Читать книгу: «Плац. Том 2», страница 4

Глава 5

Дубина, после ухода Савы, собирался заняться сбором грибов и их сушкой. Опять же стенку в землянке поправить надо. Лень ему было зараз колья чаще ставить. Земля стала подсыхать и осыпаться, всей своей массой наваливаясь на препятствие, от того стволы тонких деревьев стали угрожающе выгибаться аккурат над тем местом, где он спит. Того гляди, ночью завалит его совсем. Однако визит дружка нашёл ему оправдание, в этот раз от работы любой отказаться в пользу умственных изысканий. Они, по его пониманию, требуют спокойствия и тишины. Опять же, взвесить надо не то, с какой стороны к лопате той же подойти, а как двух супостатов порешить, а заодно их добро к рукам прибрать. Так что он всерьёз взялся за размышления, чем полдня и занимался, ещё и ночь прихватил. К тому же спать в тайге тяжко. Донимают комары и блохи, которых здесь, в землянке, не счесть. Будто живности другой нет, налегли они на него. Ещё жуки всякие по лицу и телу бегают. Норовят то в ухо, но в нос залезть. Так, тихо матерясь, ёрзая и отмахиваясь от гудящей вокруг черноты, корчился Дубина, мучая себя раздумьями.

Несмотря на внешнюю простоту, обладал Дубина незаурядной хитростью и смекалкой, которая присуща большинству русских мужиков. Особливо она, эта смекалистость, работать начинает, когда им голодно и холодно становится. Или ещё чего похуже. В сочетании с тем, что кроме как думу думать, у Дубины в такое время суток особых дел не было, это вскорости принесло свои плоды и уже к середине ночи у него возник план. Главное, для себя он решил, Саву не слушать, а богатством, что разбойники в лесу прячут, завладеть нужно без всяких опасных знакомств с ними и убийств. Ведь у этих мужиков всё и без него справно получается. Наловчились они уже вдвоём свои дела вершить. Отсюда выходит, брать они его к себе подельником не станут, в лучшем случае, прогонят. С другой стороны, Сава сказывал, и Дубина с ним полностью согласен, что добро они наверняка в зимовье не держат. Мало ли? Заприметить его на раз. Лихих людей, окромя них в округе хватает, а жилище своё они надолго бросают, когда на дурное дело уходят. Значит, обустроили где-то в тайге тайник. Поэтому лучше не придумать, чем укрыться поблизости с их норой и ждать, когда они после очередного дела пойдут добро прятать. Вот за этим занятием за ними и нужно будет проследить, чтобы опосля всё разом к рукам прибрать… Пусть они ещё ходят на дело, грабят и убивают. Дубина будет сидеть рядышком, затаившись, и ждать, когда они собираться начнут в тёплые края. Наверняка добра у них столько, что на двоих нести. Друг дружку трогать не станут. Зачем? Вдвоём всегда сподручнее. Ещё он решил не делиться награбленным с Савой. Даже оправдание этому нашёл. Дубина вдруг уверовал в то, что не подрежь его дружок на покосе, не схватился бы он за полено, когда свою Катерину избивал. Ведь с чего всё началось? Упрекнула, что почти весь сенокос Дубина дома сиднем просидел, и теперь не знает она, чем скотину кормить зимой. А отчего Дубина работать не мог? От того, что Савка его косой приласкал. Вот оно на то и выходит, что дружок его просто обязан ему по гроб жизни…

Разрешив все свои мысленные задачи, Дубина и вовсе про сон забыл. Теперь его раздирали фантазии о том, как он своим богатством распоряжается. То представил вдруг избу новую, как у Петра Ильича. Двор справный и семью с кучей детишек. Только когда дошёл до того места, где должен жену красавицу увидеть, вдруг враз возникла пред глазами убитая им Катерина, законная супружница, да ещё растрёпанная, с окровавленной головой…

– Тьфу ты, нечистая! – воскликнул Дубина в сердцах и сел на нарах. Жутко ему вдруг стало. Показалось, будто совсем близко кто-то живой есть. А может и мёртвый? А что если и впрямь, Катерина явилась?

Он перекрестился в темноту и долго раздирал ногтями своё тело. Но от того оно только нещадней чесаться стало.

– По мне-то, чего, – стал рассуждать он, проговаривая губами слова. – А каково ей, Катьке моей? Почём зря порешил. Как у всех баба. Тихая и смирная. Ну, выла себе по-бабьи тихо, когда что-то пропивал или поколачивал. Так, как у всех. Зато залез на неё, и враз нужду справил. А теперича что?

Неожиданно вспомнил он, наконец, и своих детишек. Сава давеча рассказывал, что старший всем хозяйством управляется справно. Пробовал пить, как отец, но мужики осудили и не дали. Молод ещё. За младшими пригляд нужен. Дубина и сам не заметил, как сделал мысленный круг по своей никчёмной жизни и вновь вернулся к тому, откуда пришёл, припрятанному лихими людьми богатству. Теперича есть для чего всё это к рукам прибрать, ведь надо детей на ноги поднимать.

Неожиданное открытие вдруг успокоило Дубину. Он медленно улёгся на бок, и враз провалился в болезненное забытьё. Дубина даже не понял, что это было, то ли продолжение его мыслей, и плод разворошенных фантазий, то ли, правда, сон. Но вздрогнул он и встряхнулся оттого, что привиделся сам себе весь в крови и босой пред самим Петром Ильичом Сараниным. Просто, вот так вот ни с того, ни с сего. Будто молит он его о чём-то, и боится, что не сдюжит и свалится сейчас на землю. К чему это и с какой такой стати такое виденье, непонятно. Но от этого сон как рукой сняло, и больше Дубина места себе не находил. Немного покрутившись, встал. И так у него одна ночь на другую похожа. После того, как Катерину пришиб, не может спать спокойно. Как-то раз, и страшный суд привиделся. Причём всё как люди говорят. Сначала будто бы он помер, и отпевали его в церкви. Потом возник он в одной исподней рубахе пред темнотой какой-то страшной, и за пьянство его там пытать стали. Что да как? А после как гаркнет эта самая темнота голосом зычным и как из бочки: «Ты почём Катерину свою загубил?!» Он и бросился прочь. Только воздух вдруг сделался вязким и начал застревать в горле, а ноги отяжелели так, что двинуть он ими не мог. Кричал тогда Дубина по-бабьи тонко и плакал, пока в поту липком и холодном не проснулся.

Ночи уже были холодные и длинные. Под утром тело сотрясала крупная дрожь. Дубина медленно сел, нашарил серники, заготовленный с вечера клочок бумаги и табак. Наловчился он впотьмах быстро самокрутки крутить. Желтоватый огонёк лишь на короткое время осветивший стены и потолок жилища немного согрел душу. Дубина задымил, разминая в голове ночные мысли и идеи. Курил не спеша, растягивая удовольствие. Занятие это он любил и без него не начинал никакого дела. Стало оно чем-то сродни хорошей приметы. После встал, хрустя костями, развернулся в сторону, где, по его мнению, должен был быть угол, и зашевелил губами:

– Во имя Отца, и Сына, и Святага Духа. Аминь…

Вглядываясь слезившимися глазами в темноту, Дубина старательно проговаривал слова молитвы, изредка отмахиваясь от гудевших в темноте комаров. Раньше он молился под настроение. Да и молитвы на память знал не все. А как с Савой связался, так и вовсе забросил это дело. Дружка своего стал слушать, словно проповедника. Правда, становилось иногда страшно ему от такого богохульства. Особливо, когда с похмелья умирал, и чудилось ему, что пришла Она за ним, и стоит под дверью, чёрная и страшная. Когда время словно замерло, а воздуха не хватает, и кажется, что тотчас помрёт. Вот тогда и начинал молить Дубина у бога прощенья. Вдруг он есть, что тогда?

«Да и как не быть? – думал в такие минуты Дубина, особливо муторные. – Если все как один об этом судачат? Разве будет народ попусту болтать? Опять же, в каждой захолустной деревеньке приход есть… Вот и батюшка мой, Василий Пантелеевич, был набожным и умер исповедавшись…»

Справедливо посчитав, что сидеть ему у логова бандитов придётся сколь угодно времени и собраться надо основательно, Дубина зажёг лампу. Свет раздвинул черноту до самых стен, отчего теплее и спокойнее стало. Да и комары враз пропали. Теперь надо торопиться. Керосина у него кот наплакал, и жечь его почём зря себе дороже. Сава может быть больше и не принесёт. Самому нужен. Он уже ему говорил, лучиной, если что, обойтись можно. Дубина присел, достал из-под нар котомку и уложил в неё узелок сухарей, луковицу и соль. Немного поразмыслив, сунул туда же репку, отрезал шмат сала. Это главнее всего. По-другому не сдюжит. Хорошо, ему Сава пособляет. Дубина даже вдруг расстроился, что дружка своего обмануть собрался. Тот для него всё делает.

«Посмотри, сам поди, впроголодь живёт, а каку заботу проявлят! – восхитился Дубина. – Может, поделиться с ним? – подумалось вдруг ему, словно всеми богатствами уже завладел, но он тут же мысль эту прогнал: – Будет с него!»

Немного поколебавшись, насыпал в котомку гороху. Всё погрызть можно и голод перебить. После всего закрыл свои припасы железной крышкой. Маленький схрон продуктовый Дубина обустроил от мышей в земле из кусков дерева и железа. По-другому никак. В лесу живности полно, и на запах она живо сбежится. Тогда все запасы разом и погрызёт. Вообще от мышей спасу здесь нет. Больше всего их он боялся.

Дубина закончил сборы и по обычаю присел на нары. На минуту задумался. Он искренне верил, что посидеть на дорожку надо обязательно, чтобы нечисть обмануть.

Едва выбравшись из своей норы, и почувствовав, как за ним опустился брезентовый полог, Дубина едва не двинул вспять. Холод стоял такой, что враз застучали зубы. Мало того, пока в землянке сидел, одежда сырость в себя вобрала от земли и его же дыхания, и вмиг стала ледяной.

– Б-бр! – вырвалось у него со слюной. – Едрёна вошь! Чтоб тебе, Сава, пусто было с твоими придумками!

Он обхватил себя за плечи и запрокинул голову вверх. Небо, в трещинах веток, было усыпано звёздами.

– Мать твою! – Всё ещё раздумывая, идти или переждать ещё немного, пока рассветёт, Дубина всё же нерешительно двинул к ручью. С каждым шагом желание вернуться отступало. Вернее сказать, его пересиливал здравый смысл другого суждения, что за него никто к логову бандитов не пойдёт, а посему именно ему придётся это делать, поскольку нет рядом больше никого. Жену свою и ту пришибить умудрился.

Шёл он нескоро. Опасаясь на ветку глазом налететь, держал руки вытянутыми вперёд, совсем как незрячий. Ещё боязно было, как никогда. Вдруг разбойники прознают, что тогда? Один он в тайге против них ничего сделать не сможет. Порешат, и всё тут…

До зимовья злодеев Дубина добрался в полдень.

Жилище лихих дружков было наполовину прикопано землёй, на которой уже мелкие сосны выросли. Расположено оно было на склоне горы, недалече от ручейка, в котором и в жару вода не пересыхала. К нему и дверь выходила. Она всегда у них открыта была. Да и как по-другому? Не будешь ведь круглый год керосинку жечь? Окон в их избёнке и вовсе не было. Одним словом, собачья будка, какие старообрядцы своим псам мастерят, только больших размеров. Убежище это он случайно по запаху дыма нашёл. Сначала думал, что охотник какой, или беглые. Прокрался под самую стенку и разговор долго слушал, пока один из них, до ветру не пошёл и едва не заприметил Дубину. Но тогда он и подумать не мог, что эти два мужичка разбойные люди. Говорили они сначала о какой-то Маньке, что в Арте проживает. Из неторопливого и вялого разговора стало ясно, что оба к ней повадились ходить и нравится ей такая забава с двумя мужиками развлекаться. Правда, не враз, а по очереди они её пользуют. От этого разговору тогда Дубине аж поплохело, и едва он рассудка не лишился. Так ему вдруг бабу захотелось, что едва сдержался, чтобы не завыть. А они, словно зная, что ему от этого мука, давай хвастать, какова она… Он до того всё представил, что даже запах её почуял. Фу! Нет, ничем особливым они не удивили. На каторге и не такое было. Баб в этих краях мало, и об них только и разговор… Потом судачили о том, как раздобыть мяса на солонцах, которые какой-то Кузьмич обустроил. Немного ещё послушав, Дубина сделал вывод, что Кузьмич тот был с ними заодно, да сгинул в тайге. Жил он уже в зимовье не один год, когда они к нему прибились. Подивился тогда Дубина сноровке этого Кузьмича. Он хоть охотой и не помышлял, но знал много. Чтобы солонцы обустроить, надо не меньше пуда соли в землю забить по весне берёзовым колом. Соль за год от дождей разойдётся, и тогда зверьё на её запах идти будет. Выходит, этот Кузьмич сумел-таки здесь не одну зиму провести и выжить! Ещё и этих двоих из обоза приютить. Крепкие, однако, люди на земле живут!

Подивился тогда Дубина возможностям человеческим и ушёл. А Саве приврал, что прогнали они его, опосля разговору. Не было и в мыслях у Дубины с ними говорить… Себе дороже.

В этот день у жилища разбойного люда, на палке, закреплённой промеж деревьев, висели портки и рубаха. Дубина прокрался, как и в первый раз, к самому жилищу и присел.

– …сладаем али нет? – донеслось до слуха.

Голос принадлежал кривоглазому мужику. Его Дубина сразу признал. В прошлый раз, когда здесь был, тот выходил по нужде. Он его и разглядел во всех подробностях. Невысокий, худой как смерть и заросший до самых глаз разбойник походил на чёрта. Хоть и далеко было, но Дубина невольно сумел увидеть, что один глаз у него смотрит сильно в сторону. Ещё он тогда заприметил, что из-за такой особенности, мужик голову слегка боком держит к тому месту, на которое смотрит.

– Ты, Прошка, сзади зайдёшь, – наставлял другой голос. – Я его разговором завлеку, а ты верёвкой души…

Дубина сам душегубом был, а как такое услышал, так вдруг затрясся. Замышлял разбойный люд что-то плохое. Он осенил себя крестом и огляделся, выбирая на всякий случай, путь к отступлению. По всему выходило, что бежать сподручнее будет к ручью. Потом ему вдруг разом показалось, будто это они и вовсе об нём рассуждают. Заприметили его землянку и решили загубить. А что? Им на радость. Убивать-то любо, поди. Оттого и живут здесь.

Дубина на силу сдержался, чтобы не броситься прочь.

– Надо снести шкуры, – раздался вдруг голос Прохора. – А то мыши погрызут. С зимы караулим…

– Жалко будет, если так, – соглашался с ним второй дружок. – Стольких людей из-за них порешили! Тьфу!

«Так вы, душегубы, никак обоз Карымский и взяли! – осенило Дубину, который слышал, как перед Новым годом лихие люди ограбили скупщиков. – Даже собак у них убили. Те на привал стали и лошадей распрягли… Далеко, однако зашли. Это же за Читой будет!» – восхищался он размаху деятельности небольшой банды.

Дубина разом присмирел и страх прошёл. Он стал слушать, что бандиты замышляют. Однако говорить они стали тише, видно курить перестали. С дымом-то они громче были. До слуха лишь обрывки фраз долетать стали. Тут, как назло, ещё и ветерок поднялся. Внизу ничего, а в верхушках сосен зашумел. Дубина уже и ухо к стене приложил, а никак толком не разберёт, о чём гуторят. Стал он осторожно мох меж брёвен вынимать. Сруб был сложен из тонких стволов деревьев, не подогнанных друг дружке основательно. Они ещё и рассохлись.

– Кто сейчас пушнину возьмёт? – проворчал недовольно всё тот же голос, уже громче.

В нос из щели ударил терпкий запах давно не мытых тел, нечистот, гнилого лука, кострища и махорки.

– Фу! – Дубина, привычный ко всему, даже отпрянул и скривился.

– На соль и крупу у лавочника обменять можно, – сказал, межу тем Прохор. – Ты бы Иван, сам сходил.

«Значит, Иваном тебя кличут!» – обрадовался Дубина, и осторожно потянул следующий кусок мха, заткнутый в щель. Неожиданно из-под него свесилось что-то прямо на запястье. Дубина даже отшатнулся, но тут же успокоился. Был это кусочек тряпицы.

«Видно всё у них тут для утепления шло», – рассуждал он про себя, осторожно беря этот лоскут за кончик. – Хотя, на тряпки одёжу пускать, уж больно расточительно, – возразил Дубина себе. – Небось, награбленное девать некуда было, вот и рвали».

Однако, как потянул его, так и обомлел. В тряпке вдруг блеснуло желтизной что-то увесистое. Дубина замер, но, в следующий момент, уже разворачивал на руке небольшой свёрточек.

– Ишь, ты! – вырвалось у него.

Дубина глазам своим не поверил. Первая пришедшая в голову мысль была до того сладкой, что он даже зарычал.

«Неужто они всё ворованное золотишко в щели сруба упрятали?» – гадал Дубина, рассматривая цепочку с красивой, похожей на каплю воды, подвеской и колечко. Забыв обо всём на свете, он даже вслух заговорил, рискуя быть услышанным:

– Это же надо… Господь со мной… Как же так?

Опомнившись, замолчал, воровато оглянулся по сторонам и прислушался. Дружки продолжали об чём-то говорить.

Осторожно, затаив дыханье, Дубина положил на тряпицу цепочку и взял червонец царский.

«Это же в одной руке, сколько я зараз держу?!» – возопил он мысленно.

Дубина положил червонец на ладонь и снова взял подвеску. Некоторое время любовался ею, потом зачем-то лизнул и тряхнул головой. Руки вдруг затряслись. А ведь он теперь богат! Пот выступил на лбу такой, что его капли покатились до бровей, попали на ресницы и защипали глаза. Дубина осторожно убрал всё в тряпицу, замотал и сунул в котомку. Придерживая её, вмиг ставшую бесценной, одной рукой, снова стал вытаскивать мох из щелей. Однако больше под ним ничего не было. Наконец, до него дошло, что это кто-то из разбойников украл и спрятал. Обычное дело для арестантов, у своих крысятничать.

«Повезло же мне! – восхищался он. – Прямо на тайник сходу и наткнулся…»

Осеннее солнце пригрело. Изредка и лениво стал подлетать комар.

Долго сидел Дубина. За то время, что у стенки провел, не только узнал, что дружка Прохора Иваном кличут. Ему и увидеть его довелось, когда тот по нужде выходил, да проверить, высохли, али нет, портки. Несколько раз за всё время доставал Дубина свою находку, разворачивал осторожно тряпицу и любовался цепью и цацкой, на ней висевшей, а заодно и червонцем царским. Но стоило за стенкой голосу громче стать, как тут же, торопливо всё заматывал вновь и прятал. Однако настоящий подарок его ждал под вечер. Он уже было отчаялся, что зараз узнает, где бандиты добро своё прячут, как услышал слова Прохора:

– Надо червонец на керосин.

– Чего так много? – удивился Иван.

– Зраз возьмём на месяц, – стал рассуждать Прохор. – Ещё соли нет, и обувка прохудилась… Ты как в Улёты собрался идти?

– Дело говоришь, – поддержал вдруг его Иван и добавил: – Пороху прикупить надо.

– А Вало нам картечь даст, – вдруг сказал Прохор.

«Вало? – Дубина не поверил своим ушам. – Вот хитрюга тунгус! – восхитился он. – Я ведь сам к нему хаживал. Про разбойный люд ни слова не сказывал».

– Тогда пошли, сходим до схрона, – принял решение Иван. – А с утра двинем за провизией…

Дубина вдруг понял, что бандиты собираются идти к тайнику, чтобы взять деньги. От новости сердце вдруг застучало сильнее, и кровь в голову ударила. Он и не думал, что в первый же день такая удача подвернётся! Теперь главное, на глаза душегубам не попасться. Дубина едва хотел от зимовья отойти, как увидел разбросанный у стены мох. Он зло про себя выругался. Только сейчас до него дошло, что бандиты легко могут понять, что их подслушивали. И не только. Ещё «крыса» хватится, что его тайник нашли. Беззвучно шевеля губами, он стал торопливо собирать с земли разбросанный мох и совать обратно в щели. Но это давалось с трудом, да и нужно было чем-то его туда вбивать, а времени не было. Тогда Дубина попросту стал прятать его за пазуху. Когда на земле ничего не осталось, он начал медленно пятиться задом, в сторону кустов.

Глава 6

Судно мелко вздрагивало в такт работающей где-то в его чреве паровой машине, выбрасывало через трубу, торчащую в середине палубы чёрный дым, шлёпало по воде у себя под брюхом лопатками колёс. Оно словно было недовольно тем, что его снова оторвали от причала в Красноярске и направили вниз, по холодному уже Енисею. В общем и целом, оно походило на большое механическое существо, которое живёт своей, отличной от людской жизнью, и нет ему дела не до чего. В том числе и до пассажиров, заселившихся на нём словно блохи.

В проходе, вдоль бортов, стояли люди, лежали разные мешки, узлы, сундучки и корзины, доверху набитые разным добром. Ближе к баку коренастый мужик и вовсе вёз козу. Бедное животное, когда его при посадке втаскивали на корабль, со страху обгадило палубу, а теперь тряслось всем телом. Три мужика и старуха, походившие больше на бродяг, не дожидаясь, когда судно отчалит, уселись у шлюпки, закрытой брезентом, и принялись распивать взятую с собою корчму. При этом они громко ругались, сморкались прямо под себя и то и дело хором смеялись. Причём бабка вовремя этого эмоционального шторма, скрипела как худая дверь, которой игрался ветер. На почтительном расстоянии от них обустроились крестьяне, которые, судя по всему, ехали после торговли. Вперемешку с ними, мелкие торгаши-ремесленники. Эти везли в мешках, узлах и ящиках свой товар или купленный для разных изделий материал. Не обошлось и здесь без напоминания о войне. Среди этой разношерстной массы мужиков, баб и ребятишек, выделялся солдат, сидевший на лавке. Один из рукавов его шинели был пустой и неестественно болтался.

«Это каково же, без руки мужику остаться? – ужасался Николай Ильич, исподволь разглядывая беднягу. – Ведь наверняка, и жена у него есть, и хозяйство какое-то. Как он теперь будет со всем управляться? Даже штаны не снимешь зараз, если приспичит. А как, если что, с женщиной обходиться? – размышлял он, представив вдруг проститутку, с которой был перед арестом. – Как на неё с одной рукой?». Все, кто ехал на палубе, имели билет третьего класса, который не предполагал особых удобств. На камбузе для таких пассажиров готовили в основном пироги с капустой да чай. Не чета второму и первому классу. Меню для этой категории было роскошным даже для Петрограда. По крайней мере если судить по названиям. Николай Ильич уже решил на вечер заказать себе тайменя под соусом и обязательно водочки. Однако, прогулка на палубу носила при нынешних обстоятельствах ещё и скрытое желание найти здесь себе попутчицу для того, чтобы скрасить путешествие. Он уже знал, что многим удаётся уговорить разделить с собой место какую-нибудь мещанку или крестьянскую девку, которые по осени не питают особой радости ночевать на реке под открытым небом.

От размышлений Николая Ильича отвлёк окрик бабки. От выпитого её потянуло на подвиги, и она обернулась к нему:

– Эй, господин хороший, айда к нам! – позвала выпивоха.

Николай Ильич с деланым безразличием отвернулся. Однако неприятный холодок страха поселился под сердцем. Он боялся любого проявления интереса к своей персоне. Тем более пьяных. Мало ли что у них на уме? Пришибут и за борт выбросят.

– Не нравлюсь?! – не унималась между тем бабка, радуясь тому, что развеселила свою компанию.

Неужели это всё происходит именно со мной?! – ужаснулся про себя Николай Ильич. – Господи, да как такое возможно? – его мысли вдруг перенеслись обратно, в Петроград. – Разве позволит себе тамошний рабочий, или какой иной работник, так обращаться к господину, подобному мне? Да что там, даже если и ровня ему окажется в социальном положении, но старше по возрасту, уважительный тон иметь будет в разговоре. Хотя, о чём это я? – он упрекнул себя за излишнюю наивность. – Везде народ испорчен! – Придя к такому умозаключению, Николай Ильич решил переключиться на что-то другое: – Интересно, как там Ольга? – задался тут же вопросом он, напрочь забыв про бабку, которая проявила к нему неуважительность, и связанные с этим нравственные рассуждения. – Ведь не очень-то она и горевала при мне, когда провожала в путь, – подумал он неожиданно. – Небось, теперь рассказывает всем о несчастье, позоря меня, и чтобы вызвать жалость. А может и вовсе, полюбовника завела? – задался он вопросом, но тут же усмехнулся про себя: – Кому такая нужна? Это я, с дури позарился. А не успели ожениться, как надоела и противна стала как женщина. За собой не следит, располнела…

Увлечённый собственным возмущением, Николай Ильич вдруг по-мальчишески перевесился через ограждение палубы и в сердцах плюнул в воду. Тут же съёжился, словно вот-вот подзатыльник получит. Сам не понял, как это получилось. А если кто-то заметил? Он украдкой оглянулся по сторонам. Но пассажиры, высыпавшие на верхнюю палубу «Святого Николая», были заняты тем, что созерцали проплывающий мимо скит, на пологом берегу, да о чём-то говорили меж собой. Никто не обратил внимание на его поступок. А если так разобраться, что тут такого? Но плюнул он в воду, и что с того? Все плюют. Даже на палубе следы от этой дурной привычки. Да и не тот здесь люд, чтобы пред ним вести себя подобающим образом. Всё одно, мужики да бабы. Редко где промелькнёт пальтишко или френч лицеиста. Дам в нарядных и модных платьях он видел лишь при посадке. Несколько их было. В сопровождении франтовато одетых мужчин, они прошли первыми и скрылись в каютах первого класса. Надо сказать, что этот эпизод приятно удивил Николая Ильича. До сих пор ему казалось, что в далёком Минусинске сплошь и рядом все в сюртуках на голое тело. Виделся ему этот край суровым, дремучим и заселённым исключительно ссыльными по политическому уложению, да теми, кто за ними пригляд должен вести. А содержание всех статей про этот город, что он жадно прочёл в газетах – фантазии нерадивых журналистов. Врут ведь они повсеместно. Сколько раз хоронили того же Натана Мацухевича в Петрограде, а он как есть живой и продолжает ростовщичеством заниматься… Так и здесь, поди. В Минусинске конечно имеются разные атрибуты города вроде фабрик, заводов и библиотек, но всё наверняка как в прошлом веке. Не дошла туда цивилизация и прогресс. Ведь если ссылка в это место – наказание, значит не те в там условия, что имеются в нормальных городах. Наверняка нет в Минусинске ничего, что присуще столице, а уж тем более нормальным европейским городам. Виделся ему конечный пункт назначения просто большой деревней, где в центре стоят дома посвежее, и в несколько этажей, сплошь из дерева. Равно такие, что для постою был назначен ему в Красноярске урядником. Ещё, поди, кругом тайга дремучая и трубы заводские, от которых всё кажется серым и унылым. Может быть, ещё пара церквушек из камня имеется и всё…

«Хотя для чего они там? Одни ведь безбожники, поди, живут, – подумал вдруг Николай Ильич и спохватился. – А как же так? Ведь сам давеча в бога не веровал. Только предположения разные строил о мироустройстве, а теперь без молитвы и ко сну не отхожу! – От собственного открытия он даже хмыкнул. – Причём всё как-то само собой вышло. Стоило только оказаться в камере, так и пошло. Сразу надежда появилась, которая потом в реальность обратилась! – сделал вывод Николай Ильич, но тут же возразил себе: – А ведь всё это просто так и должно было случиться! Никто меня вешать не собирался, и к стенке бы не поставил. Теперь-то ведь и так ясно. Террористам за взрывы бомб и убийства каторга полагается, тогда как мне ссылка».

И вот уже собственное наказание показалось Николаю Ильичу чрезмерно суровым.

От размышлений отвлекло плывшее навстречу судёнышко. Оно было намного меньше размеров «Святого Николая» и выглядело новее. Приветливо ответив гудком на гудок, оно на какой-то момент сравнялось со «Святым Николаем».

– «Минусинец», – проговорил Николай Ильич одними губами название, написанное вдоль борта.

Так же, как и на пароходе, которым плыл Николай Ильич, на палубе «Минусинца» тоже кто-то что-то тихо обсуждал, спорил, пил потихоньку горькую либо созерцал окрест.

Он снова устремил свой взор на берег. Берёзы, которые в этих краях чередовались с сосной, по большей части уже были лишены листвы. Трава у берегов стала грязно-бурой.

Николай Ильич вздохнул. В пути он уже почти месяц, и путешествие по Сибири удручало необыкновенным однообразием. Особенно утомила его железная дорога. Если начинаются степи, то они тянутся на сотни вёрст, и казалось ему тогда, что поезд тащится с черепашьей скоростью по одной и той же местности. Мало разнообразия представляли и заросшие вековой тайгой пространства. Даже в горных местностях, как например, сейчас, часто повторяющиеся виды. Изредка лес прерывался парой десятков домов, небольшой пристанью и лоскутами полей, жавшихся к реке.

– В Минусинск, никак, путь держите? – справился невысокий мужчина с усиками.

Он возник как-то неожиданно, и бесшумно. Словно материализовался из воздуха.

На нём была английская кепка с ушами, пальто тёмно-зелёного цвета и сапоги. Правой рукой он держался за поручень ограждения, в левой – погасшая курительная трубка.

– Угадали, – подтвердил Николай Ильич и напрягся. Наученный горьким опытом, он опасался случайных разговоров.

– Никак учительствуете? – допытывался мужчина.

– Не совсем, – ответил Николай Ильич уклончиво и тронул за козырёк кепку, словно пытаясь убедиться, на месте она или нет. – Разрешите представиться? Саранин Николай Ильич! – Здесь он запнулся, хотя уже твёрдо решил то, как будет представляться при случае. Стараясь скрыть неловкость и заполнить паузу, Николай Ильич кашлянул в кулак и докончил: – Торговый представитель…

«А что? Почему бы и нет? Кому какое дело, кто он вообще такой? Главное, чтобы не политический. Люди знакомятся в основном так, для порядку, чтобы потом разговор продолжить. Как иначе в дороге скуку развеять? Ведь и этому типу, по большому счёту, без разницы, кто перед ним. Хотя, – он ещё раз оглядел мужчину. – А вдруг работает в охранке? Может и вовсе, приставлен за мной наблюдать в дороге?»

– Олег Никитич Поликарпов! – ответил между тем мужчина.

– В Минусинске, стало быть, живёте? – попытался угадать Николай Ильич, вдруг успокоившись.

Хотя, на самом деле был уверен, что в сибирской глуши человеку с такой внешностью точно делать нечего. Николаю Ильичу до дурноты становилось страшно от фантазий его будущего существования в загадочном Минусинске. Он уже много был наслышан об этом городке и имел общее представление.

– Уже шестой год, – подтвердил Поликарпов.

– Чем же там изволите заниматься? – стараясь выглядеть скучным, поинтересовался Николай Ильич. На самом деле ему было страсть как интересно, чем живёт местная интеллигенция.

– Я инженер, – сообщил не без гордости Поликарпов.

– Неужели в этой глуши есть потребность в инженерах? – усомнился Николай Ильич и указал рукой в сторону берега. – С виду глушь… Извините, если обидел, – спохватился он, и виновато улыбнулся.

– Это на первый взгляд, – Поликарпов мечтательно посмотрел вдаль. – На самом деле Минусинск даже очень неплохой городок.

– По местным меркам, или как? – Николаю Ильичу очень было любопытно говорить со старожилом.

– Вы то, сами, из каких мест изволите? – спросил неожиданно новый знакомый, и тут же объяснил своё любопытство: – Интерес проявляю, чтобы легче было сравнивать.