Читать книгу: «Друзья-соперники», страница 2

Подбежали его дружки и окружили меня, оттеснив Лену…

Кончилось бы это все печально, но на счастье, эту сценку из соседнего дома, мимо которого мы проходили, видел взрослый мужчина. Он выбежал, громко матерясь, и грозя хулиганам свернуть шею. Обидчиков как ветром сдуло.

Сосед тоже оказался родственником Лены, имя которого я не запомнил. Он успокоил нас, сказав, что теперь нам ничего не грозит, благо, до ее дома оставалось совсем недалеко.

* * *

Из той далекой поры еще вспоминаются мои ночи на вокзалах, коротание времени в ожидании поезда чтобы возвратиться в свой поселок после наших встреч.

В переполненном вокзале Оренбурга и в вокзальчике Лениного поселка, порой приходилось стоять, поскольку все сиденья были заняты. Люди, с баулами, ожидая начала продажи билетов или подхода поезда, спали вповалку, некоторые даже на полу, подстелив какой-нибудь плед.

Если не было места, приходилось гулять на улице у вокзала, чтобы развеять сон.

Когда уже было холодно, я пристраивался где-нибудь в душном помещении, пытаясь скоротать время до поезда.

Помню, как в поселке Лены однажды, прислонившись к стене у кассы, заснул, словно провалившись куда-то. И, потеряв равновесие, стал падать…

Каким-то шестым чувством все же уловил момент падения, судорожно схватился за стоящее рядом сиденье, но навалился на уснувшую женщину всем телом.

Шум, крики, извинения…

В городе, гуляя с девушкой, у меня частенько не было денег в кармане, чтобы купить хотя бы пирожок. Лена все понимала, ни разу не упрекнула и сама подкармливала меня домашней стряпней.

Мне приходилось стоически переносить голод, дорожные трудности, но это меня совершенно не смущало, я принимал это как должное рядом с любимой и в ожидании встречи…

В городе, как я уже сказал, мы ходили в кино или в цирк (куда можно было достать дешевые билетики по студенческой книжке Лены). Посещали театр музыкальной комедии или драмтеатр, приобщаясь к прекрасному. С удовольствием впитывали новые впечатления. Город для нас обоих был новым миром и воплощением бесконечных соблазнов!

Мы бродили по городским скверам, ели горячие пирожки, продаваемые из лотка за пятак, иногда даже мороженое, пили копеечную газировку без сиропа.

После того, как я ушел от брата, у меня появились деньги, я стал распоряжаться ими, и мы с Леной могли себе позволить больше разнообразного досуга. И хотя мы часто ссорились, притираясь характерами, но проходил день-два и снова тянуло нас друг к другу.

В разговорах какой-нибудь пустяк неожиданно вызывал спор, и между нами вдруг вставала стена непонимания.

Я уезжал расстроенный, мучился, переживал, считая себя виноватым. Лена тоже, наверное, потому что легко прощала в письмах и ждала меня каждый раз.

Раскаяние и чувство, разгоравшееся в моей груди, толкало меня браться за письма и писать, горячо объясняться, извиняться. Я забывал о ссоре, а на лист бумаги выплескивались ритмичные слова, нечто вроде стихов. А еще меня вдохновляла сама музыка слова, поражали и восхищали, например, женские окончания на «ла»: "сказала", «пошла», "принесла". Все, что связано с образом любимой, удивляло своей необычностью, тем, что я испытывал к ней…

Эмоциональный порыв толкал меня к поэтическому слогу. Письма получались, как у пушкинской Татьяны к Онегину, полные тревоги и надежды. В переписке мы опять мирились, и с нетерпением ждали встречи.

Так пролетело два года.

Мне к тому времени пришлось уйти и от отца с мачехой, также возжелавшей большей оплаты за квартиру, нежели той, что сама назначила.

Я, было, стал возражать, ведь у них я только ночевал, днем работал, а в выходные почти всегда уезжал. И не питался у них, посчитав, что тех денег, что давал за койку, вполне достаточно.

Она вдруг стала зло оскорблять Лену, упрекать меня, что я прокатываю деньги на какую-то проститутку…

Этого я не мог стерпеть, потребовал замолчать, урезонивая мачеху, но она – сухонькая, маленькая, как мегера, кинулась на меня с кулачками.

Оттолкнув ее, я подхватил свой чемоданчик и выскочил прочь из дома.

Отца в этот момент не было дома, но он вряд ли бы заступился за меня, поскольку был стар и болен, полностью зависим от мачехи, живя у нее на птичьих правах.

Он и после не нашел меня, не счел нужным как-то оправдаться, а может, был на стороне мачехи в денежном вопросе…

Долго и бесцельно брел я по улицам. Зашел в сквер и присел на лавочку, размышляя о своей горькой участи.

Мимо проходила женщина, неожиданно она заговорила со мной, кивнув на чемодан:

– Приезжий? А что тут сидишь, ждешь кого?

Я ответил, что здешний, но вынужден на данный момент искать крышу над головой. Поинтересовался, не знает ли она, кто сдает квартиру, может, из ее знакомых.

Она же, осторожно расспросив, работаю ли я, могу ли заплатить за комнату? И на мой утвердительный ответ, предложила комнату в своем доме.

Поначалу у нас все было нормально, как у брата и у отца, но потом, разузнав у кого-то (поселок-то не велик, все почти знали друг друга), что, живя у брата, я всю зарплату отдавал ему, тоже потребовала добавить…

Я сказал, что она сама назначила цену. У меня нет лишних денег, нужно в зиму одеться, купить пальто, обувь, электробритву, ведь я, по сути, детдомовский…

На этом разговор вроде закончился, но вскоре я столкнулся с неприятным фактом. Из любопытства или чтобы проучить меня, хозяйка квартиры, когда я был на работе, залезла в мой чемоданчик, и забрала заначку деньжат, позарилась даже на электробритву, которую практично присмотрела, как я узнал позже, для взрослого сына, что жил с семьей отдельно…

Оскорбленный такой беспардонностью, я решил попробовать жить у Николая – другого брата по матери, тем более, он давно звал меня, даже обижался, что игнорирую его семью.

Сноха вроде с радостью приняла меня, сказав, что вместо того, чтобы шататься по квартирам, давно пришел бы к старшему брату.

Мы сговорились о той же злополучной цене, чему она была явно рада: «лишние» сорок рублей не помешают.

Я жил месяца три нормально, но вскоре история повторилась, как под копирку, в плане недостаточности оплаты. Пришлось идти снова на квартиру…

Тем временем пролетела вторая зима, за ней весна. Лена получила диплом, ей надо было ехать по месту назначения.

Меня ничто не держало в родном поселке, и я с радостью и даже с каким-то облегчением отправился за ней. Поехал, как декабрист, в сибирские края, хотя мы официально еще не были связаны узами брака. Нас вела только любовь и беззаботная юность…

Ветры перемен

На новом месте в сибирском городке Лену приняли в аптеку по специальности, а я устроился в шахту.

Мы сняли квартиру у хороших людей, как нам казалось вначале, но это были члены баптистской секты.

Рядом с нашей комнатой была свободная, где каждую субботу собирались их братья и сестры во Христе. Они включали большой ламповый радиоприемник и громко читали свои молитвы, транслируемые «Голосом Америки».

Нам с Леной невольно приходилось слушать эти «вражеские голоса», чувствуя себя не в своей тарелке.

Тогда баптисты считались запрещенной сектой, но встречались мне чаще, чем другие. Будучи уже взрослыми, живя на Кавказе тесть младшей дочери оказался членом этого направления в христианстве. И он так же меня «сватал» в свое братство. Потом на службе доводилось дискутировать часами с одной сотрудницей, женщиной баптисткой на религиозные темы.

Все они на удивление очень подкованы, отлично знают Библию, но по-своему трактуют ее. Все эти секты через разные каналы регулярно снабжали соответствующей литературой, цветными журналами.

У них свои молельные дома, теперь они не скрываются, свободно окормляются в своей вере и агитируют за свой приход.

Мне приходилось вести с ними жаркие споры, но силы были неравными. Комсомол, школа не давали таких знаний, для этого надо было постигать самому Библию, другие источники. Интернета тогда не было.

Я мог бы о них рассказать и много хорошего: можно позавидовать их сплоченности, верности семье, того, что мне не импонирует.

В тот период, когда мы жили в Сибири, мы были еще неокрепшими в духовном плане. Мы делали вид, что их песнопения, молитвы нас не касаются, хотя в такие моменты невозможно было что-то делать: читать, заниматься.

Вскоре они серьезно взялись и за нас, пытаясь «завербовать» в свои ряды. К нам вежливо постучались два убеленных бородача. Завязалась долгая беседа. Но, выслушав их доводы, мы вежливо отказались, сказав, что мы комсомольцы, воспитаны в атеизме.

Хозяева были добрыми людьми, мы им благодарны, что приютили нас, они недорого брали за проживание, но эти субботы сильно нас напрягали.

На работе я поделился своими сомнениями с товарищами по поводу соседства с маргиналами, заодно решил поспрашивать насчёт поиска другой квартиры. Мне пообещали помочь.

Каким-то образом весть о нашей «дружбе» с баптистами дошла до шахткома комсомола. Меня вызвали и стали упрекать за легкомыслие и неразборчивость в людях.

Я заверил товарищей, что и сам уже не рад, что наше соседство случайно, и что мы ищем новое жильё.

И тут случилось чудо: функционеры местного ВЛКСМ связались с руководством шахты и мне предложили комнату в старом фонде.

Мы побывали в ней, но мне вдруг сообщили, что не смогут предоставить эту квартиру, предложили другую комнату в дощатом бараке совершенно без удобств. В ней не было ни отопления, ни воды, ни канализации, только большая кирпичная печь, которая требовала непомерно много дров и угля, а топить ее нам удавалось только ночью да в выходные.

Ведь мы работали и учились. За день комната так выстывала, что вода в зимнее время в ведре покрывалась корочкой льда, когда на улице бывал мороз, ведь это Сибирь!

Возвращаясь вечером, приходилось долго кочегарить печь, потом согреваться чаем, а спать ложиться одетыми.

К утру комната снова остывала, ведь мы засыпали, как убитые, устав за день. В комнате снова была почти минусовая температура, а надо было раскочегарить печь, позавтракать и бежать на работу.

Населяли барак в основном люди, как сейчас бы сказали, с низким социальным статусом: пьянь, бывшие уголовники и прочий сброд. Таковых было на тот период в нашем городе очень много, особенно в шахтах, ведь сюда ссылали неблагонадежных, политических, бывших пленных с незапамятных времен и с времен Великой Отечественной войны.

Мы рады были и этому первому нашему углу. Работая, продолжали учиться в вечерке. Лена хотела поступать в ВУЗ, но не стала спешить, и снова пошла со мной в вечерку, в одиннадцатый класс.

Через год, окончив школу, на выпускном, с однокашниками мы весело «обмыли» в ресторане дипломы о среднем образовании.

Это совпало с днем нашей регистрации в ЗАГСе – 22 июня, в день начала Великой Отечественной войны – мы стали мужем и женой.

В этом городе трудно было не поддаться романтике шахтерского труда, потому, я и пошел сразу на подземку. Ближайшая шахта «Ворошилова», или «5–6», так еще ее называли по номерам шахтных стволов, по которым поднимают на-гора уголь и породу.

По этим стволам на специальном лифте проходчики, взрывники, откатчики, рабочие участков опускаются под землю и поднимаются на поверхность.

Первоначальное впечатление от всего увиденного ошеломляет прежде невиданной нигде суровой действительностью. Все окружающее, кажется каким-то нереальным.

Шахтный лифт, довольно шумный, во время движения за решеткой двери можно наблюдать неровные стены серого тела колодца или шурфа, прорубленного в породе, по которому опускаются шахтеры на необходимый горизонт, это на десятки метров от поверхности земли.

Экипировка шахтера была соответственно требованиям и правилам техники безопасности: брезентовая роба, которая тянет килограмм на десять вместе с резиновыми сапогами и с головной каской. Аккумулятор – килограмма на два, крепящийся к брючному ремню сбоку, и толстый провод от него с фонарем, крепящемся к каске.

А еще – алюминиевая фляжка на пол-литра для кофе – черного, горячего, пахучего, который выдается бесплатно.

Обязателен СМС (самоспасатель) – красная металлическая овально-ребристая банка, внутри которой находится противогаз.

«Тормозок» – личный обед, который был не очень разнообразным, в основном, это ломоть хлеба да коляска порезанной колбасы. Обед можно захватить из дома или купить в буфете шахты.

Если ты рабочий на участке, тебе, как правило, приходится нести на спине для взрывников двадцать килограммов аммонала или аммонита (взрывчатого вещества).

И вот, снаряженный по полной, пешком, в резиновых сапогах и неудобной робе ты тащишься несколько километров по основной выработке до участка, куда причислен.

Во время пути тебя подгоняет сумасшедшая струя воздуха от промышленного вентилятора. Она достает до самых дальних выработок (участков), где непосредственно добывается уголек.

Наконец ты добираешься на свой участок, где уже требуется небольшой отдых, без которого трудно сразу приступить к своим обязанностям, данных тебе еще перед спуском на рабочей планерке.

Рабочая смена – шесть часов, обязанности самые разнообразные, с коротким перерывом не на обед, чтобы съесть «тормозок», высказать свои предложения, получить указания бригадира.

Возвращаться со смены к лифту было так же непросто: приходилось почти ложиться на струю воздуха, преодолевая ее с немалым трудом, настолько сильно дул вентилятор.

Самое тяжелое и противное в обязанностях горнорабочего, это чистка так называемой заиловки (от слова ил, "заилить") – жидкой, вязкой, слежавшейся в канаве глины, стекающей со стен с грунтовыми водами. Если ее не чистить, то вода потечет по деревянным настилам-тротуарам, глиной забьет узкоколейку.

Заиловку рабочие грузили в вагонетки, подаваемые электровозом с транспортного участка.

Чистить заиловку приходилось широкой шуфельной (совковой) лопатой. Ох, нелегко было вонзить широкую лопату в слежавшийся ил, а оторвать – еще труднее, чтобы закинуть содержимое лопаты в вагонетку.

В шахте также работают крепильщики, забойщики, взрывники, электрики, горнорабочие и другие специалисты.

Первыми начинают взрывники, они засверливают отверстия электробуром, закладывают в них взрывчатку.

После взрывных дел, начинается погрузка и отправка угля на-гора.

Там, где ширина пласта угля позволяет, работают фрезерные машины, а где узкий пласт, идет работа отбойными молотками.

Люди вгрызаются в слежавшийся за миллионы лет пласт черного «золота», которое свободно падает на ленту конвейера, перемещающего уголёк сразу в вагонетки.

За их наполнением следит рабочий, подающий сигнал машинисту электровоза. Тот продергивает состав, подставляя пустую вагонетку.

Таким образом, шахтеры дают стране угля.

Смен у нас было четыре в сутки, по шесть часов каждая, не считая времени спуска-подъема и дороги до места и обратно.

На смену надо приходить заранее в здание шахтоуправления, примерно за два часа, чтобы получить задание на планерке, затем переодеться, спустится на свой горизонт, и добраться непосредственно на участок.

Участок, а их несколько в шахте, может располагаться на одном или двух горизонтах, отстоящих друг от друга на пару десятков метров, соединяющийся меж собой вертикальными колодцами, пробитыми в породе.

Порой за смену приходилось по несколько раз лазить по лестницам с горизонта на горизонт, словно матрос по вантам парусника, выполняя разовые поручения мастера участка.

В то время в шахтах работало много бывших заключенных. Это были все те же отсидевшие срок уголовники, и прочий сброд.

Мне запомнилась даже фамилия одного литовца, вывшего военнопленного (не буду называть ее). Он отсидел срок за то, что служил в вермахте артиллеристом. Отбыв положенное, устроился здесь же, как вольный поселенец работать в шахте. Завел семью и жил, как обыкновенный советский человек.

Я пишу, может слишком подробно делах минувших дней. После детского дома, многое здесь показалось мне странным. Я невольно познавал новую «романтику», а порой и изнанку жизни.

Было странно поначалу, как бывшие заключенные, два брата Бардокины, хвалились своими «подвигами» – количеством ходок на зону. Постоянно звучала блатная речь, вперемежку с отборным матом, сыпались скабрезные политические анекдоты.

Мерзко было видеть в общей душевой, где мы мылись после смены, как один из братьев бравировал шестипалыми насекомыми на своем лобке, а другой похвалялся передо мной гонореей, с упоением рассказывая о своих похождениях и о связях с проститутками.

С брезгливостью посматривал я на этих молодцев, а они порой, то ли в шутку, то ли всерьез предлагали и мне "на развод" парочку шестипалых, приглашая вкусить с ними прелести блатной жизни.

Делая вид, что мне это смешно, я всячески уклонялся от общения с ними в неформальной обстановке. Но вечно уклоняться невозможно, тебя раскусят и сделают жизнь невыносимой.

Зато они классно играли на гитаре. Однажды пригласили к себе домой, я попробовал играть, но с одного раза не получилось, и я посчитал, что мне это не дано.

Вспомнился один неприятный момент в тот период с этими дружками. Как-то в шахте во время перекуса, бригада завела очередной волынку о жизни и о политике. В этих разговорах обычно преобладала желчь и ненависть к существующей власти. Такие разговоры для меня были крайне неприятными, но я знал, где нахожусь и помалкивал до поры. В бригаде считался белой вороной, поскольку не был судим и с чистой биографией.

По молодости и неопытности я добровольно спустился во "глубину Сибирских руд", и теперь приходилось пожинать эту «романтику» полной мерой.

С особенной злобой обсуждали они нынешних и умерших вождей, генсеков, заодно и весь строй, высказывая кучу претензий и обид.

Согласен, наверняка было, не все идеально в нашем обществе. Но они по своей глупости в ранней молодости хлебнули уже лиха, и затаили обиду на все и вся. А здесь, под толстым слоем земельного покрова им казалось, что они в безопасности, тем более в своей среде, где можно расслабиться и говорить все что угодно.

Но однажды я потерял контроль над собой и не сдержался, потому что братья, на мой взгляд, совсем грязно высказались о «боге» современности, о нашем «всё» – Владимире Ильиче Ленине.

Непроизвольно я вскипел, крикнув сорвавшимся голосом, чтобы он не смел выражаться так о человеке, «которого знает и уважает все прогрессивное человечество…»

Реакция уголовника оказалась ошеломляющей. Он кинулся на меня, и я едва успел увернуться от увесистого кулака, отскочив за вагонетку.

Противник все же изловчился и схватил меня за рукав робы. Завязалась борьба. Подоспел его брательник…

Если бы не мужики постарше…

Они, удерживая братьев, увещевали, чтобы те «не связывались с пацаном».

Вдобавок сказал свое веское слово и бригадир:

– Оставьте вы его, он еще зеленый, жизни не нюхал. По своей глупости хотите вновь оказаться там, где Макар телят не пас?»

Я не был согласен с такой постановкой вопроса, но спорить не стал, понимая, что сила не на моей стороне.

Это охладило пыл братьев. Не смотря на браваду и позиционирование себя в роли авторитетных уголовников, они сообразили, что мужики правы. Тем более, напали они на меня при свидетелях…

Мне же бригадир строго заметил, чтобы не лез на рожон и не вздумал кому-то жаловаться. Следующий раз меня могут и не спасти…

Действительно, я вдруг представил, что два отпетых рецидивиста могли не только покалечить, но и просто зарыть меня где-нибудь в укромном уголке шахты, завалив породой. На секунду даже представил свою могилку, которая оказалась бы довольно глубокой от поверхности…

Тогда я легко отделался, но понял также, что не все лояльны к стране и строю, живя и работая здесь, многие тихо ее ненавидели.

Наверняка они действительно были обижены ею и, может, не вполне заслуженно… Кто-то запутался по своей глупости, кто-то волею случая.

* * *

Жизнь, однако, продолжалась.

Шахты дымились от горящей на терриконах породы дни и ночи напролет. Заводы работали, давая стране план. Рукотворные горы породы – терриконы постоянно сеяли пепел на город, на дома, на снег, становящийся черным, не успев лечь на округу.

Пепел забивался в щели сквозь двойные рамы окон. В погожие весенние дни, приходилось открывать их, чтобы почистить и помыть стекла, выгребая по полведра этого бурого "добра".

Проработав год в шахте, по окончании вечерней школы, я был призван в армию на Тихоокеанский флот в морскую авиацию.

Полгода учебки, зубрёжка азбуки Морзе, духовой оркестр на плацу (детдомовский и заводской опыт игры в оркестрах не пропал даром).

После учебки, я снова – салага, служу в роте радиотелеграфистов в бухте с красивым названием «Горностай».

Армия – еще одна страница моей жизни, достойная пера, как и послеармейский период…

После службы жена не пустила меня в шахту. Я устроился слесарем-ремонтником токарно-фрезерных, сверлильных и прочих станков в Центрально-ремонтные механические мастерские. Приняли морячка в бригаду сразу по четвертому разряду.

Год проработал в этой организации, затем поступил на вечернее отделение электромашиностроительного техникума при заводе «Электромашина», выпускающем аппаратуру для флота и ширпотреб для народного хозяйства: пылесосы «Буран», электромоторы, электрические двигатели и другую продукцию. Принят был в один из цехов слесарем-инструментальщиком.

Интересная и даже творческая профессия. Нам приходилось изготавливать по чертежам детали необходимые приспособления, так называемые, кондукторы для ее разметки, сверловки и других работ. Это были алюминиевые отливки, коробки различной конфигурации, которые начинялись проводами, реле, лампочками и прочим другим оборудованием для подводных лодок, но уже в других цехах.

Работа творческая, потому что чертежи деталей каждый раз были новые. Нам приходилось разрабатывать эти приспособления и изготавливать их с помощью фрезерных, токарных, сверлильных, заточных станков.

Бригадиром у нас был «дядь-Саша», как мы его называли. Он не любил обращения по отчеству, хотя был более чем вдвое старше нас.

Дядь-Саша был заядлым шашистом, и нас заразил этим «недугом» – в обеденный перерыв резаться в шашки на высадку.

Сначала мы, парни по 20–25 лет безнадежно проигрывали ему. Но вскоре ситуация стала меняться и все чаще кому-то удавалось свести партию в ничью, а то и выиграть.

Помню, как в это время кипели страсти и азарт. За сорок минут перерыва мы успевали сбегать в общую столовку (предварительно кто-то из наших занимал очередь на бригаду из семи человек), пообедать, а оставшееся время с упоением резаться друг с другом на высадку.

Дядь-Саша играл с нами в общей очереди, также нервничал, огорчался, когда молодые коллеги обыгрывали его.

И я в этих баталиях тоже поднаторел, что мог бы сыграть на любых соревнованиях. Но до этого не дошло, мы просто играли ради удовольствия.

Когда уже появились компьютеры, интернет, в игре с роботом, не хвалясь, мне всегда удается выиграть у искусственного интеллекта.

Может, у него степень сложности ограничена или усреднена? Вот шахматы – другое дело.

Русские шашки не так популярны в наши дни на просторах интернета, потому и программа, наверно, составлена проще. Я изучал раньше теорию, определенные правила, комбинации, типа "Треугольника Петрова", позволяющие тремя дамками поймать дамку противника. Дается на это всего лишь шестнадцать ходов.

Есть комбинации, стабильно дающие ничьи, есть определенные ловушки, построив которые, можно «срубить» сразу несколько шашек.

На международных соревнованиях проходят турниры стоклеточных шашек, а в этой игре меньше вариантов, чем в стоклеточных шашках или шахматах, и для профессионала не столь трудно запомнить шаблоны комбинаций, позволяющие легко обыграть малоискушенного игрока.

Я и после этих баталий на заводе находил партнеров для игры. И мы в свободное время, бывало, часами проводили время за игрой.

Я столько места уделил этому своему увлечению, потому что это все-таки доставило мне немало приятных воспоминаний из того периода, когда в духовном плане почти не было альтернативы. Беспросветно не очень творческая работа, семья, дача… Жизнь на уровне офисного планктона. И хотя я не протирал штаны в какой-нибудь конторе, но и от деятельности в строительных и прочих организациях удовлетворения не приносило.

И хорошо, что хоть что-то скрашивает наши серые будни.

На третьем курсе техникума меня, как молодого и перспективного, поставили сменным мастером в нашем механическом цеху. Я, было, взялся с усердием за новое и ответственное дело, но вскоре понял, что и оно отдает рутиной.

Но вскоре мне пришлось перейти в другой цех сменным мастером штамповочного отделения.

А случилась непредвиденная и курьезная ситуация, во время которой я оказался невольным свидетелем интимной связи моего непосредственного начальника с говорящей фамилией Начаркин.

В цеху ходила негласно информация, что на этой должности он находится благодаря высокопоставленному родственнику. Среди рабочих слыл грубым, своенравным человеком. Причем открыто флиртовал с женщиной из бухгалтерии цеха, хотя был женат на красавице-жене.

Я работал посменно, ничего этого не знал. НО случился казус. Как-то, в мою вечернюю смену, он снова задержался у себя в кабинете. А в конторе, будто по делу засиделась одна из сотрудниц, его любовница.

Кабинет начальника в цеху на втором этаже был пристроен уже позже вместе с бухгалтерией на первом в этой пристройке. Между ними был проем, благодаря окну на два этих этажа. Можно было спокойно спустится из кабинета в контору и подняться обратно.

Контора на вечернюю смену закрывалась, но ключ на всякий случай находился у сменных мастеров, то есть, в этот вечер был у меня.

И вот, прямо, не отходя, как говорится, от кассы, товарищ Начаркин спустился по этой нише в контору, чтобы совершить с женщиной вожделенный интим.

Хотя мог бы помочь ей забраться к себе наверх. Но то ли под парами алкоголя, то ли уверенный, что им и там никто не помешает, он тем самым совершил просчет.

У меня, как у старшего вечерней смены, был ключ от этого помещения. А дело было к Новому году, друг из бывших моих коллег по инструментальному участку, попросил посмотреть в конторе списки на «тринадцатую» зарплату. Я, ничего не подозревая, открыл дверь конторы и включил свет…

Ослепленный ярким светом, сначала услышал какой-то шум, возню, потом топот и, не поняв в чем дело, был вышиблен из помещения.

Все случилось настолько стремительно, я лишь мельком заметил, что на меня с красными бычьими глазами летит начальник и, не говоря ни слова, с силой выталкивает за дверь, с треском ее захлопнув.

Я ничего не понял, а стоящий чуть сзади друг успел разглядеть даже лицо женщины, и расстегнутые штаны нашего шефа, падающие вниз во время короткого рывка нам навстречу…

Мы с другом были ошарашены таким приемом. но потом посмеялись, мало ли что бывает в этой жизни.

Однако это оказалось не так весело, как нам показалось. На следующее мое дежурство начальник вызвал меня в свой кабинет и заявил безапелляционно:

– Или ты сейчас напишешь заявление об уходе, или я устрою тебе «красивую» жизнь, что свет будет не мил!

Первая книжка, она и есть первая, без нее не бывает последующих.

* * *

С той поры прошли годы. У меня появилось то, к чему долго и упорно стремился: опыт, я обрел некий статус, и за плечами уже немало презентаций новых книг.

Среди них были удачные и проходные, как мне казалось, как я это чувствовал, но я понимал, что не бывает все сразу и одинаково хорошо.

Все шло по нарастающей, хотя по-прежнему, с каждой новой книгой волновался, как с первой, надеялся, что уж эта окажется удачным выстрелом, который поразит в хорошем смысле как можно больше сердец.

Пока мы в пути, есть надежда, что мы куда-то придем…