Читать книгу: «Прекрасное далёко», страница 4

Ледоход

Главное событие ранней весны произошло: настал праздник нашей реки – ледоход! Четыре месяца бедняжка была закована в лёд, а сверху, для красоты и волшебства, присыпана снегом. Иногда на снегу возле реки мы видели следы лисы. Наверно, с того берега, из заповедника, наведывалась лисичка в деревушку, расположенную между городом и рекой. В сараях деревушки в то время обитала разная живность, даже коровы. Но лис интересовали курочки: не проведать их ночью по льду да по морозцу они никак не могли. Такой обмен шёл зимой: люди шли по льду на тот берег, звери – на этот. Человек – днём, звери – ночью.

Очень важно не прозевать ледоход. В те дни, когда он вот-вот должен начаться, я по нескольку раз в день смотрю в окно, не начался ли. Хорошо, что с окна третьего этажа нашей квартиры видна Ока!

И вот в субботу первого апреля утром с балкона я увидел, что поверхность реки, до этого белая и гладкая, посерела и стала неровной. Началось! Сообщаю новость родителям, и мы, позавтракав, весело шагаем на берег.

На реке уже полгорода. Многие пришли с детьми. Все смотрят разлив, насколько затопило деревья и кусты и как они стоят по колено в ледяной воде. Слишком близко к воде подходить опасно: берег обледенел, заострился, зазеваешься – нырнёшь в ледяную воду. Поэтому мама с папой не спускают с меня глаз.

Ледоход на Оке, 1975 г.

Вот наш старый знакомый – ручей. Недалеко от реки он вырвался из-под холма, под кронами старых лип прорезал ущелье с отвесными ледяными стенами и, подтачивая снизу берега, образовал гроты и таинственные пещеры с причудливыми сталактитами, с берега на берег небрежно перебросил ажурные венецианские мостики из тонких ледяных пластинок. Перепрыгивать с берега на берег не везде безопасно, так как хрупкий лёд в некоторых местах совсем ненадёжен. Я опустил прутик в студёную колючую воду, чтобы измерить глубину ручья. Прутик сломался, и шумный, жизнерадостный поток вынес свою добычу в широкое устье. Достигнув того, к чему он стремился, ручей влился в гостеприимные воды реки.

Дул довольно сильный ветер, волны сердито бились о ледяной берег, и эта суровая красота напоминала шторм в море.

Основная масса льда прошла ночью, и на реке было не так уж тесно от льдин. Были они разные, все на что-то похожие: то на белого медведя, то на корабль, плот или просто могучий айсберг. А вот плывёт целый дом – где-то в верховьях снесло пристань. Нашу пристань не снесло: у нас её пока нет. Зато два старых списанных катера, стоящих на берегу уже несколько лет, исчезли.

Скрылся под воду и огромный самодельный катер, сделанный инженером Тиграняном. Этот катер – достопримечательность нашего города. Кто ни разу не видел его, подойдя к причалу, непременно спрашивает: «А где катер Тиграняна?» И каждый показывает. Но его и без показа видно, только не знаешь, в самом ли деле он самодельный.

Народ интересуется:

– Что, катер Тиграняна снесло?

– Да нет, не снесло – ушёл под воду, – отвечают народу.

– И как же он теперь? Подъёмным краном будет доставать?

– Да что вы! Вода спадёт, и он снова будет на берегу!

А что несётся вскачь на середине реки? Какое-то чудовище. Плывёт не бестолково, а почти дельфином: то передней частью энергично погружается в воду, то задней. Квалифицированно плывёт.

– Это что? – показываю я на чудовище.

– А ты разве не догадываешься? – мгновенно ориентируется хитренькая мама. – Это ихтиозавр.

Ну и скажет! Они миллионы лет назад вымерли, да и холодно им здесь…

Пока мы рассуждали об ихтиозаврах, чудище уплывает далеко, зря растревожив моё воображение. Всё-таки жаль, что не ихтиозавр. Так и хочется, чтобы эта кланяющаяся вверх-вниз штуковина была не простая коряга, а какое-то одушевлённое, неведомое существо…

Почему всегда так хочется необыкновенного и чудесного? Весь мир, в котором мы живём, чудесен и удивителен, а нам и этого мало. Нужно ещё и ещё чудеснее?

И жить бескрайностью дорог

Папа сбился с ног, разыскивая меня по городу. Прочёсывает мои любимые места: барскую усадьбу, пруд, тарзанку, где мы с друзьями любим раскачиваться на верёвке, привязанной к толстой ветке дуба над невысоким обрывом.

А мама обзванивает знакомых, не зашёл ли я к кому-нибудь.

Меня нигде нет.

Мама волнуется, не случилось ли что со мной: ведь здесь и река, и лес… Да и вообще… мало ли что бывает!

Папа уже вернулся после безуспешных поисков и нервничает, но мама нервничает заметней.

А дело в том, что в конце августа мне исполнится шесть лет, и я пойду в школу. То есть я теперь совершенно взрослый человек. С детским садом покончено: в мае был выпускной утренник, и детский сад подарил выпускникам портфели.

Впереди три месяца настоящей свободы! Днём взрослые на работе, и мне разрешено гулять возле дома. Под честное слово, конечно, что никуда отлучаться не буду и, когда родители придут на обед, буду обедать вместе с ними. Мы договорились, что во время своего гулянья на улице ключ от квартиры я буду вешать на шею, на шнурке, чтобы в любой момент иметь возможность вернуться домой. Но однажды я умудрился посеять его, и тогда родители решили, что лучше оставлять ключ возле двери под ковриком. В те времена в нашем городе все так делали.

Мой жизненный опыт подсказывает мне, что надолго моего послушания не хватит. Не смогу я без уклонов следовать «жизненно важному» закону, требующему от меня невозможного.

И когда мне разрешают погулять возле дома, я возле него остаюсь ненадолго. Тем более что Мишку тоже выпустили… Одна голова хорошо, а две – лучше, а нас обоих в последнее время манит муза странствий, поиск неведомого. Покрутившись какое-то время на детской площадке, у нас созревает решение: выдвигаемся в лес.

Но кто, зайдя в лесное царство, тут же выходит из него?

Мы весело сбегаем в овраг, исследуем русло Любожихи, любуемся чистыми камешками её прозрачного дна, восторженно обнаруживаем запруду бобров – деревья, поваленные их острыми резцами. Ждём, когда хоть один бобр выйдет позагорать на бережок. Не выходит ни один! Ждём терпеливо… Вдруг вспоминаем передачу «В мире животных», где предупреждали: бобры – ночные животные и выходят из своих хаток поздно вечером.

Пущино. На берегу Оки

Барабанщики-дятлы бодро барабанят свою дробь. Кукушки жалуются на весь лес, какие они несчастные мамы и как никто не хочет их понять… Если прислушаться к птичьему хору, можно легко различить отдельные мелодии невидимых глазу пташек – их не всегда услышишь в городе. Это тоже увлекательное занятие!

Любопытные, строгие белки спускаются с сосен на землю и внимательно рассматривают нас, нисколько не пугаясь. Одной мы, наверно, не понравились: она стала цокать, сердито поглядывая в нашу сторону. А может, пообщаться хотела.

Когда солнце приближается к вершинам деревьев и становится не так жарко, мы чувствуем, что проголодались, и принимаем решение идти домой. Мы не видим, какие мы пыльные и неопрятные, не обращаем внимания, что промокли кеды, и нас уже томит предчувствие неизбежных оправданий.

И вот я нажимаю на кнопку звонка…

– Явился – не запылился, – сурово говорит папа, открывая дверь. – Нет, очень даже запылился. Ну и видик… А мы весь город обыскали…

Я объясняю. Тихо, виновато.

– В лес ходили?! Но мы же не разрешали тебе отходить далеко от дома! Ты бы о нас подумал, мы с ног сбились, не знаем, где ещё тебя искать. Решили уже в милицию звонить. Эгоист бессердечный! В душ и в угол!

Довольный, что выполнил свою отцовскую миссию, папа отправляется к телевизору смотреть футбол.

Мама плетётся за ним и что-то шепчет, но так, чтобы я не слышал. Кое-что доносится до меня.

– Может быть, не надо сейчас в угол? Он же устал, он ведь с самого утра на улице. Ему надо поесть да в постель.

– Вот ты всегда так, – отвечает папа сердито. – Потому он тебя и не слушается. Ты всегда его прощаешь. «Санечка, ведь ты больше не будешь?» И твой Санечка скажет: «Не буду», – а сам всё равно по-своему будет делать.

Обычно спокойный и уравновешенный папа почти вне себя. Он негодует и возмущается – из-за меня, из-за маминой уступчивости, из-за того, что ему пришлось столько бегать, разыскивая меня.

Мне предлагают умыться и поужинать. Все, кроме бабули, уходят в другие комнаты. Я ем, опустив нос в тарелку и опасливо поглядывая на дверь, в которой должен появиться кто-то из родителей, чтобы провозгласить приговор. Если поставят в угол, я к этому готов… лишь бы не придумали что-нибудь похуже… связанное, например, с велосипедом. Может, не придумают? Может, обойдётся?

На кухню входит папа.

– Неделю не будешь кататься на велосипеде! – холодно произносит он и удаляется.

Приговор суровый, зато томительная неизвестность кончилась. Кроме того, можно уповать на досрочную амнистию за примерное поведение. Я жую котлету и смотрю на сидящую напротив бабулю с видом человека, готового перенести и не такое за возможность «и восхищаться, и дышать, и жить бескрайностью дорог»…

На барском пруду

Мы с Мишкой отправились порыбачить на барский пруд. Миша вырос за лето, он – богатырь. Кстати, это единственный мальчик, которого я в детском саду мог побороть только один раз (а он меня – тысячу). В саду он никогда не жаловался на аппетит, даже просил добавку. И мы – кто с восхищением, а кто с недоумением – смотрели на него, когда он съедал вторую порцию каши. Хороший аппетит – не единственное достоинство Миши. В нашей детсадовской группе он был самым самостоятельным. Ни воспитательница, ни родители не помогали ему одеваться в те времена, когда нам было по четыре года и мы были ещё неумейками. Он всё делал сам, делал хорошо и быстро. Даже ботинки правильно зашнуровывал. Рассудительный, серьёзный, он казался взрослее нас. Таким же рассудительным он и остался.

Удочки мы взяли с собой, а вот червей не накопали: Миша решил, что на дне пруда наберём мотылей – красных, тонких, но не очень длинных червей, которые потом превращаются в куколки, а из куколок – в комаров.

Пруд этот, расположенный между Окой и заброшенной барской усадьбой, уже давно никем не чистится и весь покрыт зелёной ряской. Конечно, в нём никто не купается. Да и зачем здесь купаться, если в нескольких метрах – река, а там простор, чистота и воздуха больше, чем здесь. К тому же пруд со всех сторон окружён зарослями крапивы и лопухами в человеческий рост, здесь мрачно и неуютно. Когда-то вокруг него, вплоть до самой кромки воды, регулярно косили траву, поэтому казалось, что земля покрыта зелёным бархатом. Представляю, как было красиво.

У нас есть цель, и мы не обращаем внимания на мелкие неудобства, смело окуная в воду прихваченные с собой пол-литровые банки и затем выливая из них воду на землю в надежде, что посыплется мотыль. Не сыплется! Что ж, вновь зачерпываем. Опять пусто. И куда подевались эти тонкие красные червячки, будущие комары? Скоро весь пруд вычерпаем, а их всё нет.

– Слушай, Санька, а ведь не так надо мотыля добывать! – вдруг спохватывается Миша. – Его нужно доставать со дна вместе с илом. Я вспомнил, как мой отец это делал.

– Что ж ты раньше не сказал!

Мы залезаем в пруд и, смело окунув руки в густое, мягкое дно, выплёскиваем неприятно пахнущую чёрную жижу на берег. Да, кто-то в ней копошится. Он самый, мотыль. Наконец-то маленькая победа!

Насаживаем мотыля на крючок, стараясь делать это профессионально, чтобы жало крючка прошло вдоль туловища червяка. Потом отходим друг от друга на небольшое расстояние, садимся на землю, закидываем удочки и ждём. Ждём молча, чтобы рыбу не распугать своими разговорами. Мы уверены, что в пруду много рыбы, и не сомневаемся, что рыбалка будет удачная.

Я поглядываю то на свою удочку, то на Мишкину. Он – точно так же. Наши сердца горят нетерпением и томительно-приятной надеждой. Я мечтаю о том, как приду домой с рыбой, и Тишка, подняв кверху хвост, будет бегать вокруг меня, мяукать и прыгать, пытаясь достать рыбку, которую я буду держать высоко над ним… как он будет ходить на задних лапах… Нет, не буду его долго мучить, – решаю я в своих мечтах, – только чуть-чуть, чтобы слегка размялся.

Что-то не клюёт. Молчать надоело. Теперь мы с Мишей переживаем вслух, почему не ловится.

– Как ты думаешь, почему не клюёт? – интересуюсь я.

– Да мы же мало ещё сидим. Рыбак иногда с четырёх часов утра до самого обеда сидит и приходит домой без рыбы. А мы пять минут только посидели.

– Каких пять минут! Полчаса сидим уже!

Я уже не мечтаю о полном целлофановом пакете свежей рыбы. Хотя бы одну рыбёшку… Хотя бы маленькую…

– Знаешь что, Санька, здесь мелко, поэтому не клюёт, – соображает Миша. – Нам нужно зайти в воду, тогда удочки достанут до более глубокого места.

Идея мне понравилась. Зашли мы по колено в не очень-то тёплую воду. Стоим. Дно мягкое, как перина. Теперь я знаю, что эта перина – чёрный, жирный, неприятно пахнущий ил.

Ждём…

– Знаешь что? – наконец-то и в мою голову приходит свежая мысль. – Нужно ловить не на мотыля, а на других червей – земляных или навозных. Наверно, они уже объелись мотылём, в пруду его вон сколько!

Я достаю удочку, чтобы посмотреть, нет ли хоть кого-нибудь на крючке. Пусто… Только огрызок мотыля торчит.

– Миш! А у меня полмотыля осталось. Значит, сожрали… Значит, здесь живёт рыба!

– А я и не сомневаюсь, что она тут живёт. Просто нам не везёт. В следующий раз другую приманку будем насаживать…

Вдруг я замечаю у приятеля на коже что-то длинное и коричневое.

– Ой, Мишка! Что у тебя на ноге?

Мишка смотрит… берёт в руку, пытается отодрать. Не отдирается.

– Да это же пиявка! – говорю я.

– И у тебя тоже! – восклицает Миша.

Я смотрю на свои ноги и в самом деле вижу пиявку, да не одну! Пытаюсь снять, но это получается не сразу. Наконец, отцепив скользкую упрямую тварь, я беру её двумя пальцами и рассматриваю.

– А присосалась она присоской! – вдруг обнаруживаю я. – Вот присоска, смотри!

Но Миша тоже сообразил, где у неё присоска – круглое, плоское окончание уплощённого змеевидного туловища пиявки. Он прикладывает пиявку к руке, и она тут же впивается в неё. Он размахивает рукой, чтобы стряхнуть её. Не тут-то было! Только насосавшись вдоволь крови, пиявка сама отваливается от его руки и падает в воду.

Через некоторое время мы поняли, что стали добычей кровожадных тварей. Не поймали ни одной рыбки, зато были оккупированы целой армией не очень симпатичных существ. Только не думайте, что мы испугались их: возиться с ними было даже забавно, как и с майскими жуками, которых мы ловили весной фуражками и сачками.

– Мишка, пошли, что ли, отсюда, – насытившись впечатлениями, предложил я. – А то они скоро всю кровь у нас выпьют.

Отодрав всех пиявок, мы вышли на берег, подняли с земли свои банки и целлофановые пакеты и двинулись домой.

А дома я сообщал каждому лично – и папе, и бабуле, и маме:

– У пиявок есть присоска!

Но никто этой новости не удивлялся.

– А я разве не говорила этого тебе? – спросила мама.

– Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, мамочка! Сегодня я это понял!

Детский сад подарил выпускникам портфели

Часть. Вторая школа

О справедливости

В нашем городе открылась ещё одна школа, вторая, недалеко от нашего дома. Школа сразу стала знаменитой, так как называлась экспериментальной (по-простому – Эксперименталкой), потому что детей принимали в первый класс не с семи лет, а с шести. Ведь наш город научный… а где наука, там эксперименты, – это мы знали с детского сада.

При школе была новинка тех времён – бассейн. Многие родители решили определить своих детей именно сюда, чтобы они научились плавать, – тем более что город стоит на берегу реки.

Как только мне исполнилось шесть лет и одна неделя, наступило Первое сентября. Я с большим удовольствием направился в эту самую Эксперименталку – с портфелем, подаренным в детском саду на выпускном утреннике. Учиться хотелось, решать задачи нравилось, тяги к знаниям – хоть отбавляй!

Мне понравилось всё! Парадная линейка в школьном дворе, море цветов, улыбок, сияющие глаза, блестящие парты, учительница кажется доброй феей.

А в 70-е годы у нас в городе был обычай: первые от начала учёбы дни родители приходят к окончанию уроков, чтобы встретить своего первоклашку. Не очень понятно: они же носились летом где угодно без родителей… я тоже отправлялся в путешествия без родителей…

Шёл третий день обучения. Моя мама пришла в школу к окончанию наших занятий. Прозвенел звонок с последнего урока. Малышня, выскочив из класса, радостно полетела к родителям, тут же нетерпеливо засыпавших их вопросами.

Меня среди этих счастливцев не было. Минуту подождав, мама спросила у какой-то девочки, почему не выходит Саша Каранов.

– А он наказан! У него не было карандаша, и Анфиса Григорьевна оставила его после уроков, чтобы он делал задание, которое было на уроке.

– А разве не нашлось ни у кого лишнего, чтобы выручить человека?

– Нашлось! Но учительница сказала: «Надо не выручать, а проучать, чтобы в другой раз не забывал».

Когда мама вошла в класс, я с мокрым лицом сидел за партой перед раскрытой тетрадкой и выводил буквы. Я не очень-то понимал степень своей вины и не мог оценить, справедливо или несправедливо поступили со мной, но мои слёзы являлись подтверждением несправедливого устройства этого мира… У меня же невольная ошибка произошла – не злой умысел! Я всего три дня в школе, и этот казус случился со мной впервые. Получилось, что из-за этого несчастного карандаша меня дважды наказали: на уроке, когда все писали, а я не мог писать, и это было очень неприятно, и после уроков, когда все весело попрыгали домой, а меня, как арестанта, оставили делать это задание. Дома меня тоже ставили иногда в угол из-за моих прегрешений – в основном невольных – но я не испытывал от этого обиды и не плакал: за дело – так за дело, главное, чтобы справедливо. Иной раз сам отправлялся в угол, не ожидая, когда меня направят.

А вечером я узнал от родителей, что давным-давно, когда меня ещё не было на свете, а они учились в первом классе, было не так. Если ученик забывал дома ручку или карандаш, учительница обращалась ко всем ученикам в классе, нет ли лишнего. Лишний всегда находился, и человека выручали. Но учительница при этом обязательно делала наказ: «Смотри, в следующий раз не забывай!» Тому, кто выручил, было приятно, что помог товарищу, а провинившийся в следующий раз уже не забывал, зная, какой переполох будет из-за него в классе. И даже брал с собой лишний карандаш или ручку: вдруг кто-нибудь забудет!

Почему-то мне не хотелось обвинять свою первую учительницу в том, что она несправедливая. «Уж лучше я буду неправ, чем Анфиса Григорьевна», – думал я.

Однако мама была возмущена до глубины души:

– Ребёнок всего третий день в школе, а она с ним как инквизитор поступает… Ни сердца, ни совести…

– Может, и прав тот, кто строго наказывает, – тогда наверняка не повторишь ошибок, – возразил папа и склонил голову над магнитофоном.

Однако мама категорически возражала:

– Мы же не Европа! Это там все по закону, а про совесть они не понимают. А в России издревле – по совести, прежде всего – по совести. Да ладно, твой случай – чепуха по сравнению с тем, что пережила моя грозненская подруга Лида.

И она рассказала.

Первого сентября Лида впервые пошла в школу, ждала этот день как праздник… Она не ожидала никакого подвоха, когда садилась за парту, и вдруг видит: её белоснежный фартук выпачкан чёрной краской. Парты покрасили незадолго до начала занятий, краска высохла не везде…

Не так уж велика была бы эта неприятность, если бы… На перемене учительница поставила весь класс вдоль стенки, провела беседу о чистоте и после этого вывела Лиду на всеобщее обозрение. «А сейчас посмотрите на эту девочку, которая в первый же день так испачкалась. С таких не берите пример!» – радостно подытожила она.

– Но ведь на парте не было надписи: «Я не высохла!» Каково было первокласснице в первый же день получить такое обвинение! Ты представляешь, что она пережила?

– Бедняжка… – вздохнул я. – И так плохо: фартук испорчен… И ещё позорят… А что дальше? Она заплакала?

– Лида не стала оправдываться, что-то доказывать, молча направилась к своей парте, молча взяла свой портфель и молча покинула класс. Когда шла домой, слёзы текли ручьём. Дома она сказала, что никогда не будет учиться у этой учительницы. Её мама на другой же день пошла к директору, все объяснила, и Лиду перевели в другой класс. Так что, сынок, несправедливость может случиться в любом месте, в любое время… когда её совсем не ждёшь… Мир несовершенен, и мы, люди, неидеальны… что поделаешь, бывают ошибки… Не надо слишком переживать из-за мелочей. Мы же сильные, правда?