Не потеряй себя

Вскоре они уже вчетвером подходили ко двору – на Пушкин-

ской улице, где квартировали. Пётр Леонтьевич, увидев парней, поднялся с лавочки и направился к своему дому. Когда обгово- рили все детали вселения в хату нового квартиранта: хозяин по- дворья, пристально оглядев парня, спросил:

– Ну и как имя у нашего нового жильца? – не дождавшись отве- та, добавил, – паспорт и приписное воинское свидетельство при- несёшь: поставлю в военкомате на учёт и временно пропишу, а то мне за это могут и шею намылить. Так как, говоришь, тебя

звать?

– Костя, а фамилия – Константинов.

– Уф ты!.. так и просится ещё слово добавить – Рокоссовский. Звучало бы намного для слуха лучше! – Сказал, смеясь, Пётр

Леонтьевич, – сами подбирали это словосочетание или вас от рождения наделили?.. хотя о чём это я, сейчас совсем времена ведь другие, извините, пожалуйста, старика за столь глупый во- прос – сужу, наверное, по себе. Идите, смотрите, где вам жить придётся, к сожалению, лучшего места предложить не могу,

пришли бы вы ко мне Константинов лет этак назад… – пятьдесят с хвостиком, разговор бы носил иной характер.

Гуськом направились к входной двери домика. Первым шёл тот самый Моська, с которым Костю во дворе училища познако- мили – сам он шёл в хвосте. Войдя, Костя сразу определил, в ка- ких условиях ему придётся в дальнейшем сосуществовать в но- вой компании, так неожиданно свалившихся на его пути друзей. Помещение куда они вошли прокурено насквозь: тяжёлый спёр- тый воздух, всё пропиталось, вероятно вместе с крышей. На об- лезлой, ободранной и покрытой паутиной трещин печке, засте- ленной пожелтевшими газетами, стоит трёхлитровая банка до

половины заполнена ржавой хамсой. Постели разбросаны, а по- среди самой широкой кровати гитара лежит, что мгновенно

привлекло взгляд Кости, после чего на весь остальной раскар- даш, он уже не обращал внимания. С весёлой откуда-то взяв- шейся ноткой в голосе, спросил:

– Кто-то из вас на гитаре играет?

– Это вон – Ганс, у нас побренькивает одну и ту же песню, дру- гих он не знает, как его из Ленинграда в Воркуту по этапу везли, ещё цыганочку играет, но танцевать некому, – сказал Иван.

– Можно попробовать? – спросил Костя.

– А чё там пробовать – бери и тренькай, – ответил Иван.

Костя взял гитару, подвинув к себе табуретку, поставил на неё одну ногу, а правую сторону корпуса гитары положил на колено. Указательным пальцем, не притрагиваясь к струнам на грифе,

провёл по всем струнам, прислушиваясь к звучанию самой гита- ры. Гитара издала звук, который его удовлетворил, после чего

несколько минут настраивал инструмент до нужного звучания, наконец, поднял голову, сказал:

– Я в Одессе хоть и не был, всё мечтаю попасть туда, но эта песня про меня.

Клацнул звучно серией пальцами ногтей по струнам и так ду- шевно запел, что сразу всех очаровал, Иван так тот и рот рас- крыл, а Костя тем временем душевно пел: «Я вам не скажу за

всю Одессу, вся Одесса очень велика, но и Молдаванка и Переса обожают Костю моряка…». Следующая песня также посвящалась Одессе: «На Молдаванке музыка играет, на Молдаванке пьяные поют, на Молдаванке прохожих раздевают, на Молдаванке

блатные все живут. На Молдаванке есть красивый домик, там днём и ночью занавешено окно, а в этом доме живёт мой друг, мой Колька, ах не влюбляйтесь девушки в него…». Концерт затя- нулся надолго. Костя заканчивал петь одну песню, просили ещё спеть, а в репертуаре у него их было много – до двухсот. Боль- шинство этих песен – позже назовут «Шансоном» – тогда это

называлось блатными песнями и даже песни Высоцкого – по

непонятной причине входили в этот список, которых Костя знал много, подражая его голосу. Немного уже подустав, Костя как

бы в завершение концерта, с особой душевностью, и самой игре на гитаре, – что выражалось в преломлении грифа по отноше-

нию корпуса гитары и от этого приёма игры струны на ней начи- нали звучать протяжно и жалобно петь. Перебирая струны паль- цами, отчего каждая струна плакала в своей тональности, спел

свою одну из любимых песен: «Шутки морские порою бывают, жестоки. Жил был рыбак с черноокою дочкой своей. Пела, пля- сала, росла, словно чайка над морем. Крепко любил её старый рыбак Тимофей…». Наконец Костя умолк, затихли последние аккорды, сложил руки на грифе гитары, в ожидании отзывов в свой адрес. Первым в ту же минуту радостно воскликнул Иван:

– Ну, теперь мы живём!.. Ганс, так ты теперь понял, как надо

играть и петь?!.. А то зарядил одно и то же, – Ленинград да Вор- кута; гундосишь её изо дня в день, как поп в церкви молитву!

Надо будет смотаться на площадь Карла Маркса в студию, и за-

писать на плёнку, что на рентгеновских рёбрах пишут. Несколько песен твоих, Костя, повезу к себе домой – пусть в станице по-

слушают. Мося, – обратился Иван к Николаю, – давай шкандыляй до деда пусть займёт пару червонцев. Скажешь, что все сразу – оптом отдадим и за квартиру тоже. Будет бакланить, припугни

своим старым приёмом, ну ты знаешь: удостоверение под нос подсунь, токо не произноси слово – милиция, он этого слова не боится, говори гэпэу. Не отметить такой день не то, что грешно,

даже не по-человечески – какая-то подлянка получается. Честно скажу, слушал сейчас Костю, как пел он, чуть было не заплакал. Надо срочно напиться!.. а то что-то в душе после его песен тя-

гостно стало, будто кого-то с родни схоронил!

Открылась дверь, вернулся посланец, с двумя червонцами в руках, кинул на стол и сказал:

– Банкуйте! Дед сказал, – насрал он большую кучу на мои намё- ки, что таких оперативников гэпеу как я – говорит – давно, ещё

полвека назад через задний свой проход он разглядывал. По- моему, деда уже ничем не напугаешь. Сказал, что больше ни копея не даст, пока полностью не рассчитаемся с долгом. Мне лично на днях пришлют из деревни почтовый перевод, так что я за себя ручаюсь.

– Вот, Мося, – сказал Иван, – половину долга уже и натянули, а там мы съездим по домам, и всё будет в ажуре. Так!.. раз деньги есть для начала… – Мося, Верка в какую сейчас смену работает?..

– На этой неделе в первую смену, скоро должна дома быть.

– Всё! сваливаем на Веркину блат хату, сто очков кому хочешь дам – там всё на мази получится. Раскрутим по-полной её и Том- ку, а дальше масть сама ляжет в ладошку.

Улица Пушкинская упиралась в переулок Доломановский по- добием тупика, ибо на этом она заканчивалась: повернёшь

налево, хоть направо – ты уже идёшь не по ней. В этой конечной её точке располагалось ГПТУ №-7. Собственно она в него и упи- ралась, дальше ходу – только на крыльях. От здания училища, вниз в сторону Дона, уходил рукав – на проспект (язык не пово- рачивается эту прямую кишку человеческого организма про-

спектом называть) Сиверса, тянувшийся между вонючим кана- лом, где текли помои Темернички, а слева забор нефтеперера- батующего завода. Со стороны проспекта Сиверса этот завод

представлял собой жуткое зрелище: какие-то сараи немногим выше забора, односкатные крыши покрытые рубероидом и за- литы гудроном, внутри кирпичное что-то стоит: всё в копоти и в том же гудроне, всё это на трубах, из которых сутками что-то ча- дит. Сказать, что воздух в этом месте был тяжёлый – это значит, вообще ничего не сказать. Когда стояла тихая пасмурная погода без ветерка, не задумываясь можно было сразу надевать проти- вогаз, разумеется, если есть в наличии. Гудроном, мазутом,

креозотом, самой нефтью и ещё чёрт знает чем, но воняло так, что людям со слабым здоровьем лучше сюда не попадать. Для того чтобы стало понятней, что из себя нефтеперегонный завод представлял, требуется самая малость: открыть Историю госу- дарства Российского и найти старые фотографии города Баку конца девятнадцатого века, где на снимках наглядно показаны такие заводы. Напротив, через дорогу положение было не в

лучшую сторону – там текла Темерничка, а в неё со всего города по трубам диаметром в человеческий рост стекала вся гадость, которую после себя воспроизводит человек. Странное дело по- лучается: такое мелкое, совсем ничтожное существо – этот чело- вечек, а сколько всякой дряни от него получается, – уже весь

земной шар загадил. Так вот – эти две составляющие, о которых сказано выше, словно соревновались между собой: у кого пово- нючей и чей дух быстрее изживёт со света людей. В обратную

сторону, если с Пушкинской повернём направо, за забором учи- лища – этого бастиона в области знаний и навыков в строитель- стве, в котором и учились наши герои дальнейшего рассказа,

начинались трущобы. Чего – чего, а вот трущобы городить чело- век всегда был мастер высокого класса. Там тянулся частный

сектор – так называемого старого фонда жилья со дня образова- ния города – это примерно так, как в музейных запасниках ле- жит старое добро, – лежит и пусть себе лежит, гляди и пригодит- ся кому-то. Дворы как бы общие: с множеством калиток, прохо-

дов, тупиков и дырок всяких, куда не только собака пролазит, но и личности с отсутствием лишнего габарита в бренном теле. В

этих дворах домики стоят: приплюснуты, вросшие в землю на три – пять квартир – комнатушек, больше похожи на навозную кучу, которую со всех сторон на норы крысы изрыли. Входя в эти дворы, в глаза тут же бросалось – это крыши – все на заплатках и все материалы в наличии: от рубероида, черепицы времён Куту- зова, до кусков жести и листов фанеры. Ступеней перед дверями не имелось, они обычно находились внутри: открыл дверь и иди дальше, только за собой не закрывай – окошек нету, и тьма

наступит. Узкий проход в темноте: нащупал ручку дверную, во- шёл, а выключатель не знаешь где. Доставай из кармана спички, иначе будешь стоять как в гробу, даже мухи и те не желают тут

селиться. Проживала в этих трущобах прослойка-общества, – вполне нетрудно догадаться по жизни кто здесь обитал. Давно известно, что чем ниже спускаться по ступеням социальной лестницы, тем страшнее и омерзительней будет там всё выгля- деть. В такие злачные места стремилась вся рвань, пьянь и ни- щета не исключая уголовный элемент. В одной такой квартире проживала женщина бальзаковского возраста со своей восьми- летней дочерью. Дама утончённой чувствительности, солидная и при всех прибамбасах, которые кстати, не всем мужикам по душе; характером добрая, уступчивая, готовая всем поделиться

– даже тем, что большинство женщин считает самым её драго- ценным сокровищем. Кстати, мужики поголовно категорически против такого взгляда на принадлежность той женской вещи, которую она всю жизнь прячет от посторонних глаз. В советской жизни простых граждан, с появлением в квартирах и в частных домах цветных телевизоров и бабинных магнитофонов фирмы

«Сони», купленных в комиссионном магазине; персидских ков- ров и хрусталя в сервантах, в ходу на этот счёт ходил популяр- ный анекдот. Передавался, правда, сей анекдот из уст в уста только среди мужской части населения. Мы попытаемся его рассказать в своём изложении и редакции: «Женщина бальза-

ковского возраста лежит в постели в ожидании своего любовни-

ка, который открыв от удивления как можно шире рот, стоит на пороге, вылупившись на предмет предстоящих утех в ближай- шие минуты. У дамы пледом прикрыты только ступни её ног – то, что под пледом – на то лучше всего не смотреть. Остальные женские прелести из-под бижутерии тонкого нижнего белья вы- лези наружу, как сдобное тесто вылезает из квашни. Толстые

губы полуоткрытые – слюнки текут: ждут, не дождутся, когда их любовник засосёт в свою бездну. Кулачки у дамы то сжимаются, то разжимаются – можно подумать, что корову собралась доить. Любовник на удивление абсолютно трезвый – ни в одном глазу, но чем-то напоминает забулдыгу из подворотни. Вытянул голову вправо – словно гусак и вслушивается: за перегородкой что-то

заурчало, или с унитаза говно спустили, или упал кто-то там на пол. В комнате благоухает духами или одеколоном «Красная Москва»; вероятно, готовясь к предстоящим любовным проце- дурам, хозяйка вымыла им все полы. В воздухе под самым по- толком незримо витает сексуальная напряжённость. Временная задумчивость обоих вдруг исчезает на их раскрасневшихся ли-

цах – давно пора приступать к главному, – зачем и собрались. Но дамочка наученная горьким опытом в прошлом, теперь прини- мала любовника, молча: она не произносила тех сакрально-

сексуальных ранее слов: «Милый мой, возьми у меня всё самое дорогое!..» – Ибо при этих словах возлюбленный окидывал жад- ным взглядом всё по кругу, что под стенами стоит и выбирал,

что подороже. И как обычно, выбор всегда останавливался на телевизоре или магнитофоне «Сони». Сграбастав в руки, водру- зив на живот, уже не оглядываясь, покидал квартиру случайной любовницы. Раскрыв пошире рот, она пыталась остановить его словами: «Стой, сокровище моё, куда же ты?!..», – но дверь уже захлопнулась за ним, любовная идиллия не состоялась!.. И всё- таки, что же случилось дальше в этом случае?.. человек-то из

подворотни стоит ведь сейчас в ожидании?!.. Обещаем расска- зать в другой удобный момент, выбрав и заполнив свободную

пустую строку. А пока вернёмся на квартирку тёти Веры – четыре на шесть метров; отдельный коридор – метр на метр. В отличие

от других – соседей – в квартире было окно размером с газету, но это была уже большущая привилегия. Одно неудобство и

плохо казалось, когда кто-то в двери стучал: видны были лишь ноги и то до колен. Знать хочешь: кто к твоему порогу надумал явиться?.. – придётся запомнить у всех обувь, какая. Запомнить всех не под силу даже академику: сутками напролёт сновали туда-сюда кому только не лень, включая и лиц довольно подо- зрительных, которых не мешало бы в ментовке-уголовке срав- нить их пальчики с каталогом и фотографии в альбоме поли-

стать. Но при всём при этом – хату эту притоном назвать нельзя; ну, не тянула она на столь высокий криминальный статус!.. ибо сама хозяйка, как, ни крути – всё-таки являлась женщиной вполне порядочной. А кто без грехов?.. покажите мне личность такую и я пред вами шляпу сниму и искренне извинения попро- шу. Без грехов сидят одни в жёлтом доме, другие лежат прико- ваны недугом к кровати, ну есть ещё старики на грехи уже не-

способные, а ещё малые дети. У остальных смертных, если и станут божиться – пусть им язык отсохнет, потому что беспар-

донно лгут на каждом слове, при этом на лице изображая свя- тую праведность во всём. Местом весёлого досуга: встреч, бесед и знакомств эту квартиру назвать можно, с одной лишь поправ- кой, что сюда иногда забредали совсем посторонние, и тогда возникала проблема их выдворить, а так ничего, – жить было можно. Самой тёте Вере было лет под сорок: может быть, пару лет ей не хватало до юбилея, но всем говорила, что ей только тридцать и, то ещё будет когда-то. Была у неё подруга притом

закадычная – как смерть, от которой в жизнь не избавишься, ес- ли надумает в гости явиться. Звали подругу Тамарой – брюнет- кой была – миниатюрная как из-под токарного станка только что выскочила. Моложе тёти Веры на десяток лет – где-то под тот тридцатник, – тот тридцатник, который тётя Вера себе присвои- ла; подругу не обидишь, значит, Тамаре все двадцать и тоже ко- гда-то будет. О ней мы подробнее расскажем немного позже, она этого заслуживает, являясь девушкой экстраординарной.

Самыми частыми гостями у тёти Веры в квартире были наши ге-

рои пэтэушники. Заслуга в этом была Коли Мосева, который

пригрелся у неё, или она его пригрела на пуховой перине, под тёплым своим мягким, как сдобное тесто боком: как младенца накрыв сверху своими большими грудями. Другая мысль как-то в голову не приходила. Как-то Коле сказали – и выглядело как упрёк, а то и насмешка, что он, пожалуй, с мамкой живёт. Но Мося не растерялся и сходу выложил весомый аргумент: «Это у

вас тут на юге понятия как у того попа в церкви, – сказал Николай не моргнув глазом, – у нас там, под Пензой, в деревне, спокон веков было так и щас тоже самое, ничего не изменилось. Мужи- ков как всегда не хватает, а те, что есть, за сараями пьяные ва- ляются. И что остаётся делать сорокалетней бабе, скажите, на

стенку лезть?! Вот то-то и оно! Пацанва в это время под окнами гуляет, да мимоходом подглядывает в окна, как тётки по избе

полуголые ходят. Вышла за порог, цап за воротник парня и к се- бе в постель утянула. Эта практика, – сказал Мося, – тянется у нас веками и прижилась у нас давно. Вот меня, к примеру, когда домой приезжаю – за ночь раза два затащат в избу пока я домой дойду, третий раз уже вырываюсь, а то утро уже на дворе…».

– Послушай, Мося, – говорит ему Иван, – так ей, наверное, уже на днях сорок лет привалит, а тебе токо восемнадцать – ты ду- мал об этом хоть раз?

– А зачем голову ломать, когда в темноте всё равно ничего не видно, и мне что сорок, что восемнадцать никакой разницы нет.

По центру комнаты стоит импровизированный стол, состав- ленный из двух калечных соседских и одного добротного стола – собственность тёти Веры. Стулья и табуретки стянули, где какие нашли; застелено всё новой клеёнкой, заставлено бутылками с вином, трёхлитровыми банками с пивом, закуска на тарелках лежит. Банкет, как и присутствующий за столом бомонд в стиле

совдепии второй половины шестидесятых годов. Две стороны

стола примыкают к кроватям, на которых гости сидят, на другой стороне, напротив, сидя поскрипывают на расшатавшихся стуль- ях и табуретках. Шум и гам стоит за столом после выпитого тре- тьего тоста: за доброе здравие хозяйки, последующие два про-

возгласить позабыли. Сословие, включая соседок, у тёти Веры собралось разношерстное: от пэтэушников до – бывших в своё время, зечек, а после – вольнопоселенцы, а потом уже, куда кривая выведет. Но как ни странно, за столом все вели себя

культурно: получалась такая тихая пристань согласия в стремле- нии выпить на халяву, но как обычно, в дальнейшем сценарии – шла одна галиматья. Всякие сногсшибательные мысли приходят в голову за столом, заставленным горячительными напитками: всем это известно в первые минуты веселья. Ну, а после – кто-то там чего-то говорит, уже никого не интересует: главное, чтобы

слушали его. За столом собрался ближний круг тёти Веры, но отсутствовало главное лицо во всех подобных мероприятиях – не было лучшей подруги хозяйки квартиры – Тамары, которая

являлась представительницей отпрыска золотого потомства тор- говой сети города, а это само за себя говорит. Придёт день и во всеуслышанье, в газетах и по телевидению этот клан назовут

«Торговая мафия». Гораздо прозаичнее сказать, – не последний день живём на этом свете, как часто любила повторять Тамара. Иногда, в недобрый час будет вспомнить, такие застолья закан- чивались печальной развязкой – от мордобоя, до поножовщи-

ны, с последующим прибытием наряда милиции. Но каждый раз это быстро забывалось, как прошлогодний снег во дворе и на крышах барака, который всегда в таких случаях – эта проклятая крыша начинала пускать воду в хату. Конечно, не всех сидящих

за столом преследовали мысль, как быстрее нажраться. Костя, к примеру, выпив два стакана вина, в дальнейшем отказался. Си- дел он на втором по значению почётном месте для гостя – на торце стола, спиной к двери, но на время о нём позабыли, и всё внимание приковано было к стаканам и что на тарелках лежит. В первые минуты, слушая лексику и риторику собравшейся ком-

пании, Костя подумал: «Занесло же меня снова в какой-то вер- теп сборища криминальных личностей, что-то мне эта бодяга не совсем по душе…». Окинул взглядом, в который раз помещение, но в самом убранстве комнаты подтверждению своим нехоро- шим мыслям не нашёл. На блатной притон не похоже: курить

хозяйка в комнате не разрешает и сама не курит, и убранство комнаты как-то не соответствует тому, кто за столами сидит. По- ловички под ногами нарядные, накидочки – вон на подушках лежат все в рюшечках, вазочки с бумажными цветами на полоч- ках к стенке приделаны, вышиванки на стенах висят: кругом чи- стота, уют и опрятность хозяйки. После этих мыслей душа у Ко- сти наполнилась уверенностью, проверив настрой гитары, тем

самым напомнив всем о себе, базар за столом затих, все умолк- ли, приготовились слушать. Без антрактов подряд спел не менее десяти песен под одобрительные восклицания и просьбы спеть отдельную песню ещё раз, но вскоре по мере выпитого вина, а

сверху пива, внимание слушателей изошло на-нет. Когда под

низким потолком квартиры установился пчелиный гул человече- ских голосов, Костя отставил гитару в угол и стал наблюдать с

интересом за всем этим процессом. Неожиданно за спиной

скрипнула дверь, вошёл мужик, переступив порог, он замер: ря- ха не бритая, но короста на ней выделяется чётко, голос снисхо- дительный, словно провинившийся в чём-то:

– Вера Ивановна, что празднуем, если не секрет? – прозвучал этот ехидный голос над головой у Кости, – ты меня прости, слу- чайно забрёл. Иду мимо, шум стоит. Дай, думаю, загляну – не скандал, какой ли, может, помощь нужна. А у вас тут, смотрю,

будто новоселье, какое. Получается, некстати забрёл. По случаю, стопочку не нальёшь Христа ради, а?.. за здравие собравшихся

гостей не грешно-то выпить.

– Стой там, где стоишь!.. – громко стараясь перекричать шум, сказала хозяйка, – не тулись близко к столу, а то ещё и на нас та короста прицепится, что на морде у тебя. Щас нальют в твою

безмерную глотку!.. Хотя нет! стаканы не марать. Колька, отдай ему вон те полбутылки вина и пускай чешет отсюда. Чё, ты, си- дор дырявый, шары на меня вылупил?.. глухой что ли, забирай вон бутылку и проваливай!..

Не успела закрыться дверь за посетителем, как снова послы- шался её скрип, и опять за спиной у Кости другая подобная лич-

ность, уже весёлым голосом пропела, словно обращаясь к своей

возлюбленной:

– Верунчик, ласточка моя, может необходимость возникла в чём-то помочь?

– Что за хрень, – со злостью в голосе сказала Вера Ивановна, – ещё один явился! Ты, юродивый!.. ты давно авансом всё выла-

кал, а то, что вторую неделю прошу так и не сделал! Знаю я твою помощь – на-дармовщину глотку залить. Принесла же тебя не- лёгкая, прямо будто забыли тебя пригласить. Я тебя, сука, вто- рую неделю прошу отремонтировать дорожку, что до калитки ведёт, а ты, гад, хотя бы яму ту камнями закидал. Уже два раза утром иду на смену по темноте, чуть не убилась! Приходится по грядкам обходить.

– Верунчик, буду последней падлой, как отойду от запоя в тот же день яму заровняю. Налей чего-нибудь, хотя бы слабенького, а?..

– Чего слабенького-то? – того, что из прямой кишки бежит, ко- гда понос прохватит? Так я этим не страдаю. Вот, сволочь, всё время дурит. Будешь тут долго гавкать – сюда вполз головой – вперёд вынесут ногами. Ладно, хрен с тобой, плесните там это- му обормоту и пусть шкандыляет прочь. Яму не заровняешь – и к порогу не подходи, прибью, что под руки попадётся.

Попрошайка, выпив залпом стакан вина, вышел. Как только за ним закрылась дверь, хозяйка крикнула:

– Ваня, ты там ближе к двери пойди её закрой на крючок, а то это паломничество до вечера не закончится. Курите уже здесь, хрен с вами, потом проветрим. Вот, пидоры!.. ползут один за другим, как на нюх чувствуют! Блевать уже от них хочется! Гон- доны использованные! И всякое говно к нашему порогу старает- ся прибиться, как те гонококки в грязную лоханку, но у нас-то вроде чисто кругом и чего их к нам тянет?! Как будто я им что-то должна. Поймать бы такого сучёнка в тёмном углу, намылить

бутылку ноль восемь и в дупло ему вогнать до половины. Всю, пожалуй, будет много – подохнет. Эти-то ханыги ещё полбеды, но если унюхает Ванька Каин, что у самой Темернички живёт – сейчас он до Машки хромой перебрался – то без мордобоя его

не выдворить! И кличку же ему, падле, дали: каяться он заду- мал! Двоих человек отправил на тот свет, а всего-то пятнадцать лет отсидел, как за одного убитого и по сей день, как бельмы

зальёт, так и орёт, – зарежу!

– Тётя Вера, – обратился Костя к хозяйке, – та кличка совсем другое понятие обозначает и к раскаянью не имеет ровным счё- том никакого отношения. Четыре века назад на Москве во вре- мена Смутного времени был такой душегуб и предводитель

банды убийц и грабителей, звали его Ванькой Каином. После его всё-таки поймали и казнили.

– Да?.. кто бы мог подумать, что и туда, гад ползучий, добрался, до самой Москвы! – сказала хозяйка в задумчивости, – а я всё думала, что каяться всё собирается за страшные в прошлом гре- хи.

В эту минуту кто-то постучал в окошко, но видны были только женские ноги в туфлях на высоких шпильках и рука продолжав- шая костяшками пальцев в кольцах и перстнях стучать в стекло.

– Пойдите, откройте, – крикнула тётя Вера, – подруга моя раз- любезная надумала заявиться: три дня нос не показывала – вот любите и жалуйте во всей своей девичьей красе позапрошлого века.

В комнату улыбаясь, вошла Тамара. Вскинув ладонь к верху жестом, напоминающим нацистское приветствие, громко чтобы слышали все, сказала:

– Привет, честной компании! Ой! скоко вас тут много собра- лось! Давно не собиралось столько, а старую подругу как всегда забыли пригласить. Шучу, шучу, а то и впрямь кое-кто обидеться может. Куда прикажите новой гостье присесть? А вот… уже не

надо, сама нашла. Довольно симпатичный паренёк, к тому же незнакомый, где это вы его у кого-то отняли?.. Молодой чело- век, – обращаясь к Косте, немного нагнувшись и сбоку загляды- вая Косте в лицо, спросила она, – не знаю вашего имени, но за- ведомо предупреждаю, что меня здесь всегда надо слушаться,

как воспитателя в детском садике, потому разрешите рядышком с вами присесть. Правда, я что-то лишней стулки не вижу. Мо-

жет, уместимся на одной… а?.. не возражаете? Мне много места не надо, я готова и на уголку посидеть, лишь бы рядом с вами. Не прогоните?..

Костя немного смутился, но машинально отодвинул свой зад, освобождая больше половины сиденья. Тамара поглядела лука- во на стул, не торопилась садиться, затем перевела взгляд на

Костю, сказала:

– Я, хоть и говорят, на осу похожа, но было бы даже правиль- ней в данном случае, если бы вы, красавчик, пригласили меня

присесть хотя бы на одну вашу коленку. Не будем строить из се- бя интеллигентов, быстрее говорите своё имя, а я как немножко старше вас с этой минуты беру над вами шефство. Зовите пока меня Тамарой, а там посмотрим, не исключено, что вам потре- буется придумать для меня новое имя…

В эту минуту на всю хату раздался голос хозяйки:

– Томка!.. Чего ты к парню пристала, как банный лист до жо-

пы?! Не успела войти, уже на шею ему вешаешься! Ты лучше бы послушала, как Костик играет на гитаре и поёт! Сначала слёзы

потекут, а потом рыдать начинаешь! Костя, спой что-нибудь мо- ей лучшей подруге, хоть она иногда и сволочь большая. Да… кто там на вашем краю за тамаду?.. наливайте ей штрафную дозу – вон в ту, что на окне стоит – в алюминиевую кружку. За опозда- ние – раз, и за то, что три дня где-то неизвестно пропадала – бу- дет два. А то она влетела сюда, будто на пожар торопится, и

сходу выпендриваться начала, словно из-за школьной парты вы- прыгнула. Пей, Тамара, свою первую штрафную да песни специ- ально для тебя петь Костя будет. А к нему приставать потом бу- дешь, если он тебя за старую кошёлку не примет. Костя ты не

переживай, мы её немножко обстругаем, хотя она и так худая, как с креста сняли и взяться не за какой хрен! Ладно, разберё- тесь там сами, а пока, то да сё, Маруся, – обратилась Вера Ива- новна к своей соседке, – давай подпевай, а Костя у нас за музы- канта будет: «Я люблю тебя Россия-я-я, – запела довольно кра-

сивым голосом хозяйка, а вслед подхватили остальные сидящие за столом, – дорогая наша Русь. Не растраченная сила-а-а… – не

разгаданная грусть… Ты Россия необъятна…». Следующей пес- ней прозвучало: «По Дону гуляет казак молодой…». Костя ак- компанировал на гитаре: в иных местах не зная русских народ- ных песен, подбирал на ходу аккорды. Казалось, собрались за

столом представители последней ступеньки социальной лестни- цы советского общества – дальше уже дно! Но, вопреки всему, поют песни патриотические, поднимают тосты за здоровье Ге-

нерального секретаря Леонида Ильича Брежнева, расхваливая попутно его, и на чём свет стоит, кляня предшественника – Хру- щёва, припоминая не так давно тот злополучный кровавый раз- гон мирной демонстрации рабочих в Новочеркасске. Анекдотов о Брежневе на то время не существовало, но зато про Чапаева: как его Анка-пулемётчица со всей его дивизией переспала, и о лысом Хрущёве было с избытком. Один из анекдотов Костя вскоре за столом и услышал: «Приходит Хрущёв на выставку

картин в Манеже; походил, посмотрел, так ничего и не понял, но в одном месте разглядел на полотне голого мужика: вспылил тут же, разъярился и стал кричать: «Пидарасы все эти художники!..

– немедленно всех разогнать!.. и бульдозером всю их мазню разровнять!..». Из ближнего окружения кто-то спрашивает, удивляясь прозорливости вождя: – Никита Сергеевич, а как это вы с первого взгляда смогли всё это определить?..

– Шо тут определять?!.. – сказал в крайнем расстройстве Хру- щёв, – я эту школу, мать её так!.. ещё в кабинете Иосифа Сталина прошёл. Бывало за ночь, раза три раком поставят, а Он сидит за столом, трубку свою сосёт и лыбится, а мне хоть плачь! Бугаи-то у него все под стать подобраны, кобыла и та на задние ноги бы упала!.. К утру домой на-раскоряку иду. Жена спрашивает, – где ночь проблукал?.. а я ей, говорю. Там где был – уже нету! Могла бы, чем спрашивать, прийти и в работе помочь: на двоих – то всё, что со мной было – взять и разделить. И домой бы так долго не шёл!..». Пока за столом рассказывают смешные анекдоты,

поют попеременно блатные и патриотические песни, мы тем временем воспользуемся паузой в описании процесса веселья и посмотрим на главного героя Костю в ином ракурсе оценки.

Прежде всего, скажем, что Костя ни на шаг не ушёл выше тех, кто сидел за столом. Ещё со школы, с седьмого класса он являл- ся комсомольцем, а это было немаловажно, хотя в данных со-

бытиях не имело ровным счётом ни малейшего значения. Един- ственным атрибутом и символом принадлежности парня к слав- ному ленинскому комсомолу являлось – это уплата членских взносов и то, когда секретарь «первички» напомнит и попросит уплатить те несчастные копейки. Комсомольский билет ещё был

– где-то дома валялся, а учётная карточка хранилась по месту учёбы. Вот это и вся формальность членства в юношеской пар- тии, но без этого дальше дорога по жизни закрыта, тем более в партию не примут. За прошедшее время начиная с того дня, ко- гда школу покинул, Костя не присутствовал ни на одном комсо-

мольском собрании, по правде сказать, он понятия не имел, где это всё находится и куда требуется хотя бы изредка появляться.