Жизнь волшебника

у меня есть жена?

– Нисколько. Когда ты говоришь о жене, то мне почему-то кажется, что говоришь и обо мне. А

когда говоришь обо мне, то и она будто предполагается где-то рядом. Вот как это понять? Я ведь

сейчас осознаю, что мы этот порядок наводим и для неё. Когда из роддома пришла я, то у меня не

было ни отдельной квартиры, ни мужа. И если всё это есть у Нины, то я счастлива за неё. Мне

кажется, что эти обои я клею в какой-то степени и для себя.

– А вот интересно, – как бы испытывая её, спрашивает Роман, – у тебя нет ощущения

неравенства между нами: у меня две женщины, а у тебя один мужчина – я?

– Так ты же – никто другой! – смеётся она. – И при чём здесь это? Зачем мне это равенство? К

чувству оно не имеет никакого отношения.

Работа продолжается весь день. Несколько раз Роман подходит к Тоне, обнимает, касается

губами щеки. Ей приятно, но всякий раз она мягко ускользает.

– Здесь нельзя…

А он и сам понимает, что почему-то нельзя. И не настаивает.

Уже в сумерках он отвозит Тоню домой. Как на грех, стадо коров в этот день чуть запаздывает, и

многие хозяйки (есть там и стригальщицы) в ожидании его, сидят, щёлкая семечки, на лавочках

ближе к окраине села. Интересно было бы послушать, что говорится на этих лавочках вслед

старому, синему мотоциклу.

Однако провезти Тоню на мотоцикле – это одно, а открыто в её дом не войдёшь. И мотоцикл,

оставленный перед её подъездом – это тоже вроде наглого вызова общественному мнению.

Приехав домой, Роман загоняет мотоцикл в гараж, а потом, чуть попозже, повторяет путь до Тони,

только уже, как пеший шпион.

Она его ждёт. От неё пахнет стрижкой – этот специфический запах не убиваем никаким мылом.

Конечно, и Роман пахнет так же. Их чувства и отношения замешены на этих запахах, на оре отары,

который и ночью продолжается в их ушах. Таков пикантный привкус их союза.

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ЧЕТВЁРТАЯ

Горячая работа

373

Бракёром или контролёром, следящим за качеством стрижки, работает крупная, симпатичная

своим круглым лицом, но как будто не совсем конкретно сложенная бурятка Рита. Правда, к

собственному сложению она совсем безучастна. Живя одиноко, с двумя маленькими детьми, Рита

заявляет, что больше ей никто не нужен. Выполняя обязанность бракёра, она ходит вдоль рядов

стригалей и, наблюдая за их работой, делает необходимые, но почему-то всегда едкие,

раздражающие всех замечания. Она же выпускает из загончиков остриженных овец, и когда они

белой прыгающей вереницей пробегают мимо, Рита отмечает порезы и недостриг (места с

оставшимися клочками или с высоко снятой шерстью). Цепкий взгляд Риты замечает все мелочи, и

потом её блокнотные пометки ощутимо роняют зарплату стригалей. Конечно, рабочим не

понравился бы всякий бракёр, но Рита – это нечто особенное. Власть, видимо, не только кружит

голову, но и винтом поднимает Риту вверх, так что не смотреть на стригалей свысока и даже чуть

презрительно она уже не может. Печально и то, что этот процесс, кажется, прогрессирует. Её

замечания становятся всё ядовитей и изощрённей. И, главное, она постоянно на месте, у неё нет

никаких отлучек, болячек, перерывов.

– Вот она достала нас всех так достала, – говорит Кармен в один из перерывов, пока на стрижку

загоняют новую отару овец. – Хоть бы ногу себе вывихнула или что… Или на крайний случай понос.

Лучше, конечно, понос, это как-то веселее. Что бы такое придумать для неё, а?

Чтобы мнение бракёра не было субъективным (а такие жалобы уже просочились к парторгу

Таскаеву), от рабочих тоже создаётся группа контроля за качеством, в которую как единственного

мужчину-стригаля да к тому же коммуниста, включают, по авторитетному совету парторга, и

Романа. Рита же понимает это так, что группа создаётся для конкретного подчинения ей.

В первый же день существования этой группы за полчаса до обеда она подходит к Роману и

тоном, не допускающим возражения, требует, чтобы тот, прекратив работу, шёл к загонам для

начала инспекции. Сегодня Роман лишь немного отстаёт от Тони, работает напряженно, запретив

своему помощнику куда-либо отлучаться и подавать каждую следующую овцу без всякого

промедления. Экономя время на каждом движении, нагоняя Тоню какими-то секундами, он даже

внимания не обращает на странное распоряжение бракёра. После проверки, когда стрижка уже

остановлена на обед и стригали прибираются на своих местах, прибежавшая Рита накидывается

на него с руганью.

– А ты разве не знаешь, что на меня нельзя кричать? – спокойно выслушав её, спрашивает

Роман.

– Почему? – изумляется она.

– Потому что я этого не выношу. Это, во-первых. А во-вторых, бросать работу раньше времени я

не буду. Я хожу сюда работать и зарабатывать. Но если уж меня включили в эту группу, то я

предлагаю делать проверку во внерабочее время. На общее благо я могу пожертвовать даже

время своего отдыха.

– Как это во внерабочее!? – возмущённо кричит Рита. – Меня вечером автобус ждать не будет!

Что же мне потом, пешком топать?!

– Ну, если ты такая большая начальница, то пусть тебе выделят особый транспорт и добавят

рубль к зарплате. Ты думаешь только о себе, а на то, что отрываешь от работы шестерых

стригалей, тебе наплевать.

Стригали, уже подтягивающиеся к выходу, смеются над их стычкой. Рита вопит, как пожарная

сирена, и Роман просто отмахивается от неё. Накричавшись, она удаляется скорым шагом,

сотрясаясь от злости и собственного веса. Отношения с контролёром испорчены. И это, конечно,

нехорошо. Иметь такого врага – себе дороже. Теперь она изведёт придирками – стричь надо чище.

Но Рита реагирует оригинальней. Её презрение таково, что она не удостаивает его больше своими

ценными замечаниями и отметками в книжечке. Роман оказывается настолько отверженным от тех,

с кем у Риты остаются нормальные человеческие, конфликтные отношения, что он перестаёт для

неё существовать.

– Может, мне тоже взять да разлаяться с ней? – смеётся Кармен.

Роман продолжает оттачивать технологию стрижки, освобождаясь от лишних суетливых

движений, пытаясь спрямить любое из них. Он постоянно высчитывает, как лучше подвесить мотор

машинки, какой длины должна быть верёвка, чтобы лежащая овца была удобно растянута и легко

переворачивалась с бока на бок. Мелочей здесь просто нет.

В один из дождливых нерабочих дней он приходит на стрижку, чтобы ещё раз переоборудовать

своё место. В высоком здании тихо и гулко, а недалеко от его места подвешивает машинку

незнакомый смуглый парень с чёрной кудрявой шевелюрой – явно какой-то приезжий стригаль.

Своё место он готовит, правда, на полу, где нет столов, и это успокаивает: значит, стрижёт он

оренбургским способом, при котором стригаль постоянно находится в полунаклоне. А много этим

способом не наработаешь, спина отвалится.

Роман подходит, протягивает руку, называет себя.

– Штефан, – представляется тот.

374

– Чего-чего? – с удивлением переспрашивает Роман. – Как это «Штефан»? Степан что ли? Что,

имена бывают и такие?

– Бывает, – смеясь, отвечает Штефан. – Я венгр.

– Вот это да! А фамилия твоя, интересно, как звучит?

– Вадаш, что означает «охотник». Штефан Вадаш.

– Ну и дела. Это каким же ветром тебя сюда занесло?

– А-а, – как-то неопределённо машет тот. – Да я не в Венгрии живу, а на Западной Украине. Там

венгров много.

– Ну, значит, наш. А сколько штук за день стрижёшь?

– Да как когда. Если всё хорошо, то спокойно сотню делаю.

Роман невольно даже отстраняется от него. Ничего себе конкурент! Лишь немногие из

карачаевцев в прошлом году стригли так много. Да и то не сказать, чтобы «спокойно». Уж этот,

однако, тут всем задаст! Сомнение, опять же, вызывает то, что стричь он собирается не

скоростной, как у карачаевцев, а обычной, не переоборудованной машинкой.

Закончив обустройство, они выходят на воздух, садятся под деревянный рассохшийся грибок.

Интересно встретить свежего, нового человека. Штефан охотно рассказывает о себе, правда,

рассказ его таков, что не знаешь: верить или нет. Ездил из своей Западной Украины гостить к брату

в Хабаровск, а на обратном пути его обокрали: стащили хорошую японскую куртку, деньги и

документы. Дорога дальняя – денег нет. Он хотел где-нибудь подзаработать и ехать дальше. Но

без документов его никуда не принимали. В поисках работы он долго скитался по сёлам, пока не

попал в Пылёвку, за двести километров от железной дороги. Всюду он просился на стройку

каменщиком, но здесь ему предложили стричь. На стрижку же он принят не только стригалём, но и

сторожем. Так что теперь у него есть даже временное жильё – старая будка, снятая с машины-

летучки и поставленная рядом со стрижкой. Роману остаётся лишь хмыкнуть от его рассказа.

Только в Пылёвке могли принять на работу сторожем приезжего, без документов.

На другое утро, с началом стрижки, выясняется вдруг, что «спокойно» стричь сотню Штефан не

может. И не спокойно тоже. Удивительно, что, скитаясь по степям и сёлам, он нигде не наткнулся

на местных тонкорунных овец с почти что полностью заросшими ногами и мордами. Теперь, увидев

их в загончике, Штефан стоит с открытым ртом: дома-то он стриг грубошёрстных овец, с заранее

обработанными мордами и ногами. Да у тех теплолюбивых овец на ногах и мордах и само по себе

ничего не растёт. Но, как бы там ни было, уже в этот первый день он уходит впёред Романа на две

головы, а до Тони, у которой сегодня всё идёт превосходно, не дотягивает двадцати.

После работы у Тони какие-то дела с родителями, и ей сегодня не до купания. Роман

приглашает с собой Штефана. Тот соглашается, но с такой неловкостью, которая даже подкупает,

потому что он совсем не похож на тех наглых «калымщиков», какими были прошлогодние стригали.

Остановившись у магазина, Роман покупает бутылку «Рислинга», не пользующегося в Пылёвке

никаким спросом как «кислятина». Штефан, извиняясь, просит ему купить сигареты, ну, что-нибудь

попроще, вроде «Примы» – в его карманах ни копейки.

На берегу он нетерпеливо закуривает, с наслаждением любуясь даже самим синим дымком

сигареты, и лишь потом окидывает взглядом жёлтый песок, тальники с обвисшими и как будто

немного сальными от яркого солнца длинными листьями. А вот купаться не хочет. Почему? Да

потому что он в трусах, а не в плавках. Роман еле удерживается, чтобы не расхохотаться.

– Да кто тут нас видит? Тут можно и голышом купаться.

Штефан раздевается, сто раз извинившись за то, что в трусах он выглядит не совсем прилично.

От вина он тоже долго отворачивается, хотя ещё в разговоре на стрижке, рассказывая, откуда

родом, обмолвился, что любит вино. Взяв, наконец, белый пластмассовый стаканчик, которым

закрывают горлышко бутылки (другой посуды нет), опрокидывает в рот, налитый в него глоток вина,

держит и, слегка зажмурившись, пропускает внутрь.

– А в общем-то, ничего, – заключает он.

– А по-моему, здоорово, – говорит Роман специально немного не о том, – посмотри, какая

погодка сегодня…

Хотя вина немного и оно очень слабое, но после работы навымот лёгкий хмель даёт

блаженство. Нескольких пробок вина хватает для того, чтобы язык Штефана развязался ещё на

один узелок.

– Вон видишь гору, которую у вас почему-то называют сопкой, – говорит он, – так у нас на этом

расстоянии стояло бы уже четыре села. У нас, если ехать по дороге, то сёла между собой

разделяются только указателями.

– А у нас простор, – с гордостью говорит Роман. – До райцентра сто километров, а по дороге

всего три села, да и то мелких.

– А я хочу построить собственный дом. У меня уже есть на книжке девять тысяч, но у нас дома

дорогие. Надо ещё подзаработать. Так что эта стрижка как раз кстати.

В его рассказах всюду несвязность и нелогичность. Во-первых, если у тебя уже есть билет до

дома, то зачем сходить с поезда и терять его, даже если тебя обворовали? Не лучше ли как-то

375

тянуть до места, может быть, даже продавая вещи? С другой стороны, если у тебя на книжке

сумма, на которую можно купить целую «Волгу», то почему телеграммой не попросить денег у кого-

нибудь из друзей, а приехав, вернуть долг? Почему бы не попросить денег у того же хабаровского

брата, от которого ты едешь? «Что-то в твоих баснях не то, – думает Роман. – Но это дело твоё.

Нравиться жить, сочиняя сказки о себе – так и живи».

– Ты женат? – спрашивает он.

– Был, да разошёлся. У моей жены была какая-то дикая ревность: на работе задержаться

нельзя, одному в кино и в магазин сходить нельзя, говорить с женщинами и смотреть на кого-

нибудь тоже нельзя…

– Надо же, – невольно усмехнувшись, говорит Роман, – обычно такими ревнивыми бывают

мужики. Из-за того и разошлись?

– Нет, не из-за этого.

– А из-за чего?

– Да изменяла она мне…

– Как!? – восклицает Роман. – Ревновала и изменяла?

– В том-то и дело… Такие вот две причины для развода. Многое мне пришлось через неё

пережить. Видишь, у меня отметина между глаз? Всё из-за неё. Я застукал её в машине с одним

мужиком, они там любовью занимались. Подошёл, увидел и постучал в окно. Мужик вышел. Ну,

спокойно так. Правда, совсем без трусов. Неприлично так… Я к нему и не имел ничего. А он

неожиданно кастетом в переносицу. Представляешь без трусов, но с кастетом. У меня все лицо

залило кровью. Мужик сел в машину и поехал. Жену вытолкнул на ходу в чем мать родила, а

метров через десять одежду повыкидывал. Я домой прихожу, помылся, сижу на кухне, тестю и

теще всё рассказываю (мы у них жили). Жена заходит в кухню, я поднялся и как ей влепил! Она так

и уехала снова в коридор. Кричит оттуда: «Ты что это?!» Я говорю: «А ты что? Видишь, что он со

мной сделал?! Зачем ты таскаешься? Тебе что, моего… не хватает!?» Так прямо матом и сказал.

Тесть и теща молчат. . Даже заступаться не стали.

– Вот после этого вы и разошлись?

– Нет, после этого мы ещё около года жили. Мне даже друзья стали говорить: брось её, или мы

уважать тебя перестанем. А я не могу. Дочка у нас была. Да и любил я её сильно. Красивая она

очень. Как приоденется да пройдёт по улице – прямо царица.

– А работала кем?

– Она не работала. Как школу закончила, так и сидела дома. Дочка родилась, её в ясли не

брали, потому что жена-то не работала. Пришлось мне организовать справку, что она работает:

сам вместо неё ещё на одну вечернюю работу устроился.

– Ну ты даёшь…

– Да это пустяки. А работы я не боюсь. Однажды два месяца за тёщу вкалывал. Она дояркой

работала и сломала руку. Так я и коров за неё доил на ферме, пока она не вылечилась.

– А жена не могла за неё поработать?

– Да что ты! Она же доить-то не умеет. Правда, я сначала тоже не умел, да научился. Жена

вообще не хотела в селе ни в одном месте работать. Она мечтала работать секретаршей в городе

у какого-нибудь седого начальника. Почему «седого», не знаю. Сейчас, говорят, секретаршей и

работает. На восьмидесяти рублях оклада. Ну, да её родители одевают и кормят.

– А что же второй раз не женишься?

– Да не верю я теперь никому. Все они одинаковы. Теперь-то я уж на такую удочку не попадусь.

– Ну уж нет, – не соглашается Роман. – Моя жена не такая. Для меня она сейчас вообще как

святая. Ты знаешь, у меня ведь ещё одна женщина есть, ты сегодня с ней уже познакомился – это

Тоня. И жена об этом знает. Но даже при этом она никогда мне не изменит. Она говорит, что просто

брезгует изменять. Да ей и вправду это как-то не подходит. Или вот Тоня. У неё, конечно, были

мужики до меня, но когда мы стали с ней встречаться, она сказала, что ей кроме меня никто не

нужен. Так что есть и другие женщины.

– Ну конечно, – соглашается Штефан, – Тоню-то сразу видно, что она серьёзная женщина. Она

уже повидала всего, всё знает и хочет серьёзного. На серьёзной-то я бы, конечно, женился…

* * *

Странно, что Рита теперь почему-то всё дольше задерживается у стола Романа. Подойдёт и

стоит. И чего стоит?! Что ж, стой, если интересно. Всё-таки ищет к чему придраться, или что? Рита

мнётся, робеет и, наконец, решается на какое-то мелкое и почему-то трудное для неё замечание.

Что ж, почему бы и не ответить? И тут её словно прорывает, но как-то уже в другом стиле: так,

словно никакой стычки у них и не было. Она говорит о том о сём и между тем несколько раз

вскользь касается нового стригаля. Ах так вот оно что! Ей понравился Штефан… Но Рита даже с

высоты своего положения (а может быть, как раз поэтому) не знает, как к нему подъехать. То есть,

конечно, она может взять и пропесочить его за что-нибудь, а вот если иначе, если на другом,

376

личном плане, то не может. Не так-то просто с одного плана переместиться на другой. Зато к

Роману она на другой день подходит уже как к лучшему другу (ну, если уже какой-то мини-контакт

налажен) и откровенно жалуется на скуку дома после работы. И Роману уже всё понятно.

– Скучно, так пригласи кого-нибудь в гости, – усмехнувшись куда-то в шерсть остригаемой овцы,

советует он.

– Ну, кого, кого тут пригласишь?! – сразу же, будто отрепетировано восклицает Рита.

– Да вон хотя бы Штефана. Смотри, какой куч-черявый мужч-чинка…

– Ну что ты, – конфузиться она, – никого мне не надо… Да и толку-то от него. Он ведь

временный тут. А мне-то жизнь надо налаживать.

– Так он же разведённый. Тут всё возможно…

– Разведённый?! Правда?!

Риту не к месту окликают (на стрижку приехал парторг), и ей приходится отойти. Но, она и

уходит, оглядываясь. А, вернувшись через несколько минут, подступает к Роману уже с откровенно

горящими, азартными глазами.

– Ну-ка-ну-ка, расскажи, что ты знаешь о нём ещё!

– Я не имею права рассказывать всего, – подначивая, говорит Роман, – но, как мне кажется, в

его личной жизни всё зыбко. Он может обосноваться где хочешь…

Рите хватает и этого. Она тихо, не двигая руками, отходит, словно боясь расплескать эту

ценную информацию. А рядом тут же оказывается Кармен.

– И сколько мне это терпеть? – говорит она в самое ухо с каким-то шипением и свистом. – Мне

что, самой попросить её, чтобы она не лыбилась тебе и держалась подальше, или ты ей это

скажешь?

Роман смеётся и рассказывает, зачем она подходит.

– Вон куда она удочку закидывает, – удивляется успокоенная Тоня, – только он ей не по зубам.

После работы Роман рассказывает о Рите Штефану, думая его повеселить.

– А что? – вдруг всерьёз отвечает он. – Она вроде бы ничего… Полненькая. Мне такие нравятся.

Как вот только к ней подойти?

– Ну и ну, – бормочет обескураженный Роман. Это уж твоё дело, как к ней подойти, но я точно

знаю, что если ты подойдёшь она будет только рада.

Два дня после этого Роман и Тоня, перемигиваясь, наблюдают за их финтами, за тем, как они

украдкой, будто невзначай, приближаются друг к другу, касаются бортами, вроде лодок, и

расходятся по разным курсам. Штефан стрижёт уже в два раза меньше, Рита плюёт на весь свой

ответственный контроль. А там, где не плюёт – становится куда ласковей. Во всяком случае,

стрижка, наконец, отдыхает от её диктата. Нетерпение Штефана и Риты в процессе этой игры

распаляется, а вот договориться о свидании у раскалённой пары не выходит. Они лишь по очереди

подходят к Роману и жалуются, что всё пока ещё не то.

– Короче, так, – говорит, наконец, Роман Рите, – Штефан сказал, что придёт сегодня к тебе

домой в одиннадцать часов. Как найти твой дом, я ему объясню.

Рита стыдливо, но счастливо закрывает ладонями лицо и убегает куда-то, причём так далеко,

что потом до самого вечера стригали её не видят. Вот всегда бы туда и убегала…

– Короче так, – в свою очередь говорит Роман Штефану, – Рита сказала, что будет ждать тебя

сегодня дома в одиннадцать часов. Как найти её дом, я расскажу.

Штефан садится на край его стола и минут десять сидит, глядя куда-то в синий воздух высокого

здания стрижки, пронизанный солнечными лучами из верхних окон. И, кажется, если к приезжему

венгру внимательно присмотреться, то можно заметить маленьких, как бабочки ангелочков,

хороводом летающих вокруг его головы.

Утром, ещё до включения машинок на общем щите, Штефан, невыспавшийся, какой-то

растерянный и растрёпанный, с шевелюрой, сбитой куда-то набок, садится на тот же краешек

стола.

– Ну, я даже не знаю, – отсутствующе покачивая головой, произносит он, – такого я ещё не

видел.

– Что, сильно страшная, да?

– Да не в том дело. Представляешь, пришёл я к ней, сидим, разговариваем, чай пьём. Свет

небольшой. А она говорит: «Мне что-то жарко стало». Взяла и разделась, ну, до… без ничего… Ну,

кто раздевается так, если в доме жарко?

– И что из того? Видишь, как она в тебя втюрилась, сколько страсти в ней накопилось…

Штефан некоторое время молчит, осмысливая этот странный довод.

– Да про страсть-то я вообще молчу… Значит, у нее давно никого не было, – делает он как раз

то умозаключение, которое ему требуется, чтобы удобней принять ситуацию.

Теперь Штефан теряется у Риты почти каждый вечер. Рита выходит на работу сонная,

счастливая, а потом исчезает куда-то чуть ли не на полдня: как очень скоро выясняет разведка

пацанов-подавальщиков, отсыпается на куче шерсти высшего сорта в специальном отсеке (потому

и шерстью от неё пахнет теперь хлеще, чем от любого стригаля), а то и просто в будке Штефана. А

377

Штефан вкалывает. От этих ночей, когда ему приходится всякий раз в темноте возвращаться на

стрижку да ещё и сторожить или хотя бы как-то изображать эту свою деятельность, его уже просто

заносит на поворотах. Неопытный Роман постоянно стрижёт больше него. Отдельные вечера

Штефан всё же пропускает и тогда, требовательно подступив к нему на работе поутру, Рита

высказывает самые нелепые предположения. Делает она это публично, не стесняясь посторонних,

так что Штефан стоит и растерянно, как дурачок, озирается по сторонам: чего это, мол, она мне

такое говорит? Мол, «не смотрите на меня – глазки поломаете. Я не из вашего села, вы меня не

знаете». Роман ушам своим не верит – такой ревности в Рите нельзя было и предполагать. Он что

же, этот Штефан, из всех существующих чувств больше всего способен возбуждать в женщинах

именно ревность?

Однако, какие-то чудеса начинаются и с венгром, судя по его стремительному привязыванию,

почти срастанию с буряточкой Ритой. Может быть, это влияние дурманящей, оглушительной

атмосферы стрижки с запахами всего жизненного: шерсти, масла, солярки, мочи, помёта, крови и

гноя? Уже через неделю их чумовых отношений Штефан вдруг заявляет, что он, в общем-то, не

прочь и жениться. Роман в смятении, ведь с самого начала он-то лишь посмеивался над ними,

особенно над Ритой, даже не предполагая возможности чего-либо серьёзного. А как же мечта

Штефана о своём доме на родине, на который он собирался тут лишь «попутно» подзаработать? А

может быть, ни девяти тысяч рублей, ни мечты о доме у него попросту нет?

На три дня вновь заряжают дожди, и работа на стрижке стопорится. Воспользовавшись паузой,

Рита выпрашивает у хорошо знакомого соседа мотоцикл, и они с Штефаном едут на отару к её

родителям-чабанам за благословением. Венгр второй или третий раз в жизни держится за руль

мотоцикла, и потому двигаясь по дороге счастья, размытой дождями, они сваливаются в лужу.

Благо, что всё обходится лишь царапинами на локтях да приличной вмятиной на баке мотоцикла,

доверчивого соседа. У Штефана, лежащего в луже, появляется хорошая причина, чтобы не ехать

дальше по скользкой, жирной степи, однако, венгр оказывается не из таких. Всё так же скользя и

елозя, они упёрто продолжают путь, достигают отары, где и получают лёгкое, как отмашка,

благословение.

На дежурстве Штефана как раз в этот день подменяет давний и привычный сторож дед Костя. И

когда, вернувшись, озябший, разрисованный яркой глиной курчавый венгр рассказывает ему о

своём важном событии, дед Костя лишь сидит, постукивая себя по голове, а на самом-то деле

предполагая мозги Штефана.

– Ну и дурак же ты, – говорит он и выкладывает про Риту такое, что может знать лишь сторож,

постоянно работающий при приезжих стригалях и прочих командированных.

Мало того, на другой день один молодой чабан, пригнавший к стрижке свою отару, по-свойски

подмигивает Штефану и любопытствует: какова сейчас Рита под одеялом? Так ли горяча и

ласкова, как была раньше?

И что тут ещё остаётся Штефану, как не поставить крест и на невесте, и на полученном

родительском благословении? А куда ему бежать, зная, что покоя Рита уже не даст? Бежать-то,

конечно, найдётся куда, только до получки не на что убегать. Значит, пока что надо всеми

способами держать её в заблуждении.

Роман чувствует перед Штефаном вину за своё невольное сводничество, но как он мог

предполагать такое горячее их спекание? А кто мог знать так много интересного про Риту? Что ж,

если надо бежать, значит, дожидайся расчёта и беги. Однако чудеса продолжаются: венгр вопреки

своему решению поступает и вовсе странно. Получив, наконец, зарплату и частью её

рассчитавшись с долгами, он вместо того, чтобы исчезнуть, отдаёт Рите все оставшиеся деньги. Не

менее любопытно поступает и осчастливленная контролёрша. В тот же день она среди жаркого

лета покупает себе на эти деньги тёплые зимние сапоги на высоком каблуке. Штефану, упавшая

челюсть которого от такого вложения его потных денег долго не может вернуться на место, Рита

поясняет, что зато зимой она в этих сапогах будет выглядеть королевой, ещё более ослепительной,

чем его бывшая жена. Рите её решение кажется вполне естественным. Ну и пусть зима ещё не

скоро, а сапоги чуть великоваты, да к тому же какого-то зеленоватого цвета, но как устоять перед

возможностью взять и вот так сходу, не подбирая рублик к рублику, купить дорогую вещь? И потому

ей как-то даже странно, что её будущий муж не поймёт того, какой счастливой, а главное,

семейной чувствует она себя после этой покупки… У Риты, переполненной радостью от своего

нечаянного приобретения, мелькает даже мысль: а не явиться ли хотя бы разок в этих сапогах на

стрижку, где так много народа? Плохо, конечно, что сейчас ещё лето, и ноги в сапогах сильно

вспотеют…

Отходя от состояния душевного столбняка, вызванного приобретением таких сапог, в которых на

Западной Украине даже не ходят, Штефан ещё несколько дней скрывает несчастную судьбу своей

зарплаты даже от Романа. Но скрывай не скрывай, а курить-то хочется, и деньги надо занимать

снова.

– Так ты хочешь её бросить или нет? – теперь уже с досадой спрашивает Роман, протягивая

ему зелёненькую трёшку.

378

– Хочу.

– Тогда бросай сразу и навсегда.

И Штефан делает решительную попытку. Не ходит к Рите аж целых два дня. Намерен не пойти и

на третий, но та, подступив к нему на стрижке, требовательно спрашивает, не обращая внимания

на подконтрольных ей стригалей, придёт он к ней сегодня или нет? И тут язык Штефана

независимо от его мозгов, на которые недавно так критически намекал дед Костя, обещает:

«Приду». Язык, брякнувший это, не накажешь, однако решимость Штефана такова, что, изнывая

весь вечер, он всё же никуда не идёт.

Утром, видя стремительное приближение Риты по проходу между столами с зауженными, как

бойницы, глазами, Штефан едва удерживается, чтобы не шмыгнуть куда-нибудь в загон. Но вместо

этого он хватается за первую овцу этого дня, как за какую-то защиту. Рита с ходу устраивает ему

визгливый разнос, пытаясь докопаться до причины коварного обмана. Венгр некоторое время

издаёт различные междометия, а потом, поскольку всё это очень длинно, пытается изобразить

независимую работу. Но, в конце концов, так и не переждав потока брани, вздыхает, отрывается от

животного, которого уже не стрижёт, а портит прямо на глазах главного контролёра, и дерзко

отвечает, что не пришёл потому, что и не хотел приходить. Произнеся это, он на всякий случай,

подаётся чуть назад, и добавляет, что и впредь не станет у неё бывать. У Риты уже не остаётся сил

на уточнения, и она убегает в склад, чтобы выреветься там на тюках шерсти.

После обеда её наскок повторяется. И тут уж Штефан, набравшись храбрости, решает

объясниться с ней основательно и окончательно.

– Я ошибся в тебе, – заявляет он. – Я думал, ты серьёзная дама, а ты… несерьёзная.

– Что?! Кто, что тебе про меня наговорил?

– Ветер принёс. Но я всё знаю. Вспомни хотя бы о командированных шоферах. Ты что, о них

забыла?

– Кто тебе всё это рассказал? – в общем-то, как бы и не отрицая самого факта шоферов,

истеричным визгом кричит Рита, не стесняясь никого вокруг, и дед Костя, чаюющий в это время у

себя где-нибудь на веранде, очевидно, просто захлёбывается чаем.

Пережидая крик, Штефан, не выключая машинки, останавливается и недоумённо глядит на неё.

– Какой же ты подлец! – кричит Рита, уливаясь слезами. – Как шарахну сейчас этой машинкой

по твоей тупой башке!

Она делает попытку выхватить у него стрекочущий ножами механизм, который раньше боялась

как бомбу. Штефан от греха подальше щёлкает выключателем и с тем же потрясающим

спокойствием смотрит на Риту. Она от его пустого взгляда снова плачет навзрыд и убегает к

знакомым тюкам. Переведя дух, Штефан принимается за овцу, и как только углубляется в работу,

Рита возникает рядом с тем же визгом. Теперь её интересует имя сельского предателя,

рассказавшего о шоферах и обо всём прочем. И все, кто есть на стрижке, смотрят на неё, жалкую,

с недоумением и усмешкой: да теперь-то, когда о ней перетёрты все сплетни, об этом может

рассказать каждый. Так и не получив ответа от Штефана, Рита убегает, а потом возвращается ещё.

С пятого её забега Штефан, не выдержав, наконец, этого публичного истязания, швыряет машинку

и уходит в свою будку. Рита бежит следом и уж там-то они объясняются так, что будка ходит

ходуном и гудит, как барабан.

Стрижка же полностью остаётся без бракёра. И для этого не пришлось придумывать ничего

особенного – всё решилось жизненно, само собой.

– Сегодня у нас в клубе «Тихий Дон», две серии, – говорит Кармен, почему-то ещё ласковей

относясь к Роману в свете всех бурных событий дня, – давай сходим. Я, правда, уже видела его, но

хочу посмотреть ещё.

– Хорошо, – соглашается он.

В клубе они сидят так же, как в день их сближения. Но если тогда это не вызвало у случайных

свидетелей никаких подозрений, то теперь лишний раз уже, можно сказать, официально,

подтверждает слухи о них.

Фильм, конечно, знаком и Роману, но сегодня он видит его по-другому. Вот жена Григория

Мелехова Наталья приходит к Аксинье и со слезами умоляет вернуть ей мужа. Аксинья же смеётся

и издевается над ней. Потом, несколькими эпизодами позже, когда у Аксиньи умирает ребёнок, ей

овладевает молодой барин, как бы утешая её. Спустя ещё какое-то время приезжает Григорий,

получивший отпуск после ранения. Он избивает барина, несколько раз перепоясывает бичом

Аксинью и уходит к жене.

Страстей много, и горя хоть отбавляй. А если представить такую, конечно, фантастическую для

того времени картину, что в семье Григория две жены, которым не надо его делить? И тогда все