Читать книгу: «Плац. Том 2», страница 3

Глава 3

– Зазря мужики твердят, что сгинешь ты скоро в бегах сам, аль зверь тебя какой задерёт, – проговорил задумчиво Сава, глядя на то, как Дубина торопливо доедает кашу из репы.

– С твоей, Сава, поддержкой ничего мне не страшно, – пробубнил Дубина с набитым ртом и одарил дружка взглядом, словно самый верный пёс.

Они сидели на поваленном дереве, рядом с землянкой, которую Дубина готовил для зимы. Хотя, это скорее лишь норой назвать можно. Даже вход в жилище был таким, что только на четвереньках можно влезть. Двери в эту конуру заменял полог из драного брезента. Это тоже Сава раздобрился и от куска откромсал, который прошлым летом стащил со станции.

– Я нынче картошки припрятал два мешка, и муки немного, – стал рассказывать Сава, готовя Дубину к главному. – Опосля на подводе подвезу к Гнилому озеру, а ты оттуда перетащишь в свою конуру.

Дубина недоверчиво и с опаской посмотрел на вход в своё убежище и спросил:

– Думаешь, я зиму здесь стерплю?

Рыл он его не одну неделю. Виной тому камень и глина. А ещё корни старых деревьев. К тому же, землю пришлось сносить к ручью, чтобы со стороны видно не было, что кто-то здесь копал. Это только кажется, что глушь. Мороз ударит, охотчие до промыслу в лес пойдут. У каждого такого по паре собак, на пушного и другого зверя натасканые. А ну, как наткнётся кто? Стены своего жилища Дубина укрепил стволами тонких деревьев, которые таскал с ключа, издалече. А не то, как по вырубке его найдут? Каждый раз с ношей менял направление, чтобы тропы не наделать, и волоком не тащил, а всё на себе. Крышу сделал из стволов потолще. Эти таскал по одному. За день лишь три брёвнышка и клал. После всё это завалил лапником и засыпал землёй. А чтобы со стороны видно не было, заложил свежесрубленным дёрном, который ещё и водой полил. Теперь и с двух шагов не различишь, что под взгорком землянка.

– Куда в твоём положении денешься? – ответил между тем, вопросом на вопрос Сава.

– Так, может, документ какой справить, да на Волгу податься? – гадал Дубина.

Он докончил свой обед и теперь вытирал котелок пучком сорванной у ног травы. Первые морозы ещё не тронули лесную зелень. Сюда холод позже доберётся. Сначала побьёт вдоль реки и в полях всё. Но и здесь, в глуши, уже пожелтели берёзы, а трава потеряла свой зелёный окрас.

– Далась тебе эта Волга! – ответил нервно Сава. – Разве здесь плохо?

– Тут зимой холод лютый, зверья в лесу полно всякого, – стал перечислять Дубина жалобным голосом. – Беглых, к тому же можно встретить! Да и убивец я.

– Ты вот что, не торопись. Сиди себе тихо и носа никуда не высовывай! – стал наставлять Сава. – Вскорости переменится всё.

– Как это? – Дубина облизал ложку, утёр рукавом и сунул за голенище.

– Власть в России поменяется! – сказал с пафосом Сава, следя за реакцией дружка.

– Как же она может поменяться? – удивлялся Дубина.

– Народ скоро станет всем править! – объяснил Сава.

– Как это, народ? – Дубина недоверчиво уставился в ответ.

– Просто, – отвечал Сава, ломая голову как доходчивее объяснить дружку грядущую революцию. – Такие как мы с тобой, будут Россией управлять.

– Такие как мы? – не поверил и переспросил Дубина, глядя на дружка повеселевшим вдруг взглядом.

– А что тут такого? – пришёл черёд удивляться Саве. – Али мы не люди, а скотина какая?

– Управлять Россией? Убивцы и каторжные? – Дубина вдруг грохнул со смеху. – И пьянь подзаборная?! – выдавил он из себя.

– Может, пьянство это и есть беда, что из-за нищеты вырастает? – сказал вдруг зло Сава. – Вон, Саранин справно как живёт. Не скажешь, что каторжанин. Будто барин какой. И ведь не пьёт. А потому пьянству не придаётся, что нужды у него никакой нет и горя не знат, а чай и заливать горькой нечего. Меня вона, тятька обженил на Аннушке, и живи как хош! Даже не спросил, люба али нет. Домой идти мочи нет. Думал, хоть каторга от муки видеть её избавит, так за мной потащилась следом… А у Саранина и жена справна, и хозяйство, и грамоте-то он обучен, не чета мне…

– Чего это ты Саранина всё время поминашь? – заметил и насторожился Дубина. – Неужто между вами кошка чёрная пробежала?

– Кошка не кошка, а не люб он мне, – признавался Сава.

– Так он и не баба, чтобы его любить! – Дубина хохотнул, но смолк резко под хмурым и вдруг ставшим озлобленным взглядом дружка.

Сава между тем вернулся к начатой теме и подытожил:

– Так что тебе надо просто терпения набраться. Не станет царя, а вместе с ним и грехи все старые спишутся.

– А царя куда? – донимал Дубина, и заговорщицки оглянулся по сторонам.

– На вилы его! – неожиданно зло выпалил Сава и, как показалось Дубине, сам своих слов испугался.

– Я разговоры такие давно слухаю, – признался Дубина и напомнил: – Мы, давеча, на покосе, – он провёл себя большим пальцем там, где его Сава косой приласкал, – тоже говаривали про политику, мать её! Но я так думаю, разговаривать про сатрапа-царя все горазды, а пойти на него, кишка тонка. Так что сидеть мне здесь до второго пришествия, если не замёрзну, или зверь какой не загрызёт…

Сава был горазд про революцию часами судачить, и слыл среди мужиков интересным рассказчиком, но не сегодня. Нужно было Полину спасать, а он ничего так и не придумал, кроме как к Дубине за помощью обратиться. Тем более дело это ему привычно.

– Чего умолк? – спросил Дубина настороженно. Возникло у него вдруг чувство, что не от большой дружбы Сава с ним возится и еду носит. Задумал что-то, хитрюга.

– Сейчас, доскажу! – заверил Сава нервно, и слегка наклонился к Гришке, словно их кто здесь подслушать мог. – Мне помощь твоя нужна.

– Диву даюсь! – Дубина хмыкнул. – До сих пор я в тебе нуждался.

– Смогёшь али нет, ради нашей с тобой дружбы, человека прибить? – спросил Сава и выжидающе хитро уставился Дубине в глаза.

Дружок вмиг переменился в лице.

– Совсем? – прошептал он, и огляделся.

– Как жену свою давеча на тот свет спровадил, – подтвердил Сава.

– Это что же за человек? – допытывался Дубина, оторопело глядя на дружка.

Но Сава не спешил открываться. Дубина Груню знавал и с мужем её непутёвым дружбу водил. Мало ли? Решил он пока дружка поболи кровью замазать и выпалил:

– Семейские шишку продают в Чите, скоро прибыль повезут обратно в Ключи, – сказал он вкрадчиво.

– И что ты предлагашь? – спросил Дубина одними губами, и утёр выступивший на лбу пот.

– А ты сам-то как думаешь?

Хитрый Сава не торопился называть вещи своими именами и в соучастниках ходить. Пусть сам додумывает.

– Мужики там крепкие, табак не признают и вино почём зря не пьют, – стал рассуждать Дубина вслух. – Не сладаю я с ними.

– А ты придумай что-нибудь такое, чтобы сладать, – давил Сава. – И вообще, чего до сих пор ватагу не сколотил? Разве мало люда беглого по лесам окрестным шастает? Или хошь сказать, что не встренул ещё никого? – Он прищурился, наблюдая за тем, как Дубине даётся осмысление сказанного.

С сосны сорвались две серые птички. Прошуршала в траве мышь.

Сава огляделся по сторонам.

– Есть здесь двое каторжан, – признался Дубина. – На поселение их отправили, а обоз с пути сбился, и помёрзли все, окромя этих двоих. Они в тайге зимовье нашли и обустроились. С обоза крупу и сухари с солью прихватили. Ещё там ружья были и воск. До весны жили припеваючи. Потом прознали, что хватились их, да только сани нашли. Лошадей и людей зверьё растащило. Так этих горемык и списали.

– Где живут? – засыпал вопросами Сава. При этом взгляд у него стал хищный, словно беглого пытал, а не с дружком басни травил.

– Так вот тут! – Дубина махнул себе за спину. – Версты две будет. В зимовье.

– Откель знаешь?

– Захаживал я к ним, едва с деревни ушёл, – признался Дубина.

– Чего они там как отшельники живут? – допытывался Сава. – Тем более в беглые их не записали.

Дубина пожал плечами.

– Кто их знает? – отвечал он вопросом на вопрос.

– Почему с ними не остался? – пытал Сава.

– Так прогнали. – Дубина шмыгнул носом. – Сказали, зачем рот им лишний?

– Да, – протянул Сава. – Совсем ты ни в чём не смыслишь!

– Вразуми! – Дубина повысил голос.

– Слышал, небось, как третьего дня, после твого побега, кто-то на обоз напал бурятский? – спросил Сава и выжидающе уставился Дубине в глаза.

– Смешной ты, Савка! – восхитился Дубина, доставая из-за пазухи бумагу. – Белка аль бурундук мне должны были об этом сказать?

– Так не знаешь, значит! – воскликнул Сава и встал. – Двое разбойников напали с ружьями. Всё подчистую, что буряты омулем наторговали, забрали. А они, брат, деньги вырученные сразу на золотишко меняли. Смекаешь?

– А мне-то, что до того? – не мог взять в толк Дубина, сворачивая самокрутку.

– Как пить дать, это их рук дело! – подытожил Сава.

– И что? – Дубине по-прежнему невдомёк было, чего от него добиваются.

– Значит, и Кузьму они грабили, – перечислял между тем Сава, заворожённо глядя перед собой, словно не было рядом никого. – Богатый был у них тогда улов. Он за приданным в город ездил. Тоже золотишко прикупил…

– Погодь! – осадил его Дубина. – Так нежели это они, значит и всё это богатство тоже при них?

– А ведь в Чите налёты летом были! – рассуждал Сава, пропустив его слова мимо ушей. – А ну, как и лавки их рук дело?

– Выходит.., – Дубина не договорил, раскуривая цигарку.

Сава, наконец, перестал вслух сам с собой рассуждать. Лицо его оживилось, словно что-то нашёл ценное.

– Знаешь, на что это походит? – справился он с загадочным видом.

– На что? – вскинулся Дубина, укутавшись сизым дымом самосада.

– На то, как медведь перед спячкой жирок нагуливает, – объяснил Сава.

– Зачем загадками говоришь?! – недоумевал Дубина.

– Какими уж тут загадками?! – Сава разозлился на своего дружка, до которого с трудом всё доходит. – Они себе тут добра решили нажить, а к морозам в Москву подадутся.

– Откель ты знашь? – недоумевал Дубина.

– А что здесь зимой делать? – вопросом на вопрос ответил Сава.

– И что ты предлагаешь? – Дубина никак не мог взять в толк, чего дружок от него добивается.

– Сам то, как думаешь?

– Забрать надо у них всё добро! – разродился Дубина.

– Точно! – воскликнул Сава. – Только вначале надо в доверие к ним втереться.

– Зачем? – Дубина, пытаясь уловить ход рассуждений дружка, часто заморгал.

– Ты думаешь, они краденое в зимовье и прячут? – задал вопрос Сава и сам же на него ответил: – Как бы не так. Тайга большая, небось, обустроили где схрон.

– Скажешь тоже! – Дубина ударил ладонями по коленям. – Разве они вот так вот первому встречному скажут?

– Нет, конечно! – Сава цокнул языком. – Но хитростью узнать можно.

– Говори, не томи! – взмолился Дубина, которому разговор понравился.

– Ты сначала сговори их на семейских пойти, – стал излагать свой план Сава. – После того, как на общее дело сходите, они тебя наверняка в свой круг примут. Только ненадолго. Зачем им лишний рот в дороге? Да и делиться не с руки. Перед тем, как в путь податься, они тебя и прибьют…

– Что-то я тебя не пойму, в шутку ты говоришь, аль всерьёз? – проговорил Дубина, напряжённо вглядываясь в лицо Саве. – Раз прибьют, зачем мне тогда к ним?

– А ты до этого не доводи! – заторопился Сава. – Как разузнаешь, где они богатство прячут, так сам их и порешишь…

– Как я с двумя управляюсь? – задался вопросом Дубина.

– Так ты момент подбери, когда они по одному будут! – наставлял Сава. – Да и я, в случае чего, пособлю… Главное узнать, где всё у них укрыто.

Глава 4

– Далёко-ль этот ваш Минусинск? – поинтересовался Николай Ильич, глядя на пристава с каким-то внутренним, затаённым трепетом, словно на божество.

Ему было страшно. Ещё бы, ведь до сих пор считал, что местом его пребывания в ссылке будет Красноярск, стоявший на железной дороге, а в участке вдруг узнал, что это ещё не конечный пункт назначения, и ехать ему куда-то дальше, причём рекой. К тому же говорил ему это не полицмейстер, который, со слов пристава, приболел, и принимать не может, а назначенный им вместо себя нижний чин.

– Почему это он наш? – спросил пристав строго и с напущенной важностью. – Вы, голубчик, так говорите, будто я виноват в вашем нынешнем положении.

Николая Ильича бросило в пот. Ну как же он мог так опрометчиво высказаться? И впрямь получается, будто в каждом слове желает пренебрежение своё выдать служивому и говорит с ним высокомерно. А ну, как шепнёт пристав потом кому следует, и устроят ему в пути неприятности? А ещё того хуже, сгинет он в тайге окрестной…

– Вы так и не ответили на мой вопрос, – осторожно напомнил Николай Ильич.

– Пятьсот вёрст по реке будет, – отвечал, между тем, служивый с какой-то непонятной гордостью. То ли за местные просторы, то ли за то, что на минуту почувствовал себя причастным к судьбе этого измотанного и перепуганного новизной человечишки.

– Да как же такое возможно? – вопрошал Николай Ильич, но пристав лишь разводил руками и ссылался на особые, в отношении него, указания.

– Скажите спасибо, что дальше вас, в Якутск не отправили, – приговаривал он, убирая сопроводительные документы в стол.

– Может, всё же, ошибочка вышла? – молил Николай Ильич, не представлявший, как он будет существовать в такой глуши. – Что если я прошение, какое напишу?

– Пишите! – отвечал пристав скучно.

– Так дайте мне бумагу тотчас! – потребовал Николай Ильич. – И скажите, милейший, кто над вами стоит?

– Подавайте на имя полицмейстера Иннокентия Гавриловича Плешкина, – объяснил пристав и погрузился в изучение какого-то документа.

– Так полицмейстер вас вместо себя назначил! – воскликнул Николай Ильич. – Стало быть, вы от его имени и действуете, – рассуждал он. – Значит, мне писать надобно на имя того, у кого он в подчинении?

– Вообще, вашим братом ведает третье отделение надзора, – объявил пристав, не отрывая взгляда от текста в своём документе. – Там инспектор имеется.

– Вот! – загорелся Николай Ильич.

– Но так он все документы относительно вашего присутствия у нас передал полицмейстеру, – объяснил пристав.

Николай Ильич в конец запутался.

– Выходит, инспектор по этому делу главный? – допытывался он.

– Исправник ещё имеется, – бубнил под нос пристав.

– Помилуйте, голубчик! – восхитился Николай Ильич. – Мне что, всем им писать?

– Зачем всем? – Пристав вскинул на него взгляд, полный недоумения. – Я же сказал, на имя полковника Плешкина…

– Вы сказывали, полицмейстеру Плешкину, а сейчас уже говорите, будто он полковник! – Николай Ильич в конец запутался.

– Полицмейстер, это должность така! – пристав сокрушённо вздохнул. – Он в полковниках ходит…

– А как писать? – гадал Николай Ильич, глядя на лист бумаги.

– Так и пишите. – Пристав пожал плечами. – Как есть, все свои недовольства изложите по поводу оного решения.

– И как долго будут рассматривать? – не унимался Николай Ильич.

– Рассмотрят, не волнуйтесь, – заверил пристав. – Только потом не обижайтесь, нежели что не так будет.

Николаю Ильичу от этих слов сделалось дурно.

– Что вы изволите этим сказать? – Он макнул перо в чернильницу и задержал его над листком.

– А то и изволю, – бормотал пристав, – что не завсегда в угоду просящего принимаются решения. Бывает, супротив…

– Это как понимать? – не мог взять в толк Николай Ильич.

В этот момент с кончика пера на лист упали чернила и образовали огромную кляксу. Он втянул от досады воздух через стиснутые зубы.

– Понимайте, как есть, – говорил словно сам с собой пристав. – Что отправить вас запросто могут ещё дальше после прошения.

Николай Ильич подумал про кляксу – знак, и отложил перо.

– Хорошо, – проговорил он. – Так тому и быть! Куда изволите меня сейчас определить?

– До парохода будете харчеваться у Полянской Софьи Григорьевны, – объявил с облегчением, как показалось, пристав.

– Когда пароход? – донимал его Николай Ильич.

– Два дня осталось, – сказал пристав. – Он в числе последних будет. Скоро река встанет…

Николай Ильич оторопел.

– Как же зимой из этого Минусинска добираться? – недоумевал он.

– За какой надобностью вам зимой? – удивился пристав. – Два года определено судом пребывать вам в ссылке.

– А нежели случится что? – допытывался Николай Ильич.

– Что может такого с вами произойти? – не мог взять в толк пристав.

– Ну, вы, голубчик, даёте! – восхитился Николай Ильич. – А нежели хворь одолеет, к примеру?

– Болейте на здоровье себе! – Пристав хмыкнул. – Там есть, кому вас лечить, если что. А помрёте, так и схоронят за казённый счёт.

Николаю Ильичу стало совсем нехорошо. Особенно произвело впечатление то, с каким спокойствием говорил об смерти этот служака. Выходило, что привычен он в этих краях к смертям ссыльных стал. Зачерствел душой…

– Спасибо, на добром слове, – поблагодарил Николай Ильич глухим голосом.

– Завсегда рады помочь! – отвечал пристав бодро, продолжая просматривать какие-то бумаги. Впрочем, Николай Ильич уже давно заметил, что делает это служивый не из надобности, а просто так, чтобы важности своего положения прибавить.

Николай Ильич испытывал страх перед местностью, с которой нормального нет сообщения, и продолжил расспрос:

– Значит, когда морозы вдарят, оттуда не выбраться? – Он поднялся со стула.

– Отчего же? – удивился пристав. – На санях пожалуйте, если выносливостью такой обладаете!

– На санях, – повторился эхом Николай Ильич и вздрогнул от зычного рёва, неожиданно вырвавшегося из глотки служивого:

– Емельянов!

Пристав пригладил усы и усмехнулся:

– Извиняйте, не хотел напужать!

На пороге возник средней полноты мужчина в засаленной шинельке, на которой красовались унтер-офицерские погоны, слегка загнутые вверх над рукавом.

– Слушаю вас, ваше высокоблагородие! – отрапортовал он.

– Вот, принимай себе Саранина Николая Ильича, – стал вводить в курс дела пристав. – Определил я ему покамест у Полянской! Да проводи до дому…

Едва оказавшись на улице, городничий сходу стал наставлять:

– Софья Григорьевна вдова, – рассказывал он. – На постой берёт с охотою, лишняя копейка не помешает при её положении. Две дочери имеет. Обе замужем. Женщина строгая, но в меру.

– Надолго ли я у неё? – простонал Николай Ильич.

– Пароходом третьего дня и двинете!

– Чем же себя до этого времени здесь занять посоветуете? – интересовался Николай Ильич, надеясь, что подскажет ему сейчас служивый, где в Красноярске заведение, подобное тому, что они с Моховым навещали в Петербурге.

– В синематограф сходите, – рекомендовал унтер офицер. – Бывали раньше или нет?

– Эка невидаль! Я ведь из Петербурга, – начал было он, но унтер-офицер оборвал его:

– Извольте по-новому величать! – строго сказал он.

– Какая разница? – Николай Ильич удивился. Он невольно вспомнил, как его точно также одёрнули летом по приезде из Копенгагена.

«Выходит, полицейским циркуляром дали приказ так поправлять тех, кто старое название столицы потребляет», – сделал вывод Николай Ильич.

– Вражье это было название, – сказал унтер-офицер в подтверждение его мыслям. – Петроград теперича именуем.

– Пусть будет по-вашему, – согласился Николай Ильич, семеня сбоку и чуть позади городового.

Как оказалось, дом Полянской располагался на той же улице, что и участок. Он имел два этажа и сделан был из дерева. Они прошли через двор, вдоль заборов которого стояли огромные поленницы дров, и поднялись по скрипучим ступенькам крыльца.

Двери на стук им открыла тихая и маленькая, похожая на тень девушка. Стыдливо пряча взгляд, она выслушала городового и посторонилась.

– Завсегда матушка рада гостям, – проговорила она тихо. – Давеча сказывала, коли от полицмейстера кто с городничим будет, пустить и комнату наверху показать.

– Сама-то она сейчас дома? – справился городовой.

– Отдохнуть прилегла, – рапортовала девка. – Позвать?

– Нет! – Городничий покрутил головой. – Коли предупредила, зачем почём зря тревожить?

Откланявшись, он ушёл, а Николай Ильич проследовал за девкой.

Комнатка была крохотная. В ней с трудом умещалась кровать, письменный стол и шкаф. На окнах занавески с петушками, шитыми крестиком. На стене тикали ходики.

Николай Ильич поморщился. Показалось ему, что уж очень громко они звучат и будут ему спать мешать.

– А вы кем приходитесь хозяйке? – спросил, как бы невзначай, Николай Ильич у девушки.

Домотканый сарафан скрывал нескладную фигурку. На голове обыкновенный платок.

– Помогаю по хозяйству, – объяснила она тихим голосом.

– Служанка? – гадал он, а сам пытался представить, какая она без этих всех сарафанов и платков.

– Выходит так. – Девушка потупилась.

– Муж, небось, на заводе работает? – спросил Николай Ильич, ни сном ни духом не ведая, где и какие могут здесь быть заводы. Спросил, чтобы утвердиться, доступна она, или нет, для удовлетворения похоти…

– Нету у меня мужа, – отвечала девка, порываясь уйти, но он специально отступил назад так, чтобы закрыть выход собой.

– Как нету? – Николай Ильич сделал вид, будто удивился. – Ты хороша собой и фигурой ладна. Поверить не могу!

Девка залилась краской.

«Небось, ни разу не тронута!» – подумал он, теряя над собой контроль.

Николай Ильич и не заметил, как стал часто и с шумом дышать, а лоб покрыла испарина.

– Анфиска! – раздалось из глубины комнат. – А ну, подь сюды!

– Тётушка кличет! – с этими словами девка извернулась и ужом проскользнула в двери.

– Значит, Анфиса тебя кличут! – проговорил вслух Николай Ильич, для лучшего запоминания. Он поставил саквояж на пол, подошёл к шкафу и открыл его. Слева на полках лежали стопки белья, правая половина, для платья, пустовала.

Он не торопясь снял пальтишко и приспособил его на деревянную вешалку-тремпель. Потом повесил рядом пиджак.

В дверь постучали.

– Войдите! – разрешил Николай Ильич и прикрыл дверцы.

– Добрый день! – раздался сзади грудной женский голос. – Обустраиваетесь?

Он обернулся всем телом. Взору открылась невысокая женщина с пышными формами. Седые волосы были спрятаны под чепчик.

– Обустраиваюсь, – подтвердил Николай Ильич и повысил голос. – Разрешите представиться?!

Не дожидаясь ответа, новоиспечённый постоялец бодро доложил, кто он есть.

– Полноте! – Софья Григорьевна отмахнулась. – Пойдёмте пить чай, там и поговорим.

«Ишь, ты, сама пришла, а могла девку отправить! – восхитился про себя Николай Ильич и по своему обыкновению счёл это за попытку Софьи Григорьевны закрутить любовь с заезжим господином. – А она вполне себе ещё ничего, – рассуждал про себя он. – В таком возрасте, когда уже боязни понести нет, чего бы не начать жить без оглядки на всякие там приличия?»

За чаем засиделись. Николай Ильич поделился впечатлениями от Красноярска, пересказал последние петербургские сплетни. По своему обыкновению сильно приукрасил всё, а ещё больше придумал…

– Так что ваш Петербург даже называется теперь по-другому, – подытожил он свой монолог: – Петроградом.

– С каких это пор он мой? – насмехалась между тем Софья Григорьевна. – Я там и не была ни разу.

К чаю Анфиса подала варенье, мёд и блины. Николай Ильич пожадничал и теперь от сытости испытывал дискомфорт и желание просто попить воды. Он огляделся по сторонам.

– Что изволите? Софья Григорьевна насторожилась.

– Мне бы просто воды, – признался вымученно Николай Ильич и виновато улыбнулся. – Закормили вы меня.

– Анфиска! – окликнула хозяйка помощницу. – Воды простой подай!

Николай Ильич взял чашку из рук девушки и стал пить. Вода была со странным привкусом тины и рыбой пахла.

– С реки, небось, водица? – поинтересовался он, переведя дух.

– Откуда же ещё? – отвечала Софья Григорьевна.

– И как часто у вас, подобные мне, останавливаются? – засыпал он её вопросами, размышляя, как дать понять женщине, что она для него ещё очень даже нечего.

– Бывает за год два, а то и ни одного. – Она вздохнула. – Сейчас же велю Анфиске баньку истопить, а то вы с дороги дюже не свежий запах имеете.

– Правда?! – Николая Ильича зараз бросило в жар и пропало желание любовных развлечений…

«Да как эта кошка драная смеет вообще такие замечания делать? Неужто, в этих краях это запросто? – подумал он вдруг, но тут же остыл. – Не стоит здесь шуметь. Мало ли?»

Рассуждал про себя Николай Ильич об своём положении, а у самого слабость в ногах и шум в голове появились. Ещё немного, и тошнота прибавилась.

Он поднялся, собираясь вернуться в комнату, которую ему бабка предоставила для постоя, однако пол качнулся и, словно живой стал, а стены поплыли.

Николай Ильич ухватился за отворот и потянул. Нужды в том, конечно, не было, всё больше от паники.

Софья Григорьевна заподозрила неладное и насторожилась.

– Что с тобой, милок? – спросила она взволнованно.

– Плохо мне, – пожаловался Николай Ильич слабеющим голосом.

Болеть он боялся. Тем более, здесь, в этой глуши, где и лекарей то, поди, нормальных днём с огнём не сыщешь. А ну, как если что серьёзное, что тогда? Помирать?