Читать книгу: «Незаконные похождения Max'a и Дамы в розовых очках. Книга 1», страница 6

11. «пытка и освобождение»

– Маратумба! Вы слыхали?! Такое ведь и вслух-то говорить грех! Ведь это имя того сатаны, которому ты поклоняешься?! Что за зверь? Или для тебя он – бог?! Отвечай! – окончательно разъярилась толстуха, схватив Макса за шею и начав трясти, сжимая горло юноши жёсткими, пахнущими хлоркой пальцами.

– Это всего лишь – религиозный символ нашего народа! Это защитник и покровитель мужчин, защитник, дающий силу телу… такой же, как ваш бог, но только для нас – нигерийцев – свой! – отбивался, рождающимися в сознании неизвестно откуда аргументами Max, чувствуя, что вот-вот скончается от производимых толстухой и, вынужденно, своих собственных криков.

– Как ты смел сказать, подонок, – “такой же, как наш бог”?!… Ты сравнил господа нашего Всевысшего с вашим бесом Маратумбой?!… Да как ты посмел заикнуться о таком святотатстве, дьявольское ты отродье, сатанист проклятый?! – неистовствовала толстуха, всё крепче сжимая пальцы на афроамериканском горле Макса, заставляя его предпочесть вниманию новой боли – от удушения, нежели прежней – от музыки.

– Вы меня неправильно поняли, леди! Он – наш Матумба – просто другой… Он не один бог у нас… Ну, а ваш Всевысший – совсем другое дело – совсем другой бог! – орал удушаемый Max, всё более ощущая себя настоящим негром.

– Святотатство какое! Слушайте, что он говорит! Да за такие слова, знаешь, что бывает?! Знаешь, какое наказание тебя ждет?! Ад! Вот… да! И все твои мученья, о которых ты мне сейчас жалуешься, покажутся тебе развлечением, когда ты попадёшь, низвергнутый милостью Всевысшего в ад! А бог – он – един, да будет тебе известно, сатанист проклятый! И раз сказано в писаниях – не сотвори себе кумира, то и нечего выдумывать всяких там Матумб и прочих демонов! – яростно билась за свою правду толстуха, оторвавшись от Максова чёрного горла, и перебросив хватку на сам, ненавистный ей амулет.

– Но, ведь, наша религиозная культура древнее вашей… ведь Матумбе мы поклонялись ещё до зарождения цивилизации в Междуречье! Он ведь – не бог зла, а всего лишь – помощник в производительной силе у мужчин… Он, всего лишь, напоминает о необходимости быть сильным телом и духом! – презрев на мгновение боль и страх, защищал Матумбу Max, сам удивляясь своему упрямству.

– Не смей смешивать понятие души и твоего, раззадоренного грехом, желание усилить производительность мужского тела, подонок! – взвизжала вдруг как раненное животное уборщица, и Max понял, что пропал.

– Полные животных страстей самцы! Трахаетесь везде, где попало, донимаете бедных “высшианских” девушек, развращаете молодёжь! Нормальные люди так не озабочены! Нормальным людям не нужен этот ваш проклятый секс! У меня, например, в окружении сатанистов нет! Я общаюсь с нормальными людьми, с людьми, движимыми не африканскими страстями, а разумом и желанием стабильности!… А вот откуда берутся такие подонки как ты?! Где вас, сукиных детей, животных эдаких, выращивают? Кто в вас раззадоривает эти, несвойственные нормальному, цивилизованному человеку страсти?… А вот кто – это ваше идололопоклонство всяким там Маратумбам! Вот откуда грех идёт! – уже орала, на манер вошедшего в раж проповедника уборщица, своим визжащим гласом низвергая на Макса истинный гнев своего божества, в виде, сделавшейся действительно адской боли.

– Простите меня! Прошу Вас, пощадите! Я готов отказаться от какого угодно бога, я готов согласиться со всем, что Вы говорите… только не кричите на меня, пожалуйста! – неистово взмолился о пощаде Max, совершенно обезумев от страданий, и слизывая языком заструившуюся из носу кровь вместе с потоками обильных слёз.

– От этого откажись сначала, а к Всевысшему богу потом и сам придёшь! – жестоко шипя сквозь стиснутые зубы, поставила условие уборщица, подкрепляя се слова крепкой хваткой обеих своих ладоней в Максовом паху афроамериканца.

– А вам не кажется, что страсти следует придержать не ему, а вам самой, любезная? – неожиданно зазвучал, прямо за спиной у Макса, волнующий, не причиняющий даже особой боли, низкий женский голос, голос, несущий в своей тёплой интонации бархатную мягкость и исцеляющую нотку доброты.

– Кто это? Кто здесь? – всполошилась вмиг уборщица, вскинув свои руки вверх, прочь от критикуемой ею афроамериканской производительной плоти.

– Здесь по-прежнему я – ваш международный наблюдатель, член комиссии ООН по правам человека – миссис Нидал!… Вы, похоже, разволновались, обсуждая религиозные темы и не обратили внимания на то, что кабинет покинули не все специалисты… – грозно нависла над раскрасневшейся толстухой высокая, стройная женщина в строгом деловом костюме цвета индиго.

Заметно тронутая внутренними колебаниями, толстуха уборщица, замкнувшись на несколько мгновений в раздумье для принятия какого-нибудь решения, вдруг встрепенулась и, пропустив через тело волну преображения, изменила выражение лица, глаз и саму свою позу, с растерянной и укорённой, на вальяжно-наступательную.

– А плевала я на вашу ООН! Эта ваша хвалёная организация – что проститутка – любому готова услужить – и азирийцу, и китайцу, и русскому, и даже, таким вот животным, как этот Маратумба! Сами-то Вы, кому там поклоняетесь, в вашем ООНе? Может быть, тоже, Матумбе, или, непосредственно, к самому Люцифайеру обращаетесь, чтобы он помогал вам отстаивать права его поклонников?! Тоже, небось, о своей сексуальной энергии печётесь? Тоже, видать, озабочены проблемами сексуальности… Да у всех, у вас одно на уме! Иначе, Вы не стали бы защищать это животному подобное существо, поклоняющееся демонам, от справедливого “Высшианского” суда, санкционированного самим Государством!… Вы же ─ международная организация! Что вам до государства, несущего свет и мир по всей земле? Что вам до политики миссионерства в отсталых и тёмных странах? Что вам до Соединенных Штатов Америки?! – взбеленилась вдруг толстуха, принявшись откровенно наступать на представившуюся международным наблюдателем особу.

– Внимание, миссис! Во-первых, представьтесь, чтобы я знала, с кем имею дело… во-вторых, обозначьте, каковы Ваши полномочия в этом заведении… и в третьих : ведите себя подобающе цивилизованному человеку! – пытаясь удерживать нейтрально холодный тон, присущий в официальном обращении, отчитала толстуху женщина из ООН.

– Представиться? Что ж… Я, Анжелика Хук! работаю здесь сестрой-хозяйкой и уборщицей на полставки. Я горжусь своей работой! Да… Я горжусь тем, что выполняю грубую физическую работу, работу, которая приносит непосредственную пользу людям, а не такую хитрую работёнку, что выполняете вы и вам подобные, обманывая людей болтовней и манипулируя бумажками. Ведь вы считаете себя важной персоной, миссис, как вас там – Нидал, кажется?… Я нагляделась на таких, как Вы за свою скромную, добродетельную, полную труда жизнь… Скажу больше: на мой взгляд, Вы ничем не отличаетесь от этого дьяволопоклонника… Да! Ведь, и Вы и он, сделали всё, лишь бы потакать своей гордыне, превознося свою персону, чтобы выбиться из общества, из массы… Только Вы, ради этого учились и делали карьеру, а он – убивал людей и грабил банки… Скажу Вам, что те, кто потакает греховным побуждениям так сильно, как этот зверёныш “матумбопоклонник” и как Вы сами, оправдывая и смягчая его наказание, такие не смеют называться “Высшианами”! А раз так, то я не считаю себя обязанной терпеть насаждающих власть тьмы в учреждении, отстаивающем права честных граждан США, права добрых “Высшиан”!… Поэтому, уважаемая в Индикии, Китае, Азирии и Африке, но не сумевшая насадить зло в дорогой нам Америке, миссис Нидал, поэтому – убирайтесь отсюда ко всем чертям! – возопила на наблюдателя от ООН толстуха уброщица, и, не медля ни секунды, принялась выталкивать, шокированную и оттого беспомощную, международную представительницу защиты прав человеческих прочь из лаборатории.

Когда железная дверь кабинета захлопнулась, оставив за бортом лаборатории безнадежно барабанящую кулачками в пуленепробиваемое стекло миссис Нидал, толстуха уборщица расправила плечи и, по-хозяйски приосанившись, предстала пред начавшим молиться всем богам Максом.

– А теперь займемся тобой, голубчик! – с театральной торжественностью объявила она, позволив Максу сполна полюбоваться на своё, загримированное многослойной косметикой, лицо садистки со стальными, безжалостными глазами фарисейки-праведницы.

– Прошу Вас, миссис, – не бейте меня! Я готов принять любые условия, готов делать всё, что Вы мне прикажете! Хотите – забирайте этот амулет! А хотите – я откажусь от секса! Да… Я готов пройти долгий курс лечения, не притрагиваясь даже к своей собственной плоти… А хотите – я приду к Всевысшему? Да!… Ей богу! Я готов даже принять “Высшианство”, готов стать церковным прихожанином, если это Вам угодит!… – запричитал Max, предлагая один за другим варианты своего спасения.

– Как ты сказал, – не бейте? А тебя никто и не собирается бить… Здесь всё цивилизованно… Никто не собирается выходить за рамки Закона! Разве я могу допустить такое правонарушение? Нет! Бить тебя здесь не будут… а вот о том, чтобы сделать из тебя, из гнусного животного, нормального, приличного человека, с присущими нормальному члену цивилизованного общества, с нормальной “Высшианской” моралью потребностями, вот об этом здесь позаботятся сполна!… И начнем мы, дорогой мой 4223, прямо сейчас, с прослушивания торжественного оркестрового служения, состоявшегося в Иллинойском Костеле этим летом, в день Благодарения – замечательного религиозного концерта, записанного мной на эту вот плёнку! – с этими словами, толстуха вытащила из кармана белого халата звуконосящий чип и, неотрывно глядя Максу в глаза, воткнула его в гнездо лабораторного компьютера.

Через несколько секунд из динамиков позади Макса донеслись торжественные звуки Церковного Оркестрового Служения, и в звуках этих выражались сполна, и взволновавшая Макса Флейта, и пилящая широкой пилой нервы и сухожилия Виолончель, и славный, глушащий сознание и спирающий диафрагму Тромбон, и даже его величество Орган, уносящий душу слушающего его пациента, привитого уколом Вассермана, на самое небо пределов выносливости адской боли; а главное, что проняло Макса окончательно – в своём грациозном звучании, вползающем прямо в вены стальной раскалённой проволокой, была госпожа Скрипка – королева сей симфонии звуков.

Стоны Макса исчерпались, и он перешёл на откровенный, срывающий все маски и очищающий ото лжи крик.

Но уборщица не спешила, поставив свою жертву на колени души и разума. Она надеялась видеть нечто большее. Очерствевшая, за время многолетней работы в психиатрической клинике, душа её была столь искушена часто слышимыми криками, стонами и прочими проявлениями аффектов, что от скуки толкала толстуху на продолжение эксперимента. Посему уборщица увеличила громкость динамиков, и снова вгляделась Максу в самые его, начавшие уже стекленеть, кричащие собственным криком, потерявшие последнюю надежду глаза.

– Бог един, запомни! Он есть Всевысший наш! – яростно выговаривала она ему прямо в лицо, ледяными своими зрачками буквально втыкая в глаза безжалостный свет, посягающий уже и на душу Макса-афроамериканца.

Секунды остановились, сделав время Макса похожим на застывший бетон, раствором которому была боль, а гравием и арматурой ─ желание немедленно умереть и неверие в то, что эта пытка когда-нибудь кончится.

Прошли секунды, пережитые как Вечность, и тело афроамериканца блаженно отступилось от последней надежды на спасение, ввергнув его сознание в вожделенную нирвану отключения от жизни.

Max вышел из боли тихим призраком, и поплыл прочь от погибшего тела негра невидимой дымкой, дымкой, расползающейся в окружающем воздухе и заполняющей собою всё видимое пространство.

В сей момент, находясь без тела, Макс мог видеть всё, всему внимать, всё понять, но не имел лишь тела. И хоть ему уж было всё равно и безразлично что-либо, всё ж осознал он и запомнил для себя многое, увиденное им с высоты потолка кабинета в миг воспарения. Макс увидал с той высоты, так никуда и не ушедшего, глядящего на дело это из окна, тайно прижавшегося к какому-то там лабораторному шкафу, пузатого начальника лечебницы, наблюдавшего за всем происходящим всё то время. Дух Макса увидал ещё и бьющуюся в истерике, залитую слезами женщину, пытавшуюся отстоять права покинутого им только что чёрного тела, представительницу ООН, так и не сумевшую помешать свершившемуся действу. Таким образом, Макс видел всё вокруг, в сей миг, и в целом – как перспективную панораму, и в деталях, легко акцентируя предельное внимание на чём угодно. Но и это состояние продлилось недолго, сменившись очередным забытьем.

12. «бегство из клуба»

Прибывая в форме призрака, Макс облетел всю лечебницу кругом, исследуя все её уголки, кабинеты, камеры и подвалы, и в путешествии своём увидал многих страдающих от пыток узников, узников, цинично переодетых в пациентов.

Исследование это оставило в душе юноши тяжелейшие раны – раны разочарования в людях, принимающих уродливые формы садистских извращений, как повседневную рутину, как само собой разумеющееся явление. Память его пестрела анти-фашистской пропагандой, построенной на хрониках времён Великой Мировой Войны, и, видя перед собой современную реальность ещё более изощрённо-скверного толка, он с разочарованием осознал, как мало изменился с той поры мир, а если и изменился, то лишь в коварном искусстве палачей вуалировать свою зловещую, преступную суть.

Но и это прошло. Мятежный, свободолюбивый дух, по сути своей склонный к воспаряющему движению, ринулся в небеса, а с небес вновь низвергнулся в его юное, совсем ещё безгрешное тело.

Когда Max вновь начал приходить в себя, с трудом раздирая слипшиеся веки, и впуская в темень своего нутра тусклый и едкий, флуоресцентный зелёно-красный свет, в голове его мелькали воспоминания о бешеном движении внутри коридора, некоего пространства, состоящего из треугольных призменных граней, из яркого, ослепляющего сияния. Ну а та драматичная сцена, в коей он участвовал недавно, сжившись воедино с плотью, умом и чувствами, повергнутого в страшных мучениях афроамериканца, так и осталась в его воспоминаниях, как отчётливое, несмываемое переживание, как душевная рана.

Меж тем, едкий красно-зелёный свет всё шире раздвигал его припухшие веки, давая глазам возможность рассмотреть окружающую перспективу, состоящую, на сей раз, из, покинутого некоторое время назад, мрачного помещения танцевального клуба “Дилленджерз”.

Тот же танцевальный зал, с круглыми столиками возле импровизированной сцены, предстал пред ним в своём прежнем обличии, но, в сей миг, что-то явно изменилось в окружающей обстановке.

Заполонённое недавно шумным людом, помещение клуба заметно опустело, опустело, как брошенное на растерзание стервятникам поле боя. Неестественная, буквально-таки драматичная опустошённость, проявлялась не только в отсутствии людей, но и в общем беспорядке: в неестественно раскиданных повсюду предметах, как будто брошенных в яростной панике, панике, оборвавшей в один миг устоявшиеся отношения меж вещью и её хозяином.

В глаза Максу бросились перевёрнутые столики, стулья, хаотично раскиданные среди пола носильные вещи, оставленные кем-то, скомканные денежные купюры, недопитые бокалы, и дымящиеся ещё сигареты. Музыка, гремевшая совсем недавно с необузданной, довлеющей надо всем вокруг силой, музыка, буквально-таки уничтожавшая атомные соединения в воздухе, сделалась столь тихой, что ради восприятия мелодии, Максу пришлось прислушиваться к её, еле дышащим ныне из динамиков, едва живым, погасшим фибрам. И на всём том фоне спонтанного разрушения, лишь стрекочущие сверкания лазерных лучей, да ползущий из подполья благовонный дым, напоминали о творившейся недавно праздничной вакханалии. В чувствах Макса мгновенно поселился испуг.

Вот воздух вздрогнул перед ним, и из мутной пустоты материализовалось тело Дамы в Розовых Очках. Max ошарашенно отпрянул в сторону, но больше от неожиданности, нежели от удивления, – ведь сегодняшние похождения в этом и тех мирах, сделали его уравновешенней в своих реакциях на происходящее вокруг и с самим собой.

Потратив лишь мгновение на перевоплощение своего существа, из растворённой в небытие эфирной субстанции в материальную форму, Дама собралась и, бросив несколько резких взглядов вокруг себя, неприязненно нахмурилась.

– Это облава, Макс! – уверенно воскликнула Велга, и резким движением кистей, расправила на себе костюм, сделавшись вмиг бесстрастной до оледенения.

– Что делать? – подобострастно подстроился под её собранность Max.

– Раз обстановкой мы не владеем, то – бежать! – бескомпромиссно рассудила Дама, и кивнула в сторону чёрной занавеси на стене.

– А если там засада? – по инерции засомневался Max.

– Нет, там люк – чёрный ход! О нём мало кто знает… им пользуются лишь избранные члены клуба… ─ скомкано пояснила Дама и, пресекая дальнейшую болтовню, бодро собрала со стола все ценные для неё предметы: крохотную сумочку с женским туалетом, ключи от угнанного “Mercydance-Dance”, да сам, отмеченный незабываемыми событиями, кристалл-проводник, возлежащий средь стола уже в одиночестве, без изначальной свиты принесённых Доном Джоном предметов.

– А куда же подевались они? – обратил внимание на пустующие места товарищей по застолью Max.

– Думаю, они уже спрятались! – с наигранной беспечностью захлопнула Максу рот Велга и, резко выпрямившись, опрокинула стол и бросилась в галоп.

Испугавшись не на шутку, Max ринулся следом за своей Дамой в Розовых Очках, опрокидывая, уподобляясь ей, все хрупкие предметы на своем ходу, безжалостно топча брошенные кем-то в спешке кожаные куртки и хипповые пончо.

На полу, среди утоптанной пыли, виднелись чёрные, отражающие лазерные блики, лужи крови. Отчаянно несясь мимо всего этого, наступая на чью-то кровь и брошенную одежду, опрокидывая стулья и перепрыгивая через столы, Макс осознавал всё отчетливее, в какое дерьмо втянула его эта, милая на вид, не очень-то молодая женщина. Стремительно думая об этом, Max проклинал Даму в Розовых Очках, перешедшую, словно чёрная зловещая кошка, его дорогу злым роком; а более того, Макс клял самого себя за малодушную податливость и губительное вожделение. В этот миг, он дал себе слово больше никогда не поворачивать голову в сторону sex-шопа, возле магазина “Аэробус”, и даже более того: посетить, наконец, церковь и помолиться там Богу, как то навещала ему его покойная прабабушка.

Но, в данный момент, Максим неотвратимо следовал за Дамой в Розовых Очках, антилопой скачущей впереди, и готовой уже вот-вот прорваться сквозь чёрный спасительный занавес. Ведь, несмотря на своё искреннее желание сделаться праведником, Макс понимал, что в данной ситуации, любые самостоятельные действия неминуемо приведут к катастрофе; да и мысли о церкви – оплоте праведности, тоже бередились лихими воспоминаниями о лечебнице в Огайо, вызывая в Максе рассеянную двуличность суждений и полную неуверенность в себе. Потому он, не чая иного выбора, стремглав рвался за своей фатальной провожатой, полагаясь на её опыт и прозорливость.

Сама же Дама, следовала своим путём бегства, не паникуя, не делая лишних движений, в грациозной ярости лишь отшвыривая встречаемые предметы, явно сжигая за собой мосты, словно была готова к подобному повороту.

В своих мыслях, Max поносил Велгу самым грязным образом, бормоча, сквозь сбившееся от спешки дыхание, отменные проклятия в её адрес, всё более озлобляясь на её безупречную собранность и решительную отвагу.

Наконец наши герои прорвались сквозь чёрную драповую занавесь и, чуть не поломав себе ноги, прыгнули в узкий, скользкий туннель, понёсший их вниз – к самой земле и глубже. Пролетев туннель, они вывалились, на устланный спортивными матами, мягкий пол, освещаемого с улицы, через крохотное оконце лунными бликами, подвального помещения.

– Тсс… – прошипела Велга, приложив указательный палец к губам. В свете контрастно освещающего её силуэт лунного сияния, она имела весьма зловещий вид; черты её лица, при холодном, сумрачном освещении, выглядели подчёркнуто правильными, словно изваянными из белого мрамора; профиль Дамы был безукоризнен.

– Пока никаких действий… будем только наблюдать! – чуть слышно распорядилась ситуацией Велга.

Max приподнялся на цыпочки и, зацепившись пальцами за высокий кирпичный подоконник, подтянулся, чтобы суметь выглянуть на улицу. Его взору открылась совершенно невероятная картина: под высокой и яркой Луной, посреди залитого её мертвым светом плаца, лежащего в центре городского скверика при Диллинджерз клубе, разворачивалось настоящее вооружённое побоище.