За окном опустился вечер. Мальчик сидел на кровати, забравшись на неё с ногами, и чутко прислушивался к происходящему на кухне. Совсем недавно ему исполнилось шесть лет, но детским своим разумением он уже отчётливо понимал, что в их семье с недавних пор творится что-то нехорошее. Он вспомнил, как пару дней назад мама, разговаривая с приятельницей по телефону, в какой-то момент сказала вдруг с надрывом: – Сиротин мой после вахты как с цепи сорвался, вторую неделю жрёт без передыху… иной раз думаю, не вызывать ли врачей, до белой горячки ведь дело дойдёт… я, дура, и не подозревала, что он все эти годы просто на замке сидел, за глотку себя держал, а как до приличных денег дорвался – всё, покатился с откоса, в доме каждый вечер ад кромешный…

В кухне звонко брякнула об пол кастрюлька, и мальчик испуганно вздрогнул. Нет, кажется, отец просто смахнул её с плиты неверным движением. Затем послышался звук рухнувшего на пол тела.

– Эх, Сиротин, свинья ты свиньёй… – в голосе мамы проступало уже не увещевание, а лишь безмерная усталость, – ну что, так и будешь на полу валяться или всё-таки попробуем поговорить?

– П-г-в-рим… Мне тут лучше слышно, – сообщил отец самодовольно.

Да, этот незнакомый неприятный дядька, как ни странно, был его отец, его когда-то горячо любимый папанька. Кажется, ещё совсем недавно они ездили каждую неделю на Протву, и набирали, морща носы, опарышей на заброшенном свинарнике, а потом маленький Славчик, прыгая от нетерпения, тянулся к отцовской удочке – дай, дай я сам! – и тащил из реки, визжа от восторга, трепыхающуюся блестящую плотвичку.

– Машка, стерва! Куды пошла? Развод, значит?! Я, значит, на северах как вол… три месяца, не разгибаясь… всё до копейки приволок! А ты-ы? – ревел бессильно отец на кухне, стуча по полу кулаком, – уши от воблы тебе, а не развод!

Понемногу безутешные отцовы вопли стихли, и мать тихо вошла в спальню, утирая глаза полой халата.

– Не спишь ещё? Спи, сынок, не бойся. Всё будет хорошо, уедем мы скоро от него.

– А куда? К тёте Лене, туда, где большая река?

– Нет, туда ехать слишком далеко. К дяде Вене, помнишь его?

– А, который железный дорожник?

Она вымученно улыбнулась.

– Да, железный дорожник. Они хорошие люди – дядя Веня и тётя Надя. Там такой-же тихий городок, как здесь, и речка есть, и поезда бегают. И до Москвы тоже не очень далеко…

Мама ещё что-то говорила, и под тихие эти слова, похожие на колыбельную, он мирно заснул, а потом долго, до самого утра, ехал на быстром зелёном поезде вдоль искрящейся полноводной реки, где плескались и били хвостами мириады радужных рыбок.

А папка – тот, прежний, – от которого пахло не горькой водкой, а одеколоном и душистым табаком, держал его на коленях и гудел над ухом добродушно:

– Погоди, сынка, подрасти немножко, мы с тобой ещё съездим на настоящую рыбалку и привезём домой много рыб. Целый мешок.

– Больших-пребольших?

– Конечно. Таких, что ты на картинке видел. То-то мамка порадуется за нас…

1986, июнь

Мягкая рассветная тишина, нарушаемая лишь криками петухов, нависла над селом, зажатым с двух сторон изумрудной хвойной тайгой. Село пряталось в туманной ложбине, вытянутой с севера на юг на добрый километр, и туман, сжигаемый первыми лучами солнца, понемногу редел и сползал по скатам крыш скудными, похожими на слёзы, ручейками.

Дорога, уходящая на юг, представляла собой древний растресканный асфальт, и вела она к районному центру; там же, в южной части села, располагалась местная власть, почта, пара магазинов и мини-автостанция. Северная дорога выглядела куда более уныло – разъезженная вдрызг глинистая грунтовка с полуметровыми колеями. Попасть по ней можно было на далёкие полузаброшенные лесоразработки, и пользовались ею в основном охотники-промысловики да редкие лесорубы-нелегалы. Там же, в северной стороне, скрывалась местная достопримечательность: метрах в двухстах правее дороги плотная пихтовая чаща внезапно заканчивалась, и ничего не подозревающего путника охватывала благоговейная оторопь: глаза ловили безбрежную пустоту, а вниз простиралась головокружительная каменная круча, под которой петляла меж циклопических валунов узкая студёная речушка.

В этот ранний час умиротворённое спокойствие на северной окраине села оказалось нарушено: за забором крайнего дома залилась вдруг визгливым лаем цепная собачонка, и четвероногие сторожа соседей тотчас отозвались солидарной разноголосицей. Неурочный шум разбудил хозяев, точнее – хозяйку, вдовую женщину пятидесяти с хвостиком лет по имени Анастасия. Второго жильца, именовавшегося Николаем, хозяином можно было назвать с натяжкой, поскольку обретался он в доме сравнительно недавно и являлся Анастасии не более как сожителем.

Анастасия открыла глаза и с недоумением прислушалась к собачьему хору, а Николай, придавленный вчерашним бражничаньем с проезжими переселенцами у магазина, разлепил тяжёлые вежды не сразу.

– Николаша, слышь, чего там Муха разоряется? – зачем-то спросила она.

– А я почём знаю? Встань да глянь, – буркнул тот в подушку. Сообщение сожительницы не произвело на похмельного Кольку ни малейшего впечатления.

Чертыхнувшись, Анастасия слезла с кровати, босиком прошлёпала в сени и выглянула в дверь. Муха, забавная помесь лайки с дворнягой, чертила по двору полукруг на натянутой цепи, и тявканье её чередовалось временами с каким-то жалобным поскуливанием. Снаружи в глухую дощатую калитку никто не ломился и даже не скрёбся, и недоумение хозяйку дома не покинуло. Спустившись с крыльца, Анастасия цыкнула на собаку, подошла к калитке, но щеколду открывать не спешила, а приложила ухо и с опаской прислушалась.

– Эй, кого там носит?

Тут недоумение её не то чтобы ушло, но сменилось чутким любопытством, поскольку послышались с той стороны всхлипы и негромкий плач, похоже – детский.

– О господи, – промолвила она после недолгого размышления, – это чей-же ребятёнок в такую рань шастает?

И открыла калитку.

Совсем недалеко, в нескольких метрах, на обочине раздолбанной дороги стояла в одиночестве маленькая светловолосая девочка, в коротком зелёном платьице и, обиженно надув губки, судорожно всхлипывала. Она стояла лицом в сторону недалёкой лесной опушки, но на скрип калитки тут-же обернулась, плакать перестала и взглянула на Анастасию настороженно.

Та сделала шаг наружу и, прищурившись, внимательно посмотрела из-под ладони вдоль улицы. Вокруг не было ни души, лишь продолжали волноваться за заборами собаки. Затем приблизилась к притихшей девочке и присела на корточки.

– Что-то не припомню, ты чья, ангелочек?

Девочка молчала, насупившись, и изредка моргала пушистыми ресницами.

В калитке показался Николай, зевая и почёсывая волосатую грудь, и тоже посмотрел по сторонам.

– Что за шум? Чья пацанка?

– Сама не пойму, пока молчит. Тебя как звать, ребёнок? Чьих будешь?

– Аня, – сказала девочка так тихо, что её едва было слышно.

– Аня, значит, – задумалась Анастасия и пожала плечами, – Коль, у Веремеевых внучку Анькой вроде кличут. Не их?

– Да ну! У тех девка большая уже, в школу скоро пойдёт. Эй, мелюзга, ты немая, штоль? Ты с какого дома? Папа, мама кто?

Малышка по-прежнему безмолвствовала, лишь насупилась ещё больше.

– Ну я не знаю… – сказала Анастасия растерянно и поразмышляла недолго, – садись-ка, Коль, на велик да езжай подымай Кондратьича. Девчонка эта не нашенская. Тут дело ясно – она в лесу от своих отбилась. Я, когда вышла, она в ту сторону глядела.

Анастасия кивнула на убегающую в тайгу грунтовку. Озвученная идея энтузиазма у Николая не вызвала. И хотя закоксованные коварной брагой мозги шевелились со скрипом, он, запустив пятерню во всклокоченную башку, выдвинул своё соображение.

– Я знаешь что думаю… Это она от переселенцев тех отстала, что на военном «урале» вчера проездом останавливались. Или удрала. Или они сами её бросили, да чёрт его разберёт. Неоткуда ей больше взяться. Большая была компания, человек тридцать, и детвора точно была, в кузове сидели.

– Да я вчерась сразу догадалась, с кем ты успел набулдыкаться. Я с Косылгана часов в шесть приехала – ты уж складной в дым мотылялся тут по двору. Ладно, чего судить-рядить, айда пока в дом, Аня или как тебя там…

– Не пойду, – подала вдруг голос девочка, погромче, чем в первый раз.

Анастасия беспомощно глянула на Николая, а тот приложил вдруг палец к губам и указал на соседскую избу.

– Одинцовы проснулись. Слышь – Алёна вёдрами гремит? Сбагри ты ей эту проблему, и дело с плеч. Она баба бездетная, сердобольная, вон как они с Володькой кажное лето с пермской племяшкой тетешкаются. Пусть что хошь с ней делает – к себе забирает, к старосте ведёт, в милицию сдаёт… Надоела мне ваша возня, спать я хочу.

Махнув рукой, он повернулся и ушёл в дом.

Соседка Алёна выглянула из своей калитки и уставилась на происходящее с нескрываемым интересом.

– Привет, Настя. Ой, какое чудное дитя! К вам гости, что ли, приехали?

– Да какие ж у нас могут быть гости? Вот, пожалуйста, диво дивное с утра пораньше: гуляет по улице ни свет ни заря, непонятно, откуда взялась, чья – не говорит, звать вроде Аня. Зову в дом – не идёт. Что с ней делать – ума не приложу. Ты сама давно поднялась?

– Да не то чтобы, с полчаса…

– Не слышала случаем – какая-нибудь машина мимо не проходила?

Соседка задумчиво покачала головой, глядя на малышку пристально.

– Нет, не слышала. Собаки-то давненько лают, а я и внимания не обратила: думала, пёс чужой сюда, на окраину, забежал. А дитёнок не наш, точно.

– Колька вон считает – она от вчерашних проезжающих отбилась.

– А чего же они сразу за ней не воротились? Они стояли-то не так уж долго, часа два-три, а тронулись ещё засветло.

Анастасия вздохнула.

– Ну, в общем, чего тут думать, надо её сельсоветовским или участковому сдавать, пусть решают, на то они и начальство, – она чуть помялась, – Алён, может, ты займёшься? Что-то она со мной не очень…

Покладистая Алёна подошла ближе и осторожно взяла нелюдимую малышку за руку.

– Как тебя зовут – Аня, говоришь? Ну айда со мной, не бойся тётеньку. Голодная, небось. Пойдём я тебя пирожками с вареньем угощу. Любишь пирожки?

– Люблю. Пойдём, – односложно ответила та и, к удивлению Анастасии, с готовностью засеменила вслед за соседкой смешной, немного косолапой походкой.

Вернувшись к себе, Анастасия побродила какое-то время бесцельно по дому и улеглась под бок к безмятежно развалившемуся Николаю.

– Ну как там, решили вопрос? – спросил тот полусонно.

– Ага, забрала она её. Со мной – ни в какую, а за ней сразу пошла. Такая кроха, а уже с характером.

И долго ещё ворочалась с боку на бок: сон никак не шёл, и почему-то не давали покоя самые разные мысли и подозрения.

– Что ты всё крутишься? – пробурчал Николай недовольно.

– Да бог его знает… На душе как то неспокойно. Коль, а те переселенцы что говорили? Всех оттуда увезли или ещё будут?

– Эти, кажись, последние были. Четыре деревухи, без малого шестьсот человек отселили.

Николай перелез через неё, сел у раскрытого окошка и закурил папироску.

– Да ну вас, перебили спозаранку весь сон, не было печали…

– Говорят, Коль, там дело не только в том, что военные объект строят. Там в последнее время вроде как люди пропадать стали, да и эта… смертность увеличилась. Потому и отселяют.

– Насть, поговорку слыхала? – меньше знаешь, слаще спишь. Ты бы поменьше верила дурным сплетням. Сочинит какая-нито кумушка в глухой деревне небылицу, с соседкой пошепчется – и понесла сорока на хвосте.

Он смял окурок в старой жестяной банке из-под мармелада.

– Никто нам докладывать не обязан, зачем да для чего зону ту вояки оцепили. Значит, надо так. Ракеты, например, или космическое что… Военно-государственный секрет, понимаешь. Это одно. А второе – перспективы для народу никакой. Они и без переселения лет через пять разбежались бы оттуда сами собой. Её нигде тут нет, перспективы. И нутром чую – с перестройкой этой дурацкой, что Меченый затеял, люди вскорости совсем ошалеют. В город бежать надо, Настька. Любой ценой, верно тебе говорю. Я вот маленько от синьки отойду – и в Березники, к братану на химзавод смотаюсь, нужно начинать мосты наводить.

– Ой, Коль, ты ли это? – рассеянно улыбнулась Анастасия, – твои бы слова, да богу в уши.

Потом с языка её слетело то, что уже добрых полчаса подспудно не давало покоя:

– Почему-то кажется мне, что девчонку эту искать никто не будет.

– С чего взяла?

– Ну сам посуди – если она и вправду от переселенцев отстала, за ней давно бы уже вернулись, тут Алёна верно сказала.

– Тогда откуда ж она взялась?

– Я тут подумала… Может, они с камня сорвались? Ну те, с кем она была… Здесь ведь недалеко, с километр всего. Помнишь, в запрошлом году был случай?

– Да помню – парень с девкой покалечились, альпинисты недоделанные. Нет, Насть, не фантазируй: какой дурак сейчас, в начале июня, когда тайга пустая, будет по ней спозаранку бродить, да ещё с такой малявкой на руках? Никоим образом не могла она с той стороны появиться.

– Значит – подбросили, тихо и незаметно, – сказала Анастасия убеждённо, – по-другому никак не получается. А вот почему? Знаешь, я ведь, как только к ней подошла, сразу что-то такое почувствовала… Не ребёнок, а колючка. Руками не касается, а – отталкивает…

Николай откровенно ухмыльнулся.

– Настенька, даю совет – выпей стопку и хорошенько выспись, ага? Что-то тебе с утра много чего кажется.

Она не поддержала его иронию.

– Не смейся раньше времени. Что-то тут неспроста, чует моё сердце.

Вместо ответа Николай вышел в сени, пошурудил там и принёс початую бутылку с самогоном.

– Видит бог – хотел я заначку на вечер оставить, но – вынуждаешь. Хватит голову морочить, давай-ка по сто грамм, и спать.

У Анастасии не нашлось сил для возмущения, и она вяло махнула рукой.

– Алкаш. Ну наливай, что ли. Устала я с тобой воевать…

1999, сентябрь

Чиновница ЗАГСа – молодящаяся дама в розовом, с замысловатой объёмной причёской заполняла, никуда не торопясь, необходимые бумаги, ставила печати и время от времени отвлекалась на служебный телефон. Наконец она подняла голову, посмотрела флегматично на сидящую перед ней молодёжь и протянула паспорта с вложенными в них Свидетельствами о расторжении брака.

– Пожалуйста…

В одно-единственное слово розовая делопроизводительница ухитрилась воткнуть целый калейдоскоп интонаций: насмешку, сарказм, ироничное сочувствие и равнодушное презрение. Ещё бы: очередная, чёрт знает какая по счёту в в её карьере желторотая парочка, не дотянувшая даже до ситцевой свадьбы. Не рекорд, конечно, но, когда семейный стаж исчисляется считанными месяцами, это как-то даже неприлично. Так думала чиновница, глядя на закрывшуюся за посетителями дверь. О том, что у неё самой пара мужей в биографии, а ныне в наличии лишь женатик-ухажёр со своими всё более редкими визитами, вспоминать не хотелось. Пустой, суетливый и болтливый до тошноты, но на безрыбье, как говорится, любого стерпишь… Интересно, заявится завтра, как обещал (с тюльпаном и четвертинкой коньяка), или вновь сошлётся на сверхурочную запарку на службе?

Ай, ну вас всех… Она выдвинулась из-за стола и направилась в соседний кабинет, возмущённо стуча каблуками. Рабочий день заканчивался, и пришло время подправлять макияж перед вечерним походом по магазинам.

Молодая пара выбралась из лабиринтов казённого здания на улицу и сразу схватилась за курево. Осень в этом году надвигалась необычно ранняя, сырой воздух пропитался горькими ароматами палой листвы, дрожали от ветра лужи на асфальте, и дворники там и сям ожесточённо шуровали длинными мётлами.

От его взгляда не укрылось, как нервно подрагивают её пальцы: выронила сигарету, пнула её раздражённо и достала другую…

– Хорошо живёшь – на «данхилл» перешла?

– С некоторых пор могу позволить… – ответила она невнятно, но с подначкой.

– Догадываюсь, о чём речь. Долго сказка сказывается, быстро дело делается. И кто он?

– Послушай, Шумилов, какое это теперь имеет значение? Может, о чём-нибудь другом поговорим напоследок?

– Терпеть не могу, когда ты меня по фамилии называешь.

– Вот-вот. У нас каждый раз ругань начинается из-за чепухи, из мелочи, с пустого слова. Наверное, мы попросту устали от однообразия.

– А я думаю, финансовый недостаток нам надоел, – возразил он, глядя под ноги, – все ругаются время от времени, по поводу и без, но мало кто бежит из-за этого разводиться. А вот финансы – это да… Для вас избранник с серьёзным баблом – это всегда счастье и даже, загадочным образом, любовь, а чем от этого избранника разит – «хьюго боссом» или конским навозом – не суть важно. А без денег, тачки и отдельной жилплощади мужик надоедает быстро. Я так думаю, все разводы можно смело поделить пополам: одна половина – безденежье, вторая – измены. Под одним стыдливым камуфляжем – «не сошлись характерами». Как у нас сейчас.

– А ещё мы сильны провозглашать задним числом различные умности, – заметила она и бросила чинарик в урну, – так вот и живём: теория правильная, практика похабная.

– Обмен дипломатическими нотами состоялся. Что дальше? – проговорил он с напускным безразличием.

– Ты меня спрашиваешь? Интересный вопрос. Живём дальше, ума набираемся, – сказала она рассеянно, бросила взгляд на наручные часики и посмотрела по сторонам, и он почему-то ощутил странную неловкость. Словно прицепился с разговорами к незнакомой даме, ожидающей на улице своего законного кавалера.

– Теперь у папы с мамой спрашивай, что делать. Скоро в армию забреют? Или косить собрался?

– Не знаю. Как получится. Желания особого нет.

Подкатила, чуть слышно урча мотором и посверкивая боками, синяя «ауди», встала чуть поодаль. Номера «три пятёрки», тонировка на стёклах, сколько человек внутри – не разглядеть. Тесть, теперь уже бывший, собственной персоной. И в прежние-то времена зятька своего не слишком замечавший, а нынче и подавно в упор не видит.

Она принялась спускаться по ступенькам.

– Ты, Шу… незабвенный мой, не бегай больше в мужья по такой спешке, мой тебе совет.

– Спасибо, возьму на вооружение, – саркастически усмехнулся он, – а себе что посоветуешь?

– То же самое. Посчитаем это забавным приключением. Или недоразумением.

Она медлила в каком-то раздумье.

– Так что, прощаемся? – прервал он затянувшуюся паузу, – фатер в тачке заждался…

– Не люблю слова «прощай». Слишком театрально.

– Ну тогда до свидания, – пожал он плечами.

– Пока.

Она сбежала вниз, запрыгнула на переднее сиденье, «ауди» басовито рыкнула и вскоре исчезла за поворотом.

Повернув за угол, он по привычке двинулся в южный микрорайон, где почти месяц как остывал их съёмный уголок в одной из немногих в посёлке многоэтажек. На пол-дороге остановился, сплюнул с досадой и развернулся в обратную сторону. Отныне путь был один – на родительскую квартиру.

2000, июль

Поздним утром, когда поднявшееся солнце вовсю золотило сквозь туман и дымку крыши и здания столицы, скорый поезд «Кама» сообщением Пермь-Москва с опозданием в несколько минут прибыл на перрон Ярославского вокзала. Открылись двери, и истомившийся в проходах и тамбурах народ хлынул наконец наружу, в специфический коктейль из утренней свежести и городского смога, к которым едва заметно примешивалась терпкая гарь тлеющих подмосковных торфяников.

Плацкартный вагон за номером одиннадцать опустел, и последней на перрон вышла, волоча за собой здоровенный бежевый чемодан на колёсиках, юная девушка, на вид почти подросток, небольшого роста, с дерзкой копной вьющихся рыжеватых волос, одетая в серые вельветовые брючки и лёгкую приталенную куртку. С интересом оглядевшись вокруг, она встретилась взглядом с проводницей и сделала ручкой.

– До свидания, Марьвасильевна. Спасибо за пирожки, не дали с голоду помереть.

Та кивнула в ответ.

– Счастливо, удачного тебе поступления…

И размышляла про себя, с умилением глядя вслед удаляющейся юной пассажирке: надо же, какая милая девочка – культурная, начитанная, о чём ни заговори, любую тему поддержит. И ведь не боится одна в Москву соваться! Хотя такие общительные умницы дорогу себе везде пробьют. Лишь бы не испоганилась, не скатилась на дурную дорожку раньше срока. Эх, студентки-абитуриентки, наслышаны мы, какие университеты вы тут проходите, особенно те, кто посмазливее да без царя в голове…

При всём том проводнице почему-то никак не удавалось вспомнить имя вежливой девочки. А ведь как то называла себя: не то Алла, не то Лола. Нет, кажется, всё же Юля…

Хлопнула дверь тамбура, и в проёме возникла напарница Шурка.

– Маш, ты вчера постели выдавала, деньги где?

Та обернулась с недоумением.

– Как где? В служебном, в ящике, как всегда.

Шурка сунула сигарету в серые зубы и показала веером несколько мятых купюр.

– Вот эти, что ли? Ну, шестьсот-то здесь, а где ещё тыща?

– Да что ж ты такое говоришь? Всё там лежало, до копейки…

– Хочешь сказать – я взяла? – нахмурилась напарница, – а может, тебе лучше будет вспомнить, с кем в служебке пол-ночи чаи гоняла?

Незадачливая Марья смотрела оторопело.

– Подожди-ка, подожди… Так то ж студентка, девчушка с чемоданом, что последней с вагона вышла. Да как же она смогла, ключ-то у меня всегда в кармане. Я ведь ни разу из купе не выходила! Если… если только сама дала.

Сказала и подивилась собственному предположению.

Вредная Шурка тонула в клубах дыма и глядела со скептическим сочувствием.

– Маш, ты не заболела? У тебя как с самочувствием?

Запулила окурок в щель под вагон и вздохнула сокрушённо.

– Как же тебя, курицу старую, угораздило? Какая там студентка! Обычная воровка-дальнобойщица, уж сколько таких навидались. Одно странно – почему сдачу оставила? Небось, пирожки твои понравились. Короче, так: по вокзалу бегать бесполезно, её уж и след простыл. Если своих денег нет – лети по вагонам, девкам в ноги падай, но чтобы через пять минут постельные в целости были, пока Кныш не явился. Он нас за недостачу наизнанку вывернет, ты его знаешь.

Васильевна глянула вдоль перрона: где там – на параллельный путь прибыл очередной состав, и попавшая под подозрение девчонка – умница и образец добродетели – безвозвратно затерялась со своим чемоданом в гомонящей толпе новоприбывших пассажиров.

Она копалась в скудном кошельке, и мысли в её голове роились самые разнообразные: не зря таки рискнула, подсадила под утро тайком от этой грымзы двух зайцев до Владимира, разжилась пятисоточкой. Шурка, конечно, баба склочная, и собачиться с ней – себе дороже, но в денежных пакостях замечена доселе не была, сколько уж рейсов вместе ходим. Как же так могло произойти, у меня перед носом? Ключ – вот он, всегда в левом кармане кителя… стоп, нет его там… ага, в правом. И что сие означает?

А вот что: ты, дура набитая, тысячную ей действительно сама отдала.

Она откинулась на спинку и закрыла глаза, напрягая память.

Сало, помидоры, пакетированный чай и горка пирожков… Увлекательные разговоры обо всём и ни о чём. Помнится, на вопрос, отчего поднялась в такую рань, молодая пташка заявила, что ей, дескать, как Наполеону, четырёх часов для сна хватает. И дальше – зыбкий мягкий провал, будто выключилась, задремала она на минутку. А когда открыла глаза – ночная гостья уже стояла в дверях с благодарностями за угощение и, кажется, даже успела слегка поддеть: – Не проспите, тётя Маша, у вас во Владимире люди выходят…

Дёрнул же чёрт за язык – обмолвиться о левых пассажирах. И именно до Владимира!

Но главное чудо в другом: какую такую сверхубедительную просьбу смогла сочинить юная пройдоха, чтобы заставить её, заслуженного работника транспорта с тридцатилетним стажем Марию Васильевну Кочемасову без малейших колебаний полезть в неприступные, как золотой запас страны, казённые финансы?

Между тем девица с чемоданом цвета беж, которую мало тревожил поднятый за её спиной переполох, потолкалась в людском потоке меж двух вокзалов и отошла в сторонку, дабы наметить стратегию и определиться с тактикой. Тысячную купюру, чуть подумав, она спрятала в дальний карман (бумажке этой уготовим роль стартового капитала), затем пересчитала остальную мелочь и усмехнулась. Слабо покорить Москву с тридцатью девятью рублями в кармане?

Пока же, для начала, следовало избавиться на время от громоздкого чемодана, который за последние дни оборвал ей все руки. Покрутившись по сторонам, она высмотрела нужный указатель и направилась к подземным камерам хранения. Там, в душноватом полуподвальном помещении, обнаружилась лёгкая толчея из двух невеликих очередей, и ей пришлось немного переждать, делая вид, что внимательно изучает казённую информацию на стене. Наконец краем глаза она заметила, что одно из окошек освободилось.

Ни тени сомнений, всё получится, сказала она себе и решительно двинулась вперёд, оценивая на ходу выражение лица кладовщика, рослого длиннорукого дядьки, непроницаемого, как бетонные стены его полуподвальных владений.

Спустя короткое время приёмщик с нарастающим удивлением, но тем не менее послушно внимал проникновенной ахинее, льющейся из уст какой-то юной нахалки, самоуверенно вцепившейся ему в руку. Она говорила тихо, стараясь не привлечь внимание соседнего окошка, а приёмщик, загрубевший душой на суровой должности, неуклюже пытался вставить что-нибудь вежливое и неуверенно тянул руку назад.

– Уважаемый Сергей… к сожалению, не вижу на вашем бейдже отчества…

– Александрыч. Как у Есенина, – отозвался не лишённый доли эрудиции багажный пролетарий, – чемоданчик сдаём или как?

– Обязательно сдаём. Но сначала не поможете разобраться в простом, но коварном вопросе? – как считаете, что в жизни лучше: унижаться и просить или стырить и молчать?

– Я думаю, второе, – выдавил кладовщик, заворожённо глядя на свою руку, которую ему почему-то никак не удавалось высвободить.

– Вот и я того же мнения, – грустно сказала рыжая незнакомка, внимательно следя за ним, – но сегодня, представьте себе, я уже второй раз за утро вынуждена прибегать к худшей половине упомянутой дилеммы. Я святые книги не изучала и за точность не ручаюсь, но говорится там что-то вроде «возлюби чужого как ближнего своего, и тебе воздастся». Как, говорите, дочку вашу зовут?

– Светлана.

– Она студентка?

– Последний курс…

– Замечательно. Практически самостоятельный человек. А мне вот учиться и учиться ещё. Несчастная абитуриентка трое суток тряслась на поезде из Сибири, поиздержалась до рубля, баул этот чудовищный таскать никаких сил уже не осталось. Вам ведь ничего не стоит подержать его у себя каких-то пару часов?

И она медленно отпустила его пятерню.

– Что ж вы сразу не сказали? – приёмщик немного оживился, – давайте сюда багаж.

– Ой, как здорово. Я знала, что вы добрый человек. Свободная ячейка прямо у вас за спиной, если не трудно…

Она с усилием приподняла чемодан, и кладовщик, перегнувшись, с готовностью его сцапал, единым махом перебросил назад и вручил девушке бирку за номером 5.

– Премного благодарна, дядечка, – стрельнула та глазками и мигом исчезла из помещения.

Кладовщик-же сел на стул и долго смотрел в одну точку, пока очередной клиент не вывел его из состояния странной заторможенности. Тут у него отчего-то ёкнуло сердце, и он судорожно полез по карманам, а потом проверил ящик кассы.

Отлегло. Померещится же такое среди бела дня – будто бы кто-то очень ловкий, практически невидимый, в считанные секунды выгреб у него перед носом всю утреннюю выручку.

А девица, освободившись от поклажи, вновь оказалась на привокзальной толкучке и принялась бродить меж павильонов в поисках подходящего объекта. Спустя недолгое время она сделала вывод, что ничего путного здесь не выгорит: торговые точки мелкие, проезжий люд слонялся бестолково по павильонам и не давал спокойно подобраться ни к одному прилавку. В залах ожидания ситуация отличалась немногим, за исключением того, что там присутствовала ещё и милиция. Ничего не оставалось, кроме как расширять радиус поиска, и она выбралась на знаменитую площадь трёх вокзалов.

В Москве она оказалась впервые в жизни, совсем её не знала и действовала чисто по наитию. Запомнив месторасположение входа в метро, она направилась в сторону нависающего над проезжей частью путепровода, прошла под ним и вскоре оказалась на улице Каланчевской и двинулась по ней прогулочным шагом. Но и тут невезение продолжилось – по пути попадалась лишь однообразная мелочёвка типа цветочных или табачных ларьков.

Она почувствовала закипающее раздражение: запах денег витал повсюду, он лился с рекламных щитов, проникал из окошек торговых точек и материализовывался в образе роскошных авто, проплывающих мимо с барским высокомерием. Она одёрнула себя и заставила сосредоточиться в дальнейших поисках цели: здесь оно, её везение, надо лишь не ошибиться с выбором и успеть ухватиться за куцый хвост мимолётной удачи. Дальше будет легче и проще.

Девушка перешла на противоположную сторону и пошла, по-прежнему не торопясь, в обратном направлении. И вскоре что-то заставило её остановиться и вглядеться в затемнённое стекло одной из витрин. Магазин «Изделия из кожи» – уютный, компактный и набитый под потолок ходовым товаром: ремни, барсетки, портмоне, дамские сумки и дорожные чемоданы… И, о чудо – ни единого покупателя! Такие моменты случаются, может быть, раз в жизни. Он ждал её, этот кожаный магазин, он предвидел вторжение коварного неприятеля и приготовился к покорной капитуляции.

Она скользнула в полутёмное помещение, закутанное в приятные запахи кожи и парфюма, и стремительно направилась к прилавку, за которым скучала за глянцевым журналом молоденькая продавщица. Действовать предстояло максимально быстро, пока в магазин не нагрянул с улицы сторонний покупатель. Немного смущал тот факт, что в подсобке, за спиной у девчонки, шебуршился кто-то ещё, возможно – второй продавец, но на колебания времени уже не оставалось. Хорошая мода пошла у обслуживающего персонала – цеплять на грудь цацки с собственным именем: этот объект также оснащён серебристым бейджиком, дебют общения несколько облегчается.

– Здравствуйте, Евгения. Надеюсь, вы меня запомнили? Я тут у вас замечательную сумочку вчера присмотрела. Если ещё не забрали, я её, пожалуй, возьму, – затараторила она с ходу, шаря взглядом по стене, увешанной кожаной галантереей, – м-м, где же, где… да вот же она! Достаньте, если не трудно, вон тот луивиттончик, вторая слева.

Продавщица, чуть смешавшись под напором юной покупательницы, которую, признаться, видела впервые в жизни, послушно выложила на прилавок стильную чёрную сумочку на длинном ремне, с золочёной гравированной бляшкой и ценником на десять тысяч рублей.

12 3 4 5 ...9 След.

Химера

Пролог

С этой книгой читают