – чистосердечно признался он, – то обязательно отправился с вами.

– Но если ты такой мудрый и скептически настроенный, – полюбопытствовала Шуткова, – то какого чёрта делаешь здесь, в лесной чаще, вдали от цивилизации?

– У меня к тебе образовался точно такой же вопрос, гражданин, – сообщил Мунин. – Чего тебе здесь надо. Ты же ведь не охотник и не грибник.

– У меня тяжёлое заболевание, – мужик тяжело вздохнул. – Только здесь, на лоне природы я могу сохранить своё здоровье. А с голоду не помру. Всегда поймаю любую мышь и с большим удовольствием её съем. Да и пока запас продуктов имеется.

– Не подходи к нам близко, – предупредила его Эльвира. – Может быть, у тебя чума или сибирская язва… американского производства.

– Ни какой чумы и холеры и меня нет, – пояснил долговязый мужчина. – У меня аллергия. Мне нужно жить в лесу. Присядем на ствол вот того поваленного ветром дерева, и я вам всё подробно расскажу.

Что ж, можно и послушать. После пройденной части нелегкого пути по бурелому и среди густого кустарника, всегда приятно послушать полезную и поучительную историю, даже если она похожа на дежурный киношный триллер.

В общем, несколько дней тому назад мужик этот, Прохор Кондратьевич Мордодыбов, срочно прибыл в эти дикие места из комфортабельного, но почти безлюдного посёлка городского типа Глубокие траншеи. Он уже несколько лет числился в безработных по состоянию здоровья, конкретно, по причине непонятного и страшного заболевания. Не то, что бы ему где-то по-ударному трудится на безразмерный кошелёк какого-нибудь магната, он даже дышать полной грудью не имел возможности и еле волочил ноги.

Врачи ему сообщили, что он страдает от опасной всемирной вирусной болезни. От этой эпидемии вымерло не только большая часть его посёлка, включая всех родственников Мордодыбова, но и граждане, и монаршие подданные многих стран тамошней Земли.

Правда, люди умирали, как обычно от онкологии, сердечнососудистых недугов. Но вот двуногие мешки всего мира сговорились и наставительно, за определённую плату, посоветовали медикам ссылаться на беспощадную пандемию под странным названием «Брендовирус». Так надо было тем, кто на этой очередной компании задумал заработать мощные «бабки», да и заодно и господину Слепозадову кое-что отстегнуть.

Тут уважаемых правителей, чиновников и олигархов понять просто необходимо. Ведь только на продаже одних только медицинских масок и штрафах можно основательно подзаработать, как и на экспериментальных лекарствах неизученного свойства. В общем, вариантов много. Да и некоторые господа из разного рода погребальных фирм тоже могут стать миллиардерами или, в крайнем случае, мультимиллионерами. Много и новых богачей появиться. Ведь главное, чтобы не беднякам, а другим господам славно, уютно и комфортабельно сделалось.

…Лежал себе Прохор в своей нетопленой лачуге на лавке в одиночестве, укрытый несколькими старыми шубами и, можно сказать, умирал. Но до груды таблеток рукой пока ещё дотягивался и при этом умудрялся смотреть на телевизионный экран. Там, как обычно, господин Слепозадов с гордостью кучке дежурных лакеев в чистом поле, окружённый своей многочисленной охраной, объяснял, что отныне голосование по любому поводу будет непосредственно производится там, где это выгодно и удобно, например, на городской или поселковой свалке.

Можно на такую процедуру и неделю потратить. Но и, само собой, через интернет могут люди отдать свои голоса. Оно ведь понятно, что в выигрыше всегда будет партия власти и вместе с ней, практически, постоянный главный смотрящий.

Чем дольше смотрел Мордодыбов на экран своего старого, фактически древнего телевизора, тем ему становилось всё хуже – и головной мозг отключался, и сердце останавливалось, и… всякое такое. Тот, кто находился однажды при смерти или уже умер, разбирается в этих вещах.

Слабым, практически расфокусированным зрением, Прохор Кондратьевич обратил внимание на то, что без стука в дверь к нему вошла соседка по их безлюдной улице Серьёзных муравьёв, сухонькая старушка Агрипина Фокеевна Коробкина. Многие из выживших в посёлке считали её знахаркой. Возможно, она такой и была. Умирающему Мордодыбову это было без разницы, да и в подобные чудеса и всякие другие он слабо верил. Реалист до мозга костей.

В руках она держала чёрную хозяйственную сумку.

– Умирать собрался, ни с кем не посоветовавшись? – она бесцеремонно выключила телевизор. – Это, Проша, самый простой способ убежать из нашего земного мира. А кто бороться за жизнь будет? Так не пойдёт.

– Ну, ты и наглая бабка, Агрипина Фокеевна! – не активно возмутился Мордодыбов. – Мне, может, жить осталось минут тридцать, а ты телевизор выключила. Не даёшь в мой последний час полюбоваться образом и речью товарища Слепозадова и его замечательных друзей. Не здорово действуешь!

– Всё твои болячки, Прохор, у тебя, как раз от внешнего вида и петушиного голоса этого не товарища, а господина и происходят, – она присела на табуретку рядом с ним. – А ты думаешь, что умираешь от придуманной болезни с диким иноземным названием «Брендовирус». Чушь собачья!

– Всё поголовно от неё умирают, Коробкина. А мне нельзя, что ли? Сейчас это уже стало доброй традицией, и даже такое модно.

На минуту задумавшись, знахарка без всякого на то основания назвала его нехорошим словом, то есть дала краткое и ёмкое определение умственному состоянию соседа.

Особо не обращая внимания на вялые протесты Мордодыбова, она достала из сумки небольшой, но довольно красочный портрет господина Слепозадова в деревянной оправе, сидящего на африканском верблюде с хоккейной клюшкой в руках.

От увиденного образа, то ли от восторга, то ли чрезмерного уважения к генеральному смотрящему, у Прохора Кондратьевича образовалось жуткое головокружение, и он начал активно терять и без того своё слабое сознание. Правда, при этом успел сообщить Коробкиной, что окончательно умирает.

Но Агрипина Фокеевна была настойчивой старухой. Она достала всё из той же сумки термос с кружкой, налила в неё укрепляющего организм отвара из трав и насильно влила большую часть её содержимого соседу в рот. А портрет Слепозадова швырнула к давно не топленой печке.

От происходящего, от возмутительного поведения почти древней старушенции на какой-то определённый момент Мордодыбов передумал покидать непутёвый земной мир. Конечно же, он определённым образом даже разгневался.

Но знахарка прикрикнула на него и сообщила, что она решила вылечить его потому, что он, в основном, добрый человек. Дрова ей несколько раз помогал рубить, даже воду из колода таскал…

– Если хочешь быть здоровым, подвижным и спортивным, как молодой таракан, – сказала она, – то должен делать всё, что я тебе скажу. Жить-то желаешь, Проша?

– Да можно было бы немного поторчать здесь, Фокеевна, – признался он. – Интересно мне понаблюдать, чем наша такая вот… чугунная, но замечательная демократия закончится. Я ведь любознательный.

– Тогда сразу же и приступим к лечению!

Довольно проворно и расторопно она нашла у входной двери топор и старательно изрубила этим ржавым орудием труда портрет Генриха Генриховича. Потом превратила в мелкие фрагменты и телевизионный приёмник Мордодыбова.

Если сказать, что у серьёзно хворающего Прохора Кондратьевича от удивления глаза выкатились из орбит, то значит, ничего особо не сообщить. Ничего себе лечение! Уничтожила портрет замечательного и выдающегося мыслителя всех времён и народов, да ещё и телевизор беспощадно погубила. Теперь его из щепок и всяких деталей никак не соберёшь. Выжила бабка из ума, и ещё над умирающим издевается.

Но сердобольная старушка, снова присев рядом с лежанкой Мордодыбова, начала ему спокойным и относительно уравновешенным голосом пояснять, что люди в городах и селах вымирают от жуткой аллергии, а не от какого там брендовируса.

Причина страшного и, в основном, смертельного заболевания проста. От образа господина Слепозадова и его бредовых речей у любого нормального человека начинается аллергия. Температура повышается, на теле не только сыпь и покраснения, но и язвы образуются. Сердце, лёгкие, печень, почки, головной мозг (у кого имеется) отказываются работать, руки и ноги отнимаются… В общем, страшная болезнь.

Конечно же, во все эти бредни Прохор Кондратьевич не поверил, но, однако же, задумался и философски предположил:

– Но если вся эта чушь, в какой-то степени, правда, то прикажешь мне выколоть свои, пока ещё зрячие, глаза и проткнуть в ушах барабанные перепонки. Ведь везде и всюду только он, наш замечательный и неповторимый…

– Не обязательно слепнуть и глохнуть, Прохор Кондратьевич,– пояснила разумная старушка. – Просто не следует смотреть и слушать телевизионные программы и смотреть на фотографический образ этого негодяя. Он там… повсюду. А в интернет, вообще, не суйся. Этого… ядовитого господина нельзя видеть и слышать. Такое обстоятельство приводит многих несчастных и необоснованно счастливых к мучительной смерти.

– Надо же! А ведь он такой особенный и добрый…

– Я думаю совсем иначе, Проша. Кроме того, тебе не следует ни с кем вступать в разговоры, обзаводиться друзьями. Многие из них обязательно начнут расхваливать главного смотрящего. У нас, в Воропании, рабов и приспособленцев – пруд пруди. А для тебя даже упоминание его имени и фамилии опасно для здоровья. Может случиться жуткое и самое крайнее… обострение.

– А если кто-нибудь привяжется ко мне и будет говорить и говорить? Как быть, Агрипина Фокеевна? Что предпринимать?

– Если сможешь, то бей его в переносицу. В крайнем случае, заткни ладонями уши и убегай прочь… в любом направлении.

– А как же другие, кто уже болеет такой аллергией?

– В основном, большинство народа мне не верит, потому люди и мрут, как мухи. А кто прислушался к моему доброму совету, тот жив и здоров. А про меня – никому не слова. Понял? Тоже пожить хочу. Не такая уж я и старая.

– Не скажу, Коробкина. Я ведь по твоему совету и не собираюсь ни с кем общаться. Так только, в крайнем случае.

– Вот и лады! А я буду к тебе наведываться, поить тебя целебными отварами.

С этими словами она покинула лачугу Мордодыбова.

Надо сказать, что он через пару месяцев встал на ноги. Нашёл работу ночного сторожа на разграбленной стройке, где практически почти ни с кем не общался. Да уже упоминание в разговорах упоминания и расхваливание на него не действовала. Жениться собрался потому, что духом воспрянул. Но болезнь вдруг вернулась к нему. Он даже и не понял, почему такое произошло. Но Коробкина ему всё коротко и популярно объяснила.

Какие-то приезжие двуногие скоты и лакеи Слепозадова из НППСВ развешали по посёлку городского типа Глубокие траншеи, на столбах и заборах, портрет Генриха Генрихович. Короче говоря, куда ни повернёшься – всюду эта ехидная рожа. Вот потому болезнь и стала возвращаться к Мордодыбову.

Добрая и отзывчивая старушка Агрипина Фокеевна посоветовала ему стремительным образом хватать задницу в горсть и скачками мчаться прочь от посёлка подальше, желательно в густой и непроходимый лес. Так он и поступил и возвращаться ни в какое селение не собирается.

Внимательно выслушав исповедь Мордодыбова, неразлучная пара в лице Мунина и Шутковой пожелали ему крепкого здоровья. На прощание Алевтин подарил Прохору Кондратьевичу стограммовую жестяную банку с рыбными консервами. Такие зарубежные продукты тоже кушать можно. Не так ведь сложно при этом зажмурить глаза и заткнуть нос. Они ведь там даже едят что попало – и ничего… улыбаются.

Проводив Мордодыбова в дальнюю и неизвестную дорогу, решили ещё немного отдохнуть. После нескольких плотных эротических сближений, реши немного побеседовать. Совсем недавно Мунин был явным приспособленцем, но в силу сложившихся жизненных обстоятельств, теперь их категорически не переваривал и часто в мыслях подвергал их действия справедливой критике. Вот речь о них вёл со своей будущей женой, добрым словом вспомнив душевного, но принципиального Мордодыбова.

Неприложная истина заключалась в том, что опредёлённая часть организмов способна к мимикрии, то есть имеет полную возможность подражать живым существам с помощью изменения цвета, формы, запаха и т д. Так они поступают только с той целью, чтобы не стать жертвой или просто сожрать кого-нибудь самому. Например, хамелеон или камбала могут запросто изменить постоянный цвет своей кожи.

Но ведь не менее интересны двуногие мимикры, то есть люди, которых можно назвать умелыми и талантливыми приспособленцами к внешней среде, ситуации или к определенному субъекту. Такие субчики, как говорят в народе, нигде не пропадут, то есть без мыла влезут в любое самое узкое отверстие. Они, как правило, всегда и всюду прекрасно живут за счёт других.

Правда, зачастую такой процесс ограничивается временными рамками. Господь шельму метит, потому и не позволяет долго ей паразитировать не только за счёт других, но и зачастую на их костях.

Не так и давно, исполняя должность губернатора, Мунин был знаком одним из таких субъектов. Ведь не так редко ездил из Крамсаловска в столицу Воропаниии Куча. Он даже поначалу восторгался личностью, как бы, журналиста Чирикуна Рудольфовича Соловейнера. Но потом, можно сказать, прозрел. Понял, чего стоят подобного рода двуногие «птички».

Не имело никакого смысла Мунину особо вникать в выдуманные популизаторами биографические данные господина Соловейнера. Имеются ведь конкреитные, реальные данные по этому поводу. Одно только можно сказать, что этот господин с юных лет не просто был мимикром, но и патологически болен этой неизлечимой, но весьма и весьма экономически выгодной для хворающего… заразой. Скорей всего, она частично передалась ему по наследству, но, во многом, и приобретённая.

Ведь если честно и прямо сказать, в юные годы учился, прямо сказать, в элитной спецшколе, в стены которой таких мальчиков, как Чирикун, если и могли пригласить, то только на экскурсию. Но, видимо, имелись у его мамы солидные денежки на любой… чёрный день. Да и малыш держал нос по ветру. Основательно практичный парнишка.

Его понимали, любили и ценили, поскольку его продвижением по жизни занимались отъявленные мерзавцы, творцы «красных» дипломов, диссертаций и всего прочего, проще говоря, неслабые мимикры самыз разных национальностей.

Особенный талант мимикра у Чирикуна Рудольфовича проявился, как раз, в то время когда по всей Воропании запахло жареным… Начался неугомонный делёж народных богатств страны негодяями самых разных видов. В этот сложный и опасный для подавляющего большинства народа период времени господин Соловейнер, инженер по образованию, даже кандидат наук (при определённой и ощутимой поддержке), наскрёб деньжонок на дальнюю дорогу в одну мощную зарубежную страну.

Там что-то и где-то преподавал и занимался бизнесом, утверждая, что первоначальный капитал создал сам. Не только, оказался мимикром, но и сказочником и фантазёром.

Разве мог он разделить судьбу талантливых инженеров, которые вмиг сделались безработными, но при этом не рванулись за кордон за жирными пирожками? Настоящие люди остались таковыми потому, что были и остались настоящими, а не ряжеными патриотами своей Родины. Да ведь и далеко не каждому дано быть мимикром, продажной шкурой во имя и ради собственного желудка.

Но Чирикун Рудольфович был довольно талантливым мимикром. Правда, не в такой степени, как те господа и дамы, которые при генеральном смотрящем господине Слепозадова и его предшественниках сделались владельцами всего того, что находилось на земле и под землёй многострадальной страны. Под мощный пресс бандитов и оккупантов всех мастей, конечно же, попали не мимикры, блюдолизы и шестёрки, а униженный и ограбленный народ.

Так вот, Соловейнер, держащий нос по ветру и способный менять свои убеждения несколько раз в день, решил, что он великий журналист и даже писатель. Используя свои связи с влиятельными мимикрами, он вернулся в стольный город Куча и устроился там ведущим телевизионным пропагандистом.

Очень скоро он основательно прогнулся перед Генрихом Генриховичем и даже несколько раз умудрился с ним сфотографироваться… на память.

Правда, не учёл он того обстоятельства, что при некоторой способности коряво и невразумительно что-либо написать журналисту, да и беллетристу, не мешало бы не искажать факты, соблюдать нормы поведения в студии и обязательной этики, не оскорблять порядочных людей, которые по уровню мышления и своей позиции гораздо выше и разумней тебя.

А бесконечные вопли и пена у слюнявого рта ничего общего с журналистикой не имеют. При таком огромном количестве литературных рабов, которые за мелкую монету трудились во благо господина Соловейнера, надо было бы хоть как-то проявить себя. Но не получается.

Но такой расклад радовал господина Слепозадова. Ведь все его двуногие козырные «шестёрки» и временно преданные ему лакеи должны быть глупее, чем он. Почти любой, пожилой и малограмотный сапожник, вполне, мог при такой мощной поддержке достичь наиболее заметных успехов, даже если бы и не был мимикром.

Старания, точнее, жалкие потуги Соловейнера дали ему возможность приобрести солидную недвижимость сразу в нескольких зарубежных странах, которые находились почти в состоянии реальной войны с Воропанией. И при этом Чирикун Рудольфович считал себя патриотом своей страны. Чушь несусветная.

– Всё, Алевтин, довольно! – сказала Шуткова. – Я больше ничего не хочу слышать об этом мерзавце.

– Почему, Эльвира? – удивился Алевтин. – Ведь это поучительно.

– Я знаю о нём гораздо больше, чем ты. О его взятках, вымогательствах, о тех, кто его, по сути, содержит. Я не о его заработках и гонорарах говорю. Понимаешь? Эта мерзкая тварь настолько непорядочная, что ты себе и представить не можешь.

– Ну, надо же!

– Меня не это удивляет.

– А что?

– А то, что ты, губернатор и постоянный разведчик, не знаешь дорогу к «Ольховому аромату». Это ни в одни ворота не лезет.

– Согласен. Я всегда в разведке. Но дорогу к нашему с тобой счастью не знаю. Лучше ответь мне на прямой вопрос, Эльвира. Откуда тебе о Чирикуне Солвейнере известно что-то, не совсем хорошее?

– От его третьей или четвёртой жены, с которыми он расстался. Да и детки у него ещё те. В папу. Подрастающее поколение…

– Я уже давно понял, Эльвира. Безбедное существование и процветание таких субъектов возможно при таких сволочах, как уважаемый господин Слепозадов.

Ничего другого не оставалось Шутковой, как согласиться со своим будущим мужем. Но зачем долго и часто о них говорить. С этим двуногим дерьмом всё ясно и понятно. Двуногие продукты необузданной мимикрии страшны. Они при своём растущем благосостоянии утверждают, что служат не только уважаемому и любимому Слепозадову и его окружению, но и отечеству. Они, оказывается, ещё и патриоты Воропании.

Но ведь у мимикров, как и у олигархов и компрадоров, родина, как раз, там и находится, где сосредоточены их краденные у народа капиталы, где находится их мощная недвижимость, где безбедно проживают их жёны, мужья, дети и разного рода близкие. Это общеизвестный и неоспоримый факт. Такая вот страна.

Что ж, влюблённой паре необходимо было продолжать свой путь. Алевтина и Эльвиру интересовал не сам нужник в лесу и процесс погружения в дерьмо, а сам портал, через который они переселятся в удивительный и неповторимый мир справедливости и добра. Но пока ещё ниоткуда отчётливо не веяло явными продуктами человеческой жизнедеятельности.

Примерно через полчаса им встретилась бардовоглазая девушка лет шестнадцати-симнадцати в цветистой юбке, белой кофточке, красной шапочке, напоминающей берет омоновца, и лакированные туфли на высоких каблуках. Губастая, с крючковатым носом, широким подбородком… Не сказать, чтобы красавица, но, по-своему, довольно привлекательная и милая, но только не в ночное время. Во всяком случае, её можно считать мечтой художника-авангардиста. Таким образом, малюй на холсте всё, что угодно, всё равно, портретный образ натурщицы будет примерно похожим на реальный.

Эта девушка, весьма и весьма отдалённо напоминающая легендарную Красную шапочку, хриплым, но дружелюбным окриком остановила Мунина и Шуткову. Зачем? Да просто так. У неё, вероятно, назрела необходимость с кем-нибудь поболтать. Конечно, они поначалу разбежались от неё в разные стороны, но потом взяли себя в руки.

Она ошеломила Эльвиру и Алевтина ещё и тем, что сразу же сообщила, что её зовут Муся Колякина. А мама у неё – пенсионерка Зинаида Петровна. Живут не так далеко отсюда в километрах десяти, в селе Лесопильное. Она идёт к бабушке, несёт ей пирожки.

– Понятно, Муся, – сказала Шуткова, – ты – своеобразная Красная шапочка, и у тебя здесь набита стрелка с серым волком.

– Нам с хищными зверями не хотелось бы встречаться, – озабочено произнёс Мунин. – Извини, но если он такой же симпатичный и обаятельный, как ты, то нам не сдобровать. Да и мы при себе не имеем никакого оружия. Даже нет противопехотной гранаты.

– Вы чего, оборзели, что ли? – с некоторым недоумением засмеялась девушка с корзинкой. – Какая я вам, к чёрту, Красная шапочка? Я Муся Колякина из села Лесопильне. С волками не дружу. Мне мужиков хватает.

Она резво среагировала на вопрос о том, где располагается волшебный нужник «Ольховый аромат». Сообщила о том, что понятия не имеет, где находится такой портал. Она считает, что это всё – мура несусветная и непонятная, рассчитанная на разных дураков с резиновыми рожами и кривоногих дам.

Неразлучные Мунин и Шуткова не успели вступить с ней в полемику потому, что юная Колякина резво и абсолютно серьёзно заявила, что им не имеется никакого смысла нырять головой в дерьмо по той житейской причине, что Воропания давно уже… там. Потом Муся торопливо продолжила свой монолог. Собеседникам ни единого слова невозможно было пристроить в огромную стаю летящих из её уст слов.

Она сообщила, что её мама, Зинаида Петровна, осень счастливый человек. На свой ежемесячный доход в виде пенсионной выплаты можно было приобрести пару килограммов пшена, чтобы регулярно подкармливать постоянно голодных воробьёв и голубей и прочих пернатых, в виде сорок и ворон.

А себя Муся считала умной и способной девушкой. Она скрытно от властей по ночам в течение пятнадцати-двадцати минут срубала своим маленьким, почти игрушечным, топориком две-три сосны, диаметром у корневого основания около метра, приволакивала их к домику и превращала в солидную поленницу дров. Если бы она не имела хрупкого телосложения, то производительность труда у неё была бы выше в два с половиной раза.

Наблюдательные лесничие и разного рода проверяющие невероятно удивлялись тому, что в пятнадцати километрах от жилья Калякиных появлялось всё больше и больше свежих пеньков. Тут и ученые экспедиции присоединились, дружно и организованно утверждая, что это вовсе не пеньки, а новая популяция деревьев, появившееся по причине всемирного потепления.

Славная девочка Муся пока ещё училась в школе, в одиннадцатом классе, правда, только дистанционно, с помощью смартфона. И годы стараний для неё не прошли напрасно. В течение предыдущего года педагогам почти удалось убедить смышлёную девушку в том, что «жи» и «ши» пишется с буквой «и», а дважды два – не четыре с половиной, а чуть поменьше.

Без медицинского обслуживания мама и дочка Калякины тоже не обходились. Они одновременно были и пациентами, и врачами. В основном, от всех недугом лечились листом подорожника, свежим, сушёным, варёным, копчёным, жареным, его отварами… Различного рода боли, как рукой снимало. В общем, жили не так уж и плохо.

А в километрах тридцати от них, в глухом лесу, обитала, вообще, старая бабушка Агафья Леонидовна, мать Зинаиды Петровны. Эта старушка настолько была немощной, что на телеграфный столб могла взобраться только со второго раза. Да и в прыжках с шестом и в стремительном разгадывании красвордов тоже не преуспевала, поэтому не годилась в депутаты даже областного уровня.

Пенсию за неё получала Мусина мама. А деньги ей почти всегда вовремя приносил то ли дрессированный медведь, то ли негр по имени и отчеству Прохор Игнатьевич. Особо его внешностью Калякины не интересовались, особо не отличались любознательностью. Но расстоянии в пятьдесят километров и более он преодолевал с лёгкостью, неоднократно напоминая при встрече с мамой и дочкой, что в молодые годы дважды числился чемпионом тамошнего мира по спортивной ходьбе и неплохо играл на губной гармошке.

Заодно он приобретал в Крамсаловске для мамы с дочкой и, получается, что и для бабушки Агафьи Леонидовны гречку, макароны, горох, махорку и другие продукты питания. Правда, иногда Муся и сама бегала за продуктами в областной центр. Но это только в том случае, когда Прохор Игнатьевич три-четыре месяца не появлялся в их уютном лесном домике.

А сегодня с утра Зинаида Петровна сказала дочери:

– Возьми, Муся, продовольственную корзинку, по объёму соответствующую МРОТу, и отнеси бабушке пирожков, пару килограммов гречки и макарон в неё положи, да ещё две буханки хлеба и ещё что-нибудь. Папу литров самогона в грелку налей, пусть моя мама… погреется. В дороге нигде не задерживайся! К вечеру жду тебя обратно.

– Ну, ни хрена себе! – ответила Муся. – Тридцать километров туда и столько же обратно по бурелому шкандылять. Ты моя мамаша или вертухай на специальной зоне? Мне ведь ещё и с бабушкой надо побеседовать за чашкой чая или ещё чего-нибудь. Только к ночи и вернусь. Раньше не жди.

– Но только не под утро, Муся, возвращайся и не с каким-нибудь гномом или лешим. Я по утрам обожаю поспать… на полную катушку. Мне ваша возня ни к чему.

В конце концов, Муся надела на себя самую лучшую одежду и отправилась в путь. Встречу с бабушкой она всегда считала почти всенародным праздником. А поскольку вокруг стояло лето и поблизости не наблюдалось ни одного сугроба, милая девочка отправилась в путь не на лыжах. Не забыла взять с собой и продовольственную корзинку, в основном, с пирожками.

В долгой дороге ей некого было бояться. Например, даже в зимний период времени ни один воропаевский биатлонист, заблудившийся по пути к мишеням, никогда со страха ни пальнул бы из винтовки, приняв её за иностранное привидение. В таких дам, как правило, не стреляют или так поступают в крайнем случае смелые и решительные люди или абсолютные психи.

Чего только стоили её большие, почти навыкат, бардовые глаза. Левое веко у Муси время от времени дёргалось. Нервный тик образовался по причине постоянно растущих цен, в частности, на продукты питания и товары первой необходимости. Самое настоящее фантастическое и регулярное повышение цен.

Понятно, что господин Генрих Генрихович Слепозадов оригинально шутил, когда неоднократно с телевизионных экранов подчёркивал, что в Воропании всё делается для того, чтобы постоянно росло благосостояние представителей «простого» народа. Но какое может быть благосостояние у бедняка? Ведь нищий, он и в бане… нищий.

На нервной почве у Муси в минувшем году свело в сторону и правую скулу. Лицо немного кривым сделалось. Но, как говорят, скульпторы и феминистки, истинную красоту ничем не испоганишь, её не спрячешь.

А случай совсем пустяковый произошёл, но, можно сказать, интересный. Увидела она однажды по пути в Кромсаловск, в посёлке городского типа Тёмные фонари, на железных воротах вывеску «Молочная ферма. «Бурёнка Пальма» и твёрдо решила покормить хлебушком замечательную корову.

Но добрый и отзывчивый охранник, стоящий на воротах при шлагбауме, на расстоянии доходчиво ей объяснил, что здесь никакие коровы уже более тридцати лет не присутствуют и даже на Доске Почёта их фотографий не наблюдается. В данной точке не только находятся склады с зарубежным техническим пальмовым маслом, но тут же производится из него молоко, сливочное масло и даже сыры. Солидное предприятие.

Только вот вывеску здесь не удосужились сменить. Допустимо, что это сделал лично исполнительный директор фирмы по совету одного из самых главных депутатов Колодина, этакого пальмо-маслового короля, хозяина данной частной фирмы. Замаскировались, как партизаны. Естественно, что явные депутаты и одновременно олигархи Воропании так поступали не только в посёлке Тёмные фонари.

После такого сообщения Мусю и повело. Может быть, поэтому во время своей грациозной ходьбы стала она припадать на правую ногу. Помимо всего прочего на всём теле появляется мелкая, но частая сыпь. Оказывается, от обычного удивления можно запросто потерять часть здоровья. Невероятная, но… реальная ситуация.

– Всё! Заткнись, Муся! – довольно смело произнесла Шуткова. – Это слушать невозможно и… жутко.

– Ты бы, что-нибудь весёлое нам рассказала, – посоветовал девушке Мунин. – У меня на спине от такой информации о твоей жизни лопатки сплющились.

– У меня их, вообще, не имеется, – доложила Калякина. – И ничего. На обоих плечах сразу по два бревна могу перенести. Правда, недалеко, километра на три-четыре.

– Куда ты их дела, Муся? – спросила Шуткова. – Потеряла?

– Я почётный донор, – пояснила девушка. – Не только кровь и кожу сдаю за бесплатное молоко, но и кости. У меня их ещё много осталось. Одних только рёбер осталось уйма.

Она устроилась на груде валежника и жестом приказала Мунину и Шутковой поступть точно так же. Отказать девушке они не могли. Это неуважительно и себе дороже может получиться. В целях дальнейшей безопасности присели с ней рядом.

Доброжелательная и приветливая Колякина достала из корзинки пятилитровую резиновую грелку с самогоном и несколько пирожков, вручила их Мунину и Шутковой. Потом наполнила три стограммовых стаканчика спиртным напитком и настоятельно порекомендовала своим новым знакомым их осушить, выпить за здоровье её матушки и заодно бабушки.