Не потеряй себя

церковь и у колен шапку положить. Хотя мог бы с успехом воз- главить работу службы в то время, какой-нибудь «Проле- таржилфонд», но это было совсем не для него. Ходить и пре-

смыкаться в чиновниках и клерках, так лучше из себя доходягу строить. Всё бы ничего, если бы на НЭП не наступили. Прямо- таки, взяли и каблуком расчавучили как земляную жабу – на ча- сти разодрали! Ещё и в душу плюнули! Вскоре нэпманов не ста- ло – ГПУ озираться стало, – кого бы, коль так разогнались ещё

гребёнкой подгрести: кустари, швеи-модистки, а те, кто кварти- ры сдаёт?.. Снова за Петра Леонтьевича взялись! Пришлось идти устраиваться на работу и стать пролетарием. Долго думал ноча- ми – куда податься. В один из дней ноги сами к железной доро- ге понесли – к вокзалу, туда, где последние минуты жизни Ли-

зоньки иссякали. Устроился работать к почтовикам и первое время в качестве грузчика, что с непривычки к физическому тру- ду казалось сибирской каторгой. Вначале грузили посылки и тю-

ки всякие на тележку, а затем как бурлаки на Волге впрягались и

тащили к почтовому вагону. Спустя пару недель, в голове появи- лись мысли, – бросить всё к чёртовой матери, ибо всё это в

корне не для него. На его счастье тяжко захворал один из почто- вых служащих конторы, а заменить срочно требовалось. Кто-то из служащих, которые знали ранее Петра Леонтьевича в адми- нистрации и посоветовали: «Половиной города домами управ- лял, а с мешком и ящиком посылки справится тем более». Так и прижился в конторе, словно подгадал: как раз накануне начала массовых репрессий. Переживал, конечно, что снова вспомнят о нём. Но на дворе было совсем другое время: давно все позабы- ли кто, где и сколько спрятал добра. Другая совсем система за- работала и о таких лицах, как Пётр Леонтьевич забыли напрочь, правда в одном лишь случае, если никто не настучит, или кляузу порочащую облик советского человека не настрочит. Так что до- рогу кому попало, притом не глядя, и до этого десять раз не по- думав – лучше не переходить. Частенько, когда на душе особен- но кошки скребли, и душа начинала ныть: после работы домой направляясь, делал крюк в сторону юго-западной части привок- зальных запасных путей. Туда, где десять лет назад стояли теп- лушки, в которых и закончила свою жизнь его Лизонька. Сейчас

это место заросло бурьяном, рельсы поржавели, от большинства шпал осталась только труха. Пётр Леонтьевич подолгу стоял на

этом месте: смотрел периодами в сторону железнодорожного моста через Дон, пускал непрошеную слезу, а после уходил во- свояси, уже не оборачиваясь. В такие минуты посещения са-

крального места: ему каждый раз казалось, что он прикоснулся к невидимой сущности той, которую продолжал любить, как и де- сять лет назад. Однажды молодая семья съехала у него с квар- тиры, которая располагалась во флигеле, всего-то в одну не-

большую комнатку. На следующий день, придя на работу, отпе- чатав на печатной машинке объявления и по пути домой рас- клеил, где пришлось, а спустя день пришла молодая особа. Де- вушка была невысокого роста, на личико мила – девчушка со- всем. С круглыми формами тела и в первые минуты знакомства назвала себя Елизаветой: услышав такое больное сердцу имя, он

вздрогнул и пристально стал вглядываться в незнакомку. Немно- го смутившись и взяв себя в руки, вначале подумал о ней, – что выглядит, как ландыш с ухоженной клумбы. В ту же минуту, сам предложил поселиться ей в квартире и в половину стоимости.

Девушка вначале в недоумение пришла и заподозрила что-то

плохое, хотела было тут же отказаться, но Пётр Леонтьевич, видя такое, взял её ладонь в свои руки, провёл вглубь комнаты и уса- дил на стул. После чего, со слезами на глазах рассказал всё по

порядку о своей первой жене и причину, которая побудила его снизить цену за жильё. Терпеливо выслушав хозяина дома, Ели- завета успокоилась, сказав, что к вечеру перевезёт сюда свои вещи. После того, как она покинула комнату, Пётр Леонтьевич

стоял посреди комнаты словно соляной столб и всё думал и ду- мал. После долгого времени холостяцкой жизни неожиданно

принял решение, что эта девушка его дальнейшая судьба. Он даже вслух произнёс: «Елизавета Максимовна… – куда уж прият- ней может звучать!». Пока что на данный момент о ней он не

знал ничего, даже вначале нехорошо о ней подумал, вспомнив воровку Нину, но тут же, упрекнул и одёрнул себя: «Ты, Петя, как та пугливая ворона – каждого куста теперь боишься!..». По-

возрасту, Пётр Леонтьевич был старше своей новой квартирант- ки на целых двадцать два года. Своим обликом она мало чем

походила на прежнюю Лизоньку: светленькая, как и та – блон- диночка, с красивым круглым личиком, но в отличие от жены Лизоньки – эта Елизавета, в будущем предопределяла пышные формы женского тела, что явно не соответствовало сравнению.

Была она родом из далёкого хутора в верховьях Дона, из много- детной и бедной семьи. Работала швеёй, на одном из предприя- тий города и как сказала в одной из бесед, что скоро освоит

свою специальность до высокого уровня и станет рано или

поздно модисткой. Прошло чуть больше месяца, как вселилась Елизавета в комнатушку. В один, прекрасный день, который по- сле будет вспоминать Пётр Леонтьевич с благоволением, про- мучившись сомнениями и душевными страданиями, переступил порог своей квартирантки Елизаветы Максимовны. Немного

стесняясь словно школьник: снял шляпу и стоя у порога, мял её в руках. Чуть-чуть заикаясь, отчего речь получалась с длинными

паузами, боясь в глубине души отказа в его намерении, помня при этом большую разницу в возрасте, сказал неуверенным го- лосом:

– Я… как бы мимоходом, извините Елизавета Максимовна, за

беспокойство. Иду по двору, а дверь приоткрыта, думаю, может, случилось что. Но я, коль уж зашёл без приглашения, ещё раз

прошу меня простить, давно собирался вас посетить, возможно и против вашей воли, но дальше всё это терпеть я не могу. Не

знаю, как бы это вам сказать, чтобы не обидеть вас…

– Пётр Леонтьевич, – прервала затянувшуюся его речь Елизаве- та, – да не тяните вы, говорите прямо, если не угодила чем-то и решили с квартиры выселить так и говорите. Я не обижусь. Люди ведь разные все: кто-то, кому-то не нравится, так оно в жизни всегда. Да, по правде сказать – мне от вашего дома и ходить на работу далеко. Подыщу жильё где-то поближе…

– Боже упаси вас!.. Лизонька, девочка вы моя ненаглядная, да разве я посмел бы подобное вам что-то сказать?! Произнести такое непотребство – да лучше себя жизни лишить, хотя и грех большой! Мысли мои, совсем не те, о которых вы подумали.

Нравитесь вы мне до сумасшествия, места себе не нахожу! Ну, вот хоть убейте меня на месте, а нравитесь и всё тут! Я могу по- нять ваши сомнения: разность большая в возрасте, пожалуй,

больше чем на два десятка лет. Вы вон, какая молоденькая и выглядите юной, а я уже пень колодой стану через десяток лет. Пока, правда, подобной напасти не замечал за собой: это для вашего сведения. Что скажите, Елизавета Максимовна, на моё откровение?..

Елизавета подошла к окну, взявшись рукой за подбородок, не произнося ни слова, стала смотреть во двор, вероятней всего

она думала. Для неё всё, что она услышала, было так неожидан- но, как глыба снега, свалившаяся зимой на голову с крыши.

Мысли путались, не приходя в порядок: принять какое-то реше- ние, – вот так взять и определённо сказать что-нибудь она не

могла. Во-первых, до сегодняшнего дня Лиза смотрела на хозя- ина квартиры, как обычно смотрят на начальство, которое опе- кает тебя на работе. Как о мужчине?.. – Господи, да подобное и в мысли не могло ей прийти! Лиза была в крайней – сказать в рас- терянности – значит, вообще ничего не сказать! Наконец она по- вернулась всем корпусом в сторону порога, где продолжал сто- ять в ожидании своего приговора Пётр Леонтьевич, взглянув на него, по всей вероятности, впервые как на мужчину, претендо- вавшего на её сердце и плоть, сказала совсем не о том, о чём

она думала:

– Извините, Пётр Леонтьевич, я вам даже присесть не предло- жила. Проходите, берите стул, садитесь и успокойтесь, а я сей-

час чай заварю, иначе я совсем в растерянности, даже не знаю, о чём и сказать. То о чём вы сказали, в голове у меня не уклады- вается. Это как-то спонтанно, словно с меня шляпу с головы ве- тер сорвал и унёс. От ваших слов у меня даже всё тело дрожать

стало. Сидите пока, а я с примусом повожусь, гляди и в себя

приду. Простите, но я не могу вот так сразу… Бог мой! Я и сама не знаю, о чём я сейчас говорю!..

Елизавета, выйдя в коридорчик, который служил миниатюрной кухонькой, стала разжигать примус, а после затарахтела посу- дой. Дверь из комнаты в коридор оставалась открытой. Пётр

Леонтьевич, всё это время, уставив свой взгляд в коридор, не

пропускал ни единого звука мимо ушей, и даже частое дыхание квартирантки воспринимал, как нечто непосредственно относя- щееся к его дальнейшей судьбе. Прошло немного времени, и

Лиза внесла в комнату две чашки дымящегося паром чая, поста- вив на стол, сказала:

– Как хотите, Пётр Леонтьевич, хоть казните меня, но я сейчас вам ничего сказать не могу. Давайте договоримся так… – дайте мне хотя бы три дня на размышления. Если я через три дня с вашей квартиры не съеду, значит, можете считать, что я соглас- на. Устраивает вас так, Пётр Леонтьевич?

– Лизонька, я готов ждать хоть три года! Как скажешь, ангел вы мой, так пусть и будет. Я на всё ради вас согласен, даже больше

того, скажу вам, что никогда, никогда вы не пожалеете, дав со- гласие. Я Богу на вас буду молиться, никогда и ни в чём не по- смею вас упрекнуть. И это не пустые слова и обещанья, хотите вон перед иконами клятву сейчас дам?!

– Да Бог с вами, Пётр Леонтьевич, зачем мне ваши клятвы, я же ещё ничего не решила, а вы о каких-то клятвах речь ведёте. Вы только не подумайте, что я набиваю себе цену – это было бы ко мне совсем несправедливо. Если честно сказать, то я себя не

очень-то высоко и ценю. Кто я такая, чтобы нос задирать – обычная хуторская баба, каким на базаре, как говорят, – грош

цена. Не торопите события. Ко всему этому – честно признаюсь – у меня есть ухажёр, хотя правильней сказать – был. Да и не со- всем он ухажёр, а почти год мы с ним жили уже вместе, только и того, что я женой его не торопилась стать. Это я сказала к тому,

чтобы вы знали и не очень-то меня в праведницы причисляли – есть и у меня грешок, как и у многих, мне-то уже не шестна-

дцать, хотя, как вы сказали, юной выгляжу, но давно бы пора и семьёй обзавестись. На данный момент мы с ним расстались,

потому-то я и поселилась у вас на квартире. Мы с ним работаем на одном предприятии. После того как я ушла от него он мне житья не даёт, пройти по фабрике одной невозможно: только

направилась куда-то вот и он как из-под земли чёрт выскочил! Клянётся, божится, что пить и ревновать к кому попало бросит, но я ему не верю. Стоит мне вернуться назад и всё пойдёт по

проторенному руслу. Бить не бил, но каждый раз, когда пьяная ревность у него взыграет, хватает меня и трясёт как грушу, того и гляди мозги из головы все вытрясет. Глаза при этом красные и

злые: становится прямо, как ненормальный! Так и думаю, сей- час схватит за горло не поморщившись, удавит, потому-то и ушла от него – терпеть дальше сил больше не было.

– Лизонька, я вас вполне понимаю, сочувствую и каждому ва- шему слову верю, но поверьте и вы мне. За мою уже не корот- кую жизнь, мне так невезло с самой молодости на жён!.. а какие ведь славные и божественные девушки обе были и погибли бес- следно, растаяв как дымка в небе, одна память о них и жива. Вы

не торопитесь, Елизавета Максимовна, три дня не обязательный срок, я готов ждать сколько пожелаете.

Умолкнув, оба чувствовали себя как не в своей тарелке: это бы- ло похоже на то, когда сошлись два человека, собираясь о чём- то договориться, но к единому мнению так и не придя, не знают, что им делать дальше. Чай в чашках так и остыл, к нему даже не притронулись. На заднем дворе, где сарай с углём и дровами

злилась собака, тявкая, не переставая; мимо окна в эту минуту во дворе промелькнула тень: кто-то из квартирантов домой воз- вратился; на стене рядом с зеркалом громким цоканьем часы- ходики свой такт отбивали, а в потолке мышка скребла. Тихое дыхание двух одиночеств – каким-то отчуждением и тоской

наполняло всё пространство в комнате. Поменяв положение те- ла на стуле, Елизавета, будто очнувшись от сна, глубоко вздох- нула и тихо так, душевно сказала:

– Знаете, Пётр Леонтьевич, мне в последнее время снится один и тот же сон: будто я ещё там – дома, в том своём детстве – бегу по пшеничному полю. Бегу и бегу, а до края добежать не могу.

Кругом сколько глаз хватает колосья пшеницы в мой рост, а я будто купаюсь в ней, – как в море! Бегу и всё время смеюсь, а

когда просыпаюсь, оказывается я плачу. К чему бы это? И это всё я вижу, как наяву. Ощущение, как будто бы всё на самом деле.

Восторг души, причудливый и замысловатый мир вокруг меня и это море пшеницы. Небеса надо мной бездонные: синие, синие

– дух захватывает, и кажется, что сердце сейчас остановится, и я умираю…

– Это у вас, Лизонька, душа ваша тонкая и нежная, как пух ле-

бяжий в небеса к ангелам стремится. Так, говорят, бывает только у людей праведных, к каким вы вероятно и относитесь. Извини- те, Лизонька, но снов разгадывать, к великому сожалению, меня никто так и не научил. Пшеница, говорите?.. Я думаю, что пше-

ница снится к чему-то хорошему. Это, скорее всего к богатству. Оно же главное на земле к чему человек всю жизнь стремится. Конечно к богатству.

– Ну, скажете ещё!.. сейчас такое о чём вы сказали не в почёте,

тем более не приветствуется. К богатству говорите? Да откуда

ему взяться, оно только во сне и может прийти. Ко всему проче- му я ведь комсомолка. Зачем мне это богатство? От меня отвер- нутся все девчата на работе и остальные станут стороной обхо- дить. Из комсомола выгонят с позором, а то и ещё хуже, как

нэпманку в Сибирь сошлют…

– Лизонька, я вас уверяю, пройдёт какое-то время и какая бы власть на тот период в стране не была – богатство любую власть под себя подомнёт. Да по большому счёту, они сами за ним по- следуют. Человека не переделать, как они об этом трубят: это не из чурбака выстрогать, выпилить, после куда-то присобачить, а

если не понравилось в печке сжечь. Нет, человек существо ра- зумное и это его основная беда. Таясь глубоко в душе, каждый, даже слизняк какой-то, но к богатству стремился во все века и дальше стремиться будет.

– Нет, Пётр Леонтьевич, не знаю, как там у других слизняков и прочих личностей, но мне никакого богатства не надо и точка!

По правде сказать, я ещё, наверное, совсем глупая и сама не знаю, что мне больше всего надо. Хотя сейчас и вру – надо!.. ещё как надо!.. женское чутьё подсказывает – ребёночка уже давно пора заиметь.

– Это, Елизавета Максимовна, в руках всевышнего бога и в ва- ших руках в особенности. В данном случае я вам не советчик.

Расстались как-то натянуто, почти молча, каждый при этом ис- пытывая внутреннюю неловкость. Пётр Леонтьевич тихонько

притворил за собою дверь и покинул комнату. Последующие —

эти три дня для него будут тянуться вечно. Время словно остано- вилось фотоснимком на бумаге. Порой Пётр воспринимал этот

ползущий как черепаха срок – отрезок времени, как бесконечное сползание ледника в горах, и ему каждую минуту казалось, что

предыдущая жизнь его в полвека была гораздо короче. Но вот, наконец, пришёл долгожданный день четвёртый. Пётр Леонтье- вич рано утром, как он делал до этого, во двор не вышел. До

этого дня он всегда выходил на свой порог, приветствовал Ели- завету с пожеланиями удачного дня и благополучного возвра-

щения домой. Став у окна на простенке: из-за занавески смотрел во двор, как Лиза, уходя со двора, пристально задержала взгляд на входной его двери, после пожала плечами и торопливо уда- лилась. Дальнейший день показался ему ещё более бесконеч-

ным. Выходил часто за двор и стоя на тротуаре, смотрел вдаль по улице, откуда могла она появиться, при этом думал: «Вече- ром, вероятно прибудет, чтобы забрать свои вещи. Или ещё не нашла подходящую квартиру: тогда попросит извинения и ещё несколько дней пожить, а это новые мои мучения. Лучше бы

сразу съехала! Вырывать из души и сердца – так уже с кор- нем!..».

Пётр Леонтьевич переживал напрасно и глубоко заблуждался в своих выводах насчёт Елизаветы, ибо ещё в тот же вечер, после состоявшегося разговора, она, недолго вдаваясь в размышле-

ния, а приняла решение и не объявляла о нём не потому, чтобы человека помучить, а просто исполняла принятый совместно

уговор. За свою пусть ещё не длинную жизнь, она повидала вся- кого: как на своих примерах включая нищенство семьи на хуто- ре, так и на примере других рядом работающих женщин. Испы- тывать на прочность свою судьбу не собиралась. В душе мало веря в искреннюю истинную любовь, о которой пишут в книгах, считая это по жизни фантазией, решила, что раз сама судьба

идёт к ней в руки, брезговать такими вещами не пристало. При воспоминании, своего подросткового периода, каждый раз в холодный пот кидало. Дети: младшие братья и сёстры один меньше другого, а она на всех нянька, и все с утра и до вечера у неё просят есть. А чем их накормишь, если трава и та ещё не вы- росла?! Думая о предстоящей совместной жизни с Петром

Леонтьевичем, она рассматривала его со всех ракурсов: и как предстоящего мужчину в одной с ней постели, и как верного

друга по жизни, и сколько бы критики не привносила в каждый эпизод: всё время все плюсы выпадали на долю претендента её руки. Ближе к вечеру, когда Елизавета обычно возвращается с работы, Пётр Леонтьевич забился в свою квартиру и решил не высовываться, даже если Лиза будет уезжать с вещами. Поло-

жил на стол том Энциклопедии Брокгауза в пол пуда весом, во- друзил очки на нос и сидел, уставившись в раскрытую книгу ровным счётом ничего в ней не видя. Неожиданно за дверью

послышалось чьё-то присутствие, в ту же минуту дверь отвори- лась и в комнату вошла улыбающаяся Елизавета.

– Измучила я, наверное, вас, Пётр Леонтьевич?.. а как вы хоте- ли?.. – с весёлой ноткой в голосе и с каким-то девичьим задором и юмором сказала дальше она, – жениться на молоденькой де- вушке, и чтобы, сердце не ёкнуло?! Так не бывает. Простите за

глупую шутку, но я пришла вам сказать, что я согласна с вашим предложением, а там уже – как бог распорядится! хотя я и ком- сомолка, и на собраниях говорю, что в бога не верю.

Пётр Леонтьевич давно уже стоял на ногах: как только она во- шла, он вскочил как солдат при посещении высокого начальства. После произнесённых ею слов, он подошёл вплотную к ней, взял обе её руки в свои ладони и, склонив голову, губами приник к

ним. Елизавете на то время было двадцать шесть лет. Разница в возрасте была в двадцать два года. В тот же месяц, в городском районном ЗАГСе, молодожёны зарегистрировали бракосочета- ние. Венчаться в церкви она наотрез отказалась, сказав, что

дойдёт весть до комсомола и у неё будут большие неприятно- сти. Пётр Леонтьевич настаивать не стал, подумав при этом, что возможно это и лучше, ибо предыдущие два венчания закончи- лись, в конечном счёте, трагически. Свадьбы как таковой тоже не было. Скромно отметили в узком кругу тех свидетелей, кото-

рые были при регистрации брака, и с которыми Елизавета рабо- тала на одном предприятии. Со стороны Елизаветы всего было четверо, а вот со стороны Петра Леонтьевича – ни души. Так в жизни Дворыкина, в прошлом Корецкого Петра Леонтьевича,

появилась четвёртая жена и как покажет время – последняя в его долгой жизни: к тому же привнёсшая счастье и успокоение радости в его исстрадавшуюся душу за всё прошлое десятиле-

тие. Новая фамилия второй жены – Дворыкин – как нельзя лучше подходила к его прежнему занятию. Одна беда, что то, всё было уже в прошлом. Именно в те времена по городу у Петра Леонть-

евича было в собственности домов – пруд пруди. В настоящее время один единственный дворик остался, но зато заимел он фамилию родственную профессии прежней, чтобы не надумал забыть, чем он занимался. С того памятного дня, когда Елизаве- та дала своё согласие и они стали мужем и женой, от нахлынув- шего счастья Пётр Леонтьевич летал на седьмом небе – тут же

помолодев на половину своего возраста – носился по городу как угорелый, не зная, чем бы ещё порадовать молоденькую свою жену. Достав кое-что из заначки, обменял на деньги у ювелиров, дарил Лизоньке подарки, от которых она всячески каждый раз

пыталась отказаться. «…Бог с вами, Пётр Леонтьевич!.. – говори- ла, краснея она, по-прежнему обращаясь к нему по имени отче- ству, – мы к этому не приучены с детства, зачем вы это делаете, это даже со стороны неприлично выглядит. Не надо больше по- купать никаких подарков, очень вас прошу!». Как не просил он её называть его Петей, она ни в-какую не соглашалась. В сов-

местных беседах изъяснялась на диалекте хуторского лексикона, сказав, что у них, у донских казаков так принято издревле – к

главе семьи обращаться крайне уважительно. Пройдут десяти- летия – и даже в преклонном возрасте – за глаза она называла мужа Петей, к нему же обращалась, как и в первые дни их су- пружества. В конце двадцать девятого года Елизавета родила

сына, которого назвали Николаем в честь святого и особо почи- таемого на Руси Николая Угодника. В тот же год, Пётр Леонтье- вич, исколесив весь город, нашёл-таки то, что искал – немецкую новую самой последней модели швейную машинку «Зингер», на которой имелась возможность выполнять множество операций и шить не только платья и наволочки, но и модельные женские

сапожки, до которых кстати, так дело и не дошло. Загруженность портняжной работой и множеством заказов для Лизоньки: мож- но сказать, – что она утопала в них, став в последующие годы не просто модисткой, а мастером высокого класса, чему её муж радовался больше её. Ночами, выйдя во двор, жильцы кварти- ранты всегда слышали стук швейной машинки, а когда он отсут- ствовал, вопросительно смотрели на окна и двери флигеля.

Войну пережили, как и все ростовчане: прячась в погребах и

подвалах. Петра Леонтьевича по возрасту на фронт не призвали. На этой минуте воспоминаний, Пётр Леонтьевич словно очнув- шись, огляделся кругом, затем хлопнул себя по боковому кар- ману пиджака, вытащил свёрнутые рулончиком вчерашние газе- ты. Положил рядом с собой на лавку, водрузил на глаза очки и

принялся просматривать газетные полосы. Начав с газеты

«Правда», следом быстро просмотрел «Известия», на «Комсо- мольской правде», вчитываясь на какое-то время, задерживал взгляд. Газету «Молот» читал всегда от корки и до последней

строки: родная как-никак – там всё интересно и душа за родной город болит. Там много не соврать, ибо всё перед глазами. С удовлетворением подумал: «Вот и мост новый через Дон по-

строили, словно на картинке нарисованный. За углом Гвардей- скую площадь с танком войны возвели и улицу наконец-то но- вым асфальтом покрыли. Да куда не посмотришь – везде строят: жилые дома, предприятия, булыжники асфальтом покрывают.

На этот раз к власти пришёл, наконец-таки хозяин, которого Рос- сия веками ждала…». В эту минуту Петра Леонтьевича отвлекли звуки громких голосов с противоположной стороны улицы. По тротуару со стороны переулка Доломановского шло четверо

парней: троих молодых людей Пётр Леонтьевич сразу признал – его квартиранты, учащиеся строительного профессионально-

технического училища. Эти трое учились второй год и столько же времени жили у него на квартире. Парни шли и громко разгова- ривали: слышался смех, восклицания в приправе матершинных

слов, а дойдя до двора своего, где квартировали, свернув, по- дошли к входу во флигель и стали стучать. Спустя минуту, на по- рог вышла Елизавета Максимовна, выслушав их, указала рукой в направление, где сидел в это время Пётр Леонтьевич. Тот быст- ро поднялся и направился в их сторону. Сошлись лицом к лицу как раз на тротуаре: к хозяину квартиры обратился парень, кото- рый был повыше остальных:

– Леонтьевич, тут мы себе дружбана подцепили, он в нашем училище дальше учиться будет, а в общежитие он как и мы не

хочет селиться, как насчёт того, чтобы к нам подселить?

– Куда же к вам селить, если вы втроём на двенадцати метрах ютитесь, там и пройти-то у вас можно только боком?

– Коридор большой – туда кровать и поставим, он согласен жить хоть на чердаке.

– Ваше дело, спите хоть стоя. Я лично не против этой затеи.

Кровать возьмёте там, где дрова лежат и соберёте её; матрас и подушку выдаст Елизавета Максимовна, а простыни и всё

остальное бельё пусть везёт своё, а если такой возможности нет, она же и это выдаст. Есть ещё вопросы? За цену квартиры сказа- ли ему? Каждый месяц в первую неделю десять рублей и чтобы аккуратно.

– Леонтьевич, не переживай, не пальцем деланы! Всё будет в ажуре, как говорят в лучших домах Лондона пижоны.

– Ну, вот и хорошо, живите с богом, будут вопросы, приходите. В правом дальнем углу двора стоял небольшой кирпичный до- мик с круглой четырёхскатной крышей, на которой тёмными от времени пятнами краснела старая черепица, ещё отштампован- ная в царские времена. Домик ещё добротный на одну квадрат- ную комнату и длинный коридор на всю стену строения. Внутри печка под уголь, над ней лаз на чердак: имелась возможность

при потухшей печи стать на плиту и залезть на чердак, куда при необходимости бывало прятались. В комнате стояло две крова- ти. Односпалка и вторая кровать довольно древняя, как и сам хозяин квартиры: непомерно широкая и с резными спинками: вот на этом аэродроме и спали вдвоём. Часто по этому поводу ребята шутили-смеялись, говорили, – что когда-то дед Петро со своей тогда ещё молодой Лизкой брачную ночь тут справляли, а после детей клепали, а теперь им по наследству досталась кро- вать. Но в общем-то обстановка в квартире носила спартанский характер: был ещё стол к нему пара табуреток и один стул. Чай- ник имелся, примус и посуды немного, в углу на стенке вешалка для одежды и всего одно окно и то только в коридоре. Свет в комнате приходилось и днём включать. Вода питьевая – на углу переулка Халтуринского, – иди с ведром к водоразборной ко-

лонке; туалет, как и положено – во дворе. Живи, деньги десятку в месяц плати и горя не знай. Все трое жильцов по своему скла- ду характера были довольно разные личности и если заодно

приплюсовать, которого они сейчас притащили за собой, то

сравнение для понятия выйдет – как бы вот так: сошлось под од- ной крышей – горькое, кислое, солёное и вслед за этим прибре- ло, пристало к их берегу сладкое. Но, несмотря на это, все ужи- вались дружно, как никто доныне не запечатлённый на бумаге. Вполне возможно, что если в меру подсолить, подперчить, под- кислить, а затем подсластить, то получится отменное блюдо, —

пальчики оближешь и за уши не оттянешь. Эти трое старожилов жили на частной квартире не потому, что в училищной общаге койки-места не досталось. Нет, причина была иная. Мест в об- щежитии всегда было с лихвой: на то оно и ГПТУ (Государствен- ное Профессиональное Техническое Училище), а для подобных заведений – будущих рабочих-пролетариев – власть денег не жа- лела. В принципе довольно правильно, на таком деле сэконо- мишь – в тысячи раз дороже выйдет. Кормили трёхразовым пи- танием бесплатно; обмундирование – парадно-выходная фор- ма, а к ней ещё рабочая для практики выдавалась ежегодно,

бесплатное проживание в общежитии, не говоря уже о самом обучении, ибо понятия, где бы это ни было: техникум, институт, училище, или школа: платить за приобретение знаний в грани- цах страны не существовало. Этим троим квартирантам, жить в общаге было, – заподло! Потому как посещали они своих под- опечных в общаге регулярно, в качестве старших смотрящих,

следя за всем порядком в стенах отдыха от науки. Улаживали всякие конфликты, иной раз приходилось частенько и морду кому-то набить. Мзду регулярно с кого надо снимали: в те дни, после каждого выходного дня, когда все возвращались с побыв- ки домой. Старшинство как таковое у них полностью отсутство- вало: сами того не подозревая, все трое шагнули в следующий век – «демократии», но это только по отношению между собой, к остальным участникам учебного процесса эти демократиче-

ские дела не имели ни малейшего отношения. Вкратце обрису-

ем характеристику каждого члена семьи, хотя бы затем, чтобы

наперёд знать, – что и от кого можно ожидать. Самым высоким и здоровенным – таким бугаём с обувью сорок восьмого размера и ростом выше ста девяносто – был Николай под фамилией Мо- сев, кличку ему в соответствии фамилии и дали – Моська, Мося,

– можно так и так. Родом Колька был из-под Пензы, где-то из-

под Уральских гор с какого-то глухого затесавшегося среди лесов и болот села. В Ростов его сманил сельчанин Витя – «с Урал – маша», который неизвестно каким путём оказался в этих краях

ещё на год раньше и к тому времени, о котором у нас идёт рас- сказ, он, уже окончив училище – ГПТУ-№-7 работал на стройке, а может, вообще нигде не работал. Мося, в-миру Николай, по

натуре своей был добрый малый: не конфликтный, внимательно всегда слушал старших своих друзей, как коренных жителей Ку- бани и Дона: Шурика под кличкой Ганс родом из станицы Шку- ринской и Ивана из Кущёвки, который и оставался без клички всегда Иваном – оно это имя ему всё заменяло. Ещё на первом

году обучения: Мося, чтобы даром не терять времени, задумав в дальнейшем стать ментом по природе, а то и опером уголовного розыска, поэтому заранее поступил в общество добровольных дружинников, и вечерами патрулировал городские улицы в компании подобных личностей правопорядка; нацепив при этом на рукав красную повязку. За год пошёл на повышение и сейчас он уже командовал такими молодыми подростками, каким был сам совсем недавно. Теперь у него в кармане лежало красное удостоверение с фотографией, а на нём надпись – «Оперативник

– МВД“. Куда уж нам до таких заоблачных высот, казалось бы. Но если кто так подумал, глубоко заблуждался: для своих друзей он продолжал оставаться Моськой. Все эти номера с ментами в кругу друзей никак не канали, – так сказал Ганс: „Будешь, какую- то бочку катить – на жопу посадим! Для этого много не надо —

пригласим, чтобы тебя слона от земли оторвать – Амбала и Фе- дота Угла». Ганс, родом из кубанской станицы Шкуринской по- натуре строил из себя прожженного уголовника, хотя на данный момент таким не являлся, но очень уж хотел и стремился к это-

му, что в будущем исполнится с точностью. Недаром же все го- ворят, что мысль и желания материальные, и, если очень и дол- го желать чего-то, оно обязательно сбудется. Часто – обычно по- пьяне – любил вставлять между пальцев половинку бритвенного лезвия и кричать по-зековски: «Гоп – стоп!.. снимай, колхозник, лапсердак и выворачивай карманы!». С несговорчивыми клиен- тами – в тёмном углу имелась и присказка другая: «Падлой бу- ду!.. – век воли не видать! – кричал Шурик-Ганс, чтобы колхозник услышал и оторопел, – ты не баклань, тебя козла я попишу-у-у!