Читать книгу: «Логика Аристотеля. Том 6. Комментарии к «Топике» Аристотеля», страница 5

p.103a7 Кажется, что тождественное можно охватить в общих чертах, разделив его трояко.

Выражение «в общих чертах» он употребил вместо «более обще и всеобъемлюще». В других местах он обычно добавляет к трём способам, которые здесь излагает, ещё и четвёртый – тождество по аналогии, который является более общим, чем те, что здесь рассматриваются. Те же три способа, на которые он сейчас делит тождественное и которыми обычно пользуется, таковы: тождественное говорится либо численно, либо по виду, либо по роду.

Численно тождественны те вещи, у которых несколько имён, но обозначаемая ими сущность одна, как в случае многозначных слов. Например, «плащ» и «одеяние» численно одно и то же, потому что они обозначают одну и ту же вещь. Также если разные слова или описания обозначают одно и то же, то они численно тождественны.

Тождественны по виду те вещи, которые численно различны, но неразличимы по виду, то есть принадлежат к одному и тому же виду. Например, Сократ и Платон тождественны по виду (ведь они люди), а также кони Ксанф и Подарг.

Тождественны по роду те вещи, у которых один и тот же род. Например, человек и конь тождественны по роду, ведь их род – животное. Всё, что тождественно по виду, также тождественно по роду, но не всё, что тождественно по роду, тождественно по виду. Например, Сократ и Платон тождественны и по виду, и по роду (их вид – человек, а род – животное), но человек и конь тождественны только по роду (они животные), а по виду различны (вид коня отличен от вида человека).

Тождественное по аналогии он рассматривает в других местах – это то, что, различаясь по роду, имеет сходство в соотношении. Поэтому этот способ тождества более общий, чем те, что здесь упомянуты. Например, сердце, источник и единица тождественны по аналогии: как источник относится к реке, так единица – к числу, а сердце – к живому существу, ибо все они являются началами в своих областях. Также зрение и ум тождественны по аналогии: как зрение относится к глазу, так ум – к душе. Точно так же штиль на море и безветрие в воздухе – одно и то же: и то, и другое есть отсутствие движения.

После этого разделения тождественного он исследует, является ли вода, взятая из одного и того же источника, но в разное время, численно одной и той же или тождественной в каком-то из указанных смыслов, или же это какой-то иной способ тождества помимо трёх названных. Численно это не одно и то же, ведь вода разделена во времени. Но и по виду это, строго говоря, не тождественно, ведь по виду тождественна и вода из разных источников, и вода из реки, родника или озера: вся вода однородна, особенно если она одинакового качества (например, сладкая). Однако вода из одного источника кажется имеющей больше сходства, чем просто тождество по виду, и находится между численным тождеством и тождеством по виду.

Впрочем, он утверждает, что и такие вещи тождественны по виду, ибо им присуща не просто тождественность по виду, но её усиленный и более интенсивный вариант. Как, например, у близнецов: Кастор и Полидевк тождественны по виду, ибо их сходство сильнее, чем у других людей, но это не делает их численно одним и тем же.

Выражение «из-за наличия сходства» в случае воды он употребляет вместо «из-за того, что имеет тот же самый logos (определение, соотношение)», ибо таковы вещи, тождественные по виду.

p. 103a23 Наиболее общепризнанным кажется то, что «одно по числу» означает «тождественное» у всех.

Показав разделение тождественного, он говорит, что всеми более всего признается, что вещи, тождественные по числу, суть одни и те же. Ведь в случае вещей, тождественных по виду, тождественность не сразу очевидна, но требуется рассуждение, чтобы кто-то согласился, что такие вещи тождественны друг другу. Никто не согласится просто, что Сократ – это тот же самый, что и Платон, поскольку они явно различаются друг от друга, и тем более не скажешь, что человек – это лошадь. Однако то, что «одно по числу», всеми признается как тождественное.

И это «одно по числу», говорит он, употребляется в нескольких значениях: в собственном и первом смысле – когда вместо имени берется имя, обозначающее то же самое (ибо здесь замена происходит в отношении одного и того же по числу), или вместо имени – определение. Ведь эти [выражения], обозначающие одно и то же по числу, называются тождественными друг другу по числу по этой причине. Сами же имена сами по себе не тождественны по числу, но обозначаемое именем и обозначаемое определением, разумеется, [тождественно]. (Ибо) показавший, что они не тождественны, показал, что [одно из них] и не есть определение.

Далее он добавляет, что и свойство [вещи] может обозначать тождественное по числу с именем. Но поскольку определение, можно сказать, более собственно и первично, то он справедливо подчинил проблемы тождества определению, а не имени. Ведь определение яснее раскрывает суть вещи, чем даже собственное имя, свойство же – не так; потому имя и свойство имеют тождественность во вторую очередь.

Во вторую очередь по числу тождественны имя и свойство вещи, чье это имя. Например, человеку тождественно по числу «живое существо, способное смеяться», поскольку то, что обозначается обоими, – одно по числу.

Но не следует удивляться, если он назвал человека «одним по числу». Ведь и вид сам по себе, сравниваемый с самим собой, и точно так же род, должно считать одним по числу. Ибо если бы вид не был тождественным по числу, он был бы тождественным по виду; но вещи, тождественные по виду, множественны по числу, как Сократ и Платон; следовательно, вид был бы отделен от самого себя.

А поскольку однородные вещи разделяются одной и той же материей, то общий вид, поскольку он общий, будет находиться в одной и другой материи; но то, что в материи, – индивидуально; следовательно, и общее будет индивидуальным.

В случае рода встретится и то, что он сам от себя отличен по виду, если вещи, тождественные по роду, различаются только по виду.

Или если бы вид сам по себе или род сами по себе существовали, можно было бы что-то сказать; но если они существуют в других вещах, как, например, человек существует в отдельных людях, а род «живое существо» – в видах, то они будут тождественны друг другу. Ведь как люди тождественны друг другу, так и человек тождествен сам себе как род и как вид; ибо его бытие – в них.

Таким образом, можно сказать, что определение и свойство обозначают одно по числу не потому, что вид или род, к которым относится определение или свойство, суть одно по числу, а потому, что они относятся к одному и тому же по числу из числа подчиненных роду или виду, и оба высказывания истинны не порознь, а вместе.

Третье значение «одного по числу» он приписывает акциденции. Ведь когда берется некоторая акциденция, которая в данный момент оказывается свойственной только этой вещи, тогда эта акциденция называется «одной по числу» с именем вещи, поскольку обозначает одну и ту же вещь по числу.

Что акциденция иногда может занимать место свойства, он уже говорил ранее, а теперь снова говорит и доказывает это тем, что мы часто используем акциденцию как имя, обозначающее то же самое: например, приказываем назвать «сидящего», если тот, кому приказывают, не знает его имени.

Сколько значений имеет «тождественное», столько же имеет и «иное». Ибо иное может быть по числу (как Сократ и Платон), или по виду (как человек и лошадь), или по роду (как живое существо и знание).

Обратная зависимость будет в случае тождественного и иного. Ведь в случае тождественного: вещи, тождественные по числу, необходимо тождественны и по другим способам тождества – они тождественны и по виду, и по роду (ведь одно по числу не будет отлично от самого себя ни по виду, ни по роду).

Но вещи, тождественные по виду, не обязательно тождественны по числу, однако обязательно тождественны по роду. А вещи, тождественные по роду, не обязательно тождественны ни по виду, ни по числу.

В случае иного:

– вещи, различные по роду, необходимо различны и по виду, и по числу;

– вещи, различные по виду, не обязательно различны по роду, но обязательно по числу;

– вещи, различные по числу, не обязательно различны ни по виду, ни по роду.

p. 103b2 Что из ранее сказанного доводы и через них, и относительно них.

Сказав выше, что есть четыре рода, в которых содержатся и проблемы, и предложения – определение, свойство, род, привходящее – и показав, что есть каждое из них, а также как из них возникают и проблемы, и предложения, теперь он доказывает, что не может быть больше родов ни проблем, ни предложений, но всегда из них и о них ведутся доводы и умозаключения. Сказав же «из них доводы», он поясняет, как из них, добавляя «и через них, и относительно них»: «через них» – говоря о предложениях, «относительно них» – о проблемах. Ибо поскольку проблемы, о которых ведутся рассуждения, и предложения, из которых строятся доводы, относятся к этим четырем указанным родам, постольку и доводы – из них.

Доказательство он проводит как через наведения, так и через умозаключения, ибо только они суть подлинные способы убеждения в рассуждениях. Ведь и пример, будучи также способом убеждения, относится к наведению (ибо называется риторическим наведением), и энтимема, будучи способом убеждения, относится к умозаключению (ибо она есть риторическое умозаключение). Каждое из них, лишенное совершенства и простоты в своем роде, сокращается до меньшего, как ясно из сказанного о них в других местах.

Что такое умозаключение, он уже сказал. О наведении же скажет немного далее, поскольку для диалектиков свойственно и убеждение через наведение: ведь оно обладает правдоподобием, к чему более всего стремится диалектик.

Что же касается того, что только эти четыре рода проблем существуют, это можно показать через наведение, если, беря каждую проблему и каждое предложение, мы будем исследовать, из какого рода оно происходит: ведь ни в каком другом роде, кроме указанных, проблемы не могут быть найдены.

Например, такие проблемы:

– «Является ли время движением неба или нет?» – относится к определению, ибо исследуется, есть ли данное определение времени его подлинное определение.

– «Является ли благо сущностью или нет?» – родовое, ибо исследуется, есть ли сущность родом блага или нет.

– «Присуще ли огню по природе движение вверх только ему или нет?» – касается свойства.

– «Движется ли огонь вверх или нет?» – касается привходящего, ибо исследуется, присуще ли ему движение вверх.

Подобным же образом, взяв любую проблему, можно показать, что она относится к одному из этих родов.

Как с проблемами, так и с предложениями: их различие, как сказано, лишь в способе выражения.

Доказательство через наведение того, что только указанные четыре рода проблем существуют, таково.

Можно, однако, спросить, к какому роду проблем следует отнести такие проблемы, как:

– «Почему камень, называемый магнитом, притягивает железо?»

– «Какова природа вещих вод?»

Ибо кажется, что они не подпадают ни под один из указанных родов. Но эти проблемы и не являются диалектическими. Рассуждение о них и их деления относятся к другой области: ведь диалектические проблемы тождественны предложениям, а последние суть вопросы, содержащие противоречие. Между такими проблемами и предложениями нет различия по способу.

Так же, как вопрос «Что есть человек?» не является диалектическим, так и проблема «Какова природа вещих вод?» не есть диалектическая. Поскольку же и предложения, выраженные как «почему это так?» или «что это такое?», изначально не являются диалектическими, то и проблемы, сформулированные подобным образом, не будут диалектическими, но будут физическими проблемами, как он сказал в «О проблемах». Ибо те вещи, причины которых неизвестны и которые относятся к природе, суть физические проблемы.

Бывают, конечно, и диалектические проблемы о природных вещах, как и об этических, и о логических, но одни из них – диалектические, другие – физические.

Диалектические проблемы все сводятся к исследованию «что есть» и «есть ли», которые суть два из четырех [вопросов], о которых он сказал в начале второй «Аналитики». Ведь «почему есть» и «что есть» не являются диалектическими проблемами.

Через умозаключение.

(Что) столько родов проблем существует, мы уже предвосхитили, следуя тому, что, как кажется, им доказано. Сам же он использует умозаключение такого рода:

Поскольку в каждой проблеме и каждом предложении что-то сказывается о чем-то, и из сказуемого возникают как различия, так и виды предложений и проблем (то же можно сказать и о гипотетических предложениях: ибо в них следствие, занимающее место сказуемого, также можно отнести к одному из этих родов), то всякое сказуемое о чем-то необходимо либо сказывается о нем равнообъемно (и тогда они взаимно сказываются друг о друге), либо не равнообъемно.

Из них взаимно сказывающиеся – это либо определение, либо свойство, а не взаимно сказывающиеся – либо входят в сущность и определение вещи, либо нет.

Если входят в определение, то это либо род, либо видовое отличие; если же не входят в определение, то это привходящее (ибо привходящее есть то, что не является ни определением, ни свойством, ни родом, но присуще вещи).

Умозаключение может быть категорическим, в первой фигуре, построенным через деление следующим образом:

1. Всё, что сказывается о чем-то, либо сказывается о нем равнообъемно, либо нет.

2. Всё, что сказывается равнообъемно или не равнообъемно, сказывается либо как определение, либо как свойство, либо как род, либо как привходящее.

3. Следовательно, всё, что сказывается, сказывается либо как определение, либо как свойство, либо как род, либо как привходящее.

В этом заключении принимается, что во всякой проблеме сказуемое есть либо определение, либо свойство, либо род, либо привходящее.

Сам же он, приводя вторую посылку с ее обоснованием, кажется, говорит нечто большее.

Можно также провести анализ как сложного рассуждения так:

Последний довод:

1. Всё, что сказывается о чем-то, либо взаимно сказывается с ним, либо сказывается только о нем.

2. Всё, что взаимно сказывается с тем, о чем сказывается, либо сказывается только о нем, есть либо определение, либо свойство, либо род, либо видовое отличие, либо привходящее.

3. Следовательно, всё, что сказывается о чем-то, есть либо определение, либо свойство, либо род, либо видовое отличие, либо привходящее.

В этом рассуждении вторая посылка доказывается через два умозаключения:

Первое:

1. Всё, что взаимно сказывается о чем-то, либо означает «что оно есть» того, о чем сказывается, либо нет.

2. Но это есть либо его определение, либо свойство.

3. Следовательно, всё, что взаимно сказывается с подлежащим, есть либо его определение, либо свойство.

Второе:

1. Всё, что просто сказывается о подлежащем и не равнообъемно ему, либо принадлежит к тому, что говорится в определении подлежащего, либо к тому, что просто сказывается.

2. Но если принадлежит к тому, что говорится в определении подлежащего, то это либо род, либо видовое отличие.

3. Если же не принадлежит к тому, что говорится в определении, то это привходящее.

4. Следовательно, всё, что просто сказывается о чем-то, есть либо его род, либо видовое отличие, либо привходящее.

Соединенные выводы этих умозаключений образуют вторую посылку сложного силлогизма:

«Всё, что сказывается о чем-то либо как взаимно сказывающееся, либо просто, есть либо его определение, либо свойство, либо род, либо видовое отличие, либо привходящее».

Тот же самый довод применим и к предложению.

p. 103b20 После этого необходимо разграничить роды категорий, в которых содержатся упомянутые четыре [вида].

Показав, что проблемы и предложения относятся к четырем упомянутым родам, и поскольку эти четыре рода не являются высшими родами, но сами вновь содержатся в других (ибо они относятся к сущим, высшие роды которых суть десять, которые он обычно называет категориями), он говорит, что вслед за сказанным необходимо разграничить и изложить роды категорий, в которых содержатся упомянутые четыре различия проблем и предложений.

Выражение «в которых содержатся упомянутые четыре» сказано неполно, ибо опущено «различия проблем и предложений».

Он говорит, что эти роды категорий суть десять, о которых он уже говорил в сочинении «О десяти категориях», но излагает их и здесь. Вместе с тем он показывает и полезность того сочинения для диалектики через это изложение.

Вместо «сущности» он взял «что есть», ибо «сущность» также может быть названа строго, и строго «что есть» и определение сущности, даже если «что есть» употребляется в нескольких значениях.

А в качестве доказательства того, что упомянутые роды проблем и предложений относятся к десяти категориям, он приводит то, что и случайное, и род, и собственное, и определение обозначают нечто из этого. Ибо все предложения, образованные через эти роды (ибо это полное значение фразы), имеют в качестве сказуемого либо сущность, либо качество, либо что-то из других категорий.

Всякое определение есть определение чего-то, что непременно есть либо сущность, либо количество, либо качество, либо отношение, либо место, либо время, либо положение, либо обладание, либо действие, либо страдание.

Таким образом, определение и определяющая проблема могут относиться ко всем категориям, поскольку возможно определить нечто, относящееся к каждой категории. Подобным же образом обстоит дело с родами и родовыми проблемами: в каждой категории можно взять род и видовое отличие. Ибо в тех категориях, к которым относятся рассматриваемые роды, находятся и видовые отличия этих родов. Как мы уже говорили в другом месте, потому и видовые отличия, будучи в сущности, сами суть сущности, и проблемы, происходящие от видовых отличий, также будут относиться к сущности.

Проблемы: определяющая – в сущности, определяющая – в качестве или количестве, и так же в остальных. Опять же, родовая – в сущности или родовая – в качестве, и аналогично в других категориях.

То же самое рассуждение применимо и к предложениям. Ибо как по сказуемому термину в проблеме или предложении узнается их род (если сказуемое – определение, то [проблема] определяющая; если род – то родовая, и так далее), так и по сказуемому узнается, в какой категории находится проблема. Если сказуемое – сущность, то проблема в сущности; если качество – то в качестве, и так далее.

Те [проблемы], в которых сказуемое относится к категории «что есть», имеют тот же род, что и их подлежащее, так что категория и род проблемы могут быть узнаны как из подлежащего, так и из сказуемого.

В тех же [случаях], где одно высказывается о другом (а это бывает, когда категория относится к случайному), род берется из сказуемого.

Поскольку ни одна сущность не является случайной для другой сущности (ибо невозможно, чтобы сущность была случайным чего-то), проблемы, происходящие от случайного, можно отнести к другим родам, но никоим образом не к сущности.

Что касается собственного: если собственные [признаки] сущностей могут быть сущностями (и так же в других категориях), то и проблемы, происходящие от собственного, будут и в сущности, и во всех родах. Но если всякое собственное есть случайное (поскольку собственное есть способ бытия случайного), то и проблемы, происходящие от собственного, не будут относиться к сущности, но к тому роду, к которому принадлежит само собственное.

То, что упомянутые четыре проблемы относятся к десяти родам и не выпадают из них, даже если не все могут быть во всех (поскольку проблемы, происходящие от случайного, не могут быть в сущности), он доказывает, говоря:

«Ибо все предложения, образованные через них, либо указывают „что есть“, то есть высказывают нечто о сущности, либо указывают качество, либо нечто из других категорий».

В какой категории находится значение, выражаемое проблемой или предложением, в той же самой необходимо находится и род проблем и предложений.

И он доказывает это также индуктивно:

«Ибо указывающий „что есть“, то есть высказывающий нечто о чем-то, либо указывает „что есть“ сущности, либо качества, либо количества, либо чего-то из других категорий» – ведь «что есть» говорится в многих значениях.

р. 103b29 Ибо когда говорится о выставленном человеке, что выставленное есть человек или животное.

Что в каждой категории указывается, что есть [сущность], и что в «что есть» предицируется в каждой [категории], это, как я сказал, доказывается через индукцию. Ведь каждое из того, что подпадает под каждую категорию, будь оно высказано о самом себе (например, что человек есть человек или белое есть белое, и так же для остальных), или если указывается его ближайший род, оно означает «что есть». Точно так же, если кто-то дает определение каждого, он говорит, что оно есть само: ибо сказать, что человек есть человек, или что он есть двуногое ходячее животное, – одно и то же, ибо в обоих случаях высказывается одно и то же о самом себе, и оба [высказывания] равны; потому имя заменяет определение.

Когда же предикат не принадлежит к тому же роду, что и подлежащее, но высказывается о другом (ибо это и есть «когда о другом»), то род проблемы берется из той же категории, что и предикат. И тогда «что есть» уже не означает подлежащее, ибо то, что принадлежит к одной категории, не предицируется в «что есть» о том, что принадлежит к другой. Одно высказывается о другом в тех случаях, когда предикат есть акциденция; потому невозможно, как он говорит, чтобы проблемы в сущности возникали из акциденции, ибо никакая сущность не есть акциденция сущности.

Или, строго говоря, сущность не может быть акциденцией сущности, но можно спросить, не является ли сущность акциденцией сущности или акциденции, как в противоестественных положениях. Если так, то могли бы быть и проблемы, возникающие из акциденции, даже в сущности.

Но если проблемы и роды проблем находятся в категориях, то очевидно, что рассмотрение категорий полезно для диалектики, поскольку полезно знать, к какому роду сущего относится данная проблема.

Сказав о четырех родах, в которых находятся положения и проблемы, и сказав также о категориях, в которых находятся эти четыре рода проблем и положений, он добавляет, что то, о чем [ведутся] рассуждения и из чего [они состоят], – это и есть столько [элементов], называя проблемы и положения; ясно, что они таковы и стольки по роду.

Но поскольку его задача – исследовать, к скольким и каким [вещам] относятся диалектические рассуждения и из чего они состоят, а также как мы можем хорошо снабжать себя этими рассуждениями (ибо метод заключается в этом), то, сказав о первых [вопросах], остается сказать о том, как и через что мы можем хорошо снабжать себя диалектическими рассуждениями, что и есть оставшаяся часть его задачи. После этого он говорит, что нужно сказать.

р. 104a3 Прежде всего, следует определить, что есть диалектическое положение и что есть диалектическая проблема.

Он больше показывает, как мы можем хорошо снабжать себя диалектическими положениями (ибо обилие положений само по себе способствует обилию диалектических рассуждений, о чем он намерен говорить, как скажет: ведь это одно из четырех орудий, о которых он упомянет), и это сказано более общим образом о положениях и проблемах.

Сначала он говорит, что нужно определить, что есть диалектическое положение и что есть диалектическая проблема, чтобы было ясно, каких положений нужно иметь в изобилии и о каких проблемах следует исследовать. Ведь то, что нужно искать для обилия, должно быть сначала определено и известно.

Ибо не всякое положение диалектично, и не всякая проблема. Никто в здравом уме не предложил бы в качестве положения то, что никому не кажется [верным], например: «Следует ли оскорблять родителей или не чтить богов?» (ибо диалектик выдвигает то, что хочет принять, но никто не согласится с таким), ни не предложил бы проблему то, что очевидно всем и не требует доказательства, например: «Если сейчас день, то день ли это или нет?»

Ибо одни [вещи] не вызывают затруднений, так как очевидны всем, и потому не являются проблемами (доказательства и исследования касаются чего-то затруднительного или неизвестного), а другие никто не стал бы предлагать и принимать, так как они никому не кажутся [верными], и потому не являются положениями.

Можно спросить, как, сказав, что проблемы и положения одинаковы по содержанию и различаются только способом выражения, он теперь утверждает противоположное, говоря, что диалектическая проблема и диалектическое положение различны: первое – это то, о чем сомневаются, а второе – то, что известно.

Или же он не говорил, что диалектические проблемы и диалектические положения одинаковы по содержанию, а вообще говорил о проблемах и положениях в вопросе противоречия, среди которых есть и диалектические проблемы и положения, о различии которых он теперь говорит.

Ведь известное и общепринятое – это то, каким хочет быть диалектическое положение, а то, о чем сомневаются и что исследуют, – это то, каким, как он говорит, должна быть диалектическая проблема. Все это выдвигается и предлагается в противоречии, причем общепринятое – это положения, а исследуемое – проблемы.

Различие же по способам [выражения] он указал, говоря о «так ли» и «ли… или», чтобы показать их сходство в выражении и как каждое из них выдвигается и предлагается. Ведь всякое положение становится проблемой, если изменить способ выражения в словах; однако не всякое изменение положения делает его диалектическим, если оно не является исследуемым.

p. 104a8 Диалектическое предложение есть общепринятый вопрос.

Таким образом, не всякое предложение есть вопрос, но только диалектическое, и не всякий вопрос есть диалектическое предложение, ибо вопрос имеет несколько видов. Ведь вопрос касается не только предложений, но, как разграничил Евдем в сочинении О выражении, спрашивающие либо задают вопрос о свойстве: ведь, выдвигая нечто и указывая на него, они спрашивают о том, что ему присуще, как те, кто спрашивает, каково естественное движение огня или что случилось с Сократом; либо, наоборот, в вопросе определяют и принимают само свойство, а о том, чему оно присуще, требуют узнать, как спрашивающий, кому из живых существ присуще белое или черное, и что из благ само по себе достойно избрания, и кто есть сидящий. И это один вид вопроса.

Другой – вопрос о сущности, когда, предварительно исследуя, что именно есть данное, мы проверяем это через вопрос, как спрашивающий: «Что есть человек?» – ибо так спрашивающий требует узнать сущность вещи, а не то, что ей присуще.

Третий вид вопроса – когда кто-либо ставит вопрос относительно предложения, а затем требует в ответ одну из частей противоречия, например: «Действительно ли мир шарообразен?» Под этот вид вопроса подпадает и диалектическое предложение. Ведь не всякий вопрос есть диалектическое предложение. Однако диалектическое предложение есть вопрос.

Из предложений, как было сказано, одни – доказательные, каковы непосредственные и первые [принципы], другие – диалектические, каковы общепринятые, третьи – эристические. Но и научные [предложения], будучи в форме вопроса, не становятся диалектическими: ведь диалектическим не будет, например, вопрос «Действительно ли элементы сущего – вид и материя?» – равно как и эристическим, например: «Действительно ли видящий имеет глаза или нет?» Но диалектическими предложениями в форме вопроса являются общепринятые, например: «Действительно ли здоровье есть благо или нет?», «Действительно ли добродетели души достойны избрания или нет?», «Может ли что-либо возникнуть из не-сущего или нет?» – «Ибо никто в здравом уме не станет предлагать то, что никому не кажется [истинным]».

Итак, общепринятый вопрос есть диалектическое предложение. Сказав это, он, напоминая нам, добавляет, что считается общепринятым: «Общепринятое, как уже сказано, – это то, что кажется всем, или большинству, или мудрецам, а среди них – или всем, или большинству, или самым известным и авторитетным».

Указав, что общепринятым считается и то, что кажется самым известным из мудрецов, – поскольку мнение какого-либо известного мудреца может противоречить мнению большинства, с которым большинство уже не согласно, – он добавляет «не парадоксальное», одновременно уча нас, что мнениям мудрецов следует доверять как общепринятым в тех вопросах, о которых у большинства нет мнений, но там, где мнение большинства противоречит мнению какого-либо мудреца, там более общепринятым считается то, что кажется большинству.

Ведь то, что здоровье – не благо, есть мнение некоторых мудрецов, но никто не назовет это общепринятым, ибо оно противоречит всеобщим предвосхищениям. Также и то, что сущее неподвижно и едино (ибо так [учил] Парменид), и что противоположности суть одно (ибо так [учил] Гераклит), и что невозможно противоречить (ибо так [учил] Антисфен).

p. 104a12 Существуют также предложения, подобные общепринятым.

Сказав, что диалектическое предложение есть общепринятый вопрос, он говорит, что и подобные общепринятым предложения являются диалектическими, заранее предлагая нам некоторый запас диалектических предложений. Ведь если общепринято, что знание противоположностей одно и то же, то, вероятно, будет общепринятым и то, что восприятие противоположностей одно и то же. А что общепринято, что знание противоположностей одно, – это очевидно: ведь медицина есть знание здорового и больного, арифметика – четного и нечетного, музыка – гармоничного и негармоничного, гимнастика – способствующего хорошему состоянию и нет, и так же в других случаях. Подобным же образом знание относится к познаваемому, как восприятие – к воспринимаемому: ибо каждое из них есть судящее о том, что ему подчинено. И сходство между ними – по аналогии. Да и сами они родственны, раз и восприятие подпадает под состояние и вообще под относительное. Однако примеры следует воспринимать без излишней строгости, поскольку, конечно, кажется более ясным и общепринятым, что восприятие противоположностей одно, чем что знание одно.

Опять же, если общепринято, что грамматика одна по числу, то, вероятно, будет казаться общепринятым и то, что флейтовое искусство одно по числу. И если общепринято, что грамматик много, то и то, что флейтистов много, будет общепринятым: ведь однотипны и рассуждения о том, является ли какое-либо искусство одним по числу или по виду. Ибо такие вещи родственны и подпадают под один род. И как первый пример подобен по аналогии, так этот – по роду; потому он и сказал «родственны».