Читать книгу: «Алекс Бринер. Последний ранг. Книга 3», страница 2

Вот, что значила программа «Спасение».

Бессмертие. Неуязвимость. Техномагическое развитие. Идеальный и спокойный мир. Умение выживать в нечеловеческих условиях и всё равно оставаться людьми.

– Хорошо, я подумаю, – выдавил я.

Мехо-голем замер на пару секунд.

Его глаза мигнули, будто он что-то для себя решил или что-то узнал, после чего существо шагнуло ко мне ближе и воскликнуло чересчур по-человечески:

– Оу-у! Ваше лицо, голу-у-убчик! – В его стальном мелодичном голосе ярко проявилась эмоция, а глаза заблестели. – Я узнаю вас! А мне уж показалось, что всё безнадёжно!

Вот теперь это существо всё-таки больше напоминало человека.

Я не стал делать удивлённый вид и спросил прямо:

– И кого ты во мне узнаёшь?

Он с большой охотой, но очень ровным тоном, принялся рассказывать:

– Согласно Общей Базе Данных, ваш образ сохранён за карточкой под номером «Двести миллионов сто сорок тысяч пятьсот три». Вы обозначены как «Бринер, Алексей Петрович, тысяча девятьсот тридцать второго года рождения, подданный Российской Империи, маг Пути Динамис нулевого ранга, социальный рейтинг: минус один». Бринер А. П. погиб в восемнадцать лет, во время поединка на Чёрной Арене Петровской Академии Семи Путей города Изборска Российской Империи в тысяча девятьсот пятидесятом году, шестнадцатого мая. Поединок закончился победой Стрелецкого Р. С., тысяча девятьсот тридцатого года рождения. Так как Бринер А. П. погиб и был кремирован до вторжения тёмного эфира, то данный человеческий индивидуум не мог участвовать в программе «Спасение». Из этого следует вопрос: кто вы такой, господин? Представьтесь, прошу вас.

Я медленно моргнул, не сводя глаз с белого лица андрогина.

Он только что напомнил мне о том, что в будущем, которое здесь запечатлено, Алексей Бринер погиб на Чёрной Арене, как и должно было быть. Его здесь не существует и не может существовать, потому что в этом будущем дух Коэд-Дина не был перерождён.

– Меня зовут Гедеон, – представился я.

Эта фраза вышла из меня так легко и просто, будто давно ждала, когда я её произнесу.

«Меня зовут Гедеон».

Как же давно я этого не говорил.

– Просто Гедеон? – уточнил мехо-голем.

Я кивнул.

– Да, просто Гедеон. И я не имею никакого отношения к Бринеру А. П. Возможно, внешнее сходство. К тому же, если я выберу программу «Спасение», то стану просто Соломоном, не так ли?

– Соломоном – три миллиона двести пять тысяч семьсот, – педантично поправил меня мехо-голем.

– Ну да… этим самым, – вздохнул я.

Внезапно в нашу беседу влез Волот.

Он, похоже, отошёл от шока. В его голосе даже послышался азарт. Ему вдруг стало интересно, как тут всё устроено.

– А про меня что-нибудь есть в вашей Общей Базе Данных? – поинтересовался он.

Мехо-голем перевёл взгляд на Волота и тоже внимательно его осмотрел. Скорее всего, отсканировал лицо.

Через пару секунд ответ был дан, вполне чёткий и понятный:

– Согласно Общей Базе Данных, ваш образ сохранён за карточкой под номером «Сто миллионов триста пятьдесят пять тысяч сто восемьдесят девять». Вы обозначены как «Латынин, Дорофей Иванович, тысяча восемьсот семьдесят пятого года рождения, подданный Российской Империи, граф, маг Пути Эреба девятого ранга, социальный рейтинг: две тысячи пятьсот восемь». Из отчёта следует, что Латынин Д. И. был отравлен супругой Латыниной А. Д. в тысяча девятьсот пятидесятом году, двадцать пятого августа». Так как Латынин Д. И. был убит и кремирован до вторжения тёмного эфира, то данный человеческий индивидуум не мог бы участвовать в программе «Спасение». Из этого следует вопрос: кто вы такой, господин? Представьтесь, прошу вас.

Я и Волот переглянулись.

Нас обоих попросили представиться и пояснить, как так вышло, что официально мёртвые люди вдруг оказались живы и внезапно явились в этот прекрасный Петербург.

– Меня зовут… э-э… Волот, – представился Волот. – И я не знаю, кто такой Латынин Д. И. Возможно, ваша Общая База Данных немного ошиблась? Так что моё имя Волот. Так и запишите, или запомните, пометьте у себя в базе… или что вы там делаете. Вэ, о, эл, о, тэ. Волот. Это важно.

Он, как и я, не стал скрывать своё настоящее имя.

Мы находились сейчас в настолько странных обстоятельствах, что не воспринимали этот мир настоящим, хотя именно таким он и был. По крайней мере, в этой отдельно взятой червоточине. Здесь грядущее уже свершилось.

– Что ж, господа, – сказал мехо-голем, – ещё раз напомню, что мы предлагаем вам программу «Спасение». Чтобы принять решение, у вас остался один час пятнадцать минут и…

– Мы поняли, спасибо, – оборвал я его. – А тебя-то как зовут, Соломон?

Мехо-голем смолк, будто задумался над тем, как его всё-таки зовут и кто он такой.

Его глаза ярко мигнули, и внезапно мне показалось, что в них мелькнуло озорное лукавство – любопытство, такое человеческое, такое знакомое. Это неуёмное любопытство я уже видел у одного моего очень хорошего друга.

– Меня зовут Соломон-два, – наконец представился мехо-голем, чуть склонив голову набок и внимательно меня разглядывая.

Затем он сделал вескую паузу, как самый настоящий человек, и добавил:

– Это я создал программу «Спасение».

Книга 3. Эпизод 3.

Услышав его последнюю фразу, я мысленно улыбнулся.

Правда, даже виду не подал, что узнал в этом странном существе своего хорошего друга.

Ну надо же!

Он умудрился выжить и к тому же стал одним из тех, кто помог людям построить новый мир и не погибнуть от тёмного эфира.

Мне настолько захотелось пожать ему руку, что я убрал ладонь за бедро, чтобы удержаться.

Значит, передо мной собственной персоной стоял создатель программы «Спасение». Знаменитый маг Пути Прагма. Хозяин торговой сети «Мануфактура Севера».

Профессор-алхимик Пимен Сергеевич Троекуров.

Я даже заметил, как он пару раз произнёс своё любимое словечко «безнадёжно» и возглас «Оу-у!». Наверняка, если бы у него в кармане имелись мятные драже, то он бы зажевал одно из них.

Жаль только, что в этом будущем профессор Троекуров не был со мной знаком. Однако я помнил, что Троекуров отлично знал профессора Басова, вместе с которым и создавал первый образец мехо-голема. Ну а Басов в свою очередь исследовал червоточины и общался с родителями Алекса Бринера.

Оставалась надежда, что Троекуров всё-таки сможет вспомнить ещё и сестрёнку Алекса, а точнее, найти её в своей Базе Данных. Мне захотелось узнать, что стало с Эсфирь в будущем, пусть даже в таком альтернативном мета-будущем.

– Скажите, Соломон-два, а проживает ли в Спасённом Петербурге кто-то из рода Бринеров, о которых вы упоминали? Или они все погибли? – спросил я.

Мне показалось, что профессор вздохнул.

Конечно, почудилось.

Искусственный организм не стал бы вздыхать – вряд ли это вообще предусмотрено его функционалом. С точки зрения машины во вздохе просто не было смысла.

В глазницах голема опять вспыхнуло свечение, будто на мгновение отразились и померкли световые сосуды.

– Да, проживает, – подтвердил наконец Троекуров (если это существо можно было так назвать).

От его слов у меня заколотилось сердце.

– И кто это? Как его имя?

Мехо-голем опять наклонил голову набок, внимательно меня оглядев.

– Вы не имеете права на информацию, которая вас не касается. Сейчас вы всего лишь гость по имени Гедеон. Так вы представились. И у вас два пути. Первый. Принять программу «Спасение» и стать официальным жителем Спасённого Петербурга. И второй. Подвергнуться необратимым мутационным процессам под влиянием тёмного эфира, а затем быть уничтоженным. Это произойдёт уже через… – он сделал паузу, – …через один час десять минут тридцать восемь секунд… тридцать семь… тридцать шесть…

– Ладно, понял, – оборвал я его. – А прогуляться можно? До того, как я приму программу «Спасение», мне надо понимать, где я буду жить полноценно и вечно.

– Не вечно, а бесконечно, – поправил меня Троекуров. – Это не одно и то же, прошу заметить. Хотя мне всё же любопытно, как вы сюда попали. Вы оба. Возможно, во время прогулки вы мне об этом расскажете.

Я чуть было не усмехнулся.

Всё же передо мной стоял именно профессор Троекуров, а не Соломон-2. Ещё бы увидеть Семёна, если он, конечно, тут вообще существует. Ведь кто-то же здесь носит имя Соломон-1. Наверняка, это именно он. Потому что профессор не мог бы не спасти своего внука первым. Он слишком его любит.

Троекуров сделал приглашающий жест, его экзо-рука указала дальше, на один из ближайших небоскрёбов.

– Прошу вас, господа. Вы можете прогуляться до Музея Новейшей Истории. Он находится на первом этаже. Однако дальше этого здания мы не можем вас пропустить. Вплоть до того момента, пока вы не согласитесь провести процедуру Спасения.

И тут голос снова подал Волот. Он ткнул меня локтем в бок, будто мы с ним приятели не разлей вода.

– Ну? Что скажешь, Гедеон? Не хочешь пройти процедуру Спасения? Может, попробуем? Мне кажется, мы оба заслужили Спасение.

Он с иронией уставился на меня.

Волот не боялся задавать провокационные вопросы во всеуслышание. Он прекрасно понимал, что скоро этой червоточины не будет вместе с программой Спасения. Всё разрушится при закрытии, как бывало уже не раз с другими пространственными ямами.

Только мне настолько не хотелось её разрушать, что я не был готов что-то здесь менять. Пока я просто стоял и говорил с местным жителем, а этого было недостаточно для разрушения червоточины.

По моему взгляду Волот догадался, о чём я думаю.

Он наклонился к моему уху и тихо произнёс:

– Как забавно, ты не находишь? Неужели тебе не понравилось это будущее? Вполне неплохое. Ты обескуражен, не так ли?

Я ничего не ответил.

Зато усилилось желание отрубить голову Волоту ещё раз. Он отлично чувствовал все перепады моего настроения, а ведь я действительно был обескуражен.

Когда мы наконец отправились вдоль аллеи в сторону Музея Новейшей Истории, я снова обратился к Троекурову:

– А не подскажете сегодняшнюю дату, Соломон-два? Или эта информация тоже не имеет ко мне отношения?

Тот усмехнулся.

Хотя нет. Опять почудилось.

Не сбавляя размеренного шага, мехо-голем всё-таки ответил на мой вопрос:

– Сегодня двадцать пятое июля тысяча девятьсот шестидесятого года, понедельник.

Я сделал себе в памяти мысленную зарубку.

Значит в июле через десять лет тёмный эфир уже будет присутствовать на всей Палео-стороне, причём минимум несколько лет. Вопрос: сколько именно лет?

– А когда случилась катастрофа? – задал я следующий вопрос Троекурову.

И опять тот не сбавил шага, но голову в мою сторону всё же повернул.

– Какую катастрофу вы имеете в виду?

– Прорыв тёмного эфира через границу на нулевом меридиане, – обозначил я прямо.

– Это не катастрофа, голубчик, – веско возразил Троекуров. – Это стимул к прогрессу. Вызов. Возможность, если хотите.

Услышав его слова, Волот улыбнулся.

– Люди будущего оказались мудрее тебя, Гедеон. Что для одних катастрофа, то для других – стимул к развитию. Мне нравятся эти ребята.

Я не среагировал на очередной его выпад. Вместо этого опять обратился к Троекурову:

– Так когда случился тот самый стимул к прогрессу, Соломон-два?

– Эта дата высечена над входом в Музей Новейшей Истории, – ответил Троекуров. – Туда я не люблю заходить. Никто не любит. Там нас посещает иррациональное чувство грусти по утраченному. В Музее служит только один из нас, он сам вызвался на эту работу. Его зовут Соломон-четыре тысячи двадцать восемь. Он был эвакуирован из опасной зоны и спасён, как и многие другие.

Троекуров вытянул экзо-руку и указал на здание, к которому мы подходили.

Над массивным крыльцом с идеально ровной площадкой подъёма действительно имелась дата:

«18.09.1951».

Я чуть приостановился, внимательно всмотревшись в каменный барельеф над крыльцом, будто фотографировал его глазами, чтобы навсегда запечатлеть в памяти.

Восемнадцатое сентября.

Но главным здесь был не день, а год катастрофы.

1951-й год.

Выходило так, что тёмный эфир должен был прорваться через границу на нулевом меридиане не через десять лет, как я думал, а уже через год. Сейчас в реальном мире был сентябрь 1950-го года, а значит, у меня оставалось ничтожно мало времени, чтобы предотвратить катастрофу, как бы её тут ни называли.

Вместе со мной на барельеф с датой уставился и Волот.

На его лице заиграла победная ухмылка.

Он ведь тоже понимал, что остаётся всего лишь год до того момента, как его планы сбудутся, и тёмный эфир заполонит планету полностью.

– Не радуйся раньше времени, – процедил я. – Ничего ещё не случилось.

– Но ведь случится, – ещё шире улыбнулся Волот. – И я почему-то уверен, что когда мы выйдем из этой червоточины, то ты перестанешь мне мешать и лично отдашь мне всё, что нужно. И мою голову, и свою подружку Виринею. А возможно, даже лично поможешь прорвать границу на нулевом меридиане. Ты же видишь, какое прекрасное будущее мы можем создать. Плевать на нео-расы, люди тоже неплохо эволюционировали. Я уже сейчас чувствую твои сомнения. О да, ты сомневаешься, надо ли вообще со мной бороться…

Я не стал дослушивать Волота и, отвернувшись от него, спросил у Троекурова:

– А Изборск? Что известно про Изборск?

В человеческих глазах голема отразилась тоска. Это мне, уж точно, не почудилось. Тотальная печаль, горечь и утрата.

– Если хотите узнать судьбу Изборска и других городов Зоны ТЭ, то можете проследовать в Музей Новейшей Истории, – ответил Троекуров. – Вам всё расскажет Соломон-четыре тысячи двадцать восемь. Возможно, именно после этого вы примете решение воспользоваться программой «Спасение». Иначе всё будет для вас безнадёжным.

Любопытство в его глазах погасло.

Казалось, теперь ему глубоко плевать, кто я, откуда пришёл и что собираюсь делать. Для него существовало только два варианта насчёт меня: уничтожить или «спасти», то есть поместить мой мозг в такой же искусственный организм, каким он был сам.

И возможно, его внук Семён всё-таки погиб где-то в Изборске, кто знает.

Я не стал лезть голему в душу (какое странное выражение относительно голема) и первым шагнул на площадку, ведущую к дверям Музея Новейшей Истории.

За мной отправился Волот.

За спиной я услышал его голос – Волот обратился к Троекурову и его помощникам:

– Мы ненадолго, господа! Мой друг хочет культурно обогатиться в вашем Музее. Но потом мы обязательно изучим вашу программу «Спасение». Мне кажется, если любому из нас предоставить выбор: умереть прямо сейчас или жить бесконечно, то выбор будет очевидным. Согласны?

На это ему ничего не ответили, но мне снова почудилось, что мехо-голем Троекуров вздохнул. Тяжело и безрадостно.

Совсем не так, как полагается в прекрасном будущем.

***

Соломон-четыре тысячи двадцать восемь встретил нас, как только я и Волот вошли в гулкий и пустынный холл Музея. Пространство здесь тоже наполнял тёмный эфир, как и всё вокруг.

Не успела тяжёлая дверь закрыться за нашими спинами, как со стороны стойки администратора громко прозвучало:

– Вы пришли узнать историю нашего Спасения, не так ли?

Голос показался мне настолько знакомым, что сердце пропустило удар. Даже искажения от цифровых фильтров не помешали мне уловить малейшие нотки интонации в этом голосе.

Таком знакомом.

Таком родном.

К нам вышел мехо-голем, внешне один в один похожий на голема-Троекурова: такой же искусственный андрогин с белой кожей. Но, как ни странно, он всё же разительно отличался от других.

Во-первых, на нём был парик. Белые, будто поседевшие волосы, сплетённые в мелкие косички.

Во-вторых, голем носил платье настолько яркого зелёного цвета, что, казалось, оно светится и озаряет стены мрачного музея.

Экзо-ноги голема были обуты в такие же белые ботинки, как у остальных местных. Однако на ботинках яркими пятнами пестрели наклейки в виде звёзд. Но самое занятное, что голем носил круглые очки без стёкол – только одну оправу.

Всем видом Соломон-четыре тысячи двадцать восемь давал понять, что точно знает, кто он такой, хоть и заключён в искусственное тело. Этот мехо-голем был индивидуален настолько, насколько это вообще было возможно в его скучной жизни.

– Какой занятный экземпляр, – усмехнулся Волот, разглядывая смотрителя Музея.

Ну а я просто молчал, боясь разрушить хрупкую надежду на то, что этот мехо-голем – именно тот, о ком я сейчас думаю.

Смотритель подошёл ближе.

И снова прозвучал его звонкий, до нытья в груди знакомый голос:

– Ещё перед вторжением тёмного эфира осколки будущего сказали мне, что явятся двое неспасённых, чтобы узнать, как мы спаслись. И вот вы явились. Мне пришлось долго вас ждать. Очень долго.

После этих слов моё сердце снова пропустило удар.

«Явятся двое неспасённых, чтобы узнать, как мы спаслись».

Так прямо мог выражаться только один человек из всех, кого я знаю. Теперь не осталось сомнений в том, кто передо мной.

Это Эсфирь.

Эсфирь Бринер. И здесь ей уже двадцать лет.

Выходило так, что она ждала, когда я сюда приду, поэтому специально устроилась служить в этот Музей. Да, никаких сомнений. Так мог поступить только истинный Пророк, как бы он ни выглядел и как бы ни назывался.

– А ты помнишь, как тебя зовут? – глухим голосом спросил я.

Она перевела взгляд с Волота на меня, затем поправила очки без стёкол на носу и ответила:

– Соломон-четыре тысячи двадцать восемь.

При Волоте я не стал ничего уточнять, хотя теперь никто бы не убедил меня в том, что это не Эсфирь Бринер.

Нет. Это была именно она.

Странно, что она не узнала во мне своего родного брата Алекса. А может, узнала, но не подала виду. По белому и безэмоциональному лицу андрогина сложно было что-то понять.

– А меня зовут Гедеон, – представился я.

Она кивнула и посмотрела на Волота.

– А вас?

– Волот, – прямо и просто ответил тот.

Эсфирь опять кивнула и указала на высокие двустворчатые двери с позолотой. Всё здесь выглядело, как в старинных музеях: лепнина, многоярусные люстры, мрамор, торжественность и тишина.

– Тогда пройдёмте дальше, неспасённые, – сказала Эсфирь. – Здесь вы наконец узнаете, что такое Спасение. У вас есть на это пятьдесят две минуты пятнадцать секунд… четырнадцать… тринадцать…

Книга 3. Эпизод 4.

Даже в кошмарном сне моё воображение не смогло бы нарисовать картину более страшную, чем та, что я увидел в этом Музее.

Эсфирь повела меня и Волота по многочисленным залам, и поначалу всё казалось более-менее понятным и ожидаемым.

Жёлтый пол блестел под ногами.

Тёмный эфир продолжал давить на тело и гнуть мою магическую оборону.

Шаги эхом отражались от гладких стен, и чем дальше мы шли, тем сильнее становился запах тухлятины – точно такой же запах, какой обычно ударял в нос в червоточинах с тёмным эфиром.

– Не удивляйтесь, что тут пахнет неприятно, – предупредила Эсфирь, когда заметила, что я едва заметно поморщился. – Мы называем это «Запахом десятилетия». Он входит в музейную экспозицию. Это моя идея, кстати. Чем дальше вы проходите внутрь Музея, тем сильнее воняет, чтобы полностью погрузиться в историю нашего Спасения.

Не сбавляя размеренного шага, я покосился на Эсфирь.

Значит, вонь тухлятины она назвала «Запахом десятилетия»?

А у этой девчонки есть чувство юмора. Чёрного, конечно.

Мы продолжали идти по Музею, но пока ни у одного экспоната не остановились. Я лишь мельком отмечал некоторые детали.

Например, в одном из залов заметил переломанный остов АЭ-Роптера, буквально скрученного в крендель чьей-то исполинской лапой и жёваного гигантскими зубами.

Потом нам встретились кости на постаментах.

И это были далеко не скелеты мамонтов или динозавров, а кости мутантов. То, во что превратились люди и представители нео-рас, но не всех, а только вейги и лювины. Уроды, которых даже сложно назвать чудовищами. В этих существах просто не было природного смысла, но они появились.

– А что стало с эмпирами и ка-хидами? – поинтересовался Волот у Эсфирь.

Та на него даже не посмотрела, продолжая вести нас по залам, но всё же ответила:

– Эмпиры так и остались на Нео-стороне и не покинули своих земель, а ка-хиды заняли практически всю Зону ТЭ.

– Зону ТЭ? – уточнил Волот. – Вы так называете Зону Тёмного Эфира, да?

– Очевидно, – бросила Эсфирь. – Это зона, где нет спасённых.

– И большая она, эта зона?

На это ему уже не ответили, но Волот всё равно удовлетворённо хмыкнул. Будущее неожиданно стало открываться для него с хорошей стороны – с той самой, которой он и хотел.

Часть нео-рас всё же выжила. И если эмпиры за девять лет после катастрофы пока никак себя не проявили, то ка-хиды точно вышли из тени.

В ещё одном из залов мы увидели экспозиции всех девяти Путей Магии.

Вообще всех – от официально разрешённых до запретных.

Сначала демонстрировался Путь Прагма, то есть Путь Элементов. Именно их представители участвовали в создании программы «Спасение». Магом Пути Прагма был и профессор Троекуров. Потомственный алхимик.

Дальше шёл Путь Истис, то есть Веры.

Экспозиция Музея хранила здесь не только предметы и одежду известных Пророков, но и их предсказания. Я даже заметил ту самую тетрадку, в которую опекуны Феофана записывали его сказания. Судя по всему, сам мальчишка не выжил.

– Иногда я перечитываю эти записи, – вдруг призналась Эсфирь, показав на тетрадку Феофана под стеклом. – Этот мальчик всё же был величайшим пророком. Жаль, что мы никогда друг друга не видели. Мне бы очень хотелось с ним познакомиться, но не суждено.

Показалось, что в её голосе прозвучала грусть.

Потом были экспозиции Путей Динамис, Эреба и Дендро, то есть Силы, Мрака и Природы. Затем шли Путь Физис, то есть Стихий, и Путь Ама, то есть Крови.

Ну а после них я заметил ещё и два запретных направления: Путь Сидарха, то есть Духа, и Путь Психо, то есть Мысли.

Как ни странно, но в экспозиции стояла восковая фигура Коэд-Дина, как представителя одного из самых известных сидархов прошлого.

Вот уж ирония.

Я бросил на изваяние лишь короткий взгляд и пошёл дальше. Скульптор, который создавал этот образ, взял за основу один из моих портретов. Там я был запечатлён в двадцатипятилетнем возрасте, как раз перед повышением последнего ранга. Тщеславный упрямец, сильный, богатый и известный, который ещё не знает, что с ним будет буквально через несколько дней.

На указательном пальце правой руки у этого воскового Коэд-Дина я заметил ещё и кольцо с крылатым котом.

Причём кольцо было настоящим. Тем же самым, которое сейчас я сам носил на своей руке. В этой червоточине прошлое встретилось с будущим, и в который раз мне пришлось признать, что у судьбы, как и у некромантов, скверное чувство юмора.

Я сунул правую ладонь вместе с кольцом в карман брюк и чуть замедлил шаг.

Волот рядом едва слышно усмехнулся.

– Как забавно, Гедеон. Сердце-то не ёкает?

Он тоже разглядывал воскового Коэд-Дина и всё, что его окружало в этой музейной экспозиции.

Были тут и фотографии особняка на Белом Озере, и даже портрет моего оруженосца из африканского народа нгаби – Бонце, по прозвищу «Дождь-рождённый-в-пятницу». Сам он не обладал магией, зато его жена и две дочери владели силой Пути Психо. Я знал об этом, но никому никогда не говорил. Менталисты и в прошлом веке были вне закона.

Кстати, в честь Пути Психо в этом Музее тоже была установлена экспозиция.

Под стеклом лежали карточки арестантов с приговорами, приведёнными в исполнение. Там говорилось, что такому-то менталисту поставлена вечная Печать Блокады, а такой-то вообще казнён. Тут же рядом лежали те самые Печати, уже без красной магической краски, потому что она осталась на лбу приговорённых менталистов. Правда, всё это теперь было лишь достоянием истории.

Я нахмурился и прошёл мимо, наконец покидая зал.

– Эй, уважаемый Соломон… не помню ваше число! – внезапно обратился к смотрителю Волот. – Неужели Путь Психо теперь официально разрешён? Или мне показалось?

Эсфирь молча преодолела ещё один зал и только потом ответила:

– Нельзя разрешить то, чего нет.

– В смысле – нет? – опешил Волот.

Меня посетила нехорошая догадка, но когда Эсфирь подтвердила её вслух, то холодок пробежал по спине.

– За девять лет программы «Спасение» магия полностью исчезла, – сообщила она. – Её больше не существует. По крайней мере, у спасённых.

От этой новости стало не по себе.

Теперь понятно, о чём говорил Соломон-два, то есть местный профессор Троекуров, когда признавался, что в этом Музее их всех охватывает иррациональное чувство грусти и утраты.

Люди спаслись, но потеряли магию.

Я покосился на Волота. Вот тебе и прекрасное будущее.

Ничего не говоря, мы оба продолжили путь по Музею. В следующем зале нам попалась ещё одна знаковая экспозиция – один-единственный мехо-голем на постаменте. Тот самый стальной увалень, который сейчас работал продавцом в моём собственном отделе по продаже «Умного снаряжения Бринеров». Именно таким был сейчас Семён Троекуров. Неуклюжим робо-парнем.

На табличке под экспозицией значилось:

«СОЛОМОН-1. Неудачная версия».

– Что значит «Неудачная версия»? – тут же спросил я.

Эсфирь чуть замедлила шаг и посмотрела на меня.

– Это первый образец для программы «Спасение». Учёный, который рискнул переместиться в этого мехо-голема, умер через пять месяцев после внедрения. Зато его эксперимент помог другим учёным увидеть ошибки в расчётах и создать более совершенную модель.

Я чуть замедлил шаг, разглядывая стального Соломона на постаменте.

– А кто был Соломоном-один? Ты знаешь?

– Конечно, знаю. Все знают, – ответила Эсфирь. – Это профессор Басов Анатолий Ануфриевич. Лучший друг и научный оппонент Соломона-два. Его смерть стала большой утратой для Соломона-два. Это случилось за полгода до прорыва тёмного эфира. Зато смерть Соломона-один обеспечила людям более надёжное Спасение. Мы уже девять лет существуем с тёмным эфиром и до сих пор живы. Не считая тех, кто сгинул в Зоне ТЭ.

Её слова стали для меня открытием.

Значит, тот самый профессор Басов, в убийстве которого меня обвиняли и пытались подставить, в этом будущем участвовал в программе «Спасение» и стал Соломоном-1.

Здесь история пошла немного по иному пути. Профессор Басов погиб, но не от руки агентов Стрелецкого в Академии Изборска, а в результате научного эксперимента в Петербурге. А ещё это значило, что Семён Троекуров, внук Пимена Троекурова, не стал здесь Соломоном-1. Возможно, он всё-таки погиб в Изборске, прямо в магазине «Мануфактура Севера», в так называемой Зоне ТЭ.

Но ещё хуже было то, что реальный Семён, который сейчас работал в моём отделе «Умного снаряжения» и чей мозг был внедрён в первую неудачную версию Соломона, не имел шансов на выживание. У него имелось всего пять месяцев. Всего пять!..

Пока Эсфирь говорила, а я размышлял насчёт услышанного, Волот всё больше хмурился.

Его что-то сильно обеспокоило, и в итоге он спросил:

– И большая она по размеру, эта Зона ТЭ? Много людей погибло?

Эсфирь остановилась так резко и неожиданно, будто натолкнулась на невидимую стену. Затем повернулась к Волоту и спросила:

– Чувствуете, чем пахнет?

Тот поморщился.

– Чувствую. Воняет тухлятиной.

Эсфирь покачала головой.

– Нет. Так пахнет правда о нашем Спасении. – Её глаза мигнули светом и сразу же потухли, после чего она добавила: – Сейчас вы узнаете всё про Зону ТЭ. Мы как раз пришли. Это самое сердце нашего Музея. Именно отсюда распространяется «Запах десятилетия».

Она показала рукой на последний зал.

Тот стоял закрытым, а его чёрные массивные двери напоминали вход в бункер. Над входом значилось:

ЗОНА Т. Э.

Через несколько секунд двери медленно и бесшумно распахнулись, а из зала на нас дыхнуло той самой правдой.

***

Вонь в зале стояла невыносимая.

Что именно было источником запаха я не сразу заметил, лишь после того, как натолкнулся взглядом на клетку с мутантом.

С живым мутантом!

Это было существо совсем небольшое, размером с крупную собаку. Судя по всему, мутированная вейга, но сейчас больше напоминающая вампирёныша, стоящего на четвереньках и пускающего слюну.

В маленьких глазках мутанта таилась ярость, но выглядел он спокойным – знал, что из клетки никуда не денется.

Учуяв гостей, уродец повёл башкой. Его ноздри дёрнулись и втянули запах, зубы оголились, по губам обильно потекла слюна.

– Мы зовём её Ева, – представила мутанта Эсфирь. – Она долго сопротивлялась тёмному эфиру в одном из погибших городов, но всё равно не убереглась от мутаций. Она не стала эвакуироваться и отказалась быть спасённой. Была когда-то вейгой. Мы не знаем, как её звали на самом деле. После прорыва тёмного эфира вейги и лювины тоже стали подвержены сильным мутациям, как и люди. Это случилось благодаря изменению в составе тёмного эфира. Никакие духовные практики не помогли вейгам и лювинам выжить.

Я глянул на мутанта в клетке и внутренне содрогнулся, вспоминая вейгу Азель, моего учителя по духовным практикам и сопротивлению тёмному эфиру. Вспомнил её милое личико, кудри и чёртов пипидастр в кармане фартука горничной.

Волот же прошёл мимо вейги абсолютно равнодушно. Судьба вейгов и лювинов его не трогала – все надежды он возлагал на более сильные расы: эмпиров и ка-хидов. И надо сказать, одни из них его точно не подвели.

Мы обошли клетку с вейгой и отправились дальше.

И вот как раз следующая экспозиция заставила остановиться нас обоих. Не знаю, что именно испытал Волот, но я почувствовал, как на меня обрушивается ужас, а тело бросает в холодный пот.

Мы увидели цифровую миниатюру планеты – огромный глобус, медленно крутящийся вокруг своей оси.

Планета Земля.

Она была поделена на зоны: красную и зелёную. Примерно девяносто процентов всей территории была красной, а зелёными значились лишь отдельный точки. Как бы мне хотелось услышать, что красная зона – это не Зона ТЭ, но увы.

– Всё, что обозначено красным – это и есть Зона ТЭ, – безжалостно сообщила Эсфирь. – А всё, что зелёное – это Зоны Спасения. К одной из таких Зон и относится Петербург, в котором мы сейчас находимся.

Я окинул взглядом всю территорию Евразии. На её красном теле выделялись только три зелёных точки. Всего три! На всю Евразию!..

Это было совсем не прекрасное будущее.

Я отыскал глазами примерное местоположение маленького Изборска. Там тоже была Зона ТЭ, но я всё равно спросил:

– А город Изборск? Что стало с ним?

Эсфирь медленно сняла очки со своего белого искусственного лица и посмотрела мне в глаза, будто очки без стёкол помешали бы ей увидеть мою реакцию.

– Изборск сопротивлялся долго. Он стал Зоной ТЭ всего месяц назад. Большинство населения смогли эвакуировать в Петербург, но часть погибла. – Эсфирь указала на клетку с вейгой. – Она до последнего спасала Изборск, используя духовную практику, чтобы отбросить тёмный эфир от людей. Но в итоге не справилась и сама подверглась мутации. Я одна из тех, кого спасла эта вейга. Ей помогала ещё одна некромантка. Они вместе сражались до последнего.

– Некромантка? – переспросил я, сразу подумав о Виринее. – Ты не помнишь её имени?