Долг ведьмы

Что? Она серьёзно? Каждый урок может стоить нам жизни? Но почему все молчат, лишь блаженно, как-то заморожено улыбаются.

– Творческая энергия – это энергия созидания, преобразования мира. Именно умением творить, человек отличается от животного. А умением творить, изменяя реальность, отличает мага от человека обыкновенного. Только творческий потенциал позволяет нам использовать силы окружающего мира. Как черпать энергию природы извне, вас будут учить на другой дисциплине. Мы же с вами будем учиться использовать собственные резервы.

– И как же их использовать? – скрипит Регина. Сразу видно, всегда была отличницей, и в школе, и в институте. или что там она заканчивала? Хочет показать свою заинтересованность, рассчитывает на плюшки. Противно! Именно такие, глядящие в рот, охающие, задающие вопросы и становятся фаворитами начальников, пьют с ними кофе в обеденный перерыв и свысока смотрят на других, менее удачливых и расторопных сотрудников.

– Жаждите потренироваться? – серебристым колокольчиком смеётся Зима. – Ну что ж, извольте.

Все ахают, ожидая чуда здесь и сейчас, кроме меня, разумеется. Я ковыряюсь в собственных обидах, раз за разом прокручиваю ситуацию, случившуюся несколько минут назад. И что теперь делать? Старшекурсник, явно, применил магическое воздействие. Стоит ли об этом доложить Молибдену? А не сделаю ли я этим ещё хуже. Смогу ли я учиться, да и вообще существовать во враждебной обстановке, под прицелом ненавидящих, презрительных, раздражённых взглядов?

– Наш кабинет залит солнечным светом, вы, наверняка, заметили, – расхаживает Зимавает между партами, за ней тянется шлейф прохладного, мятно-свежего аромата. – На что он похож? С чем можно сравнить его золотистые потоки?

– На жидкое золото! – выкрикивает Стас, и покрывается красными пятнами от скупой похвалы учительницы.

– На топлённое масло! – медленно, словно обдумывая каждое слово, произносит Лидия. Зима благосклонно ей кивает.

– На мёд! – скрипит Регина.

– На шампанское в бокале, – с показной неохотой говорит Лера.

– На карамель, – торопливо вклинивается Света.

Я молчу. Солнце – есть солнце, и не похоже оно ни на масло, ни на карамель, ни на что. Не собираюсь участвовать в этом идиотском шоу «Учиться никогда не поздно». У меня свои проблемы, которые надо решать, своё место, куда нужно вернуться, а тратить время на ерунду, я не согласна.. Я вернусь домой, найду способ. Ведь должен же он быть?

– Молодцы! – Зима хлопает в ладоши. – Теорию вы освоили. Приступим к практике.

Группа шепчется. Кто-то по-школьному складывает руки на парте, кто-то застывает в ожидании. Даже Светлана, нетерпеливо теребит пуговицу на платье. А ведь недавно рвалась к своим деткам. Тьфу! Продалась за отдых от кастрюль и стирки белья, за пляж, и за возможность уметь что-то, чего не умеют другие. А дети? Ничего, вырастут и без неё! Тоже мне, мамаша!

– Итак, подойдите к этому замечательному стеллажу, – учительница машет изящной белой ручкой в сторону полок, находящихся в углу. – Пусть каждый выберет то, что ему по душе. Кто-то великолепно плетёт из бисера, кто-то вяжет, кто-то рисует. Ваша магия – в вашем таланте. Прошу вас!

Группа, чуть ли не толкая друг друга, торопится к стеллажу. Спины, затылки, нервно-дрожащие руки, выхватывающие то один, то другой предмет. Анна берёт цветную бумагу, Лидия – моток ниток и спицы, Светлана –пяльцы и кусок ткани, Стас – какую-то деревяшку и напильник. Каждым из них овладевает радостное возбуждение, нездоровое нетерпение. Подхожу к полкам в числе последних. Мне ничего этого не нужно! Я хочу домой! К сестре! Хочу вновь просыпаться от звона будильника, слепо шарить ногами по полу в поисках тапок, и не найдя, шлёпать голыми пятками по холодному линолеуму на кухню, чтобы поставить чайник. Хочу трястись в трамвае, по дороге на работу, вглядываясь в тёмные, грязные окна, слышать ругань кондуктора. Хочу возвращаться домой, уставшая и вымотанная рабочим днём, готовить нехитрый ужин, болтать с сестрой, а потом, ложиться на диван с очередным романом в мягкой обложке. Беру с полки одиноко- лежащий лист бумаги и несколько цветных карандашей. Ловлю снисходительный, почти брезгливый взгляд преподавательницы. Плевать!

– Я надеюсь, что вы сделали правильный выбор, уважаемые студенты. – ослепляя белоснежной улыбкой, произносит училка. – Теперь, попробуйте использовать свой магический потенциал для решения определённой задачи. Сейчас, каждый из вас будет помещён в куб, из которого вы должны выбраться, с помощью творчества. С каждой минутой в кубе будет повышаться температура, и чем дольше вы будете в нём находиться, тем хуже для ваших организмов. Ваша задача- как можно быстрее выбраться из куба. Иными словами, выразить слово «свобода» через своё творчество.

– Каков максимум повышения температуры? – догадывается спросить чиновник, по обыкновению утирая пот со лба. Других же, кажется, это вовсе не волнует.

– До ста градусов, мои дорогие. – улыбается Зима, как ни в чём ни бывало, словно поджаривать людей для неё дело обычное и привычное. Хотя, наверное, это действительно так.

Отчаяние сковывает внутренности ледяной коркой, разливается горечью во рту, бежит едкой отравой по венам, вызывая слабость во всех конечностях. Сейчас нас засунут в печи и будут медленно запекать в собственном соку, наблюдая за нашей агонией.

– Итак, приготовились…

Зима открывает ящик учительского стола, вытягивает из него ворох чёрных тряпок и швыряет его в нашу сторону. Мгновение… И я в чёрной коробке. Стучу по стенкам. Они плотные, словно сделаны из жести или твёрдого пластика.

Чёрт! И что сейчас делать? Рисовать? Но какое такое чудо я должна изобразить на листе бумаги, чтобы раскрылась коробка? Рисую куб, в темноте, разумеется, но с удивлением замечаю, что проведённые карандашные линии светятся. Так, вот он куб, в нём человечек, то есть – я. По одной из стенок куба идёт трещина. Трещина ширится, растёт, человечек выходит наружу. И… И ничего. Я по –прежнему нахожусь в коробке. Затылок уже мокрый, вдоль позвоночника бежит струя пота.

– Молодец, Регина! – слышу голос Зимы, не выражающий никакой радости, лишь холодная, каменная констатация факта.

Как ей это удалось? Что она такого сотворила на листе бумаги? Со лба течёт, едкие солёные капли щиплют глаза. Утираю пот со лба, отбрасываю прилипшую чёлку. Руки влажные и липкие. Вновь беру карандаш и бумагу, рисую разорванную в клочья коробку и себя, поднимающуюся над обрывками. Тщетно. От стенок нестерпимо тянет жаром, сидеть невозможно, и я встаю.

– Вы справились с заданием, Светлана, – вновь льётся холодным ручейком голос препода. Сволочь! Стерва!

Светлана что-то подобострастно щебечет, сбивчиво рассказывает о своих детях. Заткнись! Заткнись! Заткнись!

Одежда липнет к телу. В горле ни капли слюны. Кажется, что я сама выдыхаю огонь.

– Лидия, Станислав, Анатолий, вы тоже с заданием справились.

Коробки открываются одна за другой, лишь моя не желает выпускать меня на свободу. Да и куда мне с моими одной целой и двумя десятыми?

Куб в разрезе, куб пустой, куб разделённый на две половины, с люком на верху, внизу. Нет! Бесполезно. Мысли путаются, перед глазами мечутся красные круги, ловлю ртом раскалённый воздух, обжигая трахею и лёгкие. Я не смогу выбраться самостоятельно. На листе уже нет ни клочка свободного места. Нужно просить о помощи, умолять, плакать. Плевать на гордость, насмешки однокурсников, брезгливый взгляд Зимы. Всё это неважно. Кажется, что мои глаза лопнут, как лопаются яичные желтки на сковородке, а кровь вскипит.

– Выпустите меня! – кричу, молотя кулаками в стенку. – Я не знаю что делать! Пожалуйста, помогите мне. У меня не получается.

Каждое слово вырывается из груди огненным шаром, обжигая гортань, жаля язык и нёбо.

– Не справляешься, милая? – в голосе Зимы мне чудится сочувствие.

– Да, я не могу. Помогите, – реву в голос. А за чёрными стенками моего узилища раздаётся смех. Громче всех смеётся Регина. Да уж, она удовлетворена, она чувствует себя отомщённой.

– Значит, тебе не повезло, – ледяным тоном констатирует преподавательница. И до меня с начала не доходит смысл её слов. Я жду освобождения, жду, что вот-вот хлынет яркий свет солнце, а кожу остудит ветерок из распахнутого окна. Но Зима что-то спокойно и бесстрастно продолжает объяснять студентам, не обращая внимания на мои мольбы и завывания.

Раздаётся звонок, и я, сквозь боль и удушье слышу разговоры, звуки шагов и хлопок закрывающейся двери.

Глава 11

Бьющий по глазам свет, потоки свежего, напоённого южными ароматами воздуха, сильные руки, сомкнувшиеся на моих плечах и штормящие морские волны в глубине строгих, слегка прищуренных глаз.

– Ты вообще собираешься учиться? – твёрдо произносит Данила, встряхивая меня так, что голова запрокидывается назад. – Ты же чуть не умерла, дура?

Вглядывается в лицо, испепеляя серым огнём глаз. Морщинка между бровями становится глубже.

– Пора приспосабливаться, Илона! Пора начинать жить здесь, на острове, подчиняться правилам, находить союзников, бороться с врагами. Твоего прошлого больше нет.

– Я не хочу, – произношу пересохшим ртом, облизывая губы. Они совершенно нормальные, без пузырьков, даже не кровоточат. – Не хочу приспосабливаться к месту, где убить человека – раз плюнуть. Где всем вокруг плевать на твою жизнь. Где за любую провинность тебя могут изуродовать.

– А разве на большой земле не так? – Молибден издевательски поднимает брови, рот кривится в снисходительной усмешке. – Бьюсь об заклад, что никто и никогда тебя в паланкине не таскал, и розовыми маслами твоё тело не умащивал. Тебя кормят, ты живёшь в тепле, спишь на чистом белье в отдельном комфортабельном номере. Да по сравнению с детским домом – не жизнь, а сказка! И требуется от тебя лишь одно – учиться! Но нет, ты столь ленива, столь неблагодарна, столь поглощена своими обидами, что не хочешь принять, не хочешь расти дальше. Правильно, булькать в своём зловонном болоте гораздо удобнее.

Чувствую, как во мне вскипает ярость. Бездушный циник, зазнавшийся гад. Вот о таких как раз говорят: « Из грязи в князи». Кто он такой, чтобы обвинять меня в лени? Да что этот белобрысый пижон знает обо мне? Ему ли, бывшему вору и мошеннику, судить меня? Однако, он единственный, кто задаёт какие-то вопросы, а не уходит с равнодушным, безучастным лицом. А значит, есть возможность договориться. Держи себя в руках, Илона, истерики и слёзы здесь не помогут. Успех переговоров напрямую зависит от аргументов, которые ты сейчас приведёшь.

– А если я была довольна своей жизнью? Если мне нравилось булькать в болоте? К тому же, мой потенциал очень низкий, я не справляюсь с поставленными задачами, не потому, что не хочу, а потому, что просто-напросто лишена нужных способностей. Да, служба инквизиции в нашей стране работает чётко, как часы. Но ведь и на старуху бывает проруха. Они взяли не того человека, я жертва их ошибки. И пока не поздно, мне нужно вернуться домой.

Ищу в глазах куратора хотя бы намёк на проблеск понимания, но они холодны и тверды, как сталь. Да и слушал ли он мою речь? С отчаянием осознаю, что нет, не слушал и не слышал.

Боже! Всего два дня, а мне кажется, что прошла целая вечность. Что мой дом, сестра, работа, с которой меня выгнали, дождливый октябрь и переполненные трамваи – нечто далёкое, перестающее быть моим. Проклятый остров! Он опутывает незримой паутиной, привязывает к себе, делает своей частью. Здесь всё дышит магией, этой грёбаной, ненавистной магией.

– Мне глубоко наплевать, ошиблась инквизиция или нет, низкий у тебя потенциал или высокий, – Молибден говорит тихо и медленно, и с каждым словом, тело слабеет, от усталости, отчаяния и понимания тщетности всех попыток достучаться хоть до него, хоть до кого-то другого. – Если попала сюда, учись, работай над собой, становись сильнее.

– Я погибну здесь, Данила? Пожалуйста, помоги мне, во имя нашей бывшей дружбы.

В голосе звенят слёзы, а ведь не хотела я плакать, видит бог, не хотела.

– Не пытайся разжалобить меня своими слезами, Илона, – твёрдо произносит Данила. Проводит пальцем по моей щеке, стирая слезинку, кривиться, так, будто бы сожрал лимон. Я противна ему, неприятна. – И не ломай комедию.

С удивлением понимаю, что на моей коже нет никаких ожогов, что всё в порядке и с волосами, и с бровями. Палёным мясом тоже не пахнет, даже намёка на запах нет. Словно читая мои мысли, Молибден поднимает с пола чёрный платок, машет им перед моим лицом. Затем, небрежно швыряет на парту мой измятый, облитый слезами жалкий рисунок, который назвать творением мага просто язык не повернётся.

– Вместо того, чтобы ныть и жалеть себя, могла бы хоть немного постараться, – шипит куратор рассерженным котом. – Что за детские каляки- маляки, я вас спрашиваю, студентка Жидкова? Да, ты никогда не была сильной. В детстве я берёг тебя, защищал, подкармливал, так как ты никогда бы не смогла отобрать у другого или пойти воровать. Своей порядочностью, чистотой ты меня и привлекала. А ещё тем, что я видел в тебе интересного, любознательного человека, любящего книги и стремящегося ко всему новому. Меня поражала твоя внутренняя красота. И кого я вижу сейчас? Серую, туповатую особь, мыслящую штампами и шаблонами.

Молибден скручивает мой рисунок в шарик, швыряет его в доску. Тот ударяется о чёрную поверхность и падает на пол.

– Знаешь, как всё выглядело на уроке? – произносит куратор, чуть успокоившись, однако, его спокойствие мне не нравится. Уж слишком оно усталое, слишком обречённое, разочарованное. Таким тоном говорят лишь горькую правду, уже не страшась ранить чувств собеседника, не дорожа его отношением.

– Ты сидела с вот этим идиотским платком на голове, – Данила, наверное для пущей убедительности, накрыл чёрной тканью свою белобрысую башку. – И ныла, умоляя тебя выпустить! И если бы я находился в этой аудитории в тот момент, то, наверняка, сдох от смеха.

– Не ври! – вскрикиваю, а из глаз брызгают слёзы обиды и стыда, щёки вспыхивают. Да уж, глупее ситуации не придумаешь. – Это был ящик, накаляющийся изнутри.

– Да, – соглашается треклятый Молибден. – Но, в твоей голове. Настоящей опасности студент подвергается лишь на старших курсах. А для первогодка мы используем иллюзию. Но поверив ей, ты могла умереть. Ведь самая страшная сила – сила внушения. На твоём теле мы не нашли бы ни одного ожога, но даже иллюзорные повреждения вполне способны погубить.

Платок летит в том же направлении, что и мой никудышный рисунок, куратор выходит, оставляя меня наедине с кружащимися золотистыми пылинками.

***

Какие мирные, добрые, навевающие что-то из далёкого счастливого детства запахи разомлевшей от дневного зноя травы, нагретой почвы и, почему-то, мёда! Как же хочется опуститься на землю, подставить лицо тёплым касаниям лёгкого, едва ощутимого ветерка и глядеть в небесную синь, на тающие облака! Но нет! На стадион нас привели отнюдь не для блаженного безделья. И если спортивные Лера и Милана, обладающие неплохим магическим потенциалом Регина, Лидия и Света, могут быть спокойны, то мне предмет «Основы боевой магии» уж точно не по зубам. По зубам сейчас надают мне и очень больно.

– Не все из вас смогут стать боевыми магами, – Натабелла, прохаживаясь вдоль нашего ряда, чеканит каждую букву, ударяя рукоятью плети по, обтянутому чёрной тканью бедру. – Однако, любой маг, в случае нападения, обязан уметь ставить щиты и уходить от атаки. Вот этому мы с преподавателем Молибденом будем учить вас на первом курсе.

– И да, – вступает белобрысая сволочь. – За своё здоровье и благополучный исход боя, отвечаете вы и только вы. Не смогли отбить удар – ваша проблема, получили травму – ваша проблема. Никто не станет вас щадить, делать скидки на ваше настроение, тип темперамента и плохое самочувствие.

На последнем слове серые глаза скользят по мне, и я заливаюсь краской, как последняя дура. Все остальные, это, разумеется замечают и начинают хихикать, даже Лидия.

– Итак, демонстрируем вам, как отбивать атаки противника и уходить от них! Прошу вас, учитель Милевская, ваш ход!

Милевская и Молибден встают напротив друг друга. Прекрасная пара, хоть картину пиши или кино снимай. Грациозная, чёрная гибкая пантера и могучий, уверенный в своей непоколебимой силе, снежный барс, матёрый хищник, обманчиво медлительный и расслабленный.

Натабелла щёлкает зажигалкой, словно собираясь прикурить сигарету, затем, прыгает, крутится в воздухе вокруг своей оси, освобождая волны шелковистых чернильных волос, из каждой пряди которых выстреливают огненные стрелы. Из раскрытых ладоней так же бьёт струи огня, метя в лицо и шею противника. Любой, даже самый брутальный мужик материка, глядя на это зрелище, давно бы поджарился, как по вине восхищения, так и от страха. Но не Молибден. Тот, быстро начеркав что-то в своём блокноте, выставляет перед собой кирпичную стену. Это происходит настолько стремительно, что женщина не успевает остановить свой прыжок, и со всего размаха ударяется о кирпич, повержено растягивается на земле, а огонь гаснет.

Группа восторженно аплодирует. Дураки! Неужели до них ещё не дошло, что нам придётся повторить то же самое, вот только, так красиво и безболезненно вряд ли у нас получится. Через минуту, стена, волшебным образом исчезает. Молибден заразительно, свободно, с удовольствием хохочет. Кто-то из группы подобострастно подхихикивает. Тьфу! Смотреть противно! Весело им! А о сломанных костях, сотрясении мозга, многочисленных гематомах кто-нибудь подумал? О нет! Я точно не выживу. Сдохну на этом же занятии.

Натабелла легко, словно и не впечатывалась в кирпичную кладку, вскакивает с земли, смахивает с рукава невидимую пылинку, встаёт напротив Молибдена.

– Ваш ход, учитель Молибден! – игриво произносит Милевская, и я читаю в её глазах, кроме задора, что-то ещё. Страсть? О да! Она смотрит на Крокодила с вожделением, с бешеным желанием ненасытной самки. Опыта в таких делах у меня не то, что мало, его вообще нет, но такое видит, интуитивно чувствует любая женщина.

Молибден рисует что-то в своём блокноте, и в сторону Натабеллы устремляется рой ос. Женщина смеётся, подпрыгивает, раскидывая руки по сторонам, и вот, она уже на другом конце стадиона. Рой вновь устремляется в её сторону, однако Милевская прыгает и оказывается за нашими спинами. Группа, в том числе и я, орёт, когда осы с гудением направляются к нам. Физручка же, пружинит на носках, отталкивается от земли, перелетает через наши головы и оказывается за спиной противника, обнимая его за шею, демонстрируя попытку задушить.

Теперь хохочут оба преподавателя, группа разражается хлопками и нелепыми выкриками.

– Теперь попробуйте вы, – Милевская хищно скалится, выбирая жертву, а я молюсь всем богам, чтобы её выбор не пал на меня. Пусть обо мне забудут, пусть не заметят, пусть сочтут настолько бесперспективной, что и пытаться не стоит.

– Лидия, – изрекает физручка. – Защищайтесь!

Плеть в руках преподавательницы со свистом вскидывается и её острый, словно лезвие край медленно, но верно, направляется к груди пожилой женщины, грозясь вонзиться в беззащитную, прикрытую лишь тонкой тканью платья, плоть. Лидия застывает, в её глазах мечется испуг, но затем, сжав побелевшими пальцами крючок, принимается быстро-быстро вязать. Красные нитки сплетаются в причудливую сеть, на глазах твердеют, становясь тонкими полосками металла. И когда плётка достигает груди женщины, на Лидии уже прочная кольчуга.

– Неплохо, – улыбается Милевская. – Однако, я могла ударить в лицо или по ногам, и вы бы не смогли себя защитить. Подумайте над этим.

– Анна, приготовьтесь к защите!– командует Молибден, не прекращая что-то рисовать в своём проклятом блокноте.

В сторону девушки, прямо к её ступням ползёт несколько огромных пауков, противно перебирая лапками, вполне натурально хрустя хитиновыми оболочками. Да, это иллюзия, морок, но морок способный нанести травму. Эти паучки развеются через несколько минут, однако тому, кого они покусают ничуть не легче.

Анна взвизгивает, отскакивает назад, бросает полный ужаса взгляд на преподавателей, но те глухи и слепы к её страхам.

– Давай! – кричит ей группа. – Не дрейфь! Бей их!

Пальцы Анны сгибают и разгибают лист бумаги, превращая то в квадрат, то в треугольник, пока не получается птица. Бумажная ворона увеличивается, обрастает перьями, щёлкает клювом, взлетает с ладони девушки и пикирует вниз. Мощным клювом ворона легко, играючи раскалывает хитиновые оболочки насекомых. Защитные панцири тварей с хрустом лопаются, разбрызгивая на траву кровавые ошмётки внутренностей.

– Отлично, Анна. Вы великолепны, – хвалит преподаватель. Да уж, мне он таких слов не скажет никогда. – Но вам необходимо поработать над своими эмоциями.

Станислав защищает себя, выстругав из своей деревяшки щит, Лера легко уходит от атаки роя пчёл, предложив им в качестве альтернативы цветок, сплетённый из бисера, Регина пугает всех страшной рожей, нарисованной на листе бумаги. А вот Анатолий сдаётся. беспомощно мнёт в руках кусок пластилина, обливается потом и сопит, когда ему прямо в живот летят мелкие осколки стекла.

– Немедленно прекратите! – вопит он, когда стекляшки одна за другой ныряют в безразмерные складки его пуза. – Я не знаю, что мне делать! Вы обязаны объяснить!

На бежевой форменной рубахе вспыхивают красные пятна. Багровый от страха и бессильной ярости бывший чиновник сгибается пополам, матерится, затем ложится на траву в позе эмбриона, поскуливая от боли. Меня трясёт от жалости к этому мужчине и от страха за себя. Запах крови сплетается с мирными ароматами лета, от чего к горлу подкатывает тошнота, настолько он неуместен здесь, под этим синим небом, в лучах золотистого солнца, в стрёкоте кузнечиков.

– Жидкова, – сухо произносит Натабелла, и я вздрагиваю всем телом. – Защищайтесь!

В меня летят такие же осколки, что и в Анатолия. Беспомощно сжимаю в руке карандаш, но пальцы дрожат. А гадкие стекляшки, с неровными, острыми краями, устремляются мне прямо в лицо, грозясь выколоть глаза.

– Давай, Жидкова, защищайся, – с брезгливой нервозностью бросает Натабелла. – Если, конечно, не хочешь ослепнуть.

Во мне вскипает ярость. Да что они с нами делают? Кто им дал право глумиться над людьми? Запугивать, ранить, доводить до нервных срывов и ломать? Кучка уродов, наделённая сверхспособностями, демонстрирующая свою силу, упивающуюся вседозволенностью.

– Катитесь к чёрту! – рычу в лицо Милевской, отбрасывая в сторону блокнот и карандаш. – Я не собираюсь вас развлекать! Вы ранили человека, он воет от боли, но вам на это наплевать!

– Жидкова, не тяни время, – скрипит Регина, и этот её скрип становится катализатором. Я взрываюсь, меня колотит от гнева, ору, срывая голосовые связки, до звона в ушах, до жёлтых звёзд перед глазами.

– Идиотка! Тебя превратили в старуху, изуродовали, но ты продолжаешь лизать этим мудакам задницу. А ты, Светочка, по деткам своим больше не скучаешь? Всё, материнский инстинкт, как рукой сняло? Ну а ты, Валерия, как же муж и папочка, как же клубы и рестораны? Эти ублюдки лепят из нас солдат, мастеров, шпионов, на благо империи, а вот о нашем благе подумать забыли. Забыли, что мы люди, что у нас могла быть своя жизнь, нормальная, свободная.

– Подбери блокнот и защищайся, – сухо отрезает Молибден.

– Пошёл на хрен!

Плюю куратору под ноги, группа охает, не то удивлённо, не то осуждающе. Стадо баранов, жалкие трусы!

– Защищайся, Жидкова, – повторяет Молибден, и рой осколков бросается мне на встречу.

Ложусь на землю, закрывая лицо руками. Несколько стекляшек впиваются в спину. Корчусь от боли, сдерживая в себе крик. Если издам хоть звук – я проиграла, сдалась. Травинки лезут в нос и рот, запах почвы густой и крепкий. Я сдохну здесь. Я не выдержу этих пыток. Может сдаться? Может извиниться, подобрать блокнот и карандаш. Ну уж нет! Пусть или убивают, или отправляют домой. Но в их игры я играть не стану. Господи, как же больно, как больно! Форменное платье намокает, по спине тянется липкая струйка. Полинка! Полиночка! Всё ради тебя! Я терплю эту боль во имя тебя, во имя возвращения домой.

– Достаточно! – грохочет голос Молибдена. – Урок окончен, все свободны, кроме Жидковой.

Люди расходятся, слышу разговоры и топот ног. Анатолия поднимают с земли, обещают отвести в целительскую.

– Жду тебя в преподавательской, – бросает Натабелла Молибдену, и тоже удаляется.

Поднимаюсь с земли. Молибден стоит надо мной, пронизывая взглядом. Весь такой холёный, чистенький, благоухающий. Сволочь!

– Продолжим занятие, – с деланой усталостью, даже с какой-то ленцой произносит белобрысый гад.

– Проваливай ко всем чертям! – цежу сквозь зубы. – Вы тут все садисты, моральные уроды. Да вы, наверняка, кончаете глядя на боль и унижение других людей.

– Жидкова, замолчи немедленно! – голос преподавателя ровный, холодный, в серых стальных глазах ни грамма эмоций. – Нравится тебе это или нет, но материал ты освоишь, даже если мне придётся применить силу.

– Да кто ты такой, Молибден, чтобы так со мной разговаривать? Кем себя возомнил? Пройдоха, вор, мошенник, голь перекатная!

Хочу причинить ему боль, стереть маску равнодушия с холёного, надменного лица, разозлить, укусить так, чтобы он взвизгнул. Но нет, куда там! Белобрысый мерзавец бесстрастен и непоколебим. Снисходительно щурится, словно размышляя, раздавить этого червя сразу или чуть позже и, до тошноты, до оскомины, ровным тоном, произносит:

– Защищайся, Жидкова!

Передо мной возникает огромный, размером с трёхэтажный дом, покрытый уродливыми буро-зелёными наростами, шар и медленно, но весьма целенаправленно, катится на меня, грозясь раздавить. Чёрт! Эта махина проедет, оставив от меня лишь мокрую кровавую лужу! Размозжит кости, расплющит мышцы и внутренние органы. Пячусь, проклиная бесполезную, неуклюжую ногу. Шаг, ещё шаг, однако, шар продолжает движение, грохочет, с каждой секундой сокращая расстояние.

Нога цепляется за какую-то ветку, и я падаю на пятую точку. Всё, это конец. Пока поднимусь, пока отойду, глыба успеет проехаться по мне.

–Прекрати! – визжу я, понимая, что сейчас постыдно, прямо на глазах у этого белобрысого мерзавца, опорожню мочевой пузырь.

А глыба уже рядом, закрывает свет, нависает надо мной. Чувствую холодное прикосновение камня к своей коже. Ложусь на траву и ползу, ломая ногти, обдирая колени, пачкая одежду. Шар же, не отстаёт, преследуя меня. Это не со мной! Это не я – Илона Жидкова, ползу по траве, вгрызаясь ногтями в сухую землю и вырывая с корнем травинки. Не за мной катится уродливая каменюка. Такое не происходит с правильными, тихими, домашними серыми мышками. Пожалуйста, пусть это будет сном! Я больше не могу!

– Думай, включай мозги! Останови её, разрушь! – слышу холодный голос, но уже даже не понимаю смысла произнесённых слов, настолько мне страшно.

Падаю без сил, глыба останавливается рядом и вдруг исчезает, словно её и не было.

– Вставай! – произносит Молибден, стремительно подходит, рывком поднимает меня с земли.

Его лицо непроницаемо, в глазах сталь, в голосе стужа. Кажется, что по венам этого человека течёт ледяная вода. Да и человека ли? Он – сама магия, неукротимая, разрушительная энергия, сдерживаемая лишь железной волей, сила, заключённая в хрупкий сосуд человеческого организма.

– Рассчитываешь на маску дурочки и неумехи? – губы кривятся в брезгливой усмешке, крепкие пальцы впиваются в подбородок, заставляя смотреть в жёсткие, обжигающие холодом, глаза. – Не выйдет, Жидкова. Ты освоишь эту чёртову программу, чего бы мне это ни стоило. С завтрашнего дня в твоё расписание добавляются индивидуальные занятия по боевой магии и управлению магической энергией.

Твою мать! Он это серьёзно? Дополнительная порция кошмаров? Явно, Молибден желает моей смерти. Отчаяние наваливается на голову и плечи тяжёлым душным покрывалом. Не легче ли бросится в море со скалы, чтобы разом покончить со всем этим безумием?

– Надеешься вернуться домой? Даже не мечтай об этом. Да и кому ты нужна там, на материке, хромоножка? Своей сестрице? Хочешь быть для неё балластом, чемоданом без ручки? И это, вместо того, чтобы чего-то добиться и стать кем-то выше, нежели тупой, ограниченной, вечно хнычущей тенью?

Его слова бьют хлёстко, беспощадно, впиваются в душу острыми осколками, глубоко застревая в ней и причиняя боль.

– И запомни, я слежу за тобой, за каждым твоим шагом, даже если ты этого не замечаешь. Так что не вздумай даже помыслить о том, чтобы покончить с собой, посажу на цепь, как собаку.

Молибден уходит. Я же, ещё какое-т время стою, глядя в высокое, ярко-голубое небо, без всякой мысли, без всякой цели.