Цитаты из аудиокниги «Перебои в смерти», страница 18

Незадолго до полуночи, рассказал он, как раз перед тем, как с колокольни донесся последний удар курантов, мой дед, находившийся при последнем издыхании, вдруг открыл глаза, как если бы раскаялся в своем намерении умирать – и не умер.

Пожарники, растерянные и оторопелые, извлекали из-под руин искалеченных людей: по всей математически выверенной логике катастроф им полагалось находиться в состоянии, определяемом формулой «мертвей не бывает», а они, однако же, несмотря на тяжелейшие ранения и несовместимые с жизнью травмы, оставались живы и живыми доставлялись под душераздирающий вой сирен в больницы.

Кто-нибудь мог бы подумать, что предел моральной низости достигнут и дальше ехать некуда. Ан нет: когда вслепую бродишь по тонкой тропке реальной политики, можно не сомневаться, что логический императив оподления покажет - да нет, есть еще куда.

Но если так, почему вас столь пугает исчезновение смерти. А кто сказал, что она исчезла, она просто перестала убивать, это разные вещи.  

Лучше смерть, чем такое.

«слухи о готовящемся военном перевороте – причем никто не брался объяснить ни цели его, ни причины – ширились и множились, да так, что сумели в общественном сознании оттеснить на второй план проблему больных, которые не умирают. Не то чтобы о ней совсем забыли: доказательством служит чья-то крылатая фраза, без конца повторяемая завсегдатаями кафе: Если и случится переворот, в одном можно не сомневаться – сколько бы друг в друга ни палили, до смерти никого не убьют. С минуты на минуту ожидалось, что король обратит к нации призыв сплотиться, правительство сообщит о пакете первоочередных мер, выступят с заявлением главнокомандующие сухопутными силами и авиацией – выхода к морю у страны не было, а на нет и флота нет – клянясь в верности законной власти, огласят свой манифест писатели, ознакомят со своей позицией художники, пройдут концерт солидарности и выставка революционных плакатов, оба крупнейших профсоюза объявят о начале всеобщей забастовки, конгрегация епископов призовет к молитве и посту, пройдет процессия «кающихся», разбросают неимоверное количество желтых, синих, зеленых, красных, белых листовок, кое-кто уверял даже, будто готовится колоссальная манифестация, и тысячи людей всех возрастов и сословий, находящиеся в состоянии отложенной смерти, продефилируют по центральным проспектам в инвалидных колясках, на каталках, носилках или спинах самых дюжих своих сыновей, а впереди заполощется исполинский транспарант с надписью без запятых, принесенных в жертву выразительности: Мы страдальцы здесь шагаем вас счастливцев поджидаем. Но нет, ничего этого не понадобилось.»

Что нам деласть со стариками, если больше не приходиться расчитывать на то. что смерть, как бывало прежде, урежет избыток их капризов и чудачеств.

Он засыпал и просыпался, задремывал и пробуждался, всякий раз одолеваемый мыслью о том, что надо догнать и ухватить сон, не позволить бессоннице разлечься рядом, на свободной половине кровати.

... этого человека, на лбу которого сейчас, во сне, вдруг прорезалась горькая складка, какая бывает у тех, кто ни разу в жизни не делил ложе с чем‑то по‑настоящему человеческим и кто заключил союз со своим псом на предмет того, что каждый из них будет видеть другого во сне: человек – пса, пес – человека...

Смерть, в конце концов есть самое натуральное свойство жизни, чистейшая рутина, нескончаемое чередование отцов и детей, пошедшее еще, с Aдама и Eвы, и медвежью услугу оказали бы правительства всего мира и без того довольно шаткому общественному спокойствию, вздумай они объявлять трехдневный траур всякий раз как в приюте умрет убогий старик.