1994. Русский роман ужасов

– Иди в жопу! – ответил Денис и толкнул друга в грудь. У этого дурака только что отняли последнюю мелочь, а ему весело.

– Да иди ты сам куда подальше, псих ненормальный! Я скажу брательнику, он их найдет и вернет деньги.

– Ты сам знаешь, что он только твои деньги вернет!

– Ну и что? Там ведь твоих сто рублей всего. Подумаешь, потеря.

– Пошел ты в жопу, – только и хватило сил выговорить у Дениса.

Артемка собирался было что-то вякнуть в ответ, но не успел: за дверным стеклом показались четыре похмельные рожи. По-видимому, словесная дуэль с историчкой им быстро наскучила.

– Оп-па!

– Лови этого модного пидораса! Зуб даю, у него бабла немеряно.

«И чем это я модный?» – мысленно недоумевал Денис.

Наверное, тем, что не напиваешься и не ссышь в штаны.

Сейчас они схватят его и подвергнут унизительной процедуре выворачивания карманов. А там ключи от дома.

А вот хер им!

Денис сорвался с места и сразу развил такую скорость, будто сзади в него целились торпедой.

– Стой, бля! Догоню! – донеслось позади сквозь конский топот.

– Денис, че ты такое ссыкло, а? – весело крикнул Артем. – Че ты боишься, а?

Плюнуть бы ему в рожу.

Но Денису было не до того. Он летел по улице так, словно за ним гналась эскадрилья нацистских бомбардировщиков.

Через минуту он уже был в своем дворе. Встал на стреме за углом, отдышался. Артем нагнал его через полминуты. Денис думал, тот отправится в свободное плавание по улицам. Но Артемка боялся заскучать – вот и прибежал.

– Где они? – спросил Денис.

– Сюда бегут.

– Суки.

Послышался приближающийся топот.

– В подъезд! – скомандовал Артем.

Он рывком распахнул дверцу в техническое помещение под лестницей. Уж сюда преследователи точно не догадаются заглянуть. Мозгов не хватит.

Года два назад Троица случайно обнаружила, что дверца незаперта, и нашла там кучу всего интересного. Дневной свет с трудом проникал вглубь, и можно было различить только смутные очертания предметов. Детям почудилось, будто там лежит труп. Но это оказались всего лишь потрепанная фуфайка и черная женская сумочка, которая легла как раз на место головы. В сумочке обнаружились помада, маленькое зеркальце и прочая дамская хренотень. Денег в ней не было. Артем взял помаду и написал на внутренней двери подъезда: «Rap – калл». Эта надпись до сих пор там красовалась.

Еще они нашли один мужской ботинок, обертку от мороженого 1989 года выпуска, исписанную тетрадку для работ по русскому языку и резинового жирафа. И был там огромный заржавелый вентиль, от вращения которого ничего не происходило. Тогда Денис подумал: может быть, тут есть потайная дыра, которая ведет в другое измерение и засасывает людей, а от них остаются вот эти вещи?

Вниз вела шаткая деревянная лесенка с шестью ступеньками. Артем пропустил Дениса вперед, затем слез сам и закрыл дверь.

Как раз в этот момент к подъезду приблизился топот.

– Блядь, где он?

– Должен быть тут. Он в этом подъезде живет.

Денис затаил дыхание и вжался в сырой кирпичный угол сбоку от двери. Ему казалось, дрожь его тела приводит весь дом в движение.

Артем спрятался в углу напротив.

Пружина подъездной двери скрипнула.

– Ну че, Серег, нету?

– Завали хавальник!

– Э-э-э-э-эй! – голос Пушкина прокатился до пятого этажа.

– Муда-а-а-а-а-а-ак, иди сюда-а-а-а-а! – Кошаров.

Денис сросся со стеной.

– Дома спрятался, стопудняк! Знал бы я, где его квартира…

Денис с ужасом представил себе, как они ломятся к нему домой. Как пугается мама, если папы нет дома. А ведь они могут. Могут и вломиться, и сделать бог знает что. Ограбить, убить. И никто не поможет. Соседи будут сидеть по своим норам. Телефонов почти ни у кого нет, милицию навряд ли вызовут. А если и вызовут, то она не приедет.

Кто-то из четверых харкнул. Густая слюна вперемешку с соплями шлепнулась на бетонный пол.

– Может, он за этой дверкой спрятался? – сказал Кожемяко.

Дверь дернулась. Денис почувствовал, как болезненное тепло страха разливается в паху. Смутные очертания предметов перед глазами пустились в бесовский пляс.

Кожемяко выругался и потянул на себя дверь еще раз. Ручки на ней не было, так что приходилось браться обеими руками за контур и пальцами дергать на себя. И открывалась она туго.

Денис надеялся, что и в этот раз у глиста ничего не получится и он больше не будет пытаться. Но вышло иначе.

– Оп-па!

Он превратился к камень. В один из кирпичей холодной стены. В многолетний налет плесени.

– Ну и срач, – высказал свои эстетические соображения Кошаров. Шаткие весы душевного равновесия качнулись куда-то не в ту сторону, и токсикомана понесло: – Блядь, ну и вонь! Да ну на хуй это все, я домой пойду! Бля! Да ну вас в жопу! Я туда не полезу! Мудаки! Гондоны штопаные, мать вашу! Говноеды позо…

– Да захлопнись ты, придурок! – Махоркин хлестнул его по щеке.

– Э, ты че, бля! – мгновенно отреагировал Кошаров и засандалил тому в лицо кулаком. – Да я тя ща с говном съем! Ты на кого наехал!

С обеих сторон посыпались тумаки. Кожемяко ржал. Пушкин завывал по-волчьи и хлопал в заскорузлые ладоши.

У Дениса перед глазами поплыли фиолетовые пятна, приобретая форму извивающихся щупалец. Он представлял себе, как этот отмороженный балаган обрушивается на него, чтобы отнять мелочь, которой у него нет. Как они его бьют ногами по ребрам и почкам, вышибают зубы, ломают пальцы, выворачивают карманы. Они забирают ключи от его квартиры и идут примерять к каждой двери в подъезде, посмеиваясь. А он лежит в луже крови, и никто не приходит на помощь.

Кошаров и Махоркин сцепились и повалились на пол, кряхтя и хрюкая. Двое других улюлюкали.

– Мир?! Мир?! Мир, придурок?! – сквозь скрипящие зубы цедил Махоркин.

– Отвянь, сука! – без голоса произнес Кошаров, которому тот сдавил горло.

Они поднялись на ноги.

– Этот щенок там?

– Да нету его там, смотри.

– Ушел, дрищ энурезный. Поймаю – убью.

Семья Дениса не была религиозной, но в этот момент он был готов уверовать в бога. Причем в любого.

К счастью, бока стены с дверным проемом хорошо затемняли те углы, где притаились они с Артемом.

– Пошли отсюда, – сказал Пушкин. – Щас другого какого-нибудь малолетку словим.

– Ща, поссу только, – ответил Махоркин, откашливаясь.

Хулиган встал на самом краю убежища и, балансируя, вытащил наружу свое хозяйство. Денис видел часть его лица.

Сейчас он меня заметит – и конец мне.

Стук сердца стал оглушительным. Фиолетовые пятна перед глазами сгустились.

На покрытый пылью и мусором пол хлынула упругая струя. Из-за холодной сырости вверх поползли языки пара. Вокруг распространился запах мочи и немытого паха. Несколько мелких брызг приземлились Денису на штанины.

От долгой неподвижности тело замлело, в голове помутилось. Дениса повело в сторону. Рукав ветровки шаркнул о шершавый кирпич.

Голова Махоркина повернулась.

Пропало дело.

У подъезда послышались неуверенные, вялые шаги.

– Э, ты че тут ссышь? – голос алкоголика дядь Юры. – Совсем охерел? Места мало, где поссать? – Его язык уже заплетался, хотя время было раннее.

– А ты кто такой, мудило?

– А ну, пшли отсюда! – Юрий был настроен показать свою крутизну. Видимо, не сталкивался еще с этими ребятами. Или просто рамсы попутал.

– Ты кому сказал?!

– Иди суда!

– Н-на тебе! – Удар по лицу.

– Ай-й-й-й! – вскрикнул Юрий.

– Че, крутой, да? На тебе еще, пидорас!

– Дерьмо собачье, а разговаривает…

Юрию всыпали еще. Из его рук выпал металлический бидон. В открытую дверцу подсобки выплеснулась белая жидкость. Молоко.

– Что там происходит? – донесся требовательный мужской голос со второго этажа.

– Валим отсюда, а то сильно задержались, – сказал Махоркин, отвешивая прощальный пендель дезориентированному дядь Юре. Сережины дружки тоже выдали алкоголику по пенделю.

Всхлипывающий Юрий минутку постоял у открытой дверцы, потом вялым движением захлопнул ее, подобрал бидон и поплелся наверх.

Артем и Денис оказались в полной темноте.

У дальней стены началась возня. Послышался странный звук – нечто среднее между болезненным стоном и отрыжкой.

Как будто человек.

А как будто и не человек.

12

Денис и Артем сидели на крыше беседки в детском саду. Это была одна из тех дальних, что скрылись за яблонями от зорких глаз вредных детсадовских дур-воспиталок. Если не шуметь, то останешься незамеченным.

Нет, ну а что, не дуры, что ли? Никто ведь им ничего плохого не делает. Сидим, значит, на крыше спокойно, никого не трогаем. Как будто мы тут ломаем что-нибудь, или водку пьем, или ссым с высоты. Нет, просто сидим. Ну, подумаешь, на крыше. Не сломается этот шифер. До сих пор ни разу не ломался – и не сломается.

В этих трех детских садах столько яблонь с переплетающимися ветвями, что, собравшись толпой, можно разворачивать локальные обезьяньи войны. Одна группировка окапывается в зеленом саду (это потому, что забор зеленый), другая – в синем (синий – по той же причине). Основная цель – выкурить враждебную группировку с ее территории. В ход идет все: яблоки, куски грязи и мха, палки, камни. А кому-то удается наскрести деньжат на петарды.

В девяностые петарды были прибыльным бизнесом. Ларечники, торговавшие китайским дерьмом, поднимали на оторванных детских пальцах и выбитых глазах чертову уйму денег. Только пиво и портвейн приносили больше навара.

Маленькие дешевые петарды продавались связками в сто штук. Сотня рублей все удовольствие. Кто любил растягивать кайф, тот взрывал по одной. Кому нравилось погорячее, поджигали самый длинный фитиль, бросали связку на асфальт и наблюдали, как она трещит искрами, исчезая без следа.

А еще всем нравился до одури запах, который оставался в воздухе от разорвавшейся петарды.

Хуже всего во время локальных войн приходилось детсадовской малышне, в которую чисто случайно летели травмоопасные объекты. Или объедки. Надкусить яблоко, перед тем как размозжить его о чей-нибудь незадачливый череп, – без этого никак.

А воспиталки – те и вовсе становились третьей стороной конфликта. Чтобы противостоять абсолютному злу, две враждующие группировки временно объединяли силы на нейтральной территории и начинали массированный артобстрел.

В тот день обстановка была спокойная. Кроме Дениса и Артема, посторонних в детском саду не наблюдалось. А постоянные обитатели вымерли на время тихого часа.

На одном из балконов соседней пятиэтажки надрывалась из магнитофона баба, которая «одна стою на берегу».

Денис сидел с белым, как погребальная кружевная простыня, лицом и смотрел в одну точку. Артем свесил с крыши ноги и болтал ими. Время от времени его голова вертелась туда-сюда, точно у птицы удода.

Они молчали.

Долго.

– Нет, ты правда видел то, о чем говоришь?! – первым взорвался Артем, по-турецки подобрав под себя ноги.

Денис попытался было ответить, но из горла вырвался сухой хрип. Он откашлялся и произнес:

– Я тебе уже сто раз сказал! Там кто-то спал!

– И как ты успел разглядеть? Ты ведь даже не обернулся, когда мы убегали.

– Это просто ты не видел, как я обернулся, потому что сам дал деру, как торпеда.

– Нет, ну правда – человек? Или ты мне брешешь?

– Да не брешу я. Я видел, как он… или она… вошкался там в мусоре.

– А лицо не разглядел?

– Да какое там лицо! Он мордой по полу елозил. Руки-ноги в стороны, как ящерица, только огромная и жирная.

– Жирная?!

– Самая что ни на есть! Мне даже показалось, что это жена дядь Юры.

– Да ладно тебе!

– Да не она это, конечно. Просто показалась. Такая же бочка, только еще больше расплывшаяся. Бомжиха какая-нибудь.

– Слушай, а вдруг нет?

– А кто тогда?

– Ну, из этих…

– Блин, только не начинай, пожалуйста, как человека прошу!

– А хрен ли тут удивляться? Ты что, не помнишь, что мы видели в той хибаре?

– Не говори мне только опять, что они сами оттуда ушли.

– А что, их забрали, считаешь?

– Почему нет.

– А почему да? Кому нужно это трупное дерьмо? Тебе нужно? И мне нет. На рынке не продашь, дома для красоты не поставишь. Да и не очень-то они легкие, таскать туда-сюда.

– У меня есть мысля получше, – нашло на Дениса внезапное озарение.

– Н-ну?

– Мы ведь не знаем, что это за жидкость, в которой они плавали, так?

– Так. Вроде не спиртом пахло.

– А ты откуда знаешь, как спирт пахнет?

– У бати отпивал пару раз. – Артем махнул рукой так, словно говорил о сущем пустяке.

– Ну ты кекс, – оценил Денис.

– Хочешь – приходи ко мне, когда родаков дома не будет. Я и тебя угощу, так и быть. По чуть-чуть тяпнем, они не заметят.

– Не, я не буду, – сразу отказался Денис.

– Слабак.

– Фак ю. Станешь алкашом на всю жизнь, как дядь Юра. Не человек, а мусор.

– От пары глотков ничего не сделается.

– Сделается-сделается. Еще как сделается. С этого все и начинается. Сегодня с одной расстегнутой пуговицей ходишь, а завтра уже хер из ширинки вываливается.

– Иди в жопу. Ты мне надоел. Что ты там про жидкость говорил?

– Я говорил, что там хрен знает чего понамешано. Может, эти ребята, которые там плавали, так пропитались, что от соприкосновения с воздухом просто разложились.

– Вот так вот, без следа?

– Может, жижа навроде болотной осталась, но к нашему второму пришествию уже высохла.

– Все в твоей теории хорошо, но ты забыл про главное.

– Что именно?

– Мы только одну банку расколотили. Остальные-то кто открыл, по-твоему?

– Кто-нибудь другой забрался случайно и вскрыл от нечего делать, – нашелся Денис.

– Этот гадючник уже лет десять никто не ворошил. И это минимум. Ми-ни-мум!

– Кто-нибудь мог видеть, как мы полезли в заросли. Не одних же нас черт может дернуть вляпаться в говно.

– Неправдоподобно, – вынес безжалостный вердикт Артем. – Трещит по швам.

– Опять ты со своими долбозомби. Ты скоро сам станешь как эти упыри из фильма твоего дурацкого… как его…

– «Возвращение живых мертвецов».

– Точно.

– Между прочим, мне теперь понятно, кто по подъезду шуршит ночами.

– В смысле?

– Я несколько раз просыпался. Кто-то туда-сюда по лестнице шастал и стучал в какую-то дверь наверху, а ему не открывали. Громко так, настойчиво колотил. Как гестаповец.

– Так и не открыли?

– Не-а. Зато еще я слышал, как скрипела дверца этой каморки под лестницей.

– Хренов Папа Карло.

– Точно. У меня ж первый этаж, оттуда рукой подать. Все слышно, что делается. И он… или она… так мимо двери проходит тяжело, как словно вот-вот с ног свалится. По стенам ладонями шелестит.

– Шелестит?

– Шелестит. Как листами бумаги.

– Думаешь, у нас один из тех зомбаков поселился в подъезде? – Денис не заметил, как сам принял теорию о возвращении живых мертвецов за наиболее вероятную.

– Не знаю. Можно проверить. Это говно вылезает наружу примерно в двенадцать ночи. Твои родичи во сколько спать ложатся?

Разговор прервал вопль:

– А ну, слезли оттуда! Щас возьму метлу и отхожу по спине!

– Не залезешь, – усмехнулся Артем.

– Подошел сюда! – скомандовала женщина средних лет с прической в стиле «глэм-рок» и приняла позу шерифа в пустынных землях штата Невада. Положила руки на пояс. Теперь ей достаточно двух долей секунды, чтобы выхватить из кобур револьверы и начать палить на поражение.

Но в этот раз ребятам повезло: револьверов у воспиталки при себе не имелось. Вероятно, забыла на столике дежурного в комнате для тихого часа.

Артем вскочил на ноги, схватил длинный шишковатый дрын, поднял его над головой и принялся изображать дикарский танец, выкрикивая: «Тумба-юмба! Тумба-юмба!» Ноги угрожающе грохотали по шиферу. Было бы очень эффектно, если бы этот обитатель необитаемого острова вдруг проломил шифер, провалился и сломал ногу, а воспиталка добила бы его, кричащего звериным криком. Каблучищами. По сломанной конечности. Еще наступила бы на место перелома и долго держала бы там подошву, постепенно увеличивая нажим. И инфернально хохотала бы при этом, запрокинув голову.

– Ах ты негодяй! – разъярилась злобная воспиталка.

Она схватила кусок растрескавшегося асфальта поувесистее и запустила в танцующего дикаря. Черный ком тяжело, жирно описал в воздухе дугу и приземлился на шифер. Крыша беседки, за годы службы принявшая на себя множество ударов, на этот раз не выстояла. Образовалась рваная дыра, в которую можно было просунуть голову.

Артем так и сделал: встал на четвереньки и, просунув башку в беседку, проорал:

– А-а-а-а-а-а-а! А-а-а-а-а-а-а-а! А-а-а-а-а-а-а-а!

Воспиталка подлетела к проделанной ею бреши, подпрыгнула и выбросила вверх руку, чтобы схватить Артемку за лицо и сорвать его, как кровавую мясную маску. Но тот оказался проворнее и успел ускользнуть от смыкающихся когтей.

На прощание спустив штаны и показав воспиталке зад, он с криком: «Вуууухуууу!» – скакнул вниз и оказался по другую сторону забора. Денис прыгнул следом.

– А ну, подошли сюда, шпана! Я вас достану, будете все беседки мне ремонтировать!

– Тумба-юмба! Тумба-юмба! – завывал Артем, убегая.

13

Юрий проснулся от стука адского молота в голове.

Впрочем, «проснулся» – это не совсем верное слово. Его деградировавший разум слегка высунулся из разрыхленного алкоголем мозгового вещества.

Вчера Юрец хорошенько приложился к пузырю вместе с друзьями и подругами из окрестных дворов. Должно было так случиться, что пузырь оказался не один и все мероприятие затянулось часов до двух ночи.

Как возвращался домой, он не помнил. Такие провалы в памяти – обычное дело, если самогонку запить пивом. Компания редко так шиковала, но в этот раз кто-то что-то где-то спер и удачно сбыл. А тут уж, если присоединился к вечно пьяному братству, то принцип простой: один за всех и все за одного. Твои деньги – общие деньги, хочешь ты того или нет. И если после знатной попойки у тебя остались какие-нибудь жалкие копейки, тебя даже просить не приходится. Ты сам предлагаешь купить пивка. Идешь за этой самой бутылкой в магазинчик через дорогу. Новый. «Луной» зовется. В него несколько раз сходишь – и фейс действительно как луна становится. Сиреневатая, бугристая, с кратерами.

Высыпаешь мелочь в железную тарелку, заплетающимся языком требуешь бутылку пива, грудой хлама высыпаешься наружу, в дверях сталкиваешься с местным хулиганьем, которое тоже пришло за бухлом, получаешь по морде, с третьей попытки открываешь пиво о бордюр, отколов горлышко. До своих друзей не доносишь. Все равно одной бутылки на всех мало, смекаешь ты. И, стараясь не порезаться об острые края, залпом всасываешь чудотворную жидкость. Как хренов пылесос «Буран».

И вот тут-то тебя накрывает конкретно. Разум оказывается погребен под обломками разрушенных спиртом мозговых тканей…

На бутылку пива Юрию хватило, даже после того как он скинулся на самогонку.

Откуда деньги? От бабки, вестимо. Попросила его соседка за молоком сходить. Сказала, пятьсот рублей даст. Ну, он и рад. Почему бы за пятьсот рублей доброе дело не сделать? Бабка-то не ходит почти, тяжело ей. Туда-сюда, уже скоро в простыню заворачивать.

Купил он, значит, молока, на сдачу заглянул к самогонщице и жахнул стаканчик. Бабке решил соврать, что молоко подорожало, даже своих сто рублей пришлось доложить. Так даже не пятьсот, а шестьсот вышло бы.

А тут эти вырожденцы ссут в подъезде. Нет, это вообще беспредел! Сраные демократы довели страну до ручки! Никакого порядка!

Как всякий приличный человек, Юрий сделал гопникам замечание, за что и получил по лицу. Бидон с молоком он, естественно, уронил. Старушка, к счастью, слышала перепалку, даже выглянула в подъезд, так что Юрию не пришлось ее убеждать в своей невиновности. Пятьсот рублей она ему, конечно, не дала (зажала, старая карга), но двести отсыпала мелочью. В квартиру она его не пустила, а вынесла вознаграждение в целлофановом пакете.

Вот откуда у дядь Юры в тот день взялись деньги. Доброе дело сделать не получилось, но он искренне старался, так что заслужил…

И вот, его разум толчками прорывается к суровой похмельной реальности.

Сколько времени-то?

Стук адского молота спазмами боли отдается во всем теле.

Юрий хватается за голову и скулит как побитый пес. До боли сжимает руками лицо. Скрипит зубами. Сворачивается в комок под одеялом.

Молот стучит сильнее. Металлический скрежет расходится волнами по телу. Умирающие нейроны мозга отчаянно пытаются сбиться в кучу и наскрести хотя бы слабое осознание того, что происходит.

Что, черт вас всех дери, здесь вообще творится?!

Может быть, это и есть преисподняя? Вот она. Сначала ты пьешь, взмывая в небо. Ты – новый человек. Ты – сверхсущество. Один глоток – и ты можешь все что хочешь. Ты – философ, повелитель стихий, властелин мира, обладатель Абсолютной Идеи!

И чем дальше, тем могущественнее ты становишься.

Ты – Бог!

И ты не замечаешь того момента, когда вдруг низвергаешься в похмельную пропасть. В клоаку, где кипят моча, рвотная жижа и дикая головная боль…

И ты уже не сверхчеловек, а полное дерьмо. Без вариантов.

Ч-черт, это ведь в дверь стучат!

Не буду открывать. В гробу я их всех видал, мудаков, гондонов штопаных. Пусть отправляются в жопу.

Но они не отправляются. Все стучат и стучат как заведенные.

Нет, это был не тот стук, который преследовал его ночью. Не то существо. Оно днем не явится – это Юра знал точно.

Прошедшей ночью он ничего не слышал.

Впрочем, это неудивительно. Странно, что он в таком состоянии ухитрился подняться на пятый этаж, вставить ключ в замок, раздеться… нет, пожалуй, раздеться у него как раз не получилось. Триканы болтались на левой ноге, а рубашка так и осталась криво застегнутой, какой была с утра больше суток назад. В том состоянии, до которого он напился, он должен был завалиться спать под куст.

А ведь он был близок к тому. Несколько кустов по дороге домой радушно приняли его в свои объятия. Будь он немного трезвее, с удовольствием остался бы там. Только в состоянии полного алкогольного безумия ему удалось забыть, что может поджидать его в подъезде…

Нет, вы прекратите там стучать или нет?! Я разве неясно дал понять, что не хочу никого видеть и слышать?! Настырные паскуды.

Неужто пришли выселять за неуплату?

Нет, так нельзя. Тогда выселяйте еще полстраны! Или хотя бы половину нашего дома. Я вам лично покажу, кто еще тут пользуется благами цивилизации на халяву.

– Открывай!

– Меня нет дома! – пьяно прохрипел Юрий. Достаточно громко, чтобы они услышали.

Да, он был еще изрядно пьян. Ему нужно было еще хотя бы два часа сна.

– Ну что, вскрываем дверь?

– Да там он, там. Небось, пьяный валяется как бревно. – Это был вороний голос его тещи.

– Замок хлипкий, минута работы. Андрей, иди вниз, смотри, чтоб этот хмырь с балкона не сиганул.

Только теперь до Юры дошло: менты что-то разнюхали. Или теща самолично приложила руку. Пришли его забирать, а она с ними, тут как тут.

Нет, мне таких прелестей жизни не надо. Кто эту дверь потом чинить будет? Они меня сейчас заберут, в СИЗО захлопнут как кузнечика в банке, а сюда – заходи кто хочет. Казалось бы, нечего брать… но ведь телевизор! Это я, значит, потом вернусь, а телевизора-то и нет. А как жить? Что смотреть? Нет, друзья мои, так не пойдет.

– Иду, иду! – закричал Юра.

– Быстрей давай! – Стражи порядка явно церемониться не собирались.

– Да щас, щас! – стонал Юрий, тщетно пытаясь принять сидячее положение. – Дайте штаны-то хоть надеть…

Он кое-как натянул жеваную штанину на правую ногу, сунул ноги в тапки и прошаркал к двери.

– Пойдешь с нами, – скомандовал с порога моржовый хрен в форме. С моржовыми усами. – Обувайся.

Ни «здрасьте», ни «до свидания». Беспределят по-черному, менты поганые.

– А что я сделал такого? – покатил ответную бочку Юрий, аристократично приглаживая колтуны на башке.

– Я те ща покажу, сука, что ты сделал, мудак паршивый! – Усы уперли руки в бока и плюнули прямо на затертый резиновый половик. – Обувайся, я сказал.

Юрий счел за лучшее повиноваться.

Старуха-теща смотрела на него с раздирающей в клочья ненавистью.

– Это он ее убил! – проскрежетала она железными яйцами. – Вы посмотрите на рожу эту! Пьянствует беспробудно! На человека уже не похож!

Она ринулась к Юрию, протянув к его горлу свои шишковатые пальцы с длиннющими ногтями. Ее сморщенное лицо дрожало, как иссушенный осенний лист.

Безликий субъект в милицейской фуражке взял ее за локти и оттащил на два шага назад.

– Дамочка, будете лезть – мы вас удалим, – расставил приоритеты усатый.

– Это же моя дочь! Да как вы…

– Последнее предупреждение, дамочка.

– Да чт…

– Последнее, я сказал! – Его неотесанный указательный палец едва не уперся в ее ведьмин нос.

Это умерило ее пыл.

Пока Юрий завязывал шнурки, его порванное веко снова напомнило о себе острой болью. Оно задергалось, как курица под лезвием ножа.

Проклятые дети, мать их за ногу! Чтоб им в аду гореть! Если Юрия сейчас не заметут, то он их отловит по одному, как поганых хорьков, и… и порешит. Всех троих. Ему-то уже не впервой.

Впрочем, убийство супруги стало казаться ему чем-то эфемерным. Как будто не на самом деле. Да и супруги никакой, в общем-то, не было. Лишь иллюзия. Тающие день ото дня воспоминания о бытовом кошмаре, когда жилое пространство приходилось делить с неопрятной бабой, которая (только подумать!) имела наглость не одобрять привычки Юрия. И вот, это наваждение рассеялось. Теперь даже трупа не осталось.

Нет, он определенно ее не убивал. Это все был сон. Она просто исчезла. Ушла из дома и не вернулась. Уехала с прекрасным непьющим принцем в волшебную страну грез.

В жопу это все! Естественно, ты ничего такого не делал. Ты ведь трусливая душонка, бывший мелкий бюрократ, нынешний неудачник и просто дегенерат и кретин. Куда тебе до такого! Убийство – удел сильной личности, а ты ничтожество. Вошь. Тебе жить-то осталось год-два и обчелся. Да и «жить» – это слишком громко сказано.

Не было никакого убийства. Тебе померещилось. И отсутствие трупа там, где ты его якобы (якобы!) закопал, – весомое тому доказательство. Если бы там действительно что-нибудь было, ты бы не увидел разрытую яму, когда огромная собака загнала тебя в овраг.

Но дети…

Эти мерзкие исчадия ада!

Они должны поплатиться за то, что сделали.

Дядя Юра вырежет их поганые языки, а потом будет заталкивать в глотки горстями камни. Такие же, как те, которыми эти мерзавцы швырялись в него. Они ответят за все. Пожалеют, что посмели проявить неуважение к старшему да еще и повторять в его присутствии сплетни, гуляющие по округе.

Первый шнурок на стоптанной туфле удалось завязать довольно быстро и без происшествий. Но, едва Юрий взялся за второй, начались серьезные проблемы. От пребывания в согнутом в три погибели положении закружилась голова. Перед глазами поползли черные извивающиеся щупальца. Изо рта к полу потянулась нить слюны. Глаза налились свинцом и перестали видеть.

Он пошатнулся, уперся головой в угол под зеркалом и сложился пополам у порога, так и не завязав один шнурок.

Он бы так и остался там и пролежал несколько часов кряду, если бы усатый мент не схватил его за шиворот. Он выволок его на лестничную площадку, поднял на ноги и толкнул вниз по лестнице.

– Симулянт сраный! – выкрикнул милиционер ему вслед. – Пошел, давай!

Юрий судорожно схватился руками за перила, проскользил несколько ступеней вниз, развернулся по инерции и рухнул на задницу внизу лестничного пролета. Было больно.

– Я спускаюсь, – предупредил милиционер. – Вставай, пока я не подошел.

Их разделяло девять ступеней. Девять ступеней, которые здоровый человек преодолеет в три прыжка за одну секунду.

Юрий схватился за перила, сделал рывок, но снова рухнул задницей на пол.

Вторая попытка почти увенчалась успехом. Он уже почти встал, как вдруг сзади оказались проклятые Усы. Они дали ему такого пинка, что он спотыкающейся трусцой пробежал следующий пролет.

Дальше он спустился сам.

Внизу его ждали еще один милиционер и опер в гражданском. Опер с прищуром курил, облокотившись на капот ментовоза. Он был из тех, кто постоянно курит и вынимает сигарету изо рта, только чтобы закурить следующую. Его лицо было пергаментного цвета и покрыто сетью морщин, а короткие волосы – пепельно-серого оттенка. На лбу красовался фиолетовый шрам. Затянувшиеся швы просматривались настолько хорошо, словно рану зашили проволокой.

Юрий вспомнил, что ему нечего курить. А так захотелось, глядя на смолящего напропалую следака.

– Дай закурить, отец, – попросил он и протянул руку, словно стоял на паперти у церкви.

– Бог подаст, – процедил сквозь зубы следак. Втоптав окурок в дворовую пыль, он сел на переднее пассажирское сиденье.

Юрия затолкали в зарешеченный кузов и куда-то повезли.

14

В это жаркое утро умирающего лета Денис и Артем были заняты изготовлением «прыгунов» – натирали упавшие зеленые каштаны об асфальт, чтобы получить коричневые «волосатые» прыгучие шарики. Когда все мыслимые рекорды прыжков были установлены, занятие порядком надоело. Да и пить захотелось. Они отправились к ближайшему «водопою» – колонке у моста.

Рядом, по кромке оврага, тянулась улица Вильямса. Что это был за человек со странной такой нерусской фамилией, никто толком не знал. И почему в его честь назвали захолустную улицу у забытого богом оврага – тоже хрен разберет.

Самым популярным местом здесь была колонка. Она была, черт возьми, популярнее, чем рюмочные и пивные!

Во-первых, в домах на улице Вильямса отсутствовал водопровод. Эти хмурые бараки наспех слепили лет тридцать-сорок назад в качестве временного жилища для рабочих, строивших 311 квартал. Когда строительство закончилось, развитой социализм позаботился, чтобы добро не пропало зря. Заселили туда людей на ПМЖ. И вот, жильцы уже почти попали в коммунизм, а водопровод так и остался несбыточной мечтой.

Во-вторых, когда в окрестных хрущевках отключали воду, их обитатели хватали ведра, канистры, бидоны, пластиковые бутылки и тоже устремлялись сюда. Становились в очередь, вступали в перепалки, сплетничали, ругали Ельцина и демократов.

Вода из колонки стекала по крутой горке, и зимой овражный склон покрывался толстой ледяной коркой. Это был самый популярный зимний аттракцион у местных ребятишек. Тех, что поменьше, приводили родители, остальные приходили сами. На дне оврага валялись старые покрышки от автомобилей. На одну такую помещалось двое-трое ребят. Визжа от восторга, они скатывались на много метров вниз, взмывали в воздух с небольшой дамбы и рассыпались, словно горсть песка.

Артем и Денис хлебали воду так, чтобы потом от резкого движения в боку могла образоваться кровавая трещина.

Напившийся до тошноты Артемка всем своим весом давил на упрямый рычаг колонки, а Дениска горстями отправлял в рот ледяную воду с привкусом железа. В этот момент к улице Вильямса спустились по неровной пыльной дороге, переваливаясь с боку на бок, две милицейские машины – «козел» и «жигуль». Они остановились метрах в десяти от колонки. До ребят долетели обрывки разговора из салона. Менты выспрашивали у кого-то, как куда-то проехать. Им отвечал хриплый пьяный голос. Говорящий, судя по интонации, оправдывался.