Читать книгу: «Конструирование адекватности. Поиск оснований. Часть II», страница 3

И, возможно, именно «тотальное отсутствие оснований», именно какое-то найденное в результате «особого поиска», очередное «как надо» и вынуждает идти вперед. И такой интерес – это интерес того, кто забрасывает сети и хочет извлечь оттуда нечто неизведанное, то есть изловить, испытать, выудить, понять, ощутить нечто загадочное. И такое искание и будет основанием «зачем продолжать путь». И каждый раз нечто найденное и будет тем осмысливаемым, а затем и тем, что станет остывающим после «как надо», которое спустя время станет каким-то остывшим и бесполезным догматом.

И в какой-то момент целые собрания искателей могут устать – возможно, они обнаружат не то, что предполагалось, или обнаруженное окажется несколько не тем, о чем они мечтали. Но такое не отрицает того, что «только искание» являлось причиной всего пройденного пути, и только «то искание» являлось основанием скачка вперед. Конечно, после может быть всякое: усталость, времена забвения, бесполезности, отсутствия движения туда, за горизонт. Но когда возникает «мечта», тогда возбудится желание обнаружить что-то там…, а после произойдет рывок, и возможное «обнаружение»,… а после – и новый мир, и желание предложить всем найденное «как надо» …

«Идти и не…»

И, возможно, только устремление к неизведанному и является «тотальным зачем и для чего» необходимо вставать каждый день и идти вперед, и если вот это не обнаруживается, тогда отсутствует тот сильный драйв. А после обнаруживаются персонажи Сент-Экзюпери, которые по-разному бесполезно вращают свою планету, пытаясь уничтожить¹⁸ себя тем или иным способом: кто-то беспробудно пьет…, а кто-то что-то без остановки считает, или обманывает кого-то, стяжает с кого-то, или делает другое делание, придумывая себе полезность в этой бессмысленности через такое делание, забивая пустоту ненужной необходимостью.

И для каждого его личная бесполезность будет разрешаться по-своему, каждый из них будет пытаться по-своему избежать безумия, делая вид, что он нормален (Знайка, Винтик). Но все это Маленькому принцу представляется в качестве какого-то слабоумия, очередной глупости, потому что на самом деле «принц»¹⁹ – это искатель, путешественник, тот, у кого нет мудрости, тот, кто не обнаруживает «как надо» в его остывшем значении.

Такой «путешественник» не знает, «зачем это все?», но такое незнание Незнайки не утомляет его, он не испытывает необходимости прекратить поиски, то есть «повзрослеть», «стать нормальным», «определиться с предназначением», а на самом деле перестать думать, и пытаться искать, и заполнить безумное бытие важным «полезным ничем». А все остальное – то, что будоражит душу, то, что делает человека свободным, запредельным – это все в таком мире или презираемо, или путь к нищете, или прямо запрещено Великим Инквизитором.

И, возможно, не стоит говорить об извечном «как надо», о неизменной «идеологии». Конечно, можно размышлять о каких-то «вечных ценностях», но, скорее всего, такими будут являться «идти и не…», которые будут сменяться чем-то другим, установленным и остывшим, или противоположным таковому. И всегда важным является нарастающее отрицательное отношение путешественника к полезной ненужности. И в какой-то момент может произойти разбалансировка, сначала все смешается, уставший решит остановиться, расслабиться. А после возникнет время ненависти к спячке, и даже к тому, что было до нее, и будет установлено, что «весь путь до» был слабостью, и тут добро и зло поменяются местами.

И чем дальше будет уходить дорога, тем сильнее может колебаться маятник²⁰. И окончательной победы тут не будет, а будет вот такое, но чем такое может смениться, и сменится ли, или в результате путешественник погибнет? И на смену одним временам будут приходить другие, и остановить все это невозможно, до тех пор, пока присутствует путешественник, желающий им быть.

И за таким желанием «идти искать и не …» может присутствовать в последующем разное, возникать конкретная жизнь, сильное движение, рост конкретной культуры, эпохи, цивилизации, замечаемое и констатируемое затем в акте после. И «внешним контуром» стремления «идти искать и не …» может являться что угодно, совершенно различные стремления…, с очень разными названиями…

Каждое путешествие, каждое пребывание может быть понято совершенно по-разному. И каждое отдельное стремление – это только стремление, а «вокруг» или на самом деле может происходить что угодно. И это происходящее тут, и то, к чему желает устремиться этот оказавшийся здесь – это всегда значительно. И будет ли устремляющийся вовлечен в канву происходящего, а в результате станет кем-то в таком процессе, погибнет ли он, сопротивляясь чему-то в этом бытии, или обнаружит тихую гавань возле основного потока? А если поток отсутствует? А если поток – это «до…» остатков вчерашнего или тихое гниение чего-то уставшего? А если происходящее – это катастрофа? А если включенный оказался на линии главного удара, тогда что – «тебе, увы, не повезло»?

До тех пор, пока присутствует процесс «идти и не…», действительным будет являться и конкретный восходящий поток. Но даже когда произойдет остывание, а после наступит и конец всему, всегда внутри этого совокупного происходящего наличествует разное происходящее, разные роли. То есть в таком будут присутствовать:

– и те, кто будут на острие,

– и те, кто будут материалом какого-то движения вперед,

– но также и те, кто будет судить,

– и те, кто будет желать жить за счет других,

– и те, кто будут теми, кому не повезло, не повезло по-разному, или почему-то повезло.

В итоге всем, кто тут, в каком-то смысле не повезло, и не повезет, от смерти не спрячешься. Или наоборот – возможно, повезло потому, что присутствует возможность удрать из этого безумия – и это всегда нечто непонятное, нечто открытое для обсуждения, но закрытое для точного схватывания.

В Новом Завете присутствуют такие слова: «блаженны будьте», а за этим следует описание различного пути, разного «присутствия зачем» и поиска после. И там же наличествует констатация того, что «те, кто зачем-то будут» – они просто так не свернут со своего «зачем», и «они будут тут затем, для чего они решили тут быть».

Но почему-то иногда возникают сильные стремления, которые поражают умы многих, и целые собрания вдруг устремляются к чему-то, куда-то… Но после возникнет пауза, перенацеливание, усталость, ожидание, разочарование; и «обыденное бытие» в такие времена становится тотальным всем. Но на окраине такого остывшего или гибнущего всегда может тлеть нечто то, что почему-то противоречит обыденности, и этому успокоению.

И остывание – это не результат сытости, которая на самом деле – это всегда итог предыдущего рывка. То есть бессмысленность может протекать на фоне разного, скорее всего, сначала какой-то предыдущей пресыщенности, а после – и нищеты, потому как нищета духа порождает и другую бедность в итоге.

…

Но возгорится ли нечто снова, или в другом месте, в другие времена? Это опять же, как всегда, неизвестно.

Новый мир

Каковой может быть та мечта, которая может увлечь миллионы? Допустим, таковым может стать представление о том, что можно преодолеть предопределенность, включенность в качестве…, физическую замкнутость, историческую заданность, победить смерть²¹…

Опять же, все понятно, все как всегда, какая-то нормальность в виде обычного скотного двора. То есть в очередной раз все кончено, проиграли, раздавлены, уничтожены, и тот враг снова победил, и снова победил очередной ад, выдаваемый в качестве нормальности, адекватности, обычного состояния…

И, опять же, никто не желает замечать того, что присутствующая очередная тихая нормальность – это сползающая катастрофа… То есть ад тут может быть понят в качестве духовной тишины – и это, опять же, только сползание, которое может длиться очередные века, тысячелетия…

И стоит ли пытаться снова и снова пробовать – а зачем и для чего? Не проще ли уткнуться в благополучие «быть сейчас» и попробовать выкарабкаться наверх существующего мира, даже если этот мир – это только крушение или, возможно, кое-что похуже…

И кто-то, опять же, восстал против такого и сказал, что «такое – это не нормальность»²², и такое – это не адекватность.

И чем дольше длится сползание в воронку небытия, тем меньше возможности завтра двинуться туда, к той мечте Незнайки, которая воспроизводит действительно-нового человека.

Но если будут опущены руки, тогда надежда погибнет, а вместе с ней угаснет и этот род.

И то, ради чего страдали все предыдущие темные века, все поколения до тебя – все было напрасным…

И тогда, возможно, приходит осознание того, что каждый – это особая историческая сила, часть сильного стремления, реализация тут, в этом чего-то, сверхцели (экзистенциализм).

То есть каждый может стать создателем нового мира, какого-то очередного «Провинстауна», или чего-то другого…

И тогда, возможно, возникнет и ощущение того, что каждый отдельный мечтатель – это особый пилигрим, который в одиночку не может осуществить строительство, как это раскрыто в Бердяевских «Истоках…», и требует других, или сильного коллективного стремления.

И такое стремление к солидарности – это и есть суть той старой проблемы, которая произрастает из древней глубины исторического бытия в виде именно человеческой натуры и в виде исторической человеческой морали, законов, права (мышление, выдернутое у Гегеля).

И солидарность группового бытия для целей остановки самоедства²³ – это древняя мечта адекватного присутствия того, кто стал человеком. И может ли быть стержнем адекватности такое учение о солидаризме? И как примитивное понимание такого может уничтожать адекватность? А как такие стремления могут облекаться в нечто основательное, а точнее, они и были облечены в нечто, что существует так долго, что оно может быть определено словосочетанием «человеческая цивилизация»? (мышление, взятое у Гегеля).

Причем все это, ставшее человеком, как-то произвело на свет вот такое групповое бытие (человеческое сообщество). И такое моральное бытие останавливает нечто такое, нечто дочеловеческое, и утверждает автономию, и одновременно с этим предполагает действительную свободу в качестве стабилизации автономного бытия.

Но такая автономия все же требует и вовлечения другого, то есть разрушает себя…, и такое вот присутствие – между стремлением полностью утвердить окончательную абсолютную солидарность и одновременно тотальную автономию – это проклятие конкретного присутствия.

Но каким должен быть и будет новый мир? И почему новый мир не будет очередным скотным двором Оруэлла, как, возможно, и все предыдущие миры до него? Или, возможно, тут дело только в каком-то социальном оптимизме, в кажимости? То есть, предположительно, и нет никакого строительства нового, а существуют «только акты», выдаваемые за такое? И, возможно, надежда – это молодость нового поколения, это возбужденные силы молодого народа? А упадок, а скотный двор – это нормальность, положительный пессимизм, практичность, реализм? Или, возможно, – это показатель старения, затухания неких сил?

А может быть, что «теория миров», и «теория лучшего человека», и «теория поступательного развития» – это только иллюзии логоса, слабые мечты? И как жить с такой адекватностью, с тем, что подобные мечтания – это только особое нервное расстройство?

Но если мечта – это иллюзия, неадекватность, ненормальность, то и следование мечте – это отрицательный идеализм, и стремления к сильному новому – это бессмысленность. И в таком постмире, мире пессимизма и разложения, можно предположить только сверхсвязанность, или наоборот, сверхнесвязанность, но и первое, и второе – это нечто абсолютно-неадекватное. И для того чтобы оставаться нормальным в таком постмире, необходимо сначала изображать особый прагматизм, а после – и заинтересованность в различном скотстве, так как иначе нежелающий предъявлять пресыщенность будет отброшен на периферию, в какое-то прозябание. И все законы, вся мораль, все кодексы, все ограничения, вся нормальность – это выдумка, это условность в таком мире. И существуют только «жрецы очередной адекватности», которым нужно охранять выдуманную нормальность. А выдумка все это, или ложь, или, возможно, что-то другое – это неважно… И важно только сохранять видимость адекватности, видимость присутствия смысла, законности, справедливости, сверхзамысла и целеустремленности… к животному прагматизму.

Но зачем Человеку с большой буквы мир с маленькой буквы? Зачем терпеть старый высохший мир? Зачем терпеть эту «предустановленную гармонию» бессмысленности, на самом деле превращенную в сверхскотство? Зачем не верить в такую адекватность, но терпеть? Или выбора нет?

Или любой «новый мир» – это только допущение, упрощение, примитив, с помощью которого пытаются сгладить тягостное присутствие?

Или, опять же, «очередной мир» – это только обязательно-необходимое для обуздания чего-то в человеке, чего-то того, что позволяет переделать в адекватность врожденную неадекватность? (The Matrix)

Но если предположить, что «нечто невозможное присутствует»? А после очередной слетевший с катушек тихой нормальности ринется туда, к мечте Незнайки, к сверхблагу очередного искателя. И последующий после рывка, в эпоху остывания, вопрос об адекватности такого всегда будет открыт, а после – и закрыт. И многое из того, что будет происходить после акта усталости, конечно же, расставит все на свои «очередные места», но опять же, такая расстановка – это не окончательная определенность.

И почему строительство присутствует только как специфический «процесс горения», или процесс выхода сверхэнергии через строителей сюда? И, чаще всего, именно первые основатели являются именно теми, через кого происходит сильный выход такого?

И очередной архитектор-строитель зиккурата, который может быть обозначен по-разному (например, понятием «свободный каменщик»), конечно же, бросит вызов старому миру, но и, одновременно, он окажется в ситуации значительных испытаний. Его ждет встреча с возникающей новой адекватностью. Но каким он станет после такой встречи, и что будет с ним после…?

Но, увы, вернуться назад нельзя, разве что в мышлении. И великая мечта изменит строителя, а строитель воспроизведет новый мир, но затем наступит очередное «после», то есть возникнет конкретный старый мир, в котором вчерашние строители будут играть уже совершенно другие роли.

Но подразумевает ли строительство нового мира «коренное изменение» и самого строителя? При этом, такое предполагаемое изменение должно в обязательном порядке являться и центральной мечтой? А если строителя нельзя затронуть в том, в каком-то последнем значении, тогда построено будет то же, что и всегда? Но тогда зачем все это?

И строительство нового мира – это всегда разрушение старого, это всегда кровь и слезы, но «цель оправдывает средства», или все сложнее? А если непонятно кем запущенный, непостижимо как существующий исторический процесс остановить нельзя? А если присутствует только возможность выбирать сторону и место в таком процессе? И процесс, все же, – это некая сверхконстанта, которая сметает все преграды и любое «слабое зачем»?

И на что похож очередной новый мир тем, кто из вчера, или тем, кто извне? И, возможно, для тех, кто извне, такой мир – это безумие, а для тех, кто из вчера – это завершение их мира? И такой извне, и какой-то из вчера, возможно, всегда является в итоге концептуальным противником?

И, возможно, противник тоже строит (или мечтает построить) свой мир, и для него чужой новый или старый мир – это антиблаго? И для него чужое строительство – это брошенный вызов?²⁴ И такой вызов или чужую мечту – он хочет уничтожить, уничтожить вместе с памятью о том чужом мире, мире мечты?

И если новый мир – это великая надежда преодолеть эту предопределенность, то как быть с теми, кто вовне? И с теми, кто завтра изменит мечте, решив, что это глупость, опасное заблуждение, иллюзия? Когда строители устанут, то что в итоге? А если уставшие станут контр, но такое контр не будет предполагать «куда»? То что тогда или что после? И кто был адекватен в итоге?

И почему бывшие строители – это всегда то, что подлежит искоренению под корень? И, возможно, тут дело не в том, что у них «уже теория не та», возможно, тут дело в каком-то «корне», который требует глобального удаления? И что о таком «корне» сказал Бердяев в работе «Истоки»? То есть извне контр, он всегда будет врать про то, что лечить будут теорию – всегда, на самом деле, лечить будут другое…

И, конечно же, создавая очередной новый мир, строители не считаются ни с чем, они не жалеют ни себя, ни других. Но так себя ведут не только очередные строители, но и защитники старого мира, на фундаменте которого будет возникать это нечто иное, и новое ли? И ради своей мечты, ради своего мира все иногда готовы на что угодно… И уже-готовые, они смогли преодолеть предопределенность, предопределенность тех, кому без мечты уготована участь удобрения, мирка на окраине мира, забытого захолустья, ресурсной базы для тех, кто сейчас что-то строит в том настоящем значении.

И любые строители, и даже те, кто, возможно, устал – они смогли создать новый мир пирамид, и такой мир – это памятник их величию, величию тех, кто смог бросить вызов смерти, и стал бессмертием в том, другом мире. Но такое является действительным только до тех пор, пока проект строителей – это вызов смерти. Когда же акт вырождается, когда он коченеет, тогда такое может воспроизводить нечто обратное… таковому. И это нечто то, что становится противоположным бессмертию, оно становится чем-то дурно пахнущим очередным декадансом, а точнее, тем, что в последующем станет удобрением для других новых строителей других миров, но обязательно «миров блага и закона», допустим чего-то на букву «Ш».

И действительным строителям безразлично, что об этом всем их строении, и о них в том числе, будут думать после. Им безразлично, что завтра кто-то скажет, что «это было зря…». Что все опять же поглотит мещанство и скотство… И что завтра их идеализм будет казаться глупостью… А что не глупость? И что является тем, ради чего стоит жить?

Конечно, возможно, потомки или «те, кто идет следом» смогут двинуться дальше… Очень возможно… Но в какой-то момент мечта угаснет, мутирует, обрастет разным… И что дальше? И тут вопрос открыт… «А создали ли создатели очередного мира какой-то действительно новый мир – или они осуществляли только очередную надежду на такое?»

Но после очередного разочарования и разложения, после цикла катастроф существует ли надежда? Надежда создать нечто не просто следующее, а то, что действительно будет превышать то выродившееся скотство, в котором оказались очередные недобитые потомки мечтателей-пилигримов? И если мышление тождественно бытию – то, увы, надежды нет, но если «мечта» – это нечто, что посильнее причинности, то вопрос все же открыт…, и будет открываться вновь и вновь, с каждым новым поколением особых мечтателей…

И всегда существует предопределенность, существует какая-то заданность, то, что налагает ограничения. Но почему-то человек способен помыслить нечто то, что противоречит такому происходящему. И, конечно же, всегда можно утверждать принцип историзма, обусловленности, связи с тем, что было до. Но все же это не отменяет загадочную способность обрывать все определенное, входить в состояния вдохновения, влюбленности, сверхмечтательности…

И, возможно, «запредельная мечта» – это и присутствует как то, ради чего стоит жить, а после это становится «конкретным как надо», что в последующем будет придавать всему происходящему особый фон адекватности.