Читать книгу: «Борьба с сионизмом в мировой истории. 12 портретов», страница 3

Вот на такие и подобные им насмешки римлян и отвечал своими играми Антиох IV. А тут ещё и победитель Персея Луций Эмилий Павел тоже устроил собственные игры и напыщенно заявил: «Кто может устроить прекрасно праздничные состязания, тот сумеет и надлежаще приготовить великолепное пиршество, и показать себя ловким вождем в сражении».²⁵

А теперь предлагаю читателю описание игр, устроенных Антиохом IV в Дафне (недалеко от столицы, Антиохии на Оронте). Я прошу читателя проявить терпение и воспринять тот большой отрывок, который приводится ниже. В конце его читатель прочтет о том непотребстве, которое якобы совершил Антиох. Отрывок, помимо прочего, интересен тем, что в нем даны две разных редакции «Всеобщей истории» Полибия – редакция Диодора и Афинея (причём текст Диодора считается основным):

«…Прослышав о том, что в Македонии Эмилием Павлом, римским военачальником, устроены были игры, этот самый царь (Антиох IV – А. А.) пожелал превзойти его великолепием празднества и разослал по городам послов и теоров оповестить, что он устроит игры в Дафне, будучи уверен, что эллины охотно отзовутся на его приглашение. Началом празднества служило торжественное шествие, совершавшееся в следующем порядке: впереди шли пять тысяч мужчин цветущего возраста, вооружённых по-римски, в панцирях; за ними следовали мисы тоже в числе пяти тысяч; к ним примыкали три тысячи киликийцев в лёгком вооружении, с золотыми венками на головах, а за ними три тысячи фракийцев и пять тысяч галатов. Дальше шли двадцать тысяч македонян, из коих пять тысяч вооружены были медными щитами, а все прочие серебряными (выделено мной – А. А.), за ними следовали двести сорок пар единоборцев. Дальше помещалась тысяча никейских всадников и три тысячи из граждан; большею частью лошади имели золотые уздечки, а всадники – золотые венки; у прочих лошади были в серебряных уздечках. Дальше шли всадники, именуемые сподвижниками, в числе тысячи человек; все лошади их носили золотые украшения; в том же числе и в таком же вооружении примыкал к ним отряд друзей, в сопровождении тысячи отборных воинов, за которыми следовал почти тысячный отряд всадников, именуемый агематом, который считается цветом конницы. Шествие замыкалось полуторатысячной панцирной конницей, в которой, как показывает само название, лошади и люди были в панцирях. Все перечисленные здесь участники шествия одеты были в багряные плащи (выделено мной – А. А.), у многих воинов расшитые золотом или украшенные изображениями. Кроме поименованных отрядов было сто колесниц, запряжённых шестериками, и сорок – четвериками, а за ними шла колесница в четыре слона и другая, запряжённая парою слонов; в одиночку следовало ещё тридцать шесть слонов в полном вооружении.

Трудно было бы описать все прочие части шествия, почему мы ограничимся кратким перечнем. В процессии участвовало около восьмисот юношей в золотых венках, около тысячи откормленных быков, около трехсот жертвенных столов, тут же было восемьсот слоновых клыков. Число статуй не поддается определению. Нет такого божества или духа, известного людям, или ими чествуемого, статуи которого не было бы здесь, или вызолоченной, или облечённой в шитые золотом одежды; тут же были и статуи героев. Все эти статуи имели при себе драгоценные изображения событий, как передаётся о них в сказаниях, к богам и героям относящихся. За ними следовало ещё изображение Ночи и Дня, Земли, Неба, Утренней зари и Полудня. Как велико было число золотых и серебряных вещей, можно видеть из следующего: один из царских любимцев, писец Дионисий, имел в процессии тысячу рабов, нёсших серебряные предметы, причём не было предмета легче тысячи драхм. Царских рабов с золотыми вещами было в процессии шестьсот. Кроме того, около двухсот женщин кропили благовонными жидкостями из золотых кувшинов. За ними следовали восемьдесят женщин на носилках с золотыми ножками и пятьсот женщин на носилках с серебряными ножками, все роскошно одетые. Такова была наиболее блестящая часть процессии.

Из тех тридцати дней, в течение которых давались представления, все участники игр, единоборства и охоты умащали себя в гимназии шафранным маслом из золотых сосудов; таких сосудов было пятнадцать, столько же с киннамоновым маслом и с нардовым. В следующие за сим дни употреблялись масла из фенигрена, амарака и ириса, все очень ароматные. Для пира накрывались ложи в числе тысячи и даже полутора тысяч, все роскошно отделанные.

Распорядителем на празднестве был сам царь, державший себя унизительно и непристойно. На плохой лошади скакал он вдоль процессии, одних подгоняя вперед, других сдерживая, как и подобало распорядителю. Если бы снять с него царский венец, то никто из людей не знающих ни за что не поверил бы, что перед ними царь, всесильный властелин, ибо на вид он был проще скромного слуги. Во время пира он сам стоял у входа, пропуская одних гостей, усаживая на места других, или давал указания слугам, разносившим яства. Согласно с сим он подходил к пирующим, присаживался к одним, возлегал близ других; то бросал кусок и обмывал кубок, то вскакивал и переходил на другое место, обходил всю пиршественную залу, принимая здравицы стоя и перекидываясь шутками с музыкантами. Когда пиршество подходило к концу и очень многие уже удалились, скоморохи внесли царя, закутанного с головы до ног, и положили на землю; потом под возбуждающие звуки музыки он вскочил нагишом и, заигрывая со скоморохами, отплясывал смешные и непристойные танцы, так что все от стыда разбежались из залы. Всякий, кто присутствовал на празднике, когда останавливал взор на необычайной роскоши празднества, на устройстве состязаний и шествий и на общем распорядке, изумлялся и дивился богатствам царя и царства; зато, когда присматривался к самому царю и к его предосудительным поступкам, он решительно недоумевал, как могут в одном и том же лице совмещаться столь высокие достоинства и столь низкая порочность (Диодор).

Распорядителем на празднестве был сам царь. На плохом коне скакал он вдоль процессии, одних подгоняя вперед, других сдерживая. Во время пира он сам стоял у входа, пропуская одних гостей и усаживая на места других, или вводил слуг, разносивших яства. Обходя пирующих, он здесь присаживался, там возлегал. По временам бросал кусок или отодвигал кубок, вскакивал и переходил на другое место, обходил пиршественную залу, принимая здравицы то там, то сям, и в то же время перекидываясь шутками с музыкантами. Когда пиршество подходило к концу и многие уже удалились, скоморохи внесли царя, закутанного с головы до ног, и положили на землю, как бы одного из своих товарищей. Вскочив под возбуждающие звуки музыки, он плясал и представлял вместе со скоморохами, так что все от стыда разбежались. Всё это празднество устроено было частью на те средства, какие он вывез из Египта, когда предательски напал на Филометора, тогда младенца ещё, частью на приношения своих друзей. К тому же он разграбил очень многие святилища. (Афиней).

Вскоре по окончании празднества явилось посольство Тиберия Семпрония Гракха с целью разведать положение дел на месте. Антиох принял послов с такою ловкостью и так радушно, что Тиберий и его товарищи не только не заметили в нём какого-либо коварства или следов вражды за прежнее обращение с ним в Александрии, но ещё указанием на его чрезвычайное радушие изобличали лживость противоположных уверений. Действительно, не говоря о прочем, Антиох уступил послам свой дворец и, по-видимому, готов был отказаться и от царского венца, хотя в действительности был настроен совершенно иначе и питал к римлянам враждебнейшие чувства».²⁶

Что можно сказать об описываемом событии?

Мне кажется, что повторение примерно одной и той же информации двумя авторами ещё не гарантирует подлинность этой информации. Более того, эпизод этот кажется выдуманным, он носит характер сознательной попытки очернения в истории личности человека. Далее от комментариев воздержусь.

Если же говорить о других аспектах праздничных игр Антиоха, то нужно отметить следующее. (Кстати, я думаю, что это, как мы выразились бы сегодня, «политическое шоу» принадлежит к разряду тех, которые понятны без объяснений. И всё же я кратко прокомментирую то, что выделено жирным шрифтом.)

«Шли двадцать тысяч македонян, из коих пять тысяч вооружены были медными щитами, а все прочие серебряными». Правилом в македонской фаланге были, со времен Александра, именно посеребренные щиты, отсюда название фалангистов – «аргироспиды». Антиох IV, возможно, таким образом давал римлянам понять, что разгромленные ими македоняне были «не настоящими» (с медными щитами), бой же с «настоящими» фалангистами у римлян ещё впереди…

«Одеты были в багряные плащи». Багряный (красный) цвет – символ власти; именно такое одеяние впоследствии приняли для себя римские императоры.

Упоминаемые в отрывке «сподвижники» и «друзья» царя – это официальные титулы знати в государстве Селевкидов, что, понятно, не совпадало с рельным кругом царских друзей.

…Наконец, требуется ещё несколько слов сказать об этом скоморошестве царя, прислуживающего гостям, а затем вовсе появляющегося нагишом (хотя, повторюсь, эпизод этот кажется мне вымышленным).

Но если эпизод не вымышленный, то, возможно, это, помимо прочего – злая пародия на римлян, в среде которых Антиох долго жил и нравы которых прекрасно знал. «Римляне, хотя уже и называют себя «царями Средиземноморья», на самом деле – всего лишь прислужники других народов, не более того. В них нет ничего царского. – Таков должен был быть смысл, вложенный в это представление Антиохом. – Более того, если посмотреть на римлян без одежды, т.е. интимно, то они вызывают отвращение».

Вот такой развернутый вызов Риму…

Конечно, для царей именно правилом является прибегать к опрощению, труду, самоумалению и т.д. Каждый царь в той или иной форме использует такие элементы поведения – хотя бы в качестве контрастного фона для роскоши. И всё же, думается, читатель согласится, что проделанное Антиохом (или приписанное ему) выделяется из обычного набора царских жестов и приемов.

Теперь следует задать вопрос: а действительно ли Рим был слугой народов, и не следует ли кривляния Антиоха воспринимать скорее как самокритику греков (пусть невольную)?

Ответ: это было бы критикой греков, если бы исходило от Рима; но, поскольку это исходило от греков, то это всё-таки была критика Рима – и справедливая.

Действия Антиоха соответствовали тому крайнему унижению, которое только что испытали греки, считавшие себя властителями мира, но разбитые римлянами. И речь шла не об одной только битве при Пидне – это был хотя и тревожный, но, быть может, ещё и не смертельный симптом. Таких симптомов или знаков усиления могущества Рима было уже, однако, очень много. Римляне ещё не победили, но они явно уже побеждали, и греческая цивилизация должна была мобилизовать абсолютно все свои ресурсы, вглядеться в противника, если так можно выразиться, до рези в глазах, так внимательно чтобы не упустить ни одного недостатка римлян. И вот такой «настройкой национального зрения» греков и было поведение Антиоха IV.

Фактически, он уже предуказал тот путь, которым пошла греческая цивилизация: смириться с тем, что римляне побеждают «вширь», но победить их «вглубь», отдать им пространство (если уж иначе нельзя), но не отдать «качество»…

Два года спустя после игр в Дафне Антиох погиб, во время одного из карательных походов, нацеленных против не-эллинской религии. Послушаем Полибия:

«В Сирии царь Антиох с целью добыть денег вознамерился совершить поход на святилище Артемиды в Элимаиду. Но по прибытии на место он увидел, что надежды его обмануты, ибо живущие вблизи храма варвары не допустили его до кощунства. На обратном пути Антиох скончался в Табах, что в Персии, по словам некоторых, в состоянии умопомешательства; оно будто бы поразило царя силою какого-то божеского чуда во время кощунственного нападения на святилище Артемиды».²⁷

Здесь следует подчеркнуть, что, когда говорится о нападении на «святилище Артемиды», не имеется в виду, конечно же, атака на греческую религию. Просто у греков был своеобразный обычай видеть своих богов в культах чужих народов, которые, возможно, ни о греках, ни об их богах и слыхом не слыхивали. А вот греки находили у этих народов то «культ Деметры», то ещё что-нибудь подобное. И то, что названо в процитированном отрывке «святилищем Артемиды», другими историками идентифицируется как храм древней месопотамской богини Наны (иногда также отождествляемой с Анахитой). Такая могущественная древняя богиня, конечно же, не могла не покарать того, кто покусился на её храмовые сокровища…

Как понимает читатель, последняя фраза написана автором иронически. Но в целом в политике Антиоха, направленной на выкорчевывание местных религий и на замену их религией греческой, ничего иронического не было, всё было очень серьёзно.

…Антиох стал своего рода «образцом для подражания» многих греков последующих веков (в том числе подражали и его отношению к иудеям). В результате именно греки зачастую выступали застрельщиками антиеврейских погромов и в римской империи, и даже (через много веков) в империи Российской. Но об этом будет говориться в следующих главах книги.

3. КАЛИГУЛА (12 Н.Э. – 41 Н.Э.)

После смерти Тиберия в 37 н.э. к власти в Риме приходит двадцатипятилетний Калигула.

Общим итогом политики Калигулы по отношению к иудеям стало усиление недоверия между иудеями и Римом. Это утверждает немецкий историк Теодор Моммзен, и это его утверждение, кстати, находится в противоречии с его же пренебрежительной характеристикой Гая Калигулы как совершенно никчёмного правителя. Моммзен пишет: «гораздо глубже, чем александрийский погром, запечатлелась в душах иудеев попытка поставить статую Бога Гая в святая святых их храма».²⁸

Об историке Рима Моммзене (1817 – 1903) можно сказать, что он вообще довольно часто противоречит сам себе там, где переходит от изложения фактов к теоретизированию, и, в частности, это относится к его теоретическим выкладкам по поводу иудеев в Римской империи. Соображений об иудеях и иудействе в объемной «Истории Рима» Моммзена довольно много, но я ни цитировать, ни разбирать их, по возможности, в этой книге не буду, в силу указанной их противоречивости.

Если же вернуться к Калигуле, то следует сказать, что его короткое правление (а он царствовал всего четыре года), действительно, оказало весьма сильное и какое-то болезненное влияние на всю империю, быть может, и потому, что он очень углубленно, и чем дальше, тем более углубленно, был озабочен именно иудейским вопросом.

Здесь, в параллель, я приведу пример российского императора Павла I, который тоже царствовал всего пять лет, но царствование его оказалось весьма запоминающимся. В частности, Павел I выдвинул идею похода в Индию, и, по признанию некоторых британских дипломатов, это его намерение настолько серьёзно было воспринято в самой Британии, что одним из главных направлений английской политики в Азии в XIX (и частично в XX) веке стало недопущение якобы планируемой экспансии России в Индию.²⁹ А ведь почти никаких реальных действий для захвата Индии Павел I предпринять не успел…

Вот и Калигула лишь говорил, т.е. произносил слова об установлении своей статуи в Иерусалимском храме, реально это сделать не успели. И, однако, мысль о самой этой возможности не покидала иудеев ещё очень долго, тем более, что нечто подобное уже было в их истории, а именно, действия Антиоха Эпифана, описанные в предыдущей главе.

…Гай Калигула не был родным внуком императора Тиберия, но был сыном Германика, племянника Тиберия, которого тот усыновил. У Германика, погибшего при загадочных обстоятельствах, было девять детей; трое умерли, и шестеро остались в живых: три девочки (Агриппина, Друзилла и Ливилла) и трое мальчиков: Гай Цезарь Калигула (старший, 12 н.э. года рождения), Нерон (не путать с тем Нероном, который позже стал императором) и Друз.

Таким образом, как старший внук Тиберия, Калигула и был его законным наследником, и он особых усилий захватить власть после смерти Тиберия не предпринимал, ждал, что его провозгласят императором. Так оно и произошло.

И начал Калигула свое правление весьма мягко и либерально: за власть не держался, объявил сенат своим соправителем, советовался со старшими родственниками. Собственные же решения были также из разряда не просто либеральных, а каких-то даже чрезмерно прекраснодушных. Например, Калигула восстановил в провинциях власть местных царей и не только отменил установленные Тиберием высокие налоги, но даже вернул уже собранные суммы! Например, царю Антиоху Коммагенскому вернул, ни много, ни мало, 100 миллионов сестерциев, вообще же, по утверждению Светония, меньше чем за год промотал наследие Тиберия в 2 миллиарда 700 миллионов сестерциев.

Казна Рима опустела; и теперь последовал ряд эксцентричных решений Калигулы противоположного свойства. Вместо того чтобы отменять налоги, он вводил новые, неслыханно жестокие; вместо того чтобы швырять деньги направо и налево, он хватал богатых людей, казнил их, а состояние конфисковывал.

Однажды, приговорив к казни какого-то человека, Калигула запоздало узнал, что состояния у него нет, попытался помиловать его, но было уже поздно. «Жаль, несправедливо погиб, – изрек император. – Произошла судебная ошибка».

Возможно, к эксцентричностям прекраснодушного типа относится решение Калигулы приблизить к себе и обласкать молодого иудея Агриппу. По словам Моммзена, этот Агриппа «являлся среди многочисленных проживавших в Риме сыновей восточных государей едва ли не самым ничтожным и опустившимся, но, несмотря на это, – а может быть именно поэтому, – он был любимцем и другом юности нового императора; до сей поры он был известен только своим распутством и долгами, но от своего покровителя… Ирод Агриппа получил в подарок одно из вакантных мелких иудейских княжеств и к тому же ещё царский титул».³⁰

Напомню хронологию событий. Гай Калигула становится императором в марте 37 н.э., а уже осенью 38 н.э. обласканный им и назначенный царем Агриппа на пути из Рима в Иерусалим останавливается в Александрии. Следовательно, Агриппа получил царский титул в 37 н.э. или в первой половине 38 н.э.

Затем происходит александрийский погром (осень 38 н.э.), и Калигула приказывает арестовать, судить и казнить наместника в Египте Флакка. «Нет человека – нет проблемы»? Не совсем так: проблема-то осталась. Флакка можно было убрать, но нельзя было сделать вид, что в Александрии ничего не произошло, тем более что оставался невыполненным приказ устанавливать статуи императора во всех храмах, включая синагоги.

Кроме того, как это можно было понять уже из первой главы книги, александрийский погром, наверняка, вызвал или усугубил многочисленные имущественные и прочие тяжбы. Кто что у кого отнял, и вообще, что кому принадлежит в Египте. (Ведь при погромах не только отнимают ценности физически, но заставляют переписать на других владельцев векселя, право собственности на товары, рабов, земельные угодья; порой богатые люди, даже не дожидаясь начала погромов, заранее фиктивно передают право собственности на богатства подставным лицам, в таком случае Флакк мог заставить их вторично передать эти права собственности, уже другим подставным лицам, а именно тем, кто был предложен им, Флакком, и его приближёнными). Некоторые из этих конфликтов, наверное, могли быть разрешены только в Риме. И вот из Александрии в Рим отправляется группа иудеев, ходатаев по делам александрийской иудейской общины.

Этому посвящен трактат Филона Александрийского «О посольстве к Гаю» (“Legatio ad Caium”). Правда, в трактате утверждается, что было не одно посольство, а два – от евреев и неевреев, – но в этом позволительно усомниться.

Трактат содержит сведения весьма отрывочные, запутанные, в нём отсутствуют датировки, зато очень много рассуждений в довольно-таки выспренном и несколько утомительном стиле Филона Александрийского. Написанный, видимо, после смерти Калигулы, трактат содержит прямые нападки на императора и оскорбления его («Ты, безумец, как ты мог» и т.д.). Руководителем этого еврейского посольства из Александрии в Рим был, судя по всему, сам автор трактата Филон Александрийский (по крайней мере, так он утверждает в трактате, а других свидетельств у нас нет). Правда, Филон ничего не сообщает нам о том, по каким же, собственно, делам прибыли ходатаи в столицу империи. Зато в трактате красочно описано, как много дней Калигула заставил иудеев ждать приёма, а потом принял их, одновременно занимаясь другими делами. Он осматривал только что построенное здание, ходил по комнатам, всё время отвлекаясь на разговоры со строителями и свитой, а иудеи шли следом, стараясь привлечь его внимание к своим просьбам и передать ему письменную жалобу.

Быть может, к этому эпизоду и свелось всё «посольство», но Филон Александрийский, надо отдать ему должное, сумел сделать из этого эпизода довольно объёмный и солидный трактат, который, что, быть может, ещё важнее, был переписан в многих копиях и сохранён для потомства. И, если из книг Тацита, жившего несколько позже Филона, многие утеряны, то этот трактат сохранился и сегодня цитируется в качестве первоисточника многими историками, некоторые из которых не пытаются даже критически осмыслить изложенные в нём факты.

Например, автор этих строк ни у кого из историков не встретил вопроса о том, было ли, действительно, второе, нееврейское посольство, о котором упоминает Филон? Ставить так прямо вопрос считают некорректным и обычно отделываются замечаниями о том, что, мол, заметки Филона отрывочны, противоречивы и т.д. Насчет этого второго посольства в трактате ничего не сказано, говорится только, что оно было. Но не проявилась ли здесь просто иудейская точка зрения Филона Александрийского, согласно которой мир делится на евреев и неевреев, и, если было посольство от одних, значит, должно было быть и от других. Однако я напомню, что Александрию населяли ещё, кроме иудеев, по крайней мере две крупные этнические группы, греки и египтяне, причём, каждая из них была многочисленнее иудеев. И, если каждая группа послала для разбирательства о последствиях погрома своих представителей, значит, посольств было не два, а три. А как насчёт римлян, помощников и сторонников Флакка, они что, должны были терпеливо ждать в Александрии, пока на их действия тут, в Риме, кто-нибудь нажалуется императору, и они последуют той же дорогой, по которой отправили их руководителя, Флакка? Нет; думаю, и римская администрация провинции Египет должна была активно сноситься со столицей, значит, вот уже получается не три посольства, а целых четыре?

Другое дело, что какие-то постоянные лоббистские структуры или представительства от Египта должны были быть в Риме ещё и до александрийского погрома, так что Филон, думается, просто драматизирует события, когда рассказывает нам о том, что, дескать, было два конкурирующих посольства, «иудейское» и «не иудейское» и вот какие козни они друг другу строили, какие интриги плели друг против друга и т.д.

Но хотелось бы для тех, кто не знаком с трактатом «О посольстве к Гаю», процитировать отрывок из него, чтобы читатель мог сам увидеть манеру изложения Филона и, в частности, ту свободу, с которой он нападает на неевреев, конкретно, на египтян, советников Калигулы:

«Большинство из них были египтяне, порочное семя, смешавшие в душах своих нрав крокодила и яд змеи (выделено мной – А. А.). Предводителем и как бы запевалой всей египетской братии был Геликон, проклятый и прóклятый раб, пролезший в самодержавный дом ему на погибель… Есть и предмет, и лучшего искать не надо – дурная слава евреев с их обычаями… Так рассуждая, бездумно и безбожно, Геликон подстегнул себя и окрутил Гая, не отступаясь от него ни днем, ни ночью, но находясь при нём постоянно, чтобы часы его уединения и отдыха употребить для обвинений против евреев… И вот, отпустивши все рифы, как моряки при попутном ветре, он нёсся на раздутых парусах, сплетая для евреев венок вины. Всё это надёжно запечатлелось в голове Гая, и жалоб на евреев ему уже было не забыть».³¹

Из этого отрывка видно, во-первых, что над молодым императором, так сказать, «работали», т.е. вокруг него имелись советники, питавшие к иудеям определенную неприязнь.

Второе, что следует отметить, это тот аргумент, которым Филон побивает египтян: они, дескать, похожи на животных, подражают животным, поклоняются животным («египтяне, … смешавшие в душах своих нрав крокодила и яд змеи»). В другом месте трактата он этот же аргумент использует чтобы объяснить, почему египтянам и прочим язычникам легко установить статуи императора в своих храмах. Дескать, они и так считают богами кошек, каких-то крокодилов, птиц, почему не добавить ещё и Калигулу?

Правда, этот аргумент Филон особенно не развивает, так как он был скорее для «внутреннего», иудейского пользования. Римлянину он был бы оскорбителен: вы, мол, многобожники, у вас и так в пантеоне чего только нет…

Продолжим хронологическое изложение событий.

Итак, погром в Александрии произошел осенью 38 н.э., посольство иудеев прибыло в Рим тогда же, в конце 38 н.э., может быть, в начале 39 н.э. Весь 39 год ушел, должно быть, на разбор тяжб и взаимных обвинений, вызванных александрийским погромом. Одновременно, по-видимому, нарастало раздражение Калигулы против иудеев. Ведь, жалуясь на погромщиков, они, наверняка, просили о каком-то возмещении убытков. Получалось, что прямое указание устанавливать статуи в синагогах выполнено не было (что и стало формальным поводом для погрома), да ещё при этом у императора иудеи просили каких-то компенсаций! А, как мы помним, к тому времени казна Рима уже опустела…

И вот к концу 39 н.э. Калигула, по-видимому, решает перейти к радикальным действиям против иудеев. И начать решает не откуда-нибудь, а прямо с Иерусалимского храма. Он отдаёт приказ наместнику в Сирии Петронию установить в Иерусалимском храме собственную статую и заставить иудеев поклоняться ей.

Вот как эти события излагает Э. Шюрер:

«В то время как посланцы Александрии ожидали в Риме императорского решения, в Палестине, на их родине, разразилась буря. Всё началось в Ямне (Jamnia), изначально не-иудейском береговом городе, где в то время преобладало иудейское население. Жители города – язычники, для того чтобы выразить свою преданность императору и для того чтобы досадить иудеям, воздвигли в честь императора грубый алтарь, который, однако, иудеями был вскоре разрушен. Об этом доложил императору императорский прокуратор города Эренний Капитон (Herennius Capito), и император отдал приказ, в качестве мести строптивым иудеям, воздвигнуть свою статую в Иерусалимском храме.

Поскольку было ясно, что эти действия натолкнутся на сильное сопротивление, наместнику в Сирии П. Петронию было приказано половину армии, стоящей на Евфрате (т.е. в Сирии) передвинуть в Палестину и с помощью этих легионов выполнить волю императора. С тяжёлым сердцем вдумчивый военачальник начал исполнять этот мальчишеский приказ (зима 39-40 н.э.). В то время как он распорядился чтобы статую изготавливали в Сидоне, Петроний вызвал к себе руководителей иудеев и попытался их по-хорошему склонить к уступчивости. Но тщетно.

Очень быстро новость о том, что предстоит, распространилась по всей Палестине; и народ двинулся громадными количествами в Птолемаиду, где находилась главная квартира Петрония. «Как туча, покрыли иудеи всю Финикию». Очень организованная, разделенная на 6 отрядов (старики, мужчины, юноши; старухи, женщины, девочки), депутация иудейских масс предстала перед Петронием. Их громкие жалобы и стоны произвели на Петрония такое впечатление, что он решил, по крайней мере временно, остановить исполнение решения императора. Всю правду – т.е. что он хотел бы полной отмены решения – открыто он не решился высказать императору. Он написал Калигуле, что просит отсрочки, частично потому, что требовалось время для изготовления статуи, частично потому, что предстояла жатва, и как бы оскорбленные иудеи не взбунтовались после её окончания. Когда Калигула получил это письмо Петрония, он был возмущён нерадивостью наместника. Однако не решился сразу показать свой гнев и написал наместнику похвальное письмо, в котором одобрял его предусмотрительность, но строго требовал поспешить с установлением статуи, так чтобы дело было сделано к концу сбора урожая.

Петроний, однако, не принялся серьёзно выполнять эту задачу, но вступил в новые переговоры с иудеями. Поздней осенью, во время сева (ноябрь 40 н.э.) мы находим его в Тивериаде, где он в течение 40 дней пребывает в окружении осаждающей его толпы, насчитывающей тысячи иудеев, которые его слёзно, как и прежде, умоляют, чтобы он отвёл от их земли грядущий ужас осквернения храма. Когда, наконец, к народу присоединились в просьбах Аристобул, брат Агриппы, и другие родственники Агриппы, Петроний пишет Калигуле решительное письмо, в котором просит отменить приказ вообще. Он переводит войска из Птолемаиды обратно в Антиохию и утверждает в письме, которое для этого пишет Калигуле, что по соображениям денежной экономии и мудрости отказ от решения весьма желателен.

Между тем, события в решающей инстанции, Риме, сами приняли более благоприятное для Петрония развитие. Царь Агриппа I, который в начале 40 н.э. оставил Палестину, встретился с Калигулой осенью в Риме (или в Путеолах), когда тот вернулся после поездки в Галлию и Германию. Агриппа ещё не знал о событиях в Палестине, однако выкатывание глаз императора подсказало ему, что в душе у того кипит гнев. Поскольку он задумался над причинами этого, сам император заметил его озабоченность и спросил, каковы её причины… Агриппа был так перепуган, что почувствовал недомогание, от которого на следующий вечер слёг. После того, как он пришёл в себя, его первым побуждением было направить императору ходатайство, в котором он, напомнив, что никто из предшественников императора ничего похожего не предпринимал, просил отменить приказ. Против всех ожиданий, письмо Агриппы имело желаемый эффект. Калигула приказал написать Петронию, чтобы в Иерусалимском храме ничего не меняли бы. Но эта милость не была однозначной. Было прибавлено, что никому, кто бы вне Иерусалима захотел устанавливать алтари или храмы в честь императора, нельзя в этом препятствовать. Таким образом, значительная часть уступки была тут же сведена на нет, и только то обстоятельство, что предоставленным правом никто не воспользовался, следует благодарить за то, что не возникло никаких новых беспорядков. Вскоре, однако, император пожалел, что предоставил эту уступку, касающуюся Иерусалима. И распорядился о том чтобы, поскольку изготовленной в Сидоне статуе нет применения, в Риме была бы изготовлена новая статуя, которую он сам в предполагаемой в перспективе поездке в Александрию доставит к берегу Палестины, и далее она будет доставлена в Иерусалим. Только последовавшая вскоре за тем смерть императора помешала осуществлению этих планов».³²