Читать книгу: «Тени двойного солнца», страница 4

– Ольгерд, – я широко улыбнулся. – Святой отец из часовни на востоке. Вы угощались сухарями на прошлой неделе.

– А-а… – В его отчаявшихся глазах не проступило узнавания. – Коли понадобится вам помощь, вы уж…

Я просиял и положил ему руку на плечо.

– Отчего бы и нет? Ведь все мы дети милосердной Матери и рады помочь друг другу! – Я обернулся в сторону рынка. – Скажите, вы, случаем, не знаете, где живет наш мясник? Я должен был кое-что ему передать.

Лэйн Тахари. Оксол, северная Восния. Через полторы недели

– Ты в край рехнулся.

Рут шел по дороге и сотрясал воздух. Прохожие сторонились нас, и я не мог их винить. Мой приятель имел скверную привычку жестикулировать с таким рвением, что со стороны это могло бы походить на драку с невидимым врагом.

– Все уже решено, – я пожал плечами.

– Но не через две же, во имя всякой матушки, недели от встречи! Кто так сватается?!

Я прижал ладонь к груди и напомнил:

– Лэйн Тахари, первый мечник Крига, влипший в долги, и…

– Нет-нет-нет, погоди. Я ничего не всекаю, приятель. Как так вышло, что самая влиятельная вдова Оксола разнюхала все про тебя и первой подошла свататься? Тут дело нечисто. Это и ребенку ясно, дружище.

Похоже, Рут позабыл, что в Воснии ничего не шло как следует. Здесь грязное дело – естественное положение вещей. Я издевался:

– У цирюльника ты говорил, что пожилые вдовы будут от меня в восторге.

– Это я поддерживал! – вспылил Рут. – Будь ты хоть трижды первым красавцем сраной Воснии, это не играет никакой роли! За фаворитов не выходят, мой наивный друг. – Две девицы, завидев нас издалека, развернулись и скорым шагом отправились прочь. Рут их не замечал. – Миленькое дело! Ты что же, на острове не видел браков знати?

– Тогда не пойму, зачем мы здесь. К чему потратили последнее золото. И зачем я, черт дери, брился перед банкетом.

Хуже ворчливой старухи – мой единственный друг. Два года я слушаю его упреки.

Рут опрокинул в себя флягу, но не повеселел.

– Как у тебя все просто! Ни одно семечко не прорастает за час. Поначалу ты обхаживаешь, поливаешь свою вдовушку сезон-два. Потом уж как сложится.

С остальными вдовами Воснии у меня и вовсе ничего не складывалось. Признаться, я не старался, а еще совершенно о том не жалел. Мы прошли мимо часовни, и я будто невзначай спросил:

– Мудрый совет. Напомни, сколько жен у тебя на счету, приятель?

Рут насупился и пихнул горожанку плечом, не извинившись. Пропустил вопрос мимо ушей, настаивал на своем:

– Бах-трах – и под венец! Это как стать сраным рыцарем, едва получив капральский плащ!

Я шел по улице, улыбаясь. Пожилая вдова оказалась вовсе не старой и не страшной, понимала меня с полуслова. Сразу перешла к делу, уважая наше время.

«Жанетта Малор. Одна из самых влиятельных женщин Воснии».

Один крохотный ритуал, небольшая клятва – и больше не будет нужды никого резать, убивать и запугивать, влезать в долги. Дьявол! О такой сделке я и не смел мечтать, когда зашел на банкет.

Рут не унимался:

– Дерьмово это все кончится, запомни мои слова.

– Что же… – Я осторожно перешагнул через глубокую лужу: не стоит пачкать новую обувь. – Целую неделю мы копались в грязном белье местной знати. Без особого успеха, впрочем. Если ты так трясешься, у нас есть еще несколько дней, чтобы все выяснить.

Рут покачал головой и принялся грызть большой палец, будто сватовство грозило ему, а не мне. Неожиданно теплое осеннее солнце вышло из-за туч. Я прикрыл глаза и позволил себе радоваться тому, что имею.

– Без особого успеха – это ты верно сказал. – Рут продолжал портить мне настроение. – Уж не втрескался ли ты, во имя всякой матушки, в эту мегеру?

Я рассмеялся, вспомнив длинные тощие пальцы и вытянутое хмурое лицо. Мы свернули к торговой площади, и я заговорил тише:

– Признай, мы оба влюблены в ее состояние. И, раз уж так вышло, что я в долгах, а ты спустил последнее серебро…

– Но-но, – возмутился Рут и снова чуть не ударил прохожего, рубанув ладонью воздух, – пока ты бездельничал, я тут одну работенку разнюхал, платят славно. Сможем протянуть еще сезон, пока ты…

– Нет.

– Да погоди, дослушай сперва…

– Никаких работенок, Рут, – огрызнулся я. – Я за тобой в петлю не полезу.

Контрабанда, кражи, бестолковые драки. Не ради этого я вернулся в Оксол.

– … да и хватит с меня мертвых друзей.

Мы помолчали. Рут жестом предложил мне флягу, я покачал головой. Торговцы галдели, привлекая внимание к барахлу, носильщики пытались протиснуться, толкаясь ящиками и бочками. За спинами толпы я не мог рассмотреть ни одной приличной лавки с солониной. А приятель никогда не мог молчать слишком долго.

– И все-таки, как считаешь, чего ей от тебя надо?

Я дернул плечами. Наименьшая из моих проблем.

– Может, и впрямь приглянулся. Или ей нужны наследники. – Я вспомнил Сьюзан. – Или породистый цепной пес.

Если слишком долго думать о будущем, можно сойти с ума. Восния отучила меня от надежд и дальних планов. В любой миг может заявиться какой-нибудь господин Кромвель или головорезы Бато, друзья пустят стрелу тебе в спину, а женщина, с которой спишь, захочет твоей смерти. От случая не спасет ни одна стратегия. Не зря мудрый старик Финиам писал об этом в своей книге…

– В худшем случае я просто побуду шлюхой для старой вдовы.

– Всяко лучше, чем мерзнуть в грязи и рисковать шкурой, – тихо сказал Рут.

Я кивнул, присматриваясь к торговым рядам:

– Твоя правда.

Моя гордость уже не пострадает. Ее растоптали и закопали еще в Криге.

– Ладно, поживем – увидим, – смилостивился приятель, осушив флягу. – Надо бы к выпивке взять мяса с хлебом. Главное – не связываться с тем кучерявым недоноском, пускай сам жует свою конину за серебряк… эй, ты чего?

Я замер. Свадьба, графиня Малор, упреки Рута и чертова солонина разом потеряли всякую важность. Сердце бешено забилось о ребра, и на мгновение я позабыл, как дышать. Толпа разошлась, будто вода, разрезанная скалой.

В нашу сторону двигался огромный человек с блестящей лысой головой и неестественно широкими плечами. Время почти не потрепало его. Ледяной рыбий взгляд лениво скользил по лавочникам, их товарам. Искал выгоду.

«Нет, только не здесь. Только не сегодня!»

Взгляд не зацепился за нас. Едва огромная голова повернулась в сторону, я схватил Рута за плечо и затащил его за угол.

– Эй, что…

Меня колотила позорная дрожь. Уткнувшись лопатками в стену, я глубоко дышал и пытался думать.

«Два года. Прошло два чертовых года!»

Этому ублюдку мало моего коня, моей свободы и денег, моей жизни. Ему надо забрать абсолютно все! Я резко выдохнул и убрал ладонь с рукояти меча.

«Нет, прошло всего два года, а я понадеялся, что в Оксоле меня не найдут. Что я небольшой, совершенно ненужный человек».

– Да что стряслось? – Рут заговорил шепотом и осторожно высунулся к площади. Я рывком затащил его обратно.

Дети, игравшие в подворотне, разбежались.

– Дружище, послушай, так не…

Я резко ответил:

– Этот ублюдок нашел меня. Он здесь, в Оксоле! Я только что…

Крупная фигура мелькнула в проеме, и я вжался в стену еще больше.

«Не заметил? Не узнал? Сделал вид, что не узнал?»

Рут начал злиться:

– Да кто, во имя всех матушек?!

Я скривился и произнес одно слово. Проклятое имя, точно несмываемое пятно на одежде.

– Вард.

Все веселье приятеля как рукой сняло. Кажется, он даже протрезвел.

III. Их было трое

Сьюзан Коул, Волок, банк «Арифлия и Коул»

Нет слов печальнее: из крохотных, до смерти надоедливых дел, увы, и состоит большая часть всей жизни. Шуршало перо, царапая бумагу. Два крючка, черное на сером – дата выплаты, круглая цифра долга, один обреченный человек. К счастью, все скучнейшие дела не вечны. Едва слышно скрипнули петли, и буквы высохли быстрее: верхушку пера тронул легкий ветерок.

На пороге объявился Джереми, чуть не задев косяк плечом. Потоптавшись, он поклонился: макушка его могла бы опуститься ниже моей, только если бы пес встал на колени.

– Миледи, коли вам будет угодно, – робко начал он, – я только что от старухи Льен…

Большего говорить и не требовалось. Я вытерла перо, воткнула его в подставку и поднялась с места. Бумаги подождут. Началась интересная часть моего дня.

Джереми все так же стоял у выхода – впрочем, с небольшим отличием: придерживал мой плащ.

– Идем через двор, – сказала я, и крупные его ладони сдвинули засов, перекрывая доступ к кабинету из зала.

Тень горца бесшумно проследовала за нами – он не менял верхней одежды до первого снега. Так и щеголял в стеганке, словно в жилах у него плескалась раскаленная медь вместо человеческой крови. Этот пес не доживет до седины: Волок делался холоднее каждую неделю, забирая щедрую дань – стариков, больных детей и чрезмерно уверенных в себе простаков. Уже к обеду возле наших дверей шаталась толпа попрошаек: занять на дрова, вымолить поденную работу, надавить на жалость и воззвать к совести…

Отдай каждому из них хотя бы горстку монет, к утру они снова выстроятся здесь, еще более замерзшие и голодные, чем вчера. Жалость – точно яд, портит всех: и того, кто подает, и того, кто принимает.

Мы вышли через двор, не привлекая внимания. До ночлежки старухи Льен нам предстояло пройти не более пяти сотен шагов.

Город готовился к зиме: лица горожан становились угрюмее, и все реже я видела человеческую кожу. Люди превращались в шумные, дурно пахнущие мешки. На улицах снашивали нестираные стеганки, изъеденные молью плащи, в редких случаях – высокие сапоги, истрепавшиеся в голени и на носках. А что могло быть хуже, чем перештопанные рубахи из колючей шерсти? Только проклятые платья.

Я шла и осторожно прятала голову в плечи, стараясь, чтобы колкая шерсть воротника не касалась лица.

– Что, Густав? – коротко спросила я, когда мы свернули на улицу Податей.

Джереми потупил взгляд.

– Знаю не больше вашего, миледи.

Возле ночлежки Льен, как всегда, веселились дети. Сироты и отпрыски бедняков – все прочие сторонились этого небольшого поворота с удобными лавочками и покосившимся забором. И сторонились не зря.

Я посмотрела на второй этаж: там, под самым чердаком, поблескивал небольшой огонек лампады. Старуха любила вышивать даже по вечерам. Солнце как раз начало прятаться за крыши домов, разделенное надвое первой башней Восходов.

– Миледи, – позвал меня Джереми и толкнул дверь ночлежки.

Дети притихли и попрятались. Тут же, в коридоре, объявился сторож, оглядел нас и склонил голову.

– Старуха у себя? – зачем-то уточнил мой пес, выгибая грудь колесом, хоть ему и мешал доспех.

– Д-да, господа, вот толечко недавно поднималася…

Скрип дурной лестницы всегда выводил меня из себя. Сколько бы золота ни было, какой бы властью ты ни обладал, а все равно – шерсть платья колет через двойной подклад, передвигаться по городу все еще безопаснее по грязи, не привлекая внимания скакунами и каретой, а лестницы отвратительно скрипят во всех домах, кроме твоего.

– Кхм-кхм… – Джереми прочистил горло и постучал в самую прочную и новую дверь из всех. – Миледи прибыла!

От касания створка начала раскрываться в комнату.

«Добро пожаловать!» – обычно встречал нас приторный старушечий голос, и следом приходилось отказываться от вина и сладкого.

Но дверь распахнулась, ударилась о пыльный гобелен на стене, и не было никакого сладкого, выпивки, приветствий.

– Святые мученики… – выдохнул Джереми, раскинул руки, и я не сразу увидела, от чего он меня закрывал.

Старуха Льен прилегла в своей спальне, не добравшись до кровати с балдахином. Ночная ее сорочка окрасилась темными пятнами – угольные чернила, багряная кровь. Они же пропитали лист с донесением, на котором не осталось ни одной буквы – сплошная клякса размером с сам листок. Чуть дальше, у прикроватного сундука, рассыпались финики и узелок сушеной хурмы – та приманка, которой Льен собирала беспризорных детей, чтобы приручить, а затем приставить к полезному делу.

– Похоже, нашла, – задумчиво сказал Вуд, что-то гоняя под губой языком.

«Еще одна смерть. И почему в Воснии все всегда кончается кровью?»

Первым я пустила пса. Перешагнув порог, Джереми снова заслонил меня своим телом. Он достал оружие и только всем мешался, встав у прохода, как сонный мерин, и вглядывался в темные углы. Затем, убедившись, что в комнате нет никого, кроме покойной старухи, подошел к окну. Не иначе как помочь убийце – будь тот недалеко, на соседней крыше, – сделать два дела в один день.

Вуд вздохнул: кровь пролилась без него.

Я приподняла подол и шагнула в центр небольшой комнаты, стараясь не вступить в грязь. Огромная кровать, на которую Льен спустила целое состояние, занимала собой половину всего пространства. Джереми вдруг хлопнул себя по лбу, извинился и тут же заглянул под ложе, подняв клуб пыли, толкнув тело и размазав следы крови по полу.

– Никого! Но мы найдем этого ублюдка, миледи! – разогнулся он, зацепив наплечником балдахин. – Ох…

Я жестом приказала ему уняться и сесть на постель. Сама осторожно подошла к листку, на котором не осталось ни одного белого пятнышка, коснулась его носком сапога. Ничего здесь уже не спасти.

– Осмотри, – я кивнула Вуду, который бездельничал и что-то жевал.

Старуха Льен была еще теплой – кровь не успела застыть, блестела, напоминая крашеный алый атлас на развалах кочевников.

Я еще раз осмотрела комнату и покачала головой. Представить себе Густава в этой тесноте едва удавалось. Джереми не пытался никого убивать, но уже чуть не перевернул всю мебель.

– Ударили в горло один раз. Спереди. – Вуд пару раз чавкнул и не изменился в лице, когда перевернул тело старой знакомой.

Я вскинула бровь:

– Полагаешь, старуха повернулась к убийце, не успев позвать на помощь? Или, может, не ожидала удара?

– Ее убили здесь, – Вуд пожал плечами и дернул головой в сторону двери. На пороге не осталось брызг или следов. – Без драки.

На пятерне Льен осталось много крови, хоть та и была повернута ладонью к потолку, когда мы ее нашли. Джереми тоже это заметил:

– Зажимала горло, сталбыть? – голос его дрогнул. – Умерла тихо, одна, истекши кровью…

Горец не слушал его. Ощупал затылок старухи, осмотрел кожу в проборах седых прядей.

– Драки не было, – повторил он.

Вздор. Старуха знала почти всех в этом городе. Знала достаточно, чтобы не подпускать никого слишком близко.

– Может, миледи, эти подлецы ее придушили и уж затем приволокли сюда, пустив кровь? – старался умничать Джереми и все никак не мог найти удобное положение сидя.

– Нет.

Даже мне было видно, что шея старухи сохранна, без отметин. Если не считать уродливого прокола, похожего на укус огромного шмеля.

Вуд, не брезгуя, приподнял тело старухи, точно перышко, и проверил позвонки на шее.

– Целы, – утвердил он.

– Ох! – Джереми снова засуетился. Зашарил руками по кровати под собой, охнул еще раз, подскочил. Задрал покрывало и вытащил небольшой кинжал. Уставился на него, нагнав на себя суровый вид. – Ножик! Поглядите, как странно лежал, миледи.

– Стилет, – буркнул Вуд.

Такой часто хранили под подушкой или возле ложа. Особенно с тех пор, как Восходы пришли разорять местные земли, а в конце и вовсе повесили свой флаг над каждыми воротами. Но у старухи Льен были свои причины держать сталь ближе, задолго до второго похода. И, как видно, это ее не спасло.

Одним жестом Вуд попросил у Джереми оружие. Поймал на лету, перевернул за рукоять, поднес к свету – на лезвии уже засыхали следы крови, подтертые тканью. Затем Вуд наклонился к телу и оттянул край пореза на шее. Причмокнув, он хрипло заметил:

– Ударили этим.

Погибнуть от собственного стилета – какая дурная шутка! И пьяный не поверит.

– Или похожим ножом. – Я раздраженно повела плечами: шерсть платья колола меня не хуже клинков. – Кто-то явно решил посмеяться над нами.

– Миледи не в настроении шутить, – кивнул Джереми, хрустнув кулаками. За сегодня он уже раздавил несколько фиников, пнул мертвую старуху, порвал балдахин и останавливаться на содеянном не собирался.

Вуд нахмурился больше обыкновенного и стал прикладывать безжизненную руку Льен к ее ране. Я устала стоять в тесной комнате с двумя псами и сделала пять шагов до коридора. Бросила через плечо:

– Думаете, Густав еще в городе?

Бряцнул доспех – Джереми пожал плечами. А Вуд и не мог знать ответа: не отходил от меня ни на шаг за последние полтора дня. Он втянул воздух носом, на корточках обошел комнату, на удивление, ничего не задев. Наполовину залез под кровать, возле которой бестолково топтался Джереми, и вытащил деревянную плошку. А затем, утерев нос рукавом от пыли, принялся собирать финики с пола.

– Не вздумай их есть! В них часто водятся черви, – бросила я ему через плечо.

Только самонадеянный дурак, вроде Густава, мог так обойтись с моей работницей.

– Убили, ну надо же, – проблеял Джереми, сразу сделавшись меньше ростом.

И, главное, я никак не могла взять в толк – зачем? Залечь на дно, выбраться из города в ночи – легче легкого. Даже нищий аристократ может провернуть такое с бандитами в Криге. Детишки Льен, как и сама старуха, не могли бы удержать Густава в стенах. Зачем привлекать внимание, проливать кровь? Неужели Густав или те, кто стоит за ним, столь безнадежно глупы?

– Нелепица, – произнесла я тихо для самой себя.

За день старуха Льен могла встретиться с десятком горожан, собирая сплетни. С чего я взяла, что именно Густав нанес ей визит последним?

Есть в жизни вещи куда хуже скуки. Непонимание. Дана Коул.

Голова пошла кругом. Железистый запах крови и сырых досок. Бестолковое убийство и без того на ладан дышащей старушки. Убийство жены банкира, доброй, но несмышленой женщины.

Убийство. На следующий день после того, как я отправила надзор за Густавом.

– Миледи, как думаете – вас пытаются запугать? – Джереми отвлек меня от мыслей, оказавшись рядом.

Я стояла посреди старого коридора ночлежки, платье кололо плечи, и мне все совершенно не нравилось.

Скрипнули половицы – горец встал между нами и подметил так безразлично, словно говорил о пустяке:

– Их было трое.

В его руках оставалась плошка, почти доверху заполненная финиками. Часть угощения пропиталась чернилами и кровью.

– Кого? – устало спросила я.

– Детей.

Я еще раз посмотрела на края плошки. Если добавить туда пару фиников… Старуха Льен не была щедра: одно угощение за раз, чтобы не снижать его цену. Все сходится. Иногда горец пугал меня не только своей дикостью, но и смекалкой в самом грязном деле, которое только доступно человеку. Впрочем, платила я ему именно за второе.

– И они были здесь до Густава, – сообразил Джереми. – Должно быть, он выследил их, миледи!

– Нам немедленно нужно их найти, – я быстро указала на лестницу.

Джереми помялся и поднял на меня взгляд побитой собаки:

– А что с покойной?

В ответ я молча развернулась и заставила проклятые ступени быстро-быстро заскрипеть. Сторож ждал нас внизу, скучающим взглядом обыскивая углы под потолком. Я спросила:

– Кто был в гостях за последние часы?

Он медленно поднялся со скамьи. Стареющий бездельник, которого содержала Льен.

– Детишки ейные, – он потупил взгляд, – да сама с горшком спускалась к полудню…

– Врешь, гад паршивый, – пригрозился Джереми, придвинувшись к сторожу, но я успокоила его.

Этот неуч из черни, знай он о том, что Льен не прилегла спать, уже скрылся бы из виду. Нет, сторож ничего не знал. Вуд вытянул что-то из зубов и сказал:

– Хорошо подумай.

– А што, собесна, ваша милость, стряслось?

– Старуха Льен мертва. – Я чуть вздернула подбородок, дав ему время осмыслить произошедшее. – Тебе бы лучше вспомнить, кто с ней виделся с тех пор, как она поднялась к себе.

Мысль пронзила его не хуже остроги. Сторож затрясся, плюхнулся на ящики у входа и прикрыл ладонью рот. Глаза его какое-то время таращились в стену, а плечи часто поднимались. Первыми словами, что породил его бестолковый рот, были слова молитвы, и те неверные.

– Пресвятое солнце и две матери…

Сторож причитал и трясся. Ни пользы, ни ума.

– Еще подумай, – повторил Вуд уже серьезнее, а стоял – ближе.

Губы сторожа задрожали.

– Говорю же, ваши светлости! Никого не было, окромя той троицы, Бума, иль как его, ну, белобрысого. Смелой такой, все ходил к нам, вот таким его еще помню, – рука сторожа помахала где-то на уровне бедра. – Пресвятые небеса и мученики, как же так сталось!..

Мы снова потеряли его на несколько минут. Я не скорбела: когда заводишь слишком много псов, жизни не хватит, чтобы по всем тосковать.

– Отец, – Джереми вообразил из себя святого герольда, – соберитесь.

Я направила бестолковое бормотание в нужное русло:

– Куда подевалась троица? Где их теперь искать?

Сторож поднял на меня испуганно-печальные глаза, которые уже блестели от влаги. Уверена: скорбел он не о судьбе почившей Льен, а о собственной шкуре. Участь его незавидна – почти старик, неспособный даже уследить за жизнью своей нанимательницы, он не найдет работы до самого лета. А если и переживет зиму, тяжелый труд в полях докончит дело.

– Где? – Вуд уже почти дышал ему в лицо.

– Обычно, как водится, вижу их тута, – сторож заговорил быстрее. – Лопоухий один, средний в росте. Младший с веснушками, вы издали найдете. Старший с ними… как бы объяснить… резвый такой, с характером… Но ежели не здеся, то играют они у основания, там, где строють.

Джереми с интересом поглядел на меня, и я уточнила:

– Стела Третьему Восходу? За поворотом у постоялого двора?

Сторож кивнул, и я развернулась к выходу. Джереми тут же поспешил придержать дверь, нелепо сутуля плечи в узком коридоре. Замешкавшись, я быстрым движением извлекла серебряную монету и положила ее на ящик. Только после этого бывший сторож старухи Льен заплакал.

* * *

Стела, чуть повернутая в сторону уходящего солнца, была обставлена лестницами каменщиков, точно скала, оплетенная виноградной лозой.

– Тук-тук-стук, – отзывались молотки, терзающие гранит. Им вторила ругань творцов. Подобравшись совсем близко, я невольно подумала, что одна неточность – и любого из них раздавит насмерть.

Но те продолжали истесывать камень, покрывая его письменами и неровным рисунком. Бесстрашные, глупые псы. У основания обозначили дату сдачи Волока. Чуть выше наметили герб Годари. Глядя на стелу, я прикидывала, сколь долго она продержится в городе. И если и простоит, то через сколько лет имя и герб Годари будут стыдливо затерты, а на их месте появится новый лорд.

– Военная слава, – усмехнулась я.

Только банк будет верно стоять при любой стеле и любом ставленнике. Без нужды марать руки и менять флаги.

– Вон они, – сразу же подметил жертву Вуд.

Я обернулась и увидела троицу в переулке. Дети явно спорили. Веснушчатый, лопоухий и самый горластый – выходит, сторож не солгал. Тот, что помладше, украдкой поглядывал на ряд прилавков у резиденции. От одной из них ветер принес аромат печеного хлеба.

– Стойте и не привлекайте внимания, – приказала я псам.

Лавочник отдал хлеб с наценкой, присмотревшись к моему платью. Я могла бы приказать Вуду сломать ему ноги, но такие развлечения наскучили мне еще в Криге. Потому я просто протянула серебряную монету и тряхнула рукой, будто случайно: монетка выпала и закатилась под ноги. Тот жадно бросился за ней и задел край прилавка.

– Ох, простите, – улыбнулась я и взяла корзину. – Сдачу оставьте себе.

Он недобро глянул на меня, будто мигом все осознал: сколь дешева его жизнь и что он никогда не сможет себе позволить настоящей вольности, а самый верх его ловкости и удачи – поднять тайком цену на пару медяков.

– Миледи? – разнервничался Джереми, будто в корзине сидели ядовитые змеи.

– Теперь идем, – сказала я.

Троица к тому времени уже разрешила спор и затеяла неясную дворовую игру: разложила короткие щепки в грязи и что-то громко считала. Я кивнула Вуду – тот обошел дом с левой стороны. Джереми, громко бряцая доспехом, отправился следом за мной. Перекрыв выход со двора на улицу, я постаралась мягко улыбнуться.

Мальчишки подняли на меня глаза. Тот, что постарше, сразу узнал нас:

– Мил-леди Ковул… что вы тут…

С другой стороны двора появился Вуд:

– Мальчики, добрый вечер! – Солнце скоро вовсе исчезнет за крышами, надо бы поторопиться. – Вы не против немного поговорить?

О, я всегда была плоха с детьми. Беспризорники отступили на один шаг от своих разбросанных щепок. Старший обернулся в сторону Вуда и нервно сглотнул.

– О… о чем? – сипло спросил он.

Я заметила интерес к корзине и пропустила Джереми чуть вперед.

– О чем вы говорили с бабушкой Льен? – вкрадчиво спросил он, и крупный доспех сделал свое дело.

Беспризорник снова пугливо посмотрел на Вуда, хоть тот меньше всего интересовался детьми. Мальчишка проблеял что-то невнятное:

– Мы, э-э, с бабушкой… вчера…

– Сегодня и вчера, – я постаралась быть мягкой.

Теперь вся троица молчала. Веснушчатый, самый младший из них, искал взглядом пути к отступлению. Отступить получилось бы только вверх по отвесной стене.

Я склонилась над младшим и слегка поморщилась от запаха.

– Вы с бабушкой Льен?..

– Мне нельзя, – через какое-то время сознался он.

– Почему?

Мальчик шмыгнул носом:

– Бабушка будет сердиться.

Значит, дети не застали ее смерти.

Я деланно улыбнулась, обошла Джереми и придвинула к детям корзину со свежим хлебом, от которого еще исходил пар.

– Вы, должно быть, голодны?

Издевательский, в сущности, вопрос. С такими впалыми щеками мальчишке надо есть по две корзины в день, чтобы немного похорошеть. Беспризорники мои соображения разделяли: хлеб принялись щипать со всех сторон, жадно срывая корочку, засовывая грязные пальцы в мякиш, стараясь ухватить кусок побольше. Чудо, что не подрались.

Стоило бы придержать хлеб до того, как я узнаю все, что нужно. Почему-то я медлила.

Мой недруг не просто спровадил старушку на тот свет раньше срока. Он обрек десятки ее названных детей на медленную голодную смерть. Говорят, Волок еще никогда не был так беден: дети войны, их увечные родители, драки за ночлег и пищу…

Но ничего хорошего не выходит из жалости. Я подняла корзину так, что младший почти повис на ней.

– Мне очень жаль, – спокойно сказала я и посмотрела на Джереми. Тот не сразу сообразил:

– Э-э, вашей бабушки больше нет.

Старший чуть не подавился. Пока он кашлял и в неверии смотрел на нас, я уточнила:

– Кто-то проследил за вами и пробрался незамеченным в ее комнату. Когда мы поднялись, было уже поздно.

Два беспризорника – веснушчатый и лопоухий – вовсе перестали жевать и облизывать пальцы. Каждому требовалось время, чтобы понять смысл моих слов. И они получили его предостаточно: хлеб успел остыть.

– Помогите мне найти его, и будете каждый день обедать бесплатно, – пообещала я.

В глазах старшего беспризорника не появились слезы – уличные дети быстро отвыкали от плаксивости, поскольку от нее не было никакого проку. Он испугался – и одновременно обрадовался. Радостный испуг – редкое зрелище. Чаще я видела второе.

– Скажи мне, за кем вы ходили сегодня и вчера. Что нашли и что видели.

Веснушчатый мальчишка прикрыл глаза рукой, будто в них что-то попало. Его сосед тряхнул головой, и большие уши порозовели на морозе.

– Большой человек без волос, с длиннющими… от-такими руками, – заговорил он. – Сонное у него лицо, весь день так шатался…

Точно Густав. Мальчик продолжил:

– Обычно все в мыльню ходят…

– И в тот вонючий дом, – поморщился старший.

– А он никуда не заглядывал целый день. Так и ходил как дурак.

– Совсем дурак, миледи, – покивал второй.

Веснушчатый молчал, убрал руку от лица и очень медленно ел хлеб, будто из надобности, а не от голода.

– К вечеру мы устали и замерзли, – лопоухий опустил голову, – поменялись дважды.

Скорее всего Густав заметил детей. Но не слишком ли накладно – потратить целый день из-за пары мальчишек? Может, он так отвлекал их внимание? Но от чего?

– Уже стемнело, и лишь тогда большой человек отправился спать…

– Где? – с нетерпением спросила я.

– Там, – в сомнении махнул рукой мальчик, – на углу, возле Короба.

– Вонючий дом, – пробормотал веснушчатый, облизывая пальцы после муки.

– А на утро забыл мешочек…

– Крохотный, – всхлипнул веснушчатый и тут же притих, утерев нос рукавом.

– Мы его до поворота на площадь проводили, Ди взял мешочек и понес бабуле…

– И эти два дурака, миледи, его проворонили!

Те и впрямь галдели как дураки, перебивая друг друга.

– Да он как под землю пропал!

– Провалился, – поправил старший.

Я постучала ладонью по корзине, пытаясь их унять. Они спорили, пока Вуд не прочистил горло. И наступила недолгая тишина. Веснушчатый промямлил:

– Поискав еще, мы вернулись к бабуле и все рассказали.

Глядя на беспризорников, я вспомнила, отчего не люблю детей. В наши времена сложно положиться даже на своих псов, что уж говорить о мелких прожорливых, совершенно вздорных зверьках! И как старуха Льен с ними управлялась? Впервые за день я почувствовала утрату – и тут же выбросила ее из головы.

– Что было в том мешке?

Дети переглянулись и один потупил взгляд:

– Монеты, миледи.

– Много монет, – мечтательно вздохнул веснушчатый.

– И больше ничего?

– Только монеты. Разные. Не все – наши, – уточнил самый взрослый из троицы.

– На краях у золотой не было этой штучки… эм… полосок, миледи…

– Без гурта, – подсказала я.

– И без лица! На одной было дерево, у других то звери, то рыба…

Какая дикость! Такие обычно ходят по рукам в Эритании, среди племен. Может, здесь наследили кочевники юга? Выходит, Густава покупали чужаки? Нет, сразу несколько чужаков? Покупали явно небедного человека…

Очередная нелепица. Если бы дикари с болот или иные соседи решили сунуться в наши дела, отец бы непременно мне о том рассказал.

Дети начали оправдываться, младший прятал руки.

– Мы взяли только три! Обычные, с королем, тут все их носят. Много их было, – сказал лопоухий.

– Остальное отдали бабушке.

Я подняла бровь. Вуд все еще жует свою смолу – или боги знают что еще, – а дети Льен не посмели украсть весь мешок с серебром и золотом. Я распрямилась, и, должно быть, это выглядело устрашающе – беспризорники попятились. Выходит, только строгость дает хорошую выправку. Я спросила:

– Что-нибудь еще?

Младший шмыгнул носом и выпалил:

– Он пел песенку, вот так: тим-ти-рим-тарам-ра…

– Да нет же, – исправил его лопоухий, – пел он вот так…

Вуд хмыкнул. Я остановила этот вздор:

– Довольно. Кроме песенки?

Проглотили языки: на обувь себе смотрят, один затылок чешет, второй трясется, а больше – ничего. Я подняла глаза к небу. И зачем люди возятся с детьми? Сущее наказание – эти дети. Свои ли, чужие…

– Мы вернемся, – наши с Вудом взгляды встретились. – А до тех пор…

– Хлеб, миледи, – тут же обнаглел младший беспризорник. – Вы обещали хлебушек!

Должно быть, у него в роду завелись жадные и бестолковые лавочники.

– Все в этом мире имеет цену, – Джереми шагнул вперед, перегородив путь и всякий обзор.

– И вы, милсдарь? – поддел его, судя по голосу, старший.