Читать книгу: «Ловчий. Кабан и трещотки», страница 5

Сэр Уолсей (задумчиво): Армяне? Армяне… Все ясно, убийство организовано русскими – они вечные за армянство заступники! Это мерзкий колченогий горбун русский царь Павел… (Хлопает себя по лбу и начинает по сути кричать.) Ну, конечно! Этот Павел… Он убил собственную жену Наталью! Он убил свою мать, когда та попыталась вычеркнуть его из наследников! Он убил свою кузину Шарлотту из Риги!

Диван ахает и мечется в ужасе. Иноземные послы, не поднимая голов, строчат свои депеши, а сэр Уолсей не унимается. Он еще громче кричит.

Сэр Уолсей (с истерикой): Это… Это воплощение мерзкого колченогого урода Ричарда Третьего, который поубивал всех родных, а нынче до шаха добрался! Я срочно доложу в Лондон! Наши британские ученые точно докажут, что все колченогие горбуны таковы! Они убивают всех! ВСЕХ!

Павильон. Лето. Вечер. Париж. Жандармерия 11 в

Фуше в своем кабинете опять что-то пишет. К нему без стука вбегает Фурнье, который кричит в возбуждении.

Фурнье: Успех! Полный успех, экселенц!

Фуше (неторопливо убирая свои записи в папку): В чем успех? Почему вбежали без стука? Похоже, я вас разбаловал.

Фурнье: Русский царь объявил повсеместную борьбу с коррупсьон де ла рюсс. Наш Мишель назначен главным судейским и будет отвечать за расследование. В первую очередь дела открывают по флоту. Русские требуют от Лондона выдачи Семена Воронцова как главного взяточника и преступника!

Фуше (поперхнувшись): Погодите. Так Воронцов же последние лет тридцать жил в Лондоне безвыездно?! Когда успел? Как сумел?

Преклоняюсь перед ним как преступником, ошеломлен способностью русских следователей. Кто у них сейчас возглавил Тайный приказ?

Фурнье (разводя руками): Насколько я слышал, пока что никто.

Фуше (усмехаясь): О-ля-ля! Это многое объясняет. Стало быть, наш Мишель назначен главным по борьбе с воровством, однако у него нету сыщиков… Занятно. Русские всегда меня поражают. Что ж, поможем Мишелю – посоветуем ему, кого взять в помощники.

Фурнье (с готовностью): У нас есть материал на советника Наследника Александра – князя Василия Кочубея. Это было, когда вы в Лионе…

Фуше (отмахиваясь): Что с ним?

Фурнье: Русская царица его из страны прогоняла, поскольку он оказывал дурное на Александра влияние. В Бадене он в пух и прах продулся в рулетку, просил помощи у родни жены Александра, а те его – в долговую яму… Мы его выкупили, заставили подписать обязательство во всем работать на Францию. У него под началом куча хохлов, ибо по крови он Кочубей. Потомок того самого, которого сам Петр за измену повесил. Лютые враги москалей… Можно использовать.

Фуше (судовольствием): То есть заклятых врагов русских поставим бороться с русскими ворами да жуликами… Занятно. Хорошо. Пусть главным у них будет Мишель, а Кочубея с его хохлами – Мишелю в помощники. Теперь Воронцов…

Фурнье (оживленно): Англичане его русским точно на расправу не выдадут. И потом, что за притча, он же тридцать лет сидел в Лондоне, как он мог при этом в России что-то да выкрасть?

Фуше (со смехом): Тем лучше. Начинайте во всех газетах трубить, что англичане укрывают у себя беглых русских воров и преступников. Пишите, что именно Англия поощряет воровство среди русских, а те потом бегут в Англию, зная, что их оттуда не выдадут. Это сделает союз наших главных врагов меж собой невозможным. Что с флотом?

Фурнье: Русские по прямому указу лунатика спешно затеяли большое строительство. Свежие сырые бревна сразу в дело обтесывают.

Фуше (с изумлением): Даже не дали сосне просохнуть хотя бы за лето? Да, этот Павел точно заслуживает самого высшего ордена Франции! Он так свой флот потопит, не доплыв до нас… Сегодня же доложу Бонапарту. А вы, Фурнье (игриво тыкает подчиненного пальцем в пузико), несите мне столь хорошие вести каждый день, и побольше!

Натура. Лето. Вечер. Баку. Таможня 12 в

Солнце клонится за высокие горы, кругом появились длинные тени. У дверей таможни скучает небольшой отрядик во главе с фон Раппом. Наконец, дверца приоткрывается, потягиваясь, выходит таможенный офицер. К нему спешит фон Рапп, размахивая бумагой. Таможенник лениво ее читает, а фон Рапп при этом ловко засовывает ему в шаровары увесистый мешочек, видимо, с бакшишем. Таможенник этого как будто не замечает. Наконец он дает команду пропустить фон Раппа с товарищами. Но вдруг издали раздается гром копыт. К таможне подъезжает целая кавалькада персов на взмыленных лошадях. Видно, что люди скакали без остановки. Старший в группе почти вырывает документы из рук у таможенника, воздает благодарность Аллаху и, поворачиваясь к фон Раппу, кричит.

Назим-хан: Вы Иоганн фон Рапп?! Вас мне и надо! По приказу шаха Фетх Али вы задержаны! Сдайте оружие!

Фон Рапп оглядывается. Он посреди чужого враждебного города. С ним горстка людей из пяти слуг, а вокруг кавалькада из двухсот конных персов, размахивающих оружием, и это не считая таможенников. Фон Рапп смотрит на скрывшееся уже за горами солнце, которое потихоньку заходит на западе. Лицо его непроницаемо. Постепенно сгущается южная темнота, пока ловкие руки персов снимают с него ремни и оружие и его самого крепко связывают. Вокруг фон Раппа черная южная ночь, которая постепенно заполняет весь кадр и появляются слова: «Конец шестой серии».

Серия 7
Ave Caesar
(Слава Цезарю)

1a

1797. Павильон. Лето. Рига. Дом градоначальницы

Дом, который еще год назад бурлил жизнью, притих. По очень чистому, идеально пустому коридору идет Барклай. У двери Шарлотты все так же в горшках стоят розы, а возле них – похожие на манекенов охранники. И все же такое странное чувство, будто весь дом уснул. При виде Барклая один из охранников на миг заглядывает в кабинет, а потом с поклоном раскрывает дверь перед Михаилом Богдановичем. Кабинет теперь больше похож на некое казенное присутствие. Посреди комнаты стоит огромный массивный полированный деревянный стол, за которым в кресле сидит Эльза Паулевна. На Эльзе ее обычный черный мундир полковника вермахта, на котором лишь два светлых пятна: наградной крест из серебра на месте верхней туго застегнутой пуговки и символ Розы фон Шеллингов, вышитый у Эльзы над сердцем. Во всей комнате, помимо стола, кресла и Эльзы, огромный шкаф с картотекой и два портрета Шарлотты. Один – на стене за спиной Эльзы и второй – у нее на столе, на подставке. Барклай при входе отдает честь, Эльза машет в ответ.

Эльза: Перейду сразу к делу. Не скушно ли вам у нас, Михаил Богданович?

Барклай: Ответить бодро иль честно?

Эльза: Лучше – честно.

Барклай: Работа отлажена. Рынок достиг насыщения. Нужно или произвести новый продукт, или с кем-то повоевать, чтоб в гешефте вновь возникло движение. Посему – скушно.

Эльза: Повоевать… У меня уже двое. Хотела бы я, чтоб мои дети никогда не знали войны. А новый продукт… Госпожа умела придумать продукт… (Помолчав:) Плохо мне без нее.

Барклай: Всем плохо. Смерть ее стала для рынков шоком. А заменить ее некем.

Эльза (с глухою яростью): Моя вина. Век не замолю этот грех… (Помолчав и чуток успокоившись:) Но жизнь продолжается. Из самых достоверных источников мне сообщили, что вскоре вас будут просить в Санкт-Петербург. Прошу не отказываться. Вы будете отвечать за жизнь и благополучие сына и наследника госпожи. А заодно – возможно, вам удастся развеяться.

Барклай (с интересом и оживлением): А какой пост? Что надо делать?

Эльза: Пока не известно. Это решать будет Каин. Убийца своего брата, кроткого Авеля. Скорей всего, речь пойдет о финансах и о том, что надо будет перестроить все таможни в стране на манер нашей – рижской.

Барклай (с восторгом): Это дело по мне! Новые города, новые люди, бездна возможностей! (Осекшись.) А вы? Вы же остаетесь одна… Вы без нас не закиснете?

Лицо у Эльзы на мгновение становится будто каменное. Она молча смотрит на маленький портрет Шарлотты у себя на столе. Затем лицо ее принимает обычное выражение.

Эльза: Да что вы, Михаил Богданович. У меня ведь уже мальчик и девочка. Любимый муж. Под началом три провинции. Надо следить за наследством для Саши и Даши. Дел – куча. Где уж тут закисать. А в столице Саша нынче один. Собирайтесь.

2а

Павильон. Лето. Вечер. Париж. Жандармерия

Фуше сидит в своей комнате, положив ноги в сапогах со шпорами на стол, и глядит в потолок. Похоже, что какая-то мысль его сильно мучит. Наконец он снимает ноги со стола и требовательно звонит в колокольчик, вызывая Фурнье.

Фуше: Гнилой русский флот почти что построен. Кто еще сумеет навредить Бонапарту в Италии, помимо кораблей этих русских? Думаю, что разведка австрийцев. Кто ею командует?

Фурнье: Эти дела шли мимо нас. Ими занимались робеспьеровы комиссары, ныне казненные (роется в папках, находит нужную, сдувает пыль). Я слышал, что в Вене какое-то ведомство работает. Однако людей Робеспьера более беспокоила вот эта женщина. (Показывает изображение на гравюре. Мы видим лицо Марии-Елизаветы.)

Фуше (делая вид, что даму под вуалью он не узнал): Какое прелестное личико! И кто это?

Фурнье: По делу проходит как мадам Паучиха. Это старшая сестра казненной нами Марии-Антуанетты. Семья отдала ей Тироль, и она нынче из неприступного Инсбрука плетет вокруг нас свои сети.

Фуше: А! Понимаю… Герцогиня Тирольская…

Фурнье: Никак нет. Тироль – духовенская епархия, а не светская. Эта Мария-Елизавета – аббатиса иезуитского ордена. Люди Робеспьера считали ее подобием «Аламутского Старца». Того, кто создал ассасинов. У нее, правда, не ассасины, а верующие фанатики. Их зовут «Опус Деи».

Фуше: Занятно. И у нее – поддержка всей Австрии…

Фурнье: Отнюдь. Остальные Габсбурги до визга боятся ее. Все говорят, что она Немезида – олицетворение совести. Не будь ее, вся остальная семья давно бы погрязла в блуде, скотстве да извращениях. Ну вы же знаете, какой сукой была наша Антуанетта. Остальные не лучше.

Фуше: Прекрасно. Я срочно пишу донесение Бонапарту. Прошу его, чтобы тот поймал каких-нибудь тирольцев из Инсбрука. Насколько я помню, там прямая дорога из Тироля прямо в нами осажденную Мантую. Уверен, обязательно будут то ли гонцы, то ли подмога, то ли разведка… И пусть те в обмен иль на жизнь, или на отмену пытки все нам расскажут про сию мадам. Да, и про ее замок в Инсбруке – как туда проще войти (опять приходит в самое хорошее настроение). Поможем им заглушить их же совесть.

Фурнье (с возбуждением): Доверьте это мне, экселенц! Мы спасем Бонапарта и покончим навсегда с Паучихой!

С этими словами Фурнье из кабинета начальства выходит.

Фуше провожает его презрительным взглядом и бормочет.

Фуше: Нужен мне ваш Бонапарт… (С презрением сплевывает.) Пфуй! Но мне пришлось искать объяснение – зачем мне ее убивать и почему наши люди пойдут умирать, штурмуя чертов Инсбрук. (Нервно вскакивает и начинает ходить по комнате.) Да, и еще надо понять, как сделать так, чтоб никто не успел заглянуть в те бумаги, что люди Фурнье из Инсбрука вынесут…

3а

Павильон. Лето. Эзель Абвершуле

В колледже тихо. Кто-то из детей на каникулы поехал домой, прочие проводят лето на острове Эзель в нарочно построенном для них летнем лагере. По пустому гулкому коридору аббат Николя ведет Александра Бенкендорфа в учительскую. Он сам раскрывает перед мальчиком дверь. Посреди учительской большой стол, за которым сидят трое. Посредине Государь Павел, а по бокам от него его верные Куракин с Кутайсовым. Напротив троицы на некотором отдалении от стола поставлен единственный стул. Именно на него указывает своему воспитаннику старый аббат.

Павел (с неловкостью): Здравствуй, дружок… Мы с твоей матушкой кузены, стало быть, ты мне племянник. Можешь звать меня дядя Павел.

Бенкендорф: Слушаюсь, Ваше Величество.

Павел: Согласно моему указу нумер пятьсот семнадцать по достижении четырнадцати лет ты сможешь занять любые посты в моем царстве. (Помолчав.) Однако нынче перед назначением тебя начальником таможенной стражи побеседуем (с легким смешком). По итогам такой же беседы я стал царем! Потому что я умнее и – лучший! (Снова помешкав.) Итак, первый вопрос… Ходит слух, что я… твою мать… В общем… Что ты об этом думаешь?

Бенкендорф: Мы – вы, мама и я – по крови фон Шеллинги. Ни разу фон Шеллинги не пролили родной крови. Поэтому в любые слухи о вас и о маме я не поверю.

Павел (облегченно вздохнув и продолжая уверенней): Это верно. Мы с тобою одна семья и сможем друг другу довериться. Значит, с этим покончено. Хорошо. Теперь расскажи, что и как ты будешь делать в таможне.

Бенкендорф: Одному с таможенной стражей управляться немыслимо. Я разделю ее на три департамента и во главе их поставлю друзей. С вашего дозволения. (Подает Павлу список.) Вот их фамилии.

Куракин (с хохотком): Не сломай язык, Паша! Имена и фамилии у этих латышей заковыристые…

Вместо ответа Павел со своего стула спрыгивает и, размахивая списком, начинает кругами бегать по комнате. Государь явно взвинчен. Он снова и снова перечитывает коротенький список, а потом подбегает к юноше и кричит.

Павел (в ажитации): Кто это?! Что это?! Кто вам это все нашептал?! Это моя толстая Машка? Это ее сальная рожа придумала?! Так передайте ей… Два раза из трех она в лужу пукнула! Не ее это люди, совсем не ее!

Кутайсов (с интересом): Похоже, там вовсе не латыши…

Куракин: Мин херц, огласите, пожалуйста, весь список! Нам бы тоже хотелось понять…

Павел (в ажитации): Список?! Вот вам список!

4а

Натура. Весна. Эзель Абвершуле.

Последнее построение

На плацу колледжа суматоха. Звучит звук горна, ребята торопливо строятся. Над плацем гордо реет русский триколор. А из-под флагштока будто расходятся три огромных луча, выложенных на плацу разноцветными камушками. Лучи в цвета триколора – белый, синий и красный, и поэтому три старших класса стоят под знаменами: старший класс под красным, средний под белым и младшие синие. Сзади у стены выстроились совсем маленькие с зеленым знаменем. Рядом пустое место для еще одного класса, и над ним уже стоит знамя желтое. Перед старшими тремя колоннами детей выходит аббат Николя, который объявляет.

Аббат Николя: Ну-ка, три моих богатыря – трое лучших учеников наших классов, выйти из строя. Ко мне – марш!

Гремит барабанная дробь. Из стройных рядов учеников выходят три мальчика в парадной форме. В отличие от формы прочих детей, верхняя часть правого рукава у них из другого материала – красного, белого и синего, соответственно. Все трое встают перед аббатом Николя во фрунт, и тот объявляет.

Аббат Николя: Лучшими учениками колледжа в этом году объявляются: в старшем классе – Михаил Воронцов, в среднем – Александр Бенкендорф, в младшем – Алексей Орлов. Поздравляем!

5а

Павильон. Лето. День. Эзель Абвершуле

Мы вновь в учительской колледжа. Павел, видимо, зачитал имена из списка Бенкендорфа, и Куракин с Кутайсовым сидят огорошенные. Павел устало машет рукой.

Павел: Короче, в помощники он просит Орлова и Воронцова. Две самые воровские да казнокрадские фамилии. А именно для того, чтоб очистить от этой скверны правительство, мы и затевали РЕФОРМЫ!

Кутай со в (сухо): Молодой человек, извольте обосновать свой выбор. Мы слушаем.

Бенкендорф: Таможенный доход нынче в стране от торговли по морю. Главный порт сейчас Рига, и поэтому я себя назначил главным по Балтике. Для работы таможенной стражи нужны корабли и команды. Поэтому я назначил Михаила Воронцова главным по подбору людей и по обеспечению, ибо дядя его Сенявин нынче флотский. Кроме Балтийского моря есть море Черное. Посему я назначил Лешу Орлова отвечать за Черное море, так как дядя его, князь Алексей Орлов, – «господин моря Черного».

Кутай со в (задумчиво): А что? На мой взгляд, логично. Раз уж ставим его на таможню из расчетов политики, чего ж изумляться, что и он просит на все посты таких же пацанов из расчетов политики?

Павел (явно остывая): М-да… А ведь ты, племянничек, не так прост. Подумать только – Воронцовы с Орловыми хотят служить вместе, а не вцепиться друг другу в глотку при случае… Чудеса! (Немного подумав:) Хорошо. С твоими назначеньями я согласен. Однако настаиваю на введении должности попечителя и наставника вашего ведомства. Считаю лучшим для этого аббата Николя!

Аббат Николя (торопливо): Счастлив служить России, помогая моим же ученикам… Однако… Я готов дать ребятам научную, административную или служебную консультацию. Но, на мой взгляд, полезнее всего для них станет учитель по экономике иль финансам, а в этом деле я – швах. Всю жизнь жил из милости государей, а сам не умел заработать ни гульдена.

Павел (с подозрением): То есть как это – заработать? Таможня должна тарифы да пошлину с торговцев собрать и контрабанду ловить! А деньги им на чем зарабатывать? Как это понимать?

Куракин (с ухмылкою): Вестимо как. Сдадут в аренду пару саженей госграницы – и, считай, заработали!

Аббат Николя (снисходительно): Прошу прощения, Ваше Величество. Когда вы в прошлый раз изъявили свое желание, я поинтересовался нынешней работой таможни. Прошу прощения, но там – тихий ужас. Пошлины и тарифы берут с купцов по своему разумению, а тут надобно понимать, с кого можно взять больше, а с кого надо меньше. В итоге одних купцов не со зла обдирают как липку, и они прекращают с нами торговлю, а другие нас грабят. Лишь на рижской таможне с этим порядок, и я бы советовал распространить сей порядок на всю империю.

Павел (мечтательно): Да и впрямь, от рижской таможни доходы сейчас самые жирные. А кто там главный?

Аббат Николя: Барклай, Михаил Богданович. Он опять же и Сашу Бенкендорфа знает. Легче сработаются.

Павел (задумчиво): Ах, Барклай… Я ж только «за»! Да ведь не поедет же… Я его сам позвал некогда, а он сделал вид, что не понял. Да и Эльза его не отпустит, он же ее кошелек…

Аббат Николя: Прошу прощения… У вас устарелые сведения. Уверен, что Михаил Богданович согласится. Он человек живой и любит все новое, а Эльза Паулевна – прирожденный охранник. Боится, как бы чего не вышло. Пока у обоих была госпожа, они жили мирно, Барклай рисковал, а она сторожила. Хорошо ль нынче непоседе Барклаю – под сторожем?

Павел опять начинает бегать по комнате и на бегу грызет ногти. Затем он вдруг останавливается и приказывает.

Павел: Да и… Попытка не пытка! Что мы теряем-то? Николя, пишите письмо в Ригу Михаилу Богдановичу. И обязательно запрос суке Эльзе. Мол, сыну вашей госпожи поручено дело государственной важности и, мол, просим прислать ему на подмогу его старого пестуна – Михаила Богдановича. Авось дело выгорит! А вы знаете, что когда-то придумал Барклай? Флот высоких широт. Точнее – Флот Открытого моря. Есть на севере Швеции две маленькие деревушки – Трондхейм и Нарвик… Да, Нарвик и Трондхейм. Так что придумал Барклай…

Павел с удовольствием идею Барклая рассказывает, его слушают Николя с Бенкендорфом. Кутайсов же за это время заснул, а Куракин из списка, написанного Бенкендорфом, сложил самолетик и его пускает по комнате.

6а

Павильон. Лето. Вечер. Баку.

Шахский диван

В приемной шахского дивана скучает фон Пален. Сложно сказать, сколько он просидел, но перед ним стоит стол с полупустым блюдом фруктов и сладостей, на краю которого сложены огрызки с очистками, а в недопитом бокале на дне – жидкость ярко-красного цвета. Однако сам фон Пален трезв, хоть и явно устал. Наконец в комнату открывается дверь, и появляется молодой Назим-хан с переводчиком, который переводит на русский.

Назим-хан (через переводчика): Великий шах на переговорах не присутствовать. Вместо него вы говорить с его тайным советником. Любые договоры, которые вы с ним заключить, шахом есть подписать. Советник великого шаха вот сейчас приходить будет.

С этими словами Назим-хан и его толмач удаляются. Фон Пален лишь пожимает плечами в ответ. Через миг дверь в комнату опять открывается, и входит фон Рапп. На нем персидский бурнус и чалма, и если бы не светлая кожа и ярко-голубые глаза, его можно было бы принять за перса. Фон Пален от неожиданности со своего места подскакивает и вытягивается во фрунт, отдавая фон Раппу честь, а тот небрежно машет в ответ и по-персидски садится напротив. Он начинает говорить по-немецки.

Фон Рапп: Скорее всего, нас подслушивают, но в свите у шаха немецкого не знает никто. Старайтесь не говорить ни слова по-русски, и тогда мы сможем обсудить что угодно. Вы еще не забыли язык наших предков?

Фон Пален: Никак нет, ваше превосходительство.

Фон Рапп: Что ж, делайте вид, что вы со мною торгуетесь. Однако никакого торга не будет. Шах не станет менять те договоры, которые с вами успел заключить его дядя. Однако и новых с требований к России не будет. От себя же скажу, что Персия становится верным другом и торговым партнером России… (В сторону:)…пока меня тут не посадят когда-нибудь на кол.

Фон Пален (с восхищением в голосе): Экселенц, про вас по всему абверу ходят легенды, однако вот так отправиться к персам и за месяц стать советником шаха… Мне не поверят!

Фон Рапп (с тоской): Придется. Боюсь, однако, застрял я здесь надолго, как бы не навсегда. Передайте Эльзе, что мне отсюда не выбраться.

Фон Пален: Обязательно передам. Правда, сейчас не у нее я работаю.

Фон Рапп (с интересом): И у кого ж?

Фон Пален: Я советник по особым поручениям Императора Павла. И Государю желательно понимать нового шахиншаха. Нам нужно знать о нем все. Как вы смогли оказать на него такое влияние?

Фон Рапп (с горечью): Я постарел. Стал сентиментален, как и положено немцу. Мне его стало жаль. Я мог бы легко бежать, однако шаха убьют после этого. Вы знаете – он очень боится смерти…

Фон Пален: Патологический трус?

Открывается дверь, оттуда раздаются чарующие звуки восточной музыки. В комнату вплывают три прекрасные полуобнаженные танцовщицы. Девушки танцуют, а фон Рапп и фон Пален продолжают беседу.

Фон Рапп (с горечью): Нет. Баба-хан был просто единственный выживший из всей семьи.

Фон Пален: Баба-хан?

Фон Рапп: Так до коронации звали нынешнего шаха – Фетх Али. Тут обычай – знатный род нельзя вырезать до конца. Одного мальчика всегда оставляют «на волю Аллаха». Вот и оставили самого слабого. «Бабу». Всех прочих – кого зарезали, кого задушили, кого оскопили, а кого и посадили на кол. И все это у него на глазах. Он не трус. У него от увиденного что-то не так с головой.

Фон Пален: Как же смог «баба» стать потом шахом?!

Фон Рапп: Его дядя был оскоплен… Вернее, палач ему рукой вырвал все, что болтается, и бросил, уверенный, что мальчишка не выживет. Однако тот выжил и стал платить врагам такой же монетой. Ага Магомед был лютый зверь. И вся Персия готова была умирать за него, ибо прежние шахи были звери похлеще.

Фон Пален: Тогда я не понимаю…

Фон Рапп: И понимать тут, собственно, нечего. Баба-хан был последний продолжатель династии, и поэтому Магомед превратил его в быка-производителя. Заставлял осеменять всех баб подряд, чтоб один из его внучатых племянников потом стал шахом. Тот осеменял. Дети выросли. И Баба-хану пришла пора умирать.

Фон Пален: Авы?

Фон Рапп: Я его спас, убив дядю, и он решил, что я – его единственный друг и защитник. А мне его искренне жаль, мне он нравится.

Фон Пален: В абвере сложат легенды об этом вашем последнем задании. Что я для вас могу сделать?

Фон Рапп: Пришлите мне черных сухарей с солью и хороший шмат сала. Они мне тут уже снятся.

7а

Натура. Лето. Утро. Йорк. Набережная Уза

По неширокой набережной древнего города прогуливается сэр Исаак и кормит уточек. При этом он с ностальгией рассматривает старые дома и с любовью гладит старые камни на набережной. Будто случайно к нему подходит сравнительно молодой сильный человек бандитского вида и устрашающей внешности.

Конвей: Remember…

Исаак (с легким презрением): Всякий раз, когда я это слышу, мне хочется от вас куда-нибудь спрятаться.

Конвей (с угрозою в голосе): Ваш отзыв?

Исаак (с тоскливым стоном): Из-за этой фигни я и принужден жить не дома, а в стране диких варваров. Хорошо. «Тому, кто придет».

Конвей (с облегчением в голосе): «Ради того – кто ушел». Поймите, мы не смеем нарушить традицию. Если мы прекратим, все рассыплется.

Исаак (сварливо): Ах, молодой человек, уже давно все рассыпалось! Почитай, уже десять лет, как помер этот алкаш «славный принц Чарли», не оставив наследников. Отныне наша с вами Шотландия с потрохами британская. Все кончено, давайте подведем под этим черту и спишем убытки.

Конвей (с горячностью хватая Исаака за лацканы): Ничего не закончено. Еще есть один Стюарт, и он поднимет нас на восстание. Но ему нужны деньги! В Лондоне нынче правит вампир, современный Антихрист, народ легко можно будет поднять за Христа и Святое Причастие. Вы дадите нам денег?

Исаак (осторожно, но твердо вырываясь из рук собеседника): Изволите смеяться над бедным Исааком?! Когда у меня были деньги? Так что я дам вам не денег, а хороший совет. Вот видите дом? Когда-то он принадлежал Гаю Фоксу. Давайте сделаем там музей и будем водить туда экскурсии. Это очень про заклятого врага англичан, а также про способность шотландцев устраивать революции. Весьма поучительно и за хороший процент.

Конвей (с интересом): А когда это было? И тогда мы победили наконец или нас опять предали?

Исаак (с непередаваемым выражением лица): Вы никогда не слыхали о пороховом заговоре?

Конвей: Нет, я не в курсе про все эти английские праздники.

Исаак: Молодой человек, знаете, а я передумал. Давайте вы дадите мне адресок, и я сам съезжу к этому самому последнему Стюарту. Итак, я записываю.

Конвей (радостно): Правда?! Отлично. Рим. Ватикан. Собор Святого Петра. Он там у них главный. Я дам вам рекомендательное письмо!

Исаак (с непередаваемыми выражением лица): Молодой человек, вы даже не представляете, как я рад нашей встрече. А уж как я счастлив, что в свое время вложился в дело Стюартов… Давайте ваше письмо, а там, глядишь, решится, кто, кому и чего должен.

8а

Натура. Лето. День. Санкт-Петербург. Марсово поле

Жаркий день, громко стучит барабан, по плацу маршируют солдаты. Идут они, точно печатая шаг, и все эволюции делают, как единое целое. На трибуне в окружении своих министров стоит Император Павел, который всеми солдатами на плацу одновременно командует, отдавая приказы в большой рупор. Его слушают, и поэтому Государь счастлив. На трибуну поднимается запыхавшийся Салтыков, который сразу подходит к царю и говорит ему на ухо.

Салтыков: Я сейчас прямо из Павловска. Государыня изволили с дочерьми на скакалке скакать, оступились – и случилось нечаянное…

Павел (недовольным голосом): Что значит нечаянное?!

Салтыков (разводя руками): Рожает Ее Величество. Лейб-медик Моренгейм ожидает самого худшего…

Павел (с раздражением): Чертова дура! Она сорвет мне всю дипломатию! Не разрешаю ей помирать! Так ей и передайте – немедленно!

Салтыков (с поклоном): Слушаюсь, Ваше Величество!

В этот миг у подножья трибуны снова движение. К Государю бежит адъютант цесаревича Константина Яновский. Он бледен.

Яновский: Ваше Величество, в сторону Стрельны по Петергофской дороге опять движутся верховые с Прибалтики! Человек двести. На сей раз все люди – в черном! Цесаревич Константин занял круговую оборону, мы будем отстреливаться!

Павел (растерянно): Кто разрешил? Какие-такие «люди в черном»? Почему мне не докладывают?

Салтыков, который собирался уже уходить, поворачивается и с радостным лицом объявляет.

Салтыков (назидательно): Так это, верно, Барклай со своими таможенниками – наводить порядок и разбираться с пришельцами. Только он не в Стрельну, а в Петергоф, в выделенное ему вами Таможенное управление! Давеча из Риги Марии Федоровне письмо громко зачитывали. Государыня и решила, что раз егерские полки нынче в Павловске, то Барклаю лучше быть в Петергофе, чтобы, значит, в столицу входить, если что, не мешая друг другу. С разных, так сказать, направлений!

Павел выслушивает объяснения своего учителя с изменившимся лицом. К его уху тут же припадает Кутайсов.

Кутайсов: Помнится, давеча ее егеря ваши лучшие полки розгой выпороли. Интересно, что вот с этими молодцами (кивает на плац с марширующими – будто заводными солдатиками) сотворят нынче таможенники? На кой они в Петергофе?

Павел (бормочет): И верно… Нам и в Павловске-то никто не нужен! (Громко:) Верно, зачем нам в столице таможенники? Пишите указ, пусть по всей стране разъезжаются и принимают работу. Все, все пускай разъезжаются, никого не оставлять близ столицы!

9а

Павильон. Лето. День. Павловск.

Покои Государыни

Во дворце радостное оживление. Везде охапки цветов, двери и окна украшены голубыми лентами. В спальне Ее Величества полно народу. Сама Мария Федоровна, очень бледная, полулежит на подушках, возле нее суетятся лейб-медик Моренгейм и Шимон Боткин. Мария Федоровна открывает глаза, и вся комната будто замирает. Мария Федоровна бормочет слабым голосом.

Мария: Кто это был?

Моренгейм (с ажитацией): Он – есть! Это мальчик! А еще Государь вам наказывал…

Мария (устало): Мне все равно…

Карловна (с гневом): Пошли вон отсюда! (Марии:) А тебе, Маш, хорошо бы поспать…

Мария Федоровна слабо кивает и будто отключается, а медики растерянно переглядываются и выходят из комнаты. Карловна провожает их, крепко дверь запирает и достает откуда-то из юбок своих пирожок. Она теребит госпожу и подает ей пирожок со словами.

Карловна: Вот глупые, что пристали? Сказано – ты устала, и пускай идут лесом!

Мария с удовольствием берет пирожок и его жадно кушает. Мечтательно произносит.

Мария: Надоело мне тут. Ни танцев, ни попеть, ни побегать. Домой хочу, к маме!

Карловна: И то верно. Съездишь по Европам, развеешься. Напиши прошение мужу, мол, хочу в Европу – на воды, а заодно побыть с матушкой. Авось и отпустит!

Мария: И племянника Августа заберу. Говорят, ему тяжко учеба у иезуитов дается. Пусть со мною съездит домой и отдохнет.

Карловна: Да и тебе хорошо бы развеяться. Путь-то в Европу – через Лифляндию. Заглянешь к господину Лифляндии на постой, авось и отмякнешь…

Марию в кровати будто подбрасывает. Она судорожно одним куском доглатывает пирожок и говорит с нарастающим возбуждением.

Мария: Точно. Сперва до Нарвы, а там и Эстляндия. (Начинает в постели подпрыгивать.) Кристеру нельзя балтийские провинции покидать, но раз гора не идет к Магомету… Делает какие-то судорожные движения, будто пытаясь вскочить.) Зови-ка сюда его Сашку. Он нынче у мужа в фаворе – так пусть и отвечает за мое путешествие. Опять же, раз он знаком с Августом, пускай он-то племянника к родне и отвезет. А я… Мы – на воды! (Осекается.) Ты же меня не выдашь?

10а

Натура. Лето. День. Санкт-Петербург.

Марсово поле

На Марсовом поле гремят барабаны, заглушающие раскаты грома. Идет проливной дождь. По плацу маршируют солдаты, которые браво отбивают такт своим печатным шагом. На трибуне им аплодирует Император Павел. Над ним целых два зонтика – один от Куракина, а другой – от Кутайсова. Зонтики друг в друга упираются прямо над головой Павла, и от этого дождинки с обоих зонтиков стекают как раз ему на голову, однако Павел в командном раже этого не замечает, тогда как два царедворца меж собой борются, пытаясь выпихнуть своим зонтиком зонтик соперника. Посреди этой борьбы на трибуну поднимается фон Пален, который просто отнимает зонт у Куракина и начинает держать его над собой. Благодарный Кутайсов тут же накрывает своим зонтом Государя и кивает фон Палену. Тот откашливается, стремясь обратить на себя внимание Павла.