Меня зовут Андрей. Я учусь в 11 классе. Вроде не троечник, но и не отличник. Из увлечений – люблю позависать с друзьями, посидеть в пабликах, погонять на бээмиксе. Раньше любил читать всякие подростковые книжки типа «Над пропастью во ржи» и «Бумажных городов». Даже хотел стать писателем одно время, но оставил эту мыслю. А потом меня сожрали соцсети и моя девушка. Классе в девятом. Больше соцсети, но и девушка тоже.

Звали ее Соня.

И вообще, все со временем стало крайне сложно…

Так вот.

Кароч, приключилось это в первую неделю сентября. Или во вторую, хэ-зэ. 11 класс. Пригремел я, значит, в школу. Сел на свое место. Все, блин, такое унылое, тупое. Обстановка в тоску вгоняет. Говорить ни с кем не хочу. Они тут все как зомби. Аж смотреть стремно. Вообще, одноклассники у меня в основном хорошие. Но иногда, скажу по чесноку, тошнит от них. Особенно по утрам. А тут еще после вчерашнего настроение в ноль. Даже в минус.

Сел я, значит, за последнюю парту, как всегда. Кинул рюкзак на пол – пусть валяется. Все равно я учебник по физике не взял. Опять училка гнобить будет…

Да пох, в принципе. Аттестат у меня все равно ни фига не красный получается. С другой стороны, тройку в полугодии она мне не поставит. Их за порчу показателей администрация дрючит будь здоров. Никому ж не хочется, чтоб директриса тебя по ковру растерла, да?

К тому же я все равно верняк физику на ЕГЭ сдавать не буду. Хотя… фиг знает, что я вообще буду сдавать. Не решил еще. Родаки говорят, ин-яз, а я не хочу. Нах он мне? Переводчиком в нашем Брянске не устроишься, а учителем хрен я пойду работать – не мое это совсем.

Кароч, хэ-зэ, че делать.

Кароч, не в этом дело.

Кароч…

Соня не пришла. Сидел я, сидел. Она обычно рано заявляется, раньше меня. А тут нету ее и нету. Уже почти все пришли. Стало шумно. Кто-то со мной пытался заговорить, я вяло реагировал – настроение смурное. Копался в планшете для виду, наушники в уши всунул, типа занят до фига. А Сони нет. Уже дело к звонку идет, а ее нет.

Заболела? Ну, бывает. Хотя… че-то у меня кошки скребут. Знаете, как говорят, предчувствие дурное.

Епт…

Так вот, звенит звонок уже, а Сони все нет.

Не знаю, с чего у меня это сраное предчувствие. Может, оттого, что мы вчера поссорились? Ваще некрасиво получилось. У нас, в общем-то, уже давно не клеилось. Последнее время че-то всегда не так, не то. Ты не так делаешь, ты не то говоришь, ты меня не понимаешь. Мрак.

Ну, понятно, я не соответствую ее идеалу. Но нервы-то нахрена трепать? Я ж тоже не железный – бесконечно терпеть…

А вышло все вчера, как обычно, из-за мелочи. По фигне. Выходим, значит, из кино. Смотрели какую-то дурь, типа комедия, а на самом деле не смешно ни фига. Тупо. Я даже не запомнил, как называется, хэ-зэ. Вышли, значит, из зала. Идем по этой… этому… как его… ну вы поняли, где кассы с билетами. Треплемся о том о сем, про фильм этот тупорылый уже забыли напрочь. Соня на меня смотрит, а не вперед. Какой-то тип прет прямо на нас, с кем-то трындит. А в руке у него бадья здоровенная с попкорном. Практически корыто.

Я это, значит, вижу, но сказать ничего не успеваю – на секундные доли счет идет. Соня в этого членофрукта врезается, он свое корыто роняет, хрючево по полу во все стороны.

Он поначалу стоит такой… опешивший, что ли. И мы – тоже опешившие. У Сони глаза и так большие, а тут с тарелку размером стали. Потом она че-то пытается сказать, и этот типище тоже. Стоят, лупают друг на друга глазьями. Клювами щелкают. Потом чувак вроде как осознал, что произошло, брови грозно сдвинул. И говорит такой: с тебя триста рублей. Это он Соне.

Та на меня смотрит – на лице немой вопрос. Я начинаю в башке прокручивать, что бы это значило. Это она, наверное, ждет, что я мужику по роже съезжу. Ну, или выплачу компенсацию за попкорн. А денег у меня между тем осталось с гулькин хрен – пятьдесят рублей всего-навсего. Я ж ее в кино сводил, млять. Плюс колы ей купил с мороженым. И тоже попкорна. И себе хрючева чутка. И что, она думает, у меня баблосы остались?!

Ну, и я на нее тоже гляжу. С разинутым ртом, челюсть до пола. И что сказать – не знаю, хоть убей. Смотрю, у нее глаза прям гневом наливаются. Желчью. Вангую истерику. У Сони это в последнее время часто. Я ее, наверное, чем-то раздражаю.

– Ну, и че стоите? – спрашивает тип. – Бабки отдавайте!

Соня брови на меня поднимает. Как будто я тут крайний.

– Андре-е-е-ей? – говорит.

А я что? У меня денег нету.

– У меня деньги закончились, – говорю. Виновато как-то вышло, ну да ладно. Как получилось, так получилось.

Она рожицу хмурую скукожила, полезла в карман куртки, вытащила мятую пятисотку. Посмотрела на нее так жалобно.

– У меня мельче нет, – говорит этому хрену.

– Значит, давай, сколько есть, – отвечает он. – Бегать, разменивать времени нету.

Хватает эта дылда двадцатилетняя пятисотку у Сони прямо из рук и чешет дальше со своей девахой. Типа как будто ничего и не произошло.

Стою я тупо, смотрю ему вслед и думаю: кинуться, что ли, с кулаками? Так он же меня одной левой уложит. А потом сверху сядет и раздавит. Буду как лох выглядеть…

Хотя я и так уже как лох.

Соня меня за рукав дергает. Я к ней поворачиваюсь.

– Чего стоишь? – грит. – Он у меня деньги отнял!

Я такой, опомнившись:

– Э, малый! – И вслед за ним. Неуверенным таким шагом.

А он уже далеко – завернул за угол, чтоб в зал зайти. И я тоже, значит, подхожу к входу в зал. А они со своей лярвой уже билеты показали тетке. Она их запустила. Я за ними следом, а она меня своей ручищей огроменной стопарит.

– Куда собрался? – типа.

– Я на секунду, – говорю, – надо с этим кексом перетереть.

Она:

– Только с билетом.

– Ну, мне на секундочку! – жалобно. – Туда-обратно.

– Ладно, иди, – соглашается.

Збс. Я, значит, в зал. Там темно. Трейлеры на экране крутить начали. Гребаная куча народу сидит, битком все забито. И эти двое на свои места, видать, жопы опустили. Только я их не вижу ни фига – темно в зале. Как искать? Я ж не пойду по каждому ряду, по коленям чужим топтаться. А тут еще билетерша в спину дышит, только и ждет, чтоб меня за шиворот выволочь.

И тут я решил, типа, радикально поступить. Как смелый и независимый мужчина. Взял, развернулся и вышел оттуда.

Билетерша мне в спину:

– Ну что, где твой друг?

– В манде твоей, – отвечаю.

Не, ну, если честно… я хотел так ответить, но не стал.

А за углом меня Соня ждет. Глаза сощурены, губки сжаты. Личико загорелое ажно еще больше потемнело от злости.

– Где пятисотка? – спрашивает.

– В манде твоей, – отвечаю.

Не, на самом деле, я так хотел со злости сказать, но снова не решился. Тем более Соне.

– Нету денег, – говорю. Неуклюжая фраза.

– Как это нету? – Смотрит на меня так, будто это я опрокинул попкорн того чела, а потом сам же у нее лавэ отнял.

– Да вот так, блин! – Меня уже самого от злости колбасит. И от бессилия. И не пойму толком, на себя самого я злюсь, на нее, на того козла или на всех вместе. И объяснить не могу ни фига, слов не хватает.

– Хочешь, подождем, пока он фильм досмотрит? А потом я его поймаю и отмудохаю. – Я просто знаю, что она не согласится, потому и предлагаю.

Соня вздыхает. Поправляет черную гладкую челку. Смотрит в сторону. И я замечаю, что у нее, блин, глаз дергается. Правый. Или левый. Неважно. Дергается, кароч.

– Не, ну правда, – говорю. – Давай подождем здесь. Там просто темно, не видно ни фига.

– Ой, да иди ты в жопу! – возмущается она и идет к выходу.

Я за ней. Хватаю за локоть, пытаюсь остановить. Она вырывается. Волосы по всему лицу.

– ОТВАЛИ! – рычит сквозь зубы.

Чувствую себя, блин, виноватым. И вообще ничтожеством.

На нас все оборачиваются, замолкают, лица насупливают. Хотелось бы им сказать: да пошли вы все нах! Но предки меня слишком хорошо воспитали.

Она быстрым шагом, решительно так, двигается к выходу. А я за ней бегу как дебил. На ходу куртку одеваю… или надеваю – как правильно? Кароч, не суть.

Догоняю ее на эскалаторе. Спускаемся на первый этаж ТРЦ. Я к ней обращаюсь по имени. Ноль реакции. Вот сучка!

– Да это ж не я виноват, что ты попкорн опрокинула! – У меня внутри все шипит и взрывается. Как этот самый попкорн в микроволновке.

Она отворачивается.

– Сонь, ну хватит.

Реакции – ноль. Как будто меня тут нет.

Подношу руку к ее лицу, пытаюсь отвести волосы в сторону. Она меня бьет по руке. Толкает в плечо. Я чуть не падаю. Задел какого-то чела, который сзади стоял. Он завозмущался, я проигнорил.

Доезжаем до низа. Соня все тем же быстрым шагом топает к выходу из ТРЦ. Выходим через вращающиеся двери. Погодняк снаружи вполне себе летний. Непривычно теплый сентябрь. Как назло. Весь август был как кусок говна – дождь, слякоть, месиво. Последнее школьное лето получилось самое кислое в жизни. Я никуда не ездил, в Брянске сидел, дома. Соня на месяц уезжала, потом вернулась. И мы поняли, что начинаем друг другу надоедать. Бывает такое. Вроде все норм, а че-то приуныли оба. Скучно, как в Освенциме. То я к ней приду, пока родаков дома нет, то она ко мне. Потрахаемся, чаю попьем – и расходимся. Один раз компанией собрались с одноклассниками и ребятами из параллели. А так мрак мраком. Че-то не то, а че именно – хэ-зэ.

А еще у нее нервные припадки начались на пустом месте. «Типичные бабские штучки», – каждый раз думал я. Хотя частично типа понимал, в чем дело. Весной ее любимого пса Чака растерзали бродячие собаки на пустыре, когда она его выгуливала. Он у нее больше десяти лет жил. Еще щенком взяли. Член семьи практически. У нее от этого нервишки здорово пошатнулись…

И тогда, в тот вечер с попкорном, все закончилось. Когда мы не запомнили даже толком, какой фильм смотрели.

Мы молча дошли до остановки. Пока ждали маршрутку, я попытался ее обнять, но буй там плавал. Она опять меня отпихнула, как нечто назойливое и на хрен не нужное. Спросила только, заплачу ли я хотя бы за проезд. С издевкой, само собой. Я молча передал водиле свой последний полтос.

Доехали мы, кароч, до нашей остановки. Я ее до подъезда проводил. Она только буркнула слово «пока». Даже не посмотрела на меня.

Это был последний раз, когда я ее видел.

В общем, пришла физичка на урок. После звонка, значит. Минут через десять. Как обычно. Она нас ненавидит. Наверное, еще больше, чем мы ее. Оно и неудивительно. Сколько мы ее доставали – так нас любой бы возненавидел. Впрочем, от учителя тоже зависит. Вот на биологичку у нас никто пасть не раскроет. Раз пикнешь – покойник. Еще раз пикнешь – ваще в аду гореть будешь. Заживо…

Года три назад физичка ниче такая была, аппетитная. Сразу после универа пришла преподавать. Характер, конечно, стервозный – пилец. Но формы реально залипательные были. А потом в декрет ушла, залетела от хахаля своего. А он ее после рождения ребенка взял и бросил. Сразу практически. Через два года она, значит, из декрета досрочно вернулась. Новое впечатление от нее было не оч, мягко скажем. Обрюзгла, пострашнела, волосы сальные, прыщи на лбу. Бока свисают. Жуткая, как моя жизнь. И еще стервозней, чем была. Ну, тут-то ее и стали все игнорить не по-детски. Она че-нить говорит – на нее внимания ноль. Прямым текстом, конечно, никто не посылал (школа у нас приличная считается), но всем своим поведением демонстрировали, что эта женщина – типа пустое место. Некрасиво, конечно… но, блин, сама виновата.

К концу урока у училки стало пригорать. Как обычно. Она на нас орет, а хрен ли толку, как грится. Внимания – ноль. У нас класс уже с первых дней во все тяжкие пустился. Во-первых, дембеля – скоро выпускаться. Во-вторых, мы все слегонца в депресняках были. Наш классный руководитель… умер, не умер – черт разберет. Исчез, короче. И никто нам ничего не говорил толком, что случилось… Но об этом позже, по порядку.

Мне, кароч, не до этой женщины совсем было. Где Соня? – вот что меня волновало.

Написал ей в ВК.

Андрей

Сонь ты где

София была в сети вчера в 22.30.

Ни ответа ни привета.

Написал эсэмэску. Пять минут жду, десять. Ноль реакции. А раньше всегда мигом откликалась. Неужели настолько сильно обиделась?

Я на измене. Че делать? Почему она не отвечает? Когда мы ссоримся, она все равно всегда пишет. Даже еще больше. Какую-нибудь гадость обычно. Послание на три страницы. «Войну и мир». На тему, какой я плохой и урод биологический.

А тут ничего. Совсем.

Я на измене, пацаны.

Как закончился урок физики, я не заметил толком. На перемене вышел за забор покурить, высмолил две сиги. Снаружи тепло, птички поют, солнышко светит. А мне хреново донельзя. Внутри как будто костер горит.

Где Соня? Что с ней? Заболела? Может, ее машина сбила?

Вроде у нас и отношения уже к концу подходят. Вроде я ей надоел. А она мне? Не знаю. Кажется, я ее все-таки люблю.

Она не в курсе, что я ей изменял. С ее лучшей подругой. Надеюсь, и не узнает никогда. Хотя… какая теперь разница. Может, она мне тоже изменяла. Крутила романы на стороне. Ей ведь всегда все не нравилось. Как и мне, сопсно.

Стал я, короче, ей названивать. А хрен там был. Абонент не абонемент. Специально телефон вырубила? Или что-то правда случилось?..

Еще один урок прошел. Обществознание. Она недоступна…

В начале урока русского заявилась наша новая классуха – физручка Ирина Викторовна. В спортивном костюме, рожа кирпичом – все как положено. Почему-то с тремя полицейскими. В штатском, но я сразу просек, что полицейские. Что-то стала говорить на ухо учительнице русского. Я толком не расслышал. Только слово «пропала». Поначалу значения не придал.

А потом думаю: вдруг они про Соню?!

И смотрю на ее пустой стул. Все остальные в классе присутствуют, одной Сони нет. И русичка вместе с физручкой тоже на этот стул пялятся.

– Дети, – спрашивает классуха, – а вот эта девочка… – Имя пытается вспомнить. – … она сегодня была? – И на стул ее указывает.

– Девочку Соня зовут, – тявкаю с места. Эта тетка нас никак по именам не запомнит.

– Ну да, Соня, – вспоминает.

Однокласснички мотают бошками: мол, не видели сегодня Соню. Я помалкиваю.

Полицейские на мне взгляд задержали. Не то чтобы с подозрением, но как-то, млять, недобро.

В моей голове рисуется стремная, гадостная донельзя картина.

Соня лежит в канализационном коллекторе – изуродованная, в порванной одежде. Позеленевшая. С остекленелым взглядом. Ногти содраны, пальцы в крови, грязи и водорослях. Юбка задрана, трусики порваны.

Ее насиловали. Несколько мужчин. Много раз подряд. Несколько пьяных уродов. Поймали в подъезде, затащили за гаражи, попользовались – и скинули в люк.

Ноги переломаны, руки. Ребра торчат наружу.

Она слегка припухшая.

И чертов остекленелый взгляд…

Они на меня смотрят. Как будто что-то хотят сказать. Как будто это я ее убил.

Кстати, почему сразу «убил»?..

Я вздрогнул: мой телефон на столе завибрировал. Я покосился на экран. Номер скрыт.

…Кто вообще сказал, что она мертвая? Может, просто свалила из дома на денек? Решила развеяться, все дела. Мало ли, какая хрень этим бабам в голову взбредет.

Чего смотрите-то, отцы?

– А вот этот… как его… Андрей. Шапарев. Это ее парень. – Физручка, сучара, сдала. Чувствую себя преступником. Как будто я ее укокошил и съел. Соню, в смысле, не физручку…

Нет, никогда ты, Ирина Викторовна, не станешь нашим настоящим классным руководителем. Вот Кирилл Александрович – это да-а-а-а-а-а-а, охренительный был чел.

Господи… С пятого класса он нас учил. Любили его, как отца родного. Кирилл Александрович Мельников. Где он теперь? Ни одна сволочь не говорит. Прошел слушок, будто в психушку упекли, а там он якобы помер.

Не, я понимаю, конечно, чутка странноватый тип был. То ноги на стол показно положит, то черный юмор из него фонтанирует. Но это было прикольно. За это обычно в психушку не забирают, мне кажется. И мы его уважали, этого не отнять. Только в класс зайдет – тишина мертвецкая. Хотя никто не боялся. Не у каждого учителя так получается.

А эта баба, Ирина Викторовна, меня рил бесит, сука. Какая-то на серьезных щах не в меру.

– Кто, вот этот?

– Нет, вон тот, за задней партой, с наушниками.

– Пройдем-ка с нами, молодой человек, – говорит один полицейский. С усмешечкой такой злобненькой.

Не к добру это, ребятки, не к добру.

Я сижу.

– Встань, когда с тобой взрослые разговаривают! – говорит классуха грозно.

Встаю.

– Ты почему так одет?

Потому что, млядь.

– Почему в школе в джинсах?

Чтоб ты спросила, млядь.

– Ладно, это вы потом решите, – полицейский. – Пройдем-ка с нами, дружочек.

Дружочек, млядь…

Делаю шаг, он мне:

– С вещами.

А вот это уже рил как угроза звучит.

Собираю по-быстрому пожитки, беру рюкзак. Выхожу из класса. Одноклассники помалкивают в тряпочку. И чувствую, как следят за мной глазами. Все уже, сука, видят во мне виновного в чем-то. Точнее, не в чем-то, а в убийстве.

Мои шаги – как адский молот. И все бошки в мою сторону медленно так поворачиваются. Две училки, менты, одноклассники – все. Пилец.

Знаете такую хрень – типа, когда тебя в чем-то подозревают, начинаешь вроде как и сам себя подозревать? Вот это оно самое и было.

Выхожу из класса, снаружи никого – пустой коридор. Теряюсь во времени и пространстве. И позади все молчат. Как в вакууме.

Я стопарюсь. Знать не знаю, что дальше делать, куда идти. Меня мент в спину легонько подталкивает, говорит:

– В учительскую.

Ноги как будто деревянные.

– Иди, иди, – подгоняет.

Иду по пустому коридору, а позади шаги всех вот этих вот. Ломаная коричневая линия отделки скачет по стене вверх-вниз. Поджилки трясутся. Такое ощущение, будто по моей походке этим людям все понятно. И классухе, и полицаям. Они чувствуют мой щенячий страх.

Попадос, ребята.

А вдруг меня сейчас обвинят? Вот только в чем? Кто б знал…

А Соня между тем лежит в канализационном коллекторе. Изнасилованная и убитая. Кругом грязь, вонь, нечистоты. Насекомые, черви всякие. Крысы бегают, отрывают от нее по кусочку. Ее волосы всегда были прямыми и чисто вымытыми, а теперь скомканы. На них налипли куски какого-то гнилья…

Захожу в учительскую. Они – следом. Как будто особо опасного заключенного препровождают в камеру.

За задним столом сидит наша биологичка, проверяет какую-то писанину. Ее просят выйти. Она глядит недоуменно поверх очков. Типа, вы кто такие и какого ляма тут командуете? Потом смекает: лучше делать, как говорят вот эти грозные дяденьки в штатском. Начинает рассеянно шарить костлявыми руками по столу. И одновременно на меня поглядывает, опять поверх очков. И взглядом как будто спрашивает: ты чего такого натворил-то, Шапарев?

Она такая, вся на нерве, пытается разобраться, что взять с собой, а что нет. Закидывает какие-то вещички в сумку. А я смотрю на нее, на чем-то ж надо задержать взгляд. И физручка тоже на нее смотрит. И полицаи, все трое. Неподвижно. Картина маслом.

И так с минуту. А кажется, будто лет сто.

Наконец, биологичка выходит из учительской.

– Инна Валерьевна… – начинает было опер (или кто он там по званию, я не разбираюсь). Но физручка его прерывает:

– Викторовна.

– Пардон. Инна Викторовна…

– Ирина.

Упс.

Лицо у опера такое, как словно какашку скушал. Наверное, думает: вот же наглая физручка.

– Ирина Викторовна, стойте снаружи и никого сюда не впускайте, – приказным тоном.

Эта стоит с разинутым ртом, всем своим видом как бы говоря: я тебе что, подчиненная?

Я кошусь на настенные часы. У них целых сорок минут до конца урока, чтобы меня пытать, загонять иголки под ногти, заливать в горло горячий свинец. Да и просто избивать, как боксерскую грушу.

– Ну, чего стоим?

– Ничего, – буркнула она и скользнула за дверь.

Эти трое на меня глядят как на дурака.

– А ты чего встал? – говорит один. – Садись давай. В ногах правды нет. Хе-хе!

– Сесть всегда успеет, – мрачноватенько хохмит другой.

Рюкзак соскальзывает с моего плеча. Я отодвигаю стул за первым столом ряда. Собираюсь сесть.

– Не сюда. Вон туда садись.

Прохожу, куда сказали, – за второй стол. Они около меня обсаживаются полукругом, три мордоворота. До каждого расстояние вытянутой руки. Один сидит, как в фильмах, – спинка стула спереди, а он на нее локти пристроил. Паяльника дымящегося рядом не хватает. Глядят пристально, прямо в глаза заглядывают. Как будто признания ждут. Знал бы, в чем надо признаваться, – глядишь и признался бы – до того страшные дядьки с виду. Особенно когда никого вокруг нету больше.

– Ну, и что ты нам скажешь? – спрашивает ихний типа главный. Короткие волосы ходят ходуном на здоровенной голове.

– Смотря что спросите, – говорю. Дельного из себя строю, а голосочек-то дрожит.

– Как докатился до жизни такой? – бросает другой, с бычьей шеей.

– До какой? – переспрашиваю.

– Где твоя подружка?

– Какая подружка? – И тут же понимаю: глупость сморозил. Лишние подозрения только вызвал.

– Коноплина.

– Соня, что ли?

– Да. София Коноплина.

– Откуда ж я знаю. Самому интересно. С утра в школе нету.

– Самому интересно, говоришь? – подключается третий. Молодой, с дурацкой улыбочкой. С серыми разрушающимися зубами. – Ты ее когда в последний раз видел?

Задумываюсь. Ступор дурацкий напал. Молчу. Облизываю пересохшие губы.

– Что, не помнишь? – белобрысо ухмыляется Бычья Шея.

– Помню. Вчера вечером.

– Ага! – восклицает Большая Голова. Как будто я ему зацепку дал. И тычет в меня сосискообразным пальцем. – И где вы были?

– В кино.

– Что за фильм? – уточняет Серая Улыбка.

Я призадумался и ужаснулся: ни хрена не помню, что за фильм, хоть убей!

– Не помню, – честно ответил я.

– Да ла-а-а-а-а-а-адно тебе! – напирает Серая Улыбка. – Только вчера в кино ходили, а как фильм называется, не помнишь?

– Серьезно, – говорю. – Глупый фильм какой-то, комедия. Я не запоминал.

– Российская комедия? – Зачем спрашивать такое, не пойму толком.

– Нет, американская.

– А потом она куда пошла? – спрашивает Большая Голова.

– Кто – она? – туплю.

– Комедия! – выкрикивает Бычья Шея и ржет так, что аж щеки трясутся. На носу ажно сосуды проступили фиолетовые. Поржал, поржал, потом разом помрачнел: – Соня твоя – вот кто.

– Я ее домой проводил.

– До квартиры?

– Не, до подъезда.

– И что, видел, как она в подъезд зашла?

– Ну… да.

– А вот и неувязочка! – подлавливает меня Большая Голова. – Не заходила она в подъезд, потому как домой вчера не вернулась!

Типа: попался, щенок.

– Заходила, – говорю. – Честно. Проводил до нижней двери.

– Вы ссорились? – спрашивает Серая Улыбка, прищурившись хитренько.

Я собираю волю в кулак и вру:

– Нет. – И головой мотаю для убедительности.

– Точно не ссорились?

– Точно-точно, – опять вру.

И дальше пошло все по кругу: одни и те же вопросы в разных вариациях. И так еще минут тридцать пять. Я под конец стал как сомнамбула: на автомате что-то отвечаю, сам ни хрена не соображаю. Слышал физручку за дверью. Вроде близко, а как будто из потустороннего мира. Или из-под воды. Она прогоняла от двери возмущенных училок.

Хорошо, что долбаный звонок с урока все-таки прозвенел. Я уж думал, не дождусь его живым.

Звонок продребезжал – в коридоре пошла движуха. К учительской стали потоками стекаться педагоги. Возмущаются, трындят. Физручка еле сдерживает натиск. Полицейские замялись. Понимают: закругляться пора. А я весь такой уже ватный, мне рил хреново.

– Ну что, отпускаем фраера? – спрашивает у своих Большая Голова.

Сам ты, падла, фраер.

– Да, пора уже, – отвечает Бычья Шея.

Серая Улыбка тупо кивает.

– Иди, – говорит мне Большая Голова. – Мы с тобой еще потом побеседуем.

Я встаю со стула и понимаю: идти почти не могу. Все нервы вытрепали, козлы.

Вываливаюсь, значит, из учительской, продираюсь сквозь толпу озверелых училок. Они мне взглядами своими мозг прям выедают.

Хочу курить. Дико. Две подряд. Или три.

Выхожу через центральный вход вместе с потоком галдящей мелкой школоты. Их ведут на стадион, на физру. Обхожу здание, захожу за спортзал. Тут нелегальная курилка. Вся школа здесь смолит. Уютная площадочка, стены с трех сторон. Можно сныкаться и дымить спокойно… Нет, не всегда спокойно, канешн. У директрисы и ее администрации иногда доходят руки и досюда. Бывает, куча народу в этот закуток набьется и стоит, дымит. И вдруг откуда ни возьмись директор со своими рабочими муравьями. И не углядишь ведь, как приближаются: угол обзор закрывает. И начинается: называйте свои фамилии, завтра родителей в школу, да мы вас исключим, бла-бла-бла. И примерно раз в месяц по одному и тому же сценарию. Ниче не меняется.

Прихожу я, значит, в курилку, а там стоят эти.

Вернее, кто стоит, а кто и сидит на кортах.

Сопсно, какая история. Есть у нас в школе Макс Ломоглазов по кличке Тормоз. Качок. Тот еще скот. Мне никогда не нравился. С первого класса. Задирал меня даже пару раз. А последние два года меня вообще ненавидит. Потому что я с Соней, а он нет.

Я пару раз видел, как она с ним в коридоре переговаривалась. Тормоз ее даже разок за руку ухватил, падла такая. Она видела, как я приближаюсь, тут же ему ручкой махала и уходила. И это ведь я только два раза замечал. А на самом деле таких разов могло быть и больше. И они так друг на друга смотрели, будто… не знаю… будто между ними что-то есть. И Соня потом как-то холодно со мной общалась некоторое время. Типа: отвали, не мешай. И этот хрен на меня волком все время глядел. Вот я и думал: что-то тут нечисто. Клинья к ней подбивает? Или уже подбил? Если да, то что она в нем могла найти? Он же быдлоид и жеребец. Да, канешн, поспортивнее меня будет. Накачанный, все дела. Ну и что? Что вообще девушки находят в таких вот? Клюют на красивую обертку, блин. И то, насчет красивости – еще спорно.

Останавливаюсь я, значит, в курилке, а там эти три быдлана. С Ломоглазовым-Тормозом его дружбаны, такие же ушлепки. Один – Витос по кличке Утюг (потому что у него фейс сильно смахивает на этот самый предмет), второй – Димасик Светлаков по кличке Света. Правда, в лицо его так обычно не называют: можно огрести по самое не балуйся. Они, все трое, в одну качалку ходят. Верняк, хотят выглядеть, как презики, набитые орехами под завязку.

Вижу их – и сразу какой-то дискомфорт. Пришел бы не один – еще ладно. Но тут я один, а их трое. Бить они меня, понятное дело, не будут (наверное), но… че-то жим-жим, ребята.

И вот, я останавливаюсь, как только их вижу. Сразу желание развернуться и по тапкам. Поворачиваюсь к ним спиной, а потом смекаю: если уйду, будет так выглядеть, будто я их боюсь.

Ну да, побаиваюсь, что тут такого. Неприятные типы, ей-богу.

Глупо получилось. Верняк, заметили, что я хотел слиться.

В итоге остался, повернулся к ним бочком. Тормоз в мажорной попугайской рубашке, ноги расставил, как будто боевую стойку принял. Смотрит исподлобья, волком. Утюг со Светой немного позади, на стену облокотились. Типа, группа поддержки, или как это там называется… когда телки в коротких юбках футбольную команду подбадривают всякими там телодвижениями. Чирлидеры – вот.

Смотрят, пидорги.

Я на них искоса поглядываю иногда, а сам в сторону смотрю. Достал сижку из рюкзака, начинаю чиркать зажигалкой, а она не работает ни фига. Ветерок дует, а газа внутри мало осталось. Дерьмо корейское.

Неловкий момент, кароч.

А они пялятся, лица каменные. Не ухмыляются, ниче такого. Тупо смотрят. А мне не по себе. Ощущаю себя лузером. И все потому, что гребаная зажигалка не работает. А просить у этих гондонов подкурить как-то нет желания.

Я зажигалку ладонью кое-как получше прикрыл от ветра – загорелась. И тут же, сука, погасла опять. Я в себя воздух втянул что было силы. Раскурил несколькими затяжками.

– Соню не видел седня? – спрашивает Ломоглазов.

– Не, – отвечаю, не глядя на него.

– А где она?

Че за тупые вопросы, а?!

– Не знаю, – говорю.

– А че так?

– А вот так.

– Ладно, пошли, парни, – говорит Тормоз своим двум гомикам.

Пропускает их вперед, а сам следом чешет и на меня оглядывается. И взгляд его как будто говорит: я тебя достану. И вообще, как будто он что-то знает, а я нет.

А может, правда знает?

Не докурив, достаю из кармана телефон. Опять набираю Сонин номер. Хотя… зачем? Если б она появилась в сети, мне бы пришло уведомление. Может, на домашний позвонить? Типа, спросить у родаков, че да как. Может, и объявилась уже – чем черт не шутит…

Не, не буду. Дураку понятно: бесполезняк.

Только докуриваю, кидаю бычок в заплеванный угол, как вдруг звонок. Опять достаю телефон, смотрю: с Сониного домашнего. Оп-па.

Думаю: ща услышу ее голос – и все встанет на свои места. Окажется, что она у какой-нибудь подруженции зависала, они там с горя прибухнули и спать завалились, а родителям эта дура позвонить забыла, потом телефон разрядился или что-то в этом роде. Обычно ведь так, когда подобное происходит. Находится неожиданное, но разумное объяснение. И вся бодяга заканчивается типа благополучно.

– Алло! – говорю в трубку.

– Андрей? – голос Сониной мамы. Тон, который, знаете, не обещает ни хрена хорошего.

– Да.

– Это мама Сони.

– Я понял.

– Мы ее со вчерашнего дня не видели. Не знаешь, где она?

– Не, не в курсе. – Мне кажется, голос опять выдает во мне убийцу. Пытаюсь выдавить эмоцию, а получается безразличие какое-то.

– Вы ведь вчера виделись? В кино ходили, да? – Она, верняк, думает, будто я что-то скрываю.

– Ну да, было дело.

– И ты ее проводил до подъезда? – Блин, она что-то подозревает! Стопудово!

– Само собой.

– И она зашла в подъезд? Ты видел?

– Видел.

Молчит. Мучительно так. Типа, смесь безысходности и подозрения. И подозрение пока такое… как бы это сказать… смутное. Но это пока. Вот сейчас она положит трубку, у нее мысля в голове закруглится – и все, я стану главным подозреваемым. И хорошо, если не единственным.

В голове у меня в этот момент бардак. Во рту пересохло. Я думаю: может, сразу и выложить, что я Соню придушил и скинул в открытый люк канализации?

– Ты не знаешь, где она может быть? – Голос мамы дрожит. Она вот-вот заплачет прямо в трубку. – Мы уже всех обзвонили. Заявили в полицию.

Это-то я в курсе, что вы в полицию заявили. Собственной шкурой прочувствовал.

– У нее уже такое бывало пару раз… – продолжает она все тем же дрожащим голосом. И тут ее пробирает конкретный такой словесный понос. Она им как бы пытается заглушить истерику, которая рвется наружу.

А я про себя думаю: вот так новости! Оказывается, Соня уже уходила на ночь без спросу! И ничего мне не говорила…

– … ты знаешь, мы с мужем рано спать ложимся…

Еще бы. Конечно, знаю! Кому, как не мне, об этом знать.

12 След.

Соня. Первый роман трилогии «Хоррор русского захолустья»

С этой книгой читают

Другие книги автора