Читать книгу: «Крепкий как стебелёк травы»

© Adriano Perrone, 2025

ISBN 978-5-0067-7204-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Крепкий как стебелёк травы

«Крепкий как стебелёк травы» является художественным произведением и принадлежит Адриано Перроне©

Все права защищены.

Любые совпадения с реальными людьми, предметами, местами или событиями следует считать чисто случайными.

Эта книга рождена из любви.

К кому или к чему – оставляю на чувствительность читателя.

– автор

Глава I

В тот раз я хотел сказать ей так много, но из моего рта словно не выходило ни звука.

Конечно, это случалось не впервые…

Совсем не впервые, но впервые я почувствовал себя немым.

По-настоящему немым, и мне нечего было сказать.

Потерянный в её глазах.

Бессильный… как всегда.

Заперт в своей оболочке.

Глупый и жалкий.

Я, который готовился часами и часами и выкладывался полностью…

Часами и часами перед зеркалом, репетируя тон голоса и особенно то, что должен был сказать.

Часами и часами приводя в порядок волосы; эти проклятые волосы, которые никогда не лежат как надо.

Я собирался с духом… выкладывался полностью.

Хотел надеяться, прекрасно зная, что всё играет против меня.

Прекрасно зная, что надеяться было не на что.

Хотел в это верить.

Изгибаю губы в тщетной попытке улыбнуться.

Это не я.

Гримаса, может быть… садистская ухмылка.

Определённо не улыбка.

Я, который явился одетый по-праздничному и отполировал свой двухколёсный…

И на своём двухколёсном поехал за ней.

Как парни пятидесятых годов.

Одетый как дурак, который считает себя умным.

У меня слегка закружилась голова.

Я надеялся, что она сможет увидеть дальше.

Неверно истолковал её жесты, её доброту, её ласки.

Её тысячи «малышей».

Да, я понял неправильно, потому что внутри меня это было то, на что я надеялся.

Надеялся… не имея никакой надежды.

– Давай, я вижу, у тебя хорошо получается, – говорит она мне, всегда улыбаясь; всегда со своей обычной нежностью.

– Продолжай в том же духе.

Подмигивает мне и треплет по щеке.

Треплет.

Почти как десятилетнего ребёнка.

Теперь я понимаю значение слова «малыш».

Я ребёнок.

Может быть, вызываю у неё умиление… возможно, даже милый.

Но остаюсь ребёнком.

Ты не можешь видеть, какой я на самом деле.

Ты… как все остальные.

– Увидимся, чемпион! – говорит мне тот надутый красавчик, показывая знак «окей» рукой.

Надеюсь, что нет.

Надеюсь больше тебя не видеть вовсе.

В такие моменты я думаю, что предпочёл бы тысячу раз быть глухим.

Я ребёнок, а он мужчина.

Он тот, кто уводит её у меня.

На своих ногах.

Больше никакого спортзала, никаких упражнений.

Больше никакого моря, холмов или панорамных видов вместе.

Никакой тишины, которой можно поделиться.

С того дня я её больше не увижу.

Её последняя улыбка, её поглаживание по щеке…

Только это у меня от неё и останется.

По дороге домой есть аллейка из отшлифованных камней.

Это не совсем моя дорога… это соседняя дорога.

Моя покрыта асфальтом, но неважно.

В любом случае, на этой дороге солнце останавливается к вечеру и окрашивает всё в красный цвет.

Игра света поистине впечатляющая.

Тени удлиняются до невероятности, и даже простой бонсай становится секвойей.

Всё на мгновение кажется иным и лучше.

Это особенный момент, и всё длится примерно пять минут.

Я проходил там снова и снова, чтобы посмотреть… чтобы понять.

Не длится дольше.

Немного как все прекрасные и действительно значимые вещи.

Прекрасно проходить среди всего этого в определённый час, позволяя пению сверчков заполнить тебя.

В это время там никого нет.

Когда ты один с самим собой и нет других, которые мешают, у тебя есть время заметить даже мелочи.

Иначе всё проскользнуло бы мимо, не оставив следа, без возможности.

Есть муравьи, которые бегут и заползают в щели между камнями.

Внезапно становится свежее, воздух шевелит листья вниз, и если твоё лицо обращено к солнцу, шевелит и твои волосы.

Твоё тело становится красным, и ты чувствуешь, как энергия течёт по коже…

По коже и под кожей.

Не больно.

Если ты найдёшь время замедлиться и глубоко подышать, то заметишь, что этот свет расслабляет тебя.

Пейзаж вокруг словно говорит тебе… «Отдохни… теперь отдохни, ни о чём не беспокойся».

Вот как я хочу себя чувствовать.

Спокойно.

Хочу замедлиться и сосредоточиться на мелочах.

На мелочах… тех, что мы топчем каждый день, но не только ногами.

Тех вещах, которые мы топчем своим поверхностным отношением.

Так я и сделал, и понял замысел и цель.

Понял, кто стоит за всем этим совершенством.

Мир может и не быть совершенным, но совершенство существует и представляется в простых формах, совершенно неприметных.

Не для нас, таких полных самих себя.

Даже трава вытягивается и кажется такой упорядоченной.

Не скажешь, что её рост случаен.

Даже естественное поле, которое я вижу в этот вечерний час, выглядит как возделанное поле.

Возделанное… но высшим разумом.

Кажется, что всё расположено там с определённой целью.

Проходя по этой дороге, я наблюдаю за травой и представляю, как оказываюсь внутри неё.

Я всё меньше… а трава всё больше.

Я представил, как вхожу внутрь огромного стебелька травы, и увидел необыкновенные вещи.

Кто бы мог всё это представить.

Кто бы мог представить, что только в одном килограмме земли может быть более 500 миллиардов бактерий, миллиард грибов и до 500 миллионов многоклеточных организмов – от насекомых до червей.

И видеть, как они все работают вместе…

Видеть, как они разлагают органическую материю – мёртвые листья и отходы животных, извлекая азот, который становится жизнью для растений.

Видеть, как они превращают углерод в углекислый газ и другие соединения, необходимые растениям для фотосинтеза.

Вот, я вошёл в стебелёк травы, как я говорил.

Стебелёк производил эту странную вещь… фотосинтез.

В свою очередь фотосинтез использовал солнечный свет, углекислый газ и воду для производства углеводов и кислорода.

Стебелёк существовал, и я тоже существовал.

Благодаря простому стебельку травы, миллионам других стебельков, я мог дышать, есть, жить…

Мог найти энергию для следующего дня.

Мог найти чистый воздух, несмотря на то что мы загрязняли его миллионы раз.

Всё это происходило в абсолютной тишине.

В малом.

Стебелёк травы был чрезвычайно эффективной фабрикой, организованной, чистой.

И тихой.

Но и его внешняя сторона была исключительной.

Он был покрыт определённым пушком, чтобы мог улавливать влагу.

Любую влагу, даже самую скудную.

Это позволяло ему оставаться эффективным как можно дольше.

Собирать воду в определённой точке и увлажнять даже самые маленькие стебельки.

Не только это.

Под пушком он был покрыт восковым слоем, который не давал ему высохнуть.

В верхней части, прямо под этим покрытием, был слой клеток, внутри которых находились те странные вещи…

Хлоропласты.

Они содержали хлорофилл, ту жидкость, которая поглощала световую энергию… и оттуда начинался весь процесс.

Даже корень этого листа был исключительным; он походил на какую-то гидравлическую систему.

Вода поднималась и выходила из клапанов.

Клапаны называются «устьица»…

Я где-то это читал.

Название, не знаю почему, напоминает мне название насекомого.

Тысячи крошечных клапанов на нижней стороне листа открывались и закрывались, впуская углекислый газ…

И так далее.

Гениальный, удивительный, любящий процесс.

Слишком сложный и слишком длинный, чтобы его описать.

Процесс, всё ещё окутанный тайной.

Я наблюдаю то, что никто не наблюдает, когда рвёт и выбрасывает траву.

Есть дорожка… не совсем моя… там я наблюдаю всё это.

Я не останавливаюсь на этом.

Представляю Того, кто создал всё это.

Он продумал всё, и если я сосредотачиваюсь на этом, то нахожу силы идти дальше.

В этом мире, в этой вселенной есть не только я, но Он проявил изобретательность и любовь к простому стебельку травы.

И сделал это и для меня.

Если он полюбил всё… возможно, полюбит и меня.

Даже если я ничего не стою.

Даже если я ни на что не способен.

Даже если часто я так себя презираю, что не хватает смелости посмотреть на себя в зеркало.

Полюбит и того, у кого растрёпанные волосы.

Такого неудачника, как я.

Глава II

Я выплыл… из чего-то, из ничего.

Из серого… из тьмы сна… из самого тёмного из них.

Из серого закрытых глаз.

Медленно открывая глаза, мне удаётся различить образ.

Молодой человек.

Возможно.

Шум моря.

Но после одного, казалось бы, бессвязного и непонятного слова… всё исчезает.

Из моих глаз, из моего разума.

Внезапно я оказываюсь окружён врачами; чувствую их энергию, едва сдерживаемую, как избыток их волос и враждебное прикосновение их враждебных рук; руки врача: такие сильные, такие чистые, такие ароматные.

Хотя мой паралич был почти полным, я обнаружил, что могу двигать глазами.

Или, по крайней мере, мои глаза двигались.

Врачи, казалось, пользовались моей неподвижностью.

Я понял, что они обсуждают мой случай, но также различные вопросы, касающиеся их обильного свободного времени: хобби и тому подобное.

И у меня возникла идея, поразительная по своей ясности и уверенности, полностью сформированная, полностью определённая: как я ненавижу врачей.

Любого врача. Каждого врача.

Вспомните еврейский анекдот о старушке, которая бежит расстроенная по пляжу: «Помогите! Мой сын-врач тонет!»

Забавно, скажу я.

Её гордость, я имею в виду, забавна: она сильнее её любви.

Ей важнее дать знать, что её сын врач, чем то, что он в опасности.

Но почему гордость за сына-врача, почему не стыд, почему не недоверчивый ужас?

Зачем вообще человеку хотеть быть этим?

Зачем желать копаться в крови, во внутренностях другого человеческого существа?

Есть что-то извращённое во всём этом.

Возможно… учитывая моё положение, я считаю их равнодушные манеры оскорбительными.

Если бы их матери или их дети лежали в этой кровати сейчас, полагаю, всё было бы по-другому.

Меня, однако, успокаивает сама пошлость этих врачей – фанатов бега трусцой или культуристов, этих экспертов по энергичности; что-то, что имело отношение к их суровому стремлению к комфортной жизни.

Комфортная жизнь, во всяком случае, лучше некомфортной жизни.

Включает в себя занятия сёрфингом, например, и приятные договорённости о срочных операциях, и стрельбу из лука, и поездки на вертолёте, и сытные ужины.

Операция иногда проходит хорошо, иногда нет.

Это работа, точка.

Если на конвейере деталь автомобиля получается плохо, ты же не плачешь, не устраиваешь драму.

Ты рассматриваешь это как возможность.

Это что-то, что нужно принимать как должное, как силу притяжения.

Начинаешь обращать на это больше внимания, разве что, если теряешь доход.

Во сне я видел… Нет, это было не так.

Позвольте мне изложить это в таких терминах: над тьмой, из которой я появился, нависала фигура, мужская фигура, с абсолютно невыносимой аурой, полной таких вещей, как красота, ужас, грязь и особенно власть.

И у неё была улыбка определённого типа.

Это походило почти на негативное изображение фрагмента воспоминания…

Я видел молодого человека, элегантно одетого, в лёгкой кожаной куртке и паре кроссовок Nike.

Довольно тошнотворное видение…

Тошнотворно его поведение.

Убеждённый, что мир у него в руках.

Не помню, кто это был…

Как бы я ни старался, не могу связать его ни с кем из знакомых.

У меня в голове есть образы.

Или, лучше сказать, фрагменты образов.

У меня есть кусочки воспоминаний… но не могу ничего сложить, чтобы придать им смысл.

Иногда то, что я вижу, немного яснее, иногда немного темнее.

Иногда так близко… иногда так далеко.

Время теперь проходило без возможности следить за ним, потому что было посвящено борьбе, с кроватью как ловушкой или ямой, покрытой сетями, и ощущением отправления в ужасное путешествие, к ужасной тайне.

И тайна вместе со мной.

Я: самый неподходящий человек в самом неподходящем месте и в самый неподходящий момент.

В любом случае, я определённо становился сильнее.

Мои любимые врачи приходили и уходили, с тяжёлыми руками и тяжёлым дыханием, чтобы восхититься моими новыми бульканьями и воем, моими более эффектными судорогами, моими атлетическими подёргиваниями.

Затем пришли санитары, которые провели со мной лечение электричеством и воздухом.

Их было трое.

Они не церемонились.

Торопливо вошли в палату, укутали меня в мою одежду и вынесли в сад на каталке.

И пока всё хорошо.

Затем кабелями, похожими на два телефона, ударили меня в грудь.

Думаю, я потерял сознание.

После нового неопределённого периода, усеянного кошмарами, я в мгновение ока оказываюсь вне больницы, снабжённый инвалидной коляской.

Мне также приставили опекуна.

Человека, который должен толкать мою инвалидную коляску, разговаривать со мной… доставать меня фальшиво-вежливым тоном.

– Хорошо, синьор Галего. Осторожнее на дороге, – прощается со мной больничный врач.

Не отвечаю.

Выхожу из больницы с помощью моего «почасового толкателя».

Очень медленно.

– Добрый день, синьор Галего! Меня зовут Джанфранко.

Вот…

Моим опасением было встретить именно того, кто захочет поговорить.

– Можете ли вы вспомнить, кто вы? Как вас зовут?

Смотрю на него.

Мои губы не двигаются.

Если бы и двигались, звука не вышло бы.

– Вас зовут Роберто, – продолжает обычный demens ridens, – Роберто Галего, помните?

Как будто этого недостаточно, его голос действительно назойливый…

Звучит как мел, скрежещущий по влажной доске.

Невозможно терпеть.

Нет, не помню… и даже если бы помнил, как я мог бы дать тебе это понять?

Интенсивное жжение разрывает мой желудок.

Но это не физическая боль.

Это моральное жжение.

Ношу внутри горечь неизвестно как долго.

Но не помню ничего из своего прошлого… это своего рода осознание.

Знаю, что у меня есть какие-то ужасные воспоминания, но они хорошо похоронены внутри меня.

Знаю, что что-то помню… но не помню, что именно.

Не успеваешь спросить себя, для чего нужна твоя жизнь, как всё решается за один вечер.

И просыпаешься прекрасным утром полностью парализованным, спешно в больницу и с почти сорока годами, которые нужно объяснить миру.

Боли отовсюду, затуманенное зрение и неудержимая ненависть ко всей той части человечества, которая быстрее и здоровее тебя.

Всё банально и разочаровывающе.

Лужа воды сейчас отражает моё изображение, пока меня толкают домой.

О мама.

Я ожидал выглядеть как дерьмо, но это было смешно.

О мама…

Я действительно был похож на дерьмо.

Точнее, на коровье дерьмо.

Но… возможно, голова начинает принимать форму.

По бокам неё большие волосатые уши, волосы редко расстилались по коже головы цвета апельсиновой корки, похожие на белых червей.

К тому же жирные.

Лицо же… среди его руин и обломков.

Хватит! Это зрелище усиливает горечь внутри меня.

Я живой, чёрт побери! Я живой, нет??!

Не стоит философствовать и слишком сосредотачиваться на вопросе «что значит жить…»

Должен притвориться глупым.

Глупые живут лучше.

Глупые, в мире глупых, определённо живут лучше.

Если не задаёшь вопросов, потом не нужно убиваться в поисках ответов.

Прибываю к своему дому, толкаемый Джанфранко.

Если он привёз меня сюда, полагаю, это мой дом.

Что-то старое и ветшающее.

Почему-то не удивляюсь, видя это дерьмо.

Чувствовал внутри, что живу в дыре.

– Не волнуйтесь, – говорит мне тип своим обычным идиотским голосом, – короткий период в доме призрения, и память начнёт к вам возвращаться.

Да… как же.

Мой домик маленький, но ещё функциональный.

Фотография на тумбочке должна что-то мне напомнить…

Там девушка, которая меня обнимает.

Да, это должен быть я, хотя в данный момент не скажешь.

Но кто эта девушка?

Не помню…

И боюсь вспомнить.

Всё это меня ужасает… не хочу смотреть вокруг.

Боюсь обнаружить что-то; увидеть что-то, чего не должен видеть.

Боюсь почувствовать физическую боль при воспоминании.

Не готов и закрываю глаза.

Жду, пока Джанфранко возьмёт всё, что нужно взять; всё, что потребуется для моего пребывания в лечебном доме.

Боюсь вспомнить.

Боюсь обнаружить, что моё прошлое ещё ужаснее моего настоящего.

Ещё более парализующее и немое.

Не понимаю, что я здесь делаю…

Даже если это мой дом, они могли бы сделать всё без меня.

Никого больше из моей семьи нет.

По крайней мере… пока никто не представился таковым.

Не знаю, сколько времени провёл в больнице, и, честно говоря, мне всё равно.

Хотел бы только что-то понять.

Незнакомец роется в моём доме; доме, о котором я ничего не помню.

Проходит ещё несколько минут, когда приходят ещё трое.

Входя, не церемонятся.

Входят не спрашивая разрешения и с идиотской улыбкой, напечатанной на лице…

– Добрый день, синьор Галего! Чувствуете себя немного лучше? Мы здесь, чтобы помочь Джанфранко, не возражаете?

Если бы мог, закричал бы…

Вырвал бы им в лицо что-то неприятное.

Не могу говорить.

Все знают, что не могу говорить…

Тогда зачем спрашивать?

Делай что должен делать, клоун!

Делай что должен делать, но не мучай меня своим смешным спектаклем!

Ограничиваюсь тем, что смотрю на него.

Он вместе с двумя другими прощается со мной, оставляя меня в кухне.

Они принесли тележки.

Загружают одежду, но также пачки макарон и прочее.

Мне не дано знать, сколько составил бы «короткий период», в течение которого я должен находиться в этом роковом лечебном доме.

Пока не делаю из этого драму.

В конце концов, мы все больны и нуждаемся в лечении.

Разница в том, кто это понимает, а кто нет.

Кто не понимает, живёт в привилегии, но также в иллюзии.

В иллюзии, что всё всегда будет идти как всегда.

В иллюзии, что никогда не почувствует себя бесполезным на лице земли.

В иллюзии, что вещи всегда случаются с «другими».

Сейчас так.

Воспользуюсь ситуацией ещё и потому, что не мог бы обойтись без неё.

Не смог бы есть или одеваться.

Не смог бы заботиться о себе, поскольку мой паралич почти полный.

Терпение…

Люди лицемерны не больше и не меньше, чем всегда были.

По крайней мере, думаю так…

Не помню ничего, что предшествовало моему пробуждению в больнице, но у меня внутри есть эта уверенность.

Не знаю, где и когда я её построил.

Не хочу задавать себе вопросы… пока.

Устал.

Хотел бы только пойти спать и отдохнуть.

Не могу выразить это желание голосом.

«Толкатели инвалидных колясок» должны будут интерпретировать выражения моего лица.

Надеемся на лучшее.

Проходит ещё полчаса, и мне нужно в туалет…

Как дать это понять этим людям?

Они грузят и грузят… повернулись ко мне спиной и, вероятно, не поняли бы, даже глядя на меня.

Пытаюсь сопротивляться…

Не получается.

Было бы стыдно… если бы я уже не находился в абсурдной ситуации.

Проходит ещё четверть часа, прежде чем кто-то меня замечает.

– Ооох… – говорит один из четырёх между отвращением и раздражением… – Галего обмочился! Джанфранко, пожалуйста… сделай что-нибудь.

Поворачивается.

Вздыхает.

С одной стороны, мне хочется смеяться…

Не должно быть легко продолжать играть в трудных ситуациях.

Я не делал этого нарочно… но от веселья, которое это мне доставляет, возможно, должен был делать нарочно.

Возможно, должен делать это чаще.

Однако счастье длится недолго…

– Эх эх эх, синьор Галего, – говорит он, приближаясь и улыбаясь мне, – пошалили, да?

О боже мой… какой же он идиот.

Если бы у меня была сила, сейчас бы дал ему в лицо.

Смотрит на меня ещё несколько секунд, затем встаёт за мной и начинает толкать инвалидную коляску в ванную.

– Принеси мне чистую одежду… – говорит он одному из группы.

Затем снимает с меня мокрую одежду, моет меня и переодевает.

Делает то, что должен делать, довольно тяжело работая.

С мёртвым грузом работать нелегко.

Делает это неохотно… но его можно понять.

Он лицемер… но лучше, чем ничего.

Без него, каким бы неохотным он ни был, я не смог бы многого сделать.

Это побуждает меня быть немного менее злым.

Если бы только он избегал говорить со мной…

Если бы избегал говорить со мной, мне было бы легче быть вежливым.

Но что поделать… как он оказался заперт в работе, которую не любит, так и я оказался в не очень приятной ситуации.

Не думаю, что это «сотрудничество», если так можно его назвать, продлится долго.

Его ситуация, я имею в виду.

Моя может длиться вечно.

Вероятно, быстро сменит работу или сменит пациента.

Жизнь продолжится для всех них.

Работа длится ещё десять минут и, в конце концов, они загружают все фотографии, которые находят.

Фотографии меня пугают.

Не помню ничего о том, кем я был или чем был до попадания в больницу.

Если бы меня постоянно не называли «Роберто» и «Галего», я даже не знал бы, что так зовут.

Роберто Галего…

Ну да.

Чем больше слышу, тем более идиотским кажется это имя.

Подошло бы танцору фламенко или заносчивому тореро, убеждённому, что он красив и умён… Не мне.

Не тому, кто парализован с головы до ног и мочится на себя.

Не тому, кто нуждается в «толкателе коляски»…

Полагаю, что и с этим мне придётся смириться.

Рано или поздно.

Закончив работы, выносят меня наружу.

Загружают в оборудованный фургон и уезжают.

Везут меня в то место.

То, что мне сказали.

Там, согласно тому, что я слышал, должны обо мне заботиться.

Должен быть «специализированный персонал» и своего рода сообщество, где все работают вместе.

Меня бросает в дрожь при мысли, что эти приходят именно оттуда…

Возможно, это будет своего рода сумасшедший дом, потому что, зная, что не сумасшедший, представляю, что сойду с ума очень быстро.

Поездка длится около десяти минут.

Вижу из окна что-то вроде огромной виллы с по крайней мере тридцатью комнатами и пятью этажами.

Всё отделено воротами в английском стиле и большим садом.

Меня выгружают.

Оказавшись вне машины, замечаю что-то блестящее на асфальте.

Кусок стекла… или что-то в этом роде.

Пытаюсь протянуть руку…

Не получается.

У меня неудержимое желание взять это стекло.

Не знаю почему.

Всё длится меньше четырёх секунд, потому что мои «толкатели» поворачивают коляску в сторону входа в лечебный дом или что это такое.

На вид он действительно роскошный.

Не понимаю, как такой, как я, может себе это позволить…

Ворота открываются, и есть дорожка из белых камешков, которая ведёт к комплексу.

Посередине стоит мраморная статуя; мускулистая мужская фигура, намеревающаяся бросить диск… Ну да.

Камешки делают толкание инвалидной коляски более трудным.

Это проблема роскоши… жертвуют эффективностью ради имиджа.

Рядом с входной дверью находится тот, кто должен быть садовником.

Смотрит на меня и улыбается.

Улыбается мне… но я его не знаю.

Возможно, так улыбается всем.

Кто знает, сколько ещё людей он видел; кто знает, сколько ещё будет вынужден увидеть и ещё улыбаться.

– Добрый день, синьор Галего, – говорят мне несколько человек в белых халатах.

Они тоже улыбаются…

Провожают меня внутрь.

– Добро пожаловать в дом призрения Кэргивер. Вы будете нашим гостем некоторое время.

Гость…

Чтобы назвать гостем человека, который находится в комплексе против своей воли, необходима определённая поэтическая вольность.

Затем принимаются заниматься бумагами.

Листы и листочки.

У них в руках мои документы, и они подписывают что-то вместо меня.

Не хочется задавать себе вопросы.

Джанфранко ведёт меня по белому коридору…

Справа и слева много комнат.

Добираемся до большого зала.

В этом зале есть мужчины и женщины, думаю, немного похожие на меня.

Как только меня видят, аплодируют… «Добро пожаловать!» – кричат хором.

Должно быть, это своего рода процедура для всех новичков.

Пара из них в инвалидных колясках, как я; другие могут ходить, возможно, с тростью.

У других должны быть другие виды проблем…

Есть один, который не перестаёт дрожать.

Не могу повернуть шею, но всё же удаётся осмотреться.

Куда я попал?

Это моя судьба?

Проведу здесь остаток своей жизни?

Помню, как думал о сумасшедшем доме…

Возможно, я сумасшедший, и это резкое пробуждение в реальности.