Читать книгу: «Город Госпожи Забвения», страница 2

рыба, искалеченная близостью божьего трупа

самотающий припой

свидетельства о мыслях волшебной, но немой собаки

собака, гребущая в лодке

собака, которая поедает лицо Бога

собака, которая прокапывается через стену

собака, которая составляет список дел, надеясь не забыть их выполнить

собака, плачущая слезами печали

собаки, которые дерутся до смерти

сотрясение трансляции

сращение устрицы, осьминога и пальца

точные копии людей, которые бросили друг другу вызов на право существовать

тошнотворная геометрия и архитектурные извращения

тревога, которая сообщает человеку, что он переборщил с лекарствами

туннели, по которым можно добраться до любого места в мире

фениксы в гораздо лучшем состоянии, чем принято считать

физическое воздействие через границы отдельных миров

Целительное Средство

чаны для уничтожения

часы, которые показывают время не только в их царстве, но еще и в других

человек, обращенный в камень

человек, прячущийся в засаде под крышкой

Город Госпожи Забвения

МАЛАРКОИ ПРЕДСТАВЛЯЕТ СОБОЙ последовательность вложенных один в другой промежуточных царств, каждое из которых управляется богом-покровителем – и населяющими эти царства людьми – под эгидой Госпожи. Каждое царство привязано к Золотой Пирамиде Маларкои, но не идентично ей, и наследственным землям на Острове белых холмов – местности вокруг города. Каждое царство имеет арочный хендж, через который открывается доступ в следующее царство гнезда, если двигаться в правильном порядке, принося необходимые жертвы. В конечном счете можно оказаться в мире Госпожи, который является почти полностью материальным миром, сотворенным ею, вот только внутри него она держит доступный ряд уникальных бесконечностей, или ра́ев небесных, которые она создает ради ублажения прихотей ее народа. Это ее подарок за их почитание, которое они демонстрируют, поднося положенную ей дань.

Пролог

МЕЖДУ ДВУМЯ ЗЕЛЕНЫМИ холмами на благородной английской равнине, над неторопливой излучиной реки, Порция вытравливала линии, которые указывали границы ее Пирамиды. Они подрезали ландшафт, словно были выцарапаны, обнажая золото под ними.

Основание она сделала квадратным площадью в один квадратный километр, а вершина Пирамиды уходила на километр вверх.

Стоял солнечный августовский день, и она находилась настолько далеко от места боев, что запах горящих покрышек, который до такой степени вошел в привычку, едва доходил до нее и почти не ощущался.

Когда линии были установлены, она вызвала к существованию громадные треугольные золотые пластины и заклинаниями соединила их друг с другом. Они сошлись без швов, когда она выпустила необходимую Искру.

На этом вполне можно было остановиться.

Она прошлась ладонью по своему округлому беременностью животу, разглаживая складки на платье из рубашечной ткани. Ветерок охлаждал ее шею сзади. Откуда-то донесся крик морской птицы.

Волшебство, как только ты им овладеешь, делает невозможное возможным.

В этом-то и вся суть.

Ей еще оставалось создать дверной проем, заполнить интерьер, построить лестницу, сделать трубопровод для воды. Ей придется постараться. Но это всё были нетрудные поделки, если найти надлежащую страницу в надлежащей книге. Всё это она могла сделать изнутри, находясь в безопасности.

Когда с этим будет покончено, она сможет вернуться к жертвоприношениям. Они даже не стоили захоронения – она не имела намерений выходить из своего нового дома. Или прорезать окна в стенах.

Пусть себе разлагаются без ее участия.

Сельская местность Южной Англии для некоторых людей имеет притягательную красоту. Спокойная, невзыскательная, неброская, ее складки и неровности могут удовлетворить людей с неамбициозным, склонным к постоянству, замкнутым характером. Порция когда-то вполне могла быть именно такой личностью.

Но холст…

Благодаря холсту, благодаря всему, что она видела в своем ясновидствовании, благодаря волшебству, благодаря войне, благодаря Тонтину, благодаря Богу она могла теперь отвернуться от всего этого. Легко. Словно это вовсе не потеря для нее.

Нутром она чувствовала, что это и есть ее путь, как и Пирамида.

Ребенок зашевелился в ней, и Порция восприняла это, как лошадь, пришпоренная наездником: бросилась вперед.

Так оно и получилось, что Порция Джейн Доркас Холл, которая станет Госпожой Маларкои, как только город получит свое имя, оставила родину, чтобы больше никогда сюда не возвращаться.

Часть первая
Загадочные привычки Госпожи Маларкои

Ее кормилица

КОГДА РОДИЛАСЬ ДАШИНИ, у Порции не было молока для ребенка, а потому она принялась изучать холст с помощью ясновидствования в поисках подходящего течения событий и в конечном счете нашла устраивающее ее место. Хотя выбранное и выглядело нелепым, но такими же ей казались и все остальные места, увиденные ею с помощью волшебства.

В конечном счете всё казалось нелепым.

Там на территории, похожей на то графство, в котором она выросла, был холм, пустой, выдолбленный внутри, а в нем обитало племя необычных людей. Если у обычных людей были человеческие головы, то у этих – коровьи, и они все ходили нагишом.

Дашини плакала без перерыва, так что, несмотря на все причины не делать того, что она собиралась сделать, Порция перенесла это место в Пирамиду.

Она так устала, что для нее не имел никакого значения тот факт, что место это было странным и нереальным. Усталость всё делает похожим на сон, а каждый новый сон не менее странен, чем предыдущий.

Она сделала три двери – одну входную из внешнего мира на тот случай, если она ей понадобится, другая выходила на средний уровень, а еще одну она использовала, когда шла с лестницы Пирамиды. Она вынесла плачущую Дашини через последнюю дверь.

Младенец, казалось, не перестанет плакать, пока не выплачется до смерти, а замолкала девочка лишь на короткие мгновения, когда набирала воздух в свой красногубый, краснодесный опухший рот.

Порция поднесла ее к первой коровьеголовой женщине, какую увидела, но та оттолкнула ее с младенцем на руках. То же самое сделала и вторая, но третья кормила грудью коровьеголового младенца, другая ее грудь, свободная, была опухшей и исполосованной синими венами.

Дашини почуяла молоко и начала взволнованно крутить головой. Ее рев временно прекратился, и она ухватила сосок губами. Коровьеголовая женщина – если у нее и было имя, то язык не был приспособлен к его произнесению – прижала к себе дочку Порции, и почти бесшумное сосание Дашини зазвучало в ушах Госпожи, как прекрасная музыка. Она была так тронута этой музыкой, что заплакала, легла на темную землю, уткнулась носом в суглинок, закрыла глаза и, не отдавая себе в этом отчета, заснула.

Когда она проснулась, оказалось, что теперь спит Дашини, ее щеки покраснели от удовлетворенности, животик раздулся.

Порция зашептала, обращаясь к коровьеголовой женщине:

– Этот ребенок будет для тебя всё равно что родной дочерью, драгоценностью, достойной любви. Возьми ее, заботься о ней, вернешь ее мне через семь дней.

Она поцеловала Дашини в лоб с избыточной осторожностью, чтобы не разбудить, и оставила девочку женщине.

Ее пешки

Ассасины, которых использовал мистер Пэдж, сидели за выносным столом его ресторана «Музыкальный позыв» в тени красно-зелено-полосатого зонта от солнца, потягивали трубки с высококачественным табаком и прогоняли сухость из горла посредством дорогих вин. Воздух был перегружен пыльцой позднего лета и сонливой влажностью бесконечного полудня. Они сидели всемером, чуть ссутулившись, длиннорукие и длинноногие, настороженные, хотя и втайне.

Белый от табака дымок поднимался, минуя зонт, в небеса, опровергая земное тяготение и привлекая внимание богатых клиентов. Эти добрые люди хмурились при виде нечестивцев такой разновидности – нездорового вида, превосходно одетых, не выражающих ни малейшего почтения к тем, кого они явно должны считать выше себя. Ассасины вытягивали губы так, что скулы проступали под кожей, и не говорили о своем бизнесе тихими голосами, а делали это громко, поскольку считали необходимым рекламировать свою работу. Старинное выражение épater les bourgeois² давно стало их лозунгом.

Ассасин по имени Анатоль, на котором костюм сидел так плотно, что под ним непристойно и отчетливо проступали все особенности его упругого и изгибистого тела, сказал остальным: «Единственное, что должен уважать ассасин, работающий по контракту, это сам контракт. Что мы без него?» И хотя среди ассасинов обычно не бывает абсолютного взаимного согласия по какому-либо предмету, в данном случае они максимально к тому приблизились. В тишине, которая последовала за изречением Анатоля, в их легкие набралось еще больше дыма, и некоторые из них залезли себе в карманы, чтобы достать нюхательную соль, которая вернет подобие живости их мозгам.

Рядом с Анатолем сидела хорошенькая персона, вся в завитушках, с миндалевидными глазами и блестящими губами, она сидела тихо, вдавившись в свой стул. На всех пальцах у нее были колечки, и все эти колечки были сняты с пальцев убитых ею по указанию мистера Пэджа людей; Пэдж недавно уединился в своем кабинете, произнеся сначала длинную обеденную речь перед собравшимися, уже завершенную.

Он дал им контракт на подписание, и подписи они ставили кровью – таков был обычай. Тихого хорошенького ассасина звали Шарли – по крайней мере в этот день, – и она откашлялась, перед тем как ответить Анатолю: «Мы должны чтить наши обязанности, поскольку от них зависит наше благополучие».

Подошел официант, принес им еще вина за счет заведения и наполнил по очереди бокалы Анатоля, Шарли, Друза, Монталбана, Глухого Сэма, Саймона и Грека Мика. Каждый из них кивнул официанту, а в конце Грек рассыпал щедрые чаевые по столу от всей компании. Ассасины живут или умирают по прихоти слепой случайности, а это делает их суеверными и весьма щедрыми в распоряжении незначительными суммами денег, которые могут повлиять на превратности судьбы, на эту обоюдоострую игру, что может каким-то образом воздействовать на события, где замешана удача. Иными словами, они щедры на чаевые и надеются, что мир вознаградит их за это.

Часть ассасинов потянулась к своим бокалам, чтобы успокоить дрожь в руках, другие смотрели на круги, расходящиеся по поверхности вина, завороженные закономерностями, другие всё еще облизывали зубы и пытались понять, который теперь час.

Пэдж ранее нанял их всех как меру предосторожности.

Он заплатил ассасинам за обещание, когда возникнет необходимость, убить любого, кто посягнет на его жизнь, эти условия были прописаны в контракте, который распространялся на всех семерых и лежал теперь свернутый в свиток между маленькими тарелками и пустыми бутылками долгого, но уже подходящего к концу обеда.

Приходивший к ним ранее Пэдж сказал, улыбаясь над трехэтажным блюдом замороженных даров моря – дары они уже съели, а блюдо унес официант, – что хочет, чтобы они за часть суммы, которую он назовет, пообещали ему, что в случае, если он когда-нибудь будет устранен, они берут на себя обязательство отомстить его убийце или убийцам.

В какой-нибудь другой компании раздался бы вежливый, но бурный крик протеста, утверждения о малой вероятности такого события и пожелания долгих лет безопасного прохода по городу – пустые льстивые слова, – но ассасины принадлежат к другому племени, а потому они поплевали от сглаза и торжественно покивали. Беловолосый Монталбан ростом в семь футов потер татуировку у себя на локте и этим движением открыл и закрыл розовый клюв сокола-альбиноса, который был эмблемой дома его предков в одном далеком городе, назвать который он теперь был не в состоянии. «Считайте, что дело сделано, мистер Пэдж», – сказал он, и, хотя остальные могли бы выразить протест в том, что касалось вознаграждения, слова Монталбана задали тон остальным ответам.

Рядом с контрактом, который находился теперь там, где находился, лежали семь чистых листов бумаги. Для других посетителей ресторана, обгладывавших косточки куропатки и сминавших салфетки, эти листы могли показаться отдельными счетами или, может быть, копиями списка блюд на этот день, перевернутыми таким образом, чтобы видна была только пустая сторона, но каждый ассасин умеет отличать волшебные предметы, когда те лежат перед ним.

Всё это, включая обед, произошло еще до того, как в городе случилась революция, еще до предательства Натана Тривза, до исхода, до подъема Горы, и Пэдж сказал тогда: «Когда я умру, эти бумаги волшебным образом назовут каждому из вас имя моего убийцы или убийц, появится и карта, показывающая, где они находятся. Карта будет изменяться, если они покинут свое прежнее место, изменится и имя, если они поменяют имя. Ваша работа – ваша последняя работа на меня – будет состоять в обнаружении тех людей или того человека из списка и их убийства. Когда вы сделаете это, появится новое послание, в котором будет указано место, где я тайно храню мое богатство, а оно, я уверен, вы можете себе это представить, весьма значительно».

Любой ассасин впитывает в себя новую информацию с подчеркнутым безразличием – никаких выгод он не получит, вздергивая бровь или всплескивая руками, – но группа собравшихся вместе ассасинов по никому другому не заметным реакциям может определить, о чем думают его коллеги. Это своего рода язык, это повышенная чувствительность к позе, движениям и нюансам, и, хотя никто из нечувствительных к телесному языку не заметил бы этого, слова Пэджа произвели на семерых потрясающее воздействие.

Как диктовал обычай, было решено, что им всем следует посетить Мать Мордью, что они оставят контракт ей, поскольку все важные коммерческие документы предпочтительно хранились у нее, ведь она была божеством-покровителем их союза.

Мать Мордью – находившаяся в городе тайно от всех, кроме небольшого числа избранных – обитала в заброшенной и рухнувшей шахте на окраине Северных Плантаций, где добывались олово и уголь. Куча камней, вход в пещеру, масляная лужа, брошенный металлический бульдозер: всё это вместе не заслуживало названия, но ассасины знали это место под названием Пещера Матриархини; здесь-то и обитала Мать, в ловушке, как казалось непосвященным, за путаницей проводов, где пространство ее тюрьмы исчезало в темной дыре горы.

В этой части города всегда шел дождь, и Саймон, человек с крысиным лицом, немыслимого уродства которого – уродство это было искусственным, сделанным для камуфляжа – вполне хватало, чтобы сторонний зевака перевел взгляд куда-нибудь в другую сторону, ускорил шаг, подняв повыше воротники пиджака и пальто. Вода капала с козырька его шапки, а он шел между ржавеющих груд, оставленных шахтерами после того, как они выбрали весь имевшийся там уголь и металл.

Остальные смотрели из укрытия под помятым листом железа, по ржавой поверхности которого барабанили дождевые капли. Хвоста у Саймона не было, но кончик его кнута волочился за ним, будто он у него всё же был, и когда он менял направление, чтобы обойти то или иное препятствие, казалось, что он вполне мог бы обзавестись и вибриссами, такими жесткими и тонкими были его усы.

Когда он добрался до назначенного места перед входом в пещеру, его подошвы зарылись в шлак. Он остановился и свистнул. Произвел три длинные ноты мелодии, которую выучил ранее.

Была ли Мать Мордью волшебницей? Почти наверняка, поскольку находилась в этом месте с основания города. А некоторые говорят, что она и на свет появилась одновременно с городом, когда Господин поднял его из ничего. Была она волшебницей или нет, но она не появилась здесь в одно мгновение, словно призванная. Нет, вход в ее место обитания оставался темным, и никаких признаков появления ее свечи или ее свиты не последовало.

После свиста не было ни движения, ни какого-либо указания на что-либо, кроме всплесков под дождем самой слабой разновидности мертвожизни, привлеченной сюда той краткосрочной и непознаваемой мотивацией, которая у нее возникла.

Саймон оглянулся, погладил усы, пожал узкими плечами.

Шарли достала табак из своего кисета и, используя тонкую лакричную бумагу, скрутила себе сигарету. Пальцы у нее были влажные, но ей хватало опыта, чтобы справляться с самыми мокрыми орудиями. Она щелкнула пальцами, и с ее ладони поднялся столбик пламени. «Не следует ожидать, что Мать Мордью при… – она замолчала, делая затяжку, чтобы пламя охватило табачные листья, – …бежит сломя голову по нашему первому зову».

В ее словах слышалась такая убежденность, что и все остальные сделали себе по самокрутке, или примяли табачок в чашах трубок, или достали из складок одежды девайсы, которые обеспечивали их потребности в предпочтительных стимуляторах, и ассасины, таким образом, коллективно удовлетворили потребность в своих вредных привычках, даже Саймон, который в ожидании под дождем нюхал табак с добавлением успокоительного.

Время шло своим чередом, и в целях нашего избавления от скуки обратимся к иллюстрации того, какого рода людьми были эти ассасины.

Поскольку мистер Пэдж запретил им нападать на клиентов в «Музыкальном позыве», у нас нет ни малейшей возможности показать их в деле там. Если существует вероятность того, что после трапезы могут начаться убийства, то привлечь в ресторан клиентов, даже если там подают превосходные блюда, крайне сложно. Но если и когда уничижительное поднятие брови было адресовано, скажем, Монталбану и принадлежит, скажем, живущему в Плезонсе торговцу инжиром, который, смеясь и глядя на свою новую молодую жену, что-то прошептал ей в ухо, после чего она повернула голову и посмотрела назад через плечо, хихикнула, прикрыв ладонью рот, чуть покачала головой и тесно прижалась к нему, когда они пошли за своими пальто, то, пусть никто из ассасинов не воздал на месте должное за нанесение такого оскорбления, они не позволили сему предполагаемому унижению остаться безнаказанным.

Нет, они позвали мальчика на побегушках и за несколько медяков отправили его за этой парочкой, чтобы он вернулся с их адресом.

Позднее, когда ресторан закрылся на вечер и оскорбление перестало восприниматься с прежней остротой, они из принципиальных соображений – исходя из того, что, если позволить неуважительному действию остаться ненаказанными, то оно подстегнет к подобным действиям других – все вместе отправились по адресу, названному мальчиком. Шарли постучала в дверь, и когда к ним вышла горничная, ее вытянули из дома. Она споткнулась ногой о порог и упала на колени. В этом положении она была очень уязвима и получила удар ножом в шею у основания черепа, после чего Шарли и Друз, выйдя из тени, легко перетащили ее назад в прихожую, чтобы никому не попалась на глаза, и закрыли за собой дверь.

Теперь можно подать сигнал ассасинам, которые ждут в некотором отдалении. Для этого нужно зажечь газовый рожок в передней, а потом три раза распахнуть и сомкнуть занавески на окне. Сделать это просто, сигнал виден издалека, и он гораздо безопаснее громкого оклика или чего-то другого в этом роде, что может вызвать подозрение хозяев или прохожих. Знак занавесками подавала Шарли, а Друз тем временем осмотрел посудомоечную, гостиную, кухню, лестницу и задний двор. Сделал он это, стоя у вешалки и не сходя с места, только разворачиваясь.

Пожилая экономка умрет почти от любого воздействия – ее артритная шея легко сломается, ее можно беззвучно удушить за мгновение, даже одно потрясение, которое она испытает, увидев ассасина, может ее убить – да и дворецкий не доставит особых хлопот. Когда Грек Мик и Анатоль вошли в дом через переднюю дверь, мертвецы были уже спущены в подвал, и Друз показал им, что этаж зачищен.

Шарли открыла заднюю дверь Глухому Сэму и Саймону, и те с шумом поднялись по лестнице, оставляя на ковровых дорожках грязь со своей обуви. Их топот разбудил спавших детей, которые зажгли свечи в своих спальнях на втором этаже.

Те, кто не наторел в убийствах, могут думать, что расправиться с детьми не составляет труда, но они ошибаются. Взрослые склонны удобно замирать на месте, видя угрозу, а дети бросаются наутек. Они маленькие, и поймать их нелегко. К тому же они проворные, а некоторые не слишком разумны. Проворные проскальзывают у тебя между ног, проносятся мимо тебя в последнее мгновение или вырываются из твоих рук. Неразумные выпрыгивают из окон или бросаются вниз в лестничную клетку. Но у Глухого Сэма и Саймона был опыт в таких делах, они знали, как быстро расправляться с мальчиками и девочками с помощью их постельного белья, привязывая запястья к коленям и засовывая в рот кляп из простыни.

Шарли прикончила горничную, Друз разобрался с прочим персоналом, Глухой Сэм и Саймон – с детьми, а Грек Мик и Анатоль отправились в родительскую спальню, где и обнаружили пару оскорбителей из ресторана – те стояли в пижамах, прижавшись спинами к платяному шкафу.

Человек, который оскорбил их достоинство в ресторане, держал в руке пистолет.

Маленький совет: если вы держите пистолет и собираетесь им воспользоваться, делайте это без промедления. Если в вашу дверь входят ассасины, не тряситесь от страха, не пытайтесь прогнать их угрозами – просто стреляйте.

Если вам повезет, то на них, возможно, не будет нагрудного щита под рубашкой. У Анатоля явно такого не было, и если бы ресторанный насмешник выстрелил в него, то ассасин вполне мог быть убит. Да, Грек Мик смог бы воспользоваться случаем и достать свое оружие, но, по крайней мере, насмешник дал бы им достойный отпор. Но он приказал паре ассасинов убраться из спальни, и не успели слова слететь с его уст, как Анатоль обезвредил оружие, плеснув на него воду из стакана, стоявшего на ночном столике, и намочив таким образом порох.

Человек несколько раз пытался выстрелить, нажав на спусковой крючок, но за этим следовал только щелчок, и, пока он стоял там, щелкая, как идиот, затвором, Грек Мик вонзил лезвие ножа в мозг его молодой новой жены через левую ноздрю.

Она рухнула на пол, чтобы больше уже никогда не подняться, а Анатоль потащил кричащего мужчину вниз по лестнице. Когда они спустились, остальные ассасины без слов и как бы невзначай последовали за ними.

К этому моменту появился Монталбан, он уже ждал в гостиной, чтобы отомстить за оскорбление. Он взял один стул, поставил его в центре комнаты на ковер с замысловатыми изображениями. Купидончики, и ангелочки, и морские раковины, и золотые деревья, и колонны, и прекрасные девы, и все чудеса Аркадии. Лучше смотреть на эти образы, чем на то, что случилось потом, ведь лучше сосредоточиться на красоте, чем на боли, и хотя этих изображений недостаточно, чтобы облегчить пытку, мы никоим образом не оскорбили ассасина, а потому можем отвлечься с большей легкостью.

Как бы то ни было, время проходило в ожидании Матери Мордью. В конечном счете, когда они промокли до нитки, раздался свист, сообщивший, что Мать уже близко.

Вскоре за свистом проволочное ограждение перед входом в пещеру заполнилось глазами – частично наверху, частично внизу, частично посредине. В зазорах появились пальцы. Глаза были громадные, с широкими зрачками, пальцы – длинными и без ногтей, а группа лиц позади целиком осталась в полумраке. Такова была свита Матери Мордью – троглодиты из глубины изрезанной ходами пещеры, бледные и нервные, они были в чужой для них среде, на поверхности.

А за ними стояла Мать.

Мать того или иного человека нередко похожа на него – более заботливая, но во многих наследственных отношениях такая же. Если бы эта мать походила на ассасинов, несмотря на всё их разнообразие, она была бы красавицей, стройной и опасной, хорошо одетой, но она такой ничуть не была. Вместо них она походила на Мордью, поскольку была его матерью, а не их – ее юбка, имеющая коническую форму, внизу была заляпана грязью, она сходилась к талии, где была подпоясана кожаным ремнем. Это была опора для торса, имевшего более фигуральное сходство с ее городом – он разбухал, наподобие извержения вулкана, к ее голове, ее кожа была покрыта угольной пылью, волосы будто пылали, как лава, и торчали во всех направлениях.

Она обратила взгляд на Саймона, ее глаза засияли с яркостью лампы на маяке, как и ее зубы, которые напоминали опасные белые камни в основании скалы, с верха которой этот самый маяк защищает моряков.

Саймон почтительно склонил голову, но прежде чем успел ее поднять, она увидела остальных, где они покуривали свои самокрутки, и дала им знак приблизиться.

Ассасины хорошо знали ее внешность, но даже в этом случае смотреть на нее не становилось менее страшным или легким. Каждая предыдущая встреча была нанесением травмы их достоинствам, поскольку она ставила их на место и превращала любые их претензии на собственное великолепие в явное самообольщение. В конечном счете она, независимо от того, что там говорил Господин Мордью, была первой в этом городе, даже при условии, что, как и многие мудрые матери, предпочитала в послеродовой период держать свое чадо на расстоянии вытянутой руки.

– Откройте ворота, – сказала она.

Троглодиты бросились открывать ворота, и пока совершалось это действо – а оно потребовало участия нескольких из них, которым пришлось одновременно крутить колеса, тащить цепи, которые выворачивали болты, что в свою очередь позволило пружинным петлям сделать свое дело, – Саймон на цыпочках быстро бросился назад, высоко и испуганно задирая колени.

Остальные встретили его, приняли в середину своей стаи, откуда он выглядывал в просветы между их телами.

В составе группы они должны были бы чувствовать себя смелее, поскольку здесь было семь ассасинов одиозных и грозных, но в действительности это было не так. Когда Мать подошла к ним, уверенно снося подолом своей юбки каждое препятствие свалки, как будто их вовсе не существовало, их коллективное присутствие только придало им подозрительности. Каждому на мгновение пришла в голову мысль: а не смотаться ли отсюда, чтобы защитить себя, но когда они представили себе, насколько уязвимее станут в одиночестве, то приняли решение остаться в группе.

– Принесите мне контракт и приготовьтесь к действию. Я – закон для вас, отверженных этого города, и мое правосудие требует крови.

Она была свет, и грязь, и зубы, и глаза, и рыжие волосы. Ее слова выкатывались наружу изнутри, борясь со слизью, которую шахтная сажа оставила в ее легких. Этот голос был высоким, но его гармонизировал звук падающих камней и треск тектонических разломов под ее корсетами.

Ее троглодиты, пока она говорила, стояли навытяжку, и, хотя уже наступил вечер, они прикрывали глаза козырьком ладони, словно в ярчайший полдень. Они щурились и мимолетно скашивали глаза, но каждый брал на прицел одного из ассасинов, и ассасины, инстинктивно остро ощущающие опасность – без этого инстинкта ассасинов не бывает, – чувствовали, что их оценивают.

Глухой Сэм вышел вперед – голос Матери ничуть не устрашил Сэма, поскольку он его не слышал. Его способ коммуникации не знал никаких церемоний – удары кулаками и ладонями, демонстрация пальцами изгибов и петель, прикушенные губы и высунутый язык, – но был эффективен. Он сказал – впрочем, перевод его слов неточен, – что Матери не нужно идти дальше, он будет действовать как ее связной.

Мать втянула губы, что могло означать смех, и подошла к группе, увеличиваясь в росте после выхода из невысокого туннеля, теперь она заполняла собой воздух и возвышалась над всеми ними. Своим дыханием она выжигала мягкие волоски на коже ассасинов, изгибала их крахмальные воротники и манжеты, вытягивала воздух из их легких, прежде чем они успевали получить от него пользу.

Чтобы устрашить ассасина, требуется воистину жуткое зрелище, но именно такое зрелище являла она собой, и никто из группы не мог сказать ни слова.

– Ваша семерка – это всё, что осталось в городе из тех, кто почитает меня, кто соглашается подчиняться моим указам, – сказала Мать. – Все остальные мертвы. Позвольте мне сказать вам, преданные мои, что этот город вскоре будет зачищен и перестроен. Он вытянется до небес и превратится в гору. Я знаю, зачем вы здесь – чтобы передать мне на хранение ваш контракт. Хотя событие, на которое вы подписывались, еще должно произойти, это случится довольно скоро, а вместе с событием придет и пожар. А еще должно наступить разглашение сыном тайн касательно его матери. Мне эти тайны уже известны, а потому я и от себя добавлю имя в список вашего контракта. Это Кларисса Делакруа, она угроза для всех нас. И хотя этого должно быть достаточно, чтобы удалить опасность для нашего коллектива, я увеличу ваше вознаграждение за ее смерть – это будут деньги и особый нож, удобный для убийства. Приблизьтесь! Я проведу вас в пещеры и шахты, где вы будете защищены, пока для вас – единственных почитателей моего культа в этом городе – не настанет время выполнять ваши обязательства.

Она повела их по пещерам и шахтам, и отсюда направляла в те места, где ей потребуется их присутствие. Анатоля она отправила на торговый корабль, где находились Гэм, Присси и Дашини, чтобы он мог наставить их на путь, который она предвидела для них, и в конечном счете дать Искру, с помощью которой можно было открыть Дверь первого уровня.

Саймону она уготовила явление из будущего на подходе к Золотой Пирамиде, уменьшив таким образом время, которым будут располагать убегающие дети, и таким образом вынуждая их направиться к задней двери.

Монталбану она уготовила появление на будущем дереве, чтобы дети оказались в меньшинстве и не могли расправиться с другими ассасинами с помощью волшебства и насилия.

Грека Мика она приготовила для принесения в жертву, если Дашини понадобится волшебство.

Остальных она направила по другим делам.

Время не значило для нее то, что оно значит для нас, как и пространство, которое не функционировало в ее туннелях обычным образом, поскольку она была существом холста – которого Ассамблея назвала бы аномалией или паразитом. Достаточно сказать, что всё это было проделано посредством манипуляций с холстом, а если кому-то требуется более прозрачный ответ, чем этот, то он может раздобыть интраскоп в Ассамблее, при условии прохождения соответствующего курса обучения, или же можно упросить Клариссу Делакруа научить вас ВНУТРЕННЕМУ ГЛАЗУ, если вы сможете предложить ей что-нибудь взамен, и тогда вы сами сможете увидеть, как это делается, если вам хватит ума понять холст – многим не хватает.

Там она взяла у ассасинов обязательство, писанное кровью, и положила контракт в свой Гроссбух – книгу, которая для этих безбожных негодяев была чем-то вроде Святого Писания, а хранитель книги – их богиней.

Ее туннели были первыми неказистыми шахтами, а потом громадными кавернами в земле, пронзенными внутри сталактитами и сталагмитами, но в конечном счете они превратились в подобие следов, какие оставляет червь в мягкой земле, обрели червеподобный оттенок – чуть розоватый, и становились такими же влажными, как черви, сверкали конденсатом дыхания троглодитов, которые наводили глянец на поверхности ее убежища, полировали стены до такой степени, что кроха поступавшего сюда света – бо́льшая его часть исходила от ее волос – отражалась от одной поверхности к другой, покрывала рябью каждый дюйм, заставляла его двигаться, как ползущего червя.