Читать книгу: «Адамовы письма», страница 3

   Из последних таких событий отмечу, пожалуй, что некая пара голубей устроила гнездо как раз над входом в наше жилище – голубка сизая, а друг её почему-то чёрный. Они трогательно друг о друге заботятся, но случалось мне наблюдать у них сцены жестокие, после которых проступала на сизых перьях кровь. Разного рода идиллий ты, отец, безусловно насмотрелся рядом с собой, крови же там не пролилось ни капли, и уверен я поэтому, что здесь, в лесном нашем хаосе, цена такому гнезду выше, чем если бы свито было оно в твоих первозданных, солнечных рощах. Хотя бы из-за красных капель на птичьих перьях…

   Наступил тот осенний день, когда мы приносим тебе наши ежегодные дары. Никто специально не устанавливал этого праздника, как-то само повелось. Может быть, привело к этому неосознанное желание почувствовать нашу общность – не знаю, тебе сверху виднее.  Надеюсь только, что для тебя это ценно не потому только, что не пропали мы здесь, страшась каждого шороха и выживая, но и просто оттого, что тихо вспоминаем тебя. Как сейчас вижу – наполняется дальняя поляна нашими многочисленными потомками. Кто-то ещё очень юн и смеётся, и торопится куда-то, а кто-то уже седовлас, покрыт шрамами от звериных когтей и взирает на мир со спокойствием. Изначально мы не давали друг другу имён, за прошедшие столетия всех их всё равно не запомнить. Пусть уж в грядущем, когда у людей возникнет потребность как-то всё это осознать и упорядочить, привидятся этим самым людям имена для нас, в начале времён пребывающих. Мне же, для удобства в повествовании, придётся прямо сейчас как-то назвать двух моих сыновей, Придумать не для тебя – ты и так ведаешь и имена наши, и прозвища, и всё, что лежит глубже, – а для того лишь, чтобы речь моя, если вдруг твоего слуха коснётся, не оскорбила его несовершенством своим. Старшего, который охотник, нареку для себя Гвардис, младший же – тот, кто на земле трудится – пусть будет зваться Вердель… Вот, наконец, можно приступить к главному.

Послание 108

   Утомила меня бесконечная борьба в лесных чащах, изнемогла душа моя под тяжестью мыслей, коим уже не одна сотня лет. Казалось бы, уж если установили мы для себя правила и законы, то живи по ним и не страдай сверх меры. Большинство из нас так и поступает, но это лишь те, кто носит в сердце кроме небесной искры ещё и звериный рык. Есть, конечно, среди моих потомков и те, кто по крови своей, назову их так: небожители, то есть общие дети от меня и жены моей. Но, как и велено было, плодится и размножается народ мой, перемешивается кровь, и всё меньше небожителей среди нас, а всё больше, как бы смешно это не звучало, земноводных, т.е. тех, кто от земли и воды более приобрёл, чем от далёких уже небес.

   Дорогие мои мальчики Гвардис и Вердель с младых ногтей почему-то не ладили. Гвардис – он первенец, никто ему это не внушал, но наблюдал я часто как ревностно относился он к младшему брату своему, разглядывал его очень пристально и никогда при этом не улыбался. Ты мне скажешь, что это неудивительно, ибо невозможно ему, зачатому ещё в садах небесных, принять, как равного, брата, сотворённого на просторах земных. Боюсь я, что сын мой Гвардис, как плод нашего с женой проступка, коему нет ни названия, ни оправдания, вряд ли обретёт здесь, отец, благословение твоё. Но, скажи, разве виноват он хоть в чём-то? Мы, здесь на земле, уже претерпели, и справедливо претерпели, так неужели ты выбрал сына моего чтобы до невозможного предела усилить мою вину перед тобой, чтобы ещё больше мне пострадать от каких-то, неведомых пока, испытаний? Наказание твоё не на молнию оказалось похоже, а на непрекращающийся веками камнепад, и это побивание камнями будут люди копировать, как мне представляется, отныне и до скончания века. Пока же я питаюсь страхами пополам с неуверенными оправданиями, этими мучительными разговорами внутри себя….

Послание 109

   Кто сказал, что праздник – это всегда радость? Вот перед тобой описание действа, где люди впервые как раз и задались этим вопросом. Началось всё с того, что погода в то утро никак не могла установиться – набегали тучи и проливался дождь, затем появлялось солнце и преображало лица. Мне было не по себе, но в этом ожидании беды приходилось сохранять выдержку и улыбаться.

   В одном дне пути от нашего жилища находится, прекрасно тебе известное, поле. Из века в век оставлялись там для тебя дары, аккуратно сложенные и украшенные цветами… Накануне праздника приходим мы на это место и каждый раз убеждаемся, что приняты тобой все прошлогодние жертвы наши и даже малейшего их следа не можем отыскать мы на этом огромном пространстве, лишь пустые корзины стоят на тех же местах, где мы их оставили, и в том же идеальном порядке… Что-то будет на этот раз?

   Каждый почитал за счастье явиться сюда и положить к твоим ногам что-то от плодов своего труда. Землепашеством занимались многие – от них принесены были тебе в дар и зерно, и свежие овощи… Рыбаки сложили в корзины свой улов, почти уже уснувший, но, временами, ещё трепещущий. Следом за ними охотники принесли на своих могучих плечах ещё неостывшие туши зверей и сложили их на земле в красивых, словно живых, позах.. Всё было как всегда. Пришли порознь и Вердель, и Гвардис…, появились, ну, и растворились в шумной, веселящейся толпе…

   Вдруг словно сильный ветер погнал всех, кто был там на дальний край поля. Явление было столь необычное, что даже ближние мои – те, что помогали мне в дальнем пути сюда – меня оставили и поспешили за прочими. Через какое-то время узрел и я зрелище столь необычайное, что подкосились у меня ноги, и если бы не поддержали меня окружающие, то быть мне в тот момент  простёртым ниц. А увидели люди вот что. Под самым красивым из близ стоявших деревьев, нетронутый тлением, лежал на земле, оставленный в прошлом году на этом месте, в красивой позе олень. Его глаза с длинными чёрными ресницами не видели света много дней, венок из свежих цветов покоился на его благородной голове, словно его только что туда возложили, и видно было, что ни одна птица или животное не смели приблизиться к нему за это время. Увиденное означало только одно: впервые дар человеческий небесами отвергнут и предрекало это лишь бедствия ни с чем не сравнимые, катастрофу масштабов немыслимых… И попятились люди, объятые ужасом, а всех более преуспел в этом я, потому что известно мне было, что олень этот и цветы на его челе были принесены сюда сыном моим Гвардисом прошлой осенью в такой же праздничный день.