Наслаждение

– Ритуал? Это что-то религиозное?

– Нет, нисколько. Чистая наука. Они так называют процесс и действительно обставляют его со всей элегантностью. Уж если каждое совокупление отнимает у нас жизненные силы, то вы можете представить, сколько их тратится на дефлорацию.

Глаза моего посетителя широко раскрылись, как будто я сообщил ему о найденных в его анализах признаках опасной болезни.

– Не следует бояться, мой дорогой. – я закрыл журнал. – Вы совершите первый половой акт со своей женой и, конечно же, потратите немало сил, но они быстро вернутся. Что касается профессиональных дефлораторов, то они угасают достаточно быстро. В частности, тот человек, о котором я упомянул, в возрасте сорока лет уже выглядел совершенной развалиной и не мог существовать без целого вороха лекарств.

– Ваша профессия так же опасна? – подобно большинству увлеченных техникой, он мало что знал о медицине.

– Нет. Поскольку я не совершаю полового акта, то теряю лишь незначительную часть жизненной энергии, обычно уходящей с ним. Конечно, в этом тоже есть неприятные стороны, но хорошее питание и некоторые особые препараты позволяют мне быстро возвращать потерянное здоровье.

– А как же девушки? Ведь их первое соитие происходит с совершенно незнакомым мужчиной. – должно быть, он вообразил себя мужем такой женщины и, как и следовало, воспылал возмущенным непониманием.

– Дефлоратор не воспринимается ими как мужчина. Культурное и общественное убеждение таково, что никто из мужчин никогда не будет ревновать к дефлораторам. Они только благодарят их за сбереженную силу, которую не пришлось тратить на преодоление плевы. Профессия дефлоратора пользуется уважением и приносит немалый доход. Они становятся популярными и знаменитыми, книги их воспоминаний расходятся огромными тиражами. Конечно же, жизнь их коротка. Мало кто из них доживает хотя бы до пятидесяти, но и к этому возрасту приходит с огромным количеством болезней, делающих жизнь нестерпимой. Большинство кончает с собой.

– Возможно, я предпочел бы обратиться к такому специалисту. – пораженный, Иоганн опустил глаза и шепот его был полон смущенных сожалений.

– Полагаю, вы хотите поговорить и о вашей супруге. – следовало вернуть его к затруднениям в его собственной жизни.

– Да, доктор. – он встрепенулся.– Видите ли, уже после первой нашей неудачной попытки она очень обозлилась на меня. После второго раза, когда я полчаса пытался войти в нее, она два дня кричала на меня. Когда я уходил из ее спальни в третий раз, в мою голову прилетела цветочная ваза. – рука его приподнялась, попытавшись добраться до все еще болевшего места. – Теперь она кричит уже четвертый день, не позволяет мне прикоснуться к себе и говорит, что больше не позволит никакой близости. Два дня она вообще не выходила из спальни. Говорят, что вы можете успокоить любую женщину. Я имею представление о том, что делают волаптологи, но ведь она же девственница. Мне очень нужен ваш совет, доктор.

Несчастную девушку вполне можно было понять. Сама мысль об очередном повторении той боли должна была вызывать в ней сожаления о замужестве и нежелание подпускать к себе мужчину.

– Вам следовало обратиться ко мне раньше. Есть способ и в случае с девственницами. – учителя мои предусмотрели многие случаи, на изучение которых уходило два года обучения.

– Какой же, доктор? – в нем видел я уже больше любопытства, чем страха и это радовало меня. – Как это возможно?

Несколькими предложениями я объяснил ему. Лицо его мгновенно побледнело, глаза широко расширились, он мелко задрожал, выхватил из кармана платок и прижал его ко рту. Тело его сотряслось от рвотных спазмов, но все же ему удалось удержаться.

– Простите, доктор. – сворачивая платок, на котором осталось темное пятно, он не мог посмотреть мне в глаза. – Я, должно быть, слишком впечатлителен. Правду говорят, что настоящий врач не может быть брезгливым.

Равнодушно пожав плечами, я рассказал, как ему следует подготовиться самому и что сказать жене. Случай его я счел неотложным и потому уже на следующий день появился в его доме, маленьком двухэтажном строении на окраине города, слишком близко расположенном к верфям, чьи коричневые трубы, извергавшие хрупкий темный дым, казавшийся неподвижным, древним, истлевшим, поднимались над верхушками неохватных яблонь, колеблющиеся в дремотном зное.

Жена Иоганна оказалась не такой высокой, как я предполагал и еще более хрупкой, чем казалась на фотографии. В сравнении с мужем она и вовсе казалась слишком маленькой для него, но я давно уже отвык подозревать размеры мужского члена и женского влагалища исходя из величины тела. Никаких точных соотношений между ростом, длиной пальцев, величиной стопы или иными измерениями и длиной члена, равно как и глубиной влагалища произвести было невозможно и я всегда предпочитал лишь непосредственные и произведенные мной самим измерения.

Сидя за столом на балконе второго этажа, одетая в узкое белое платье, девушка внимательно выслушала меня, сощурив глаза, пребывая в ощутимом напряжении. В отличие от мужа, она не удостоилась подробностей о предстоящей процедуры, поскольку они могли бы отвергнуть ее, показавшись слишком отвратительными.

– Вы уверены, что это поможет? – испуганное сомнение задрожало в ее глазах.

– Во многих случаях это действительно помогает. Как бы то ни было, вы расслабитесь и ваше тело с большей готовностью впустит в себя член вашего мужа.

– Доктор, – она повернулась к двери, убедилась в отсутствии возле нее Иоганна или любых других подслушивающих ушей. – Должна признаться, что я сама пыталась успокоить себя.

– Милая, это мало поможет. – откровенность заставила ее покраснеть и отвернуться. – Если бы все было так просто, в моей специальности отпала бы нужда.

Задумчиво склонив голову, она некоторое время размышляла над моими словами, позволив мне насладиться странным для меня видом на далекие заводские строения и парящее над ними море, заполненное самыми различными кораблями. Перед взором моим предстали и длинные темные тела со множеством труб, острыми очертаниями своими, страстными выступами выдававшие военное предназначение и широкотелые черные пароходы, доставлявшие руду и прочее, требовавшееся для производства, и тонкие курьерские корабли, с казавшейся невероятной скоростью проскальзывавшие между угрожающих раздавить их тел своих гигантских собратьев, выстраивавшихся в длинную линию на рейде в ожидании, когда запустят в них свои черные морды ажурные портовые краны.

Зрелище то одновременно казалось мне неприятным и увлекательным. Грязь и ржавчина, неизменно сопровождающие все, связанное с кораблями, успели изрядно надоесть мне, но все же не мог я позабыть и способности любого из представших передо мной суден достичь манивших меня потерянных островов, поднимающихся из моря в один високосный год и вновь уходящих под волны в следующий.

– Я согласна доктор. – она горестно вздохнула. – Иначе мне придется подавать на развод, так и не став женщиной.

Заявление ее выглядело для меня лишенным смысла и, скорее, унижающим ее мужа, но я предпочел оставить его без замечаний со своей стороны.

– Тогда вы должны будете сделать все, что я сочту нужным. Позволение от вашего мужа мной уже получено.

Покорно кивнув и едва не рыдая, она на мгновение закрыла глаза, сделала глоток вина, позвонила в стоявший на столе стальной колокольчик, подзывая слугу. Тот отыскал хозяина, обрадовавшегося, узнав о согласии девушки и немедленно отправившегося производить все указанные мной приготовления.

Окна в маленькой спальне скрыли темно-зеленые шторы. Девушка лежала на кровати, обнаженная, с широко раскинутыми руками и ногами. Кивнув ей и попытавшись успокоить ее улыбкой, я последовал в ванную, где умылся и вымыл руки, а по возвращении снял пиджак и жилет, почувствовав себя слишком легким и уязвимым под шелковой синей сорочкой. Туфли мои остались лежать возле изножья. Сминая серые брюки и признавая их испорченными, я забрался коленями на кровать, приподнял за щиколотку правую ногу девушки, пробираясь к пространству между ее бедрами. С каждым мгновением страх нарастал в ней. Глаза ее широко раскрылись, брови изогнулись, губы разомкнулись и шевелились, готовясь произнести слова запрета и отказа. Следовало поторопиться и я, подхватив ее ноги под коленями, поднял ее бедра и притянул к себе девичье тело, прижимая свой рот к губкам ее влагалища.

– Доктор! Что вы делаете?! – она дернулась, попыталась вырваться, натягивая белые простые веревки, притянувшие ее руки к столбцам изголовья. Язык мой ткнулся в ее губки, раздвинул их, пробрался между ними.

– Что?! – и она замолчала, прислушиваясь к своим ощущениям, часто дыша, успокоив дергавшиеся до того, пытавшиеся высвободиться ноги. Как и во всем другом, имеющем отношение к женщинам, следовало действовать со знанием и упорством. Движения моего языка сохраняли в себе ритм, плавно меняя его, ускоряясь или замедляясь с неторопливой мягкостью. Кружась, выписывая спирали и зигзаги, поднимаясь и опускаясь, пробираясь вглубь до самой плевы, пару раз толкнувшись в нее, он странствовал по девичьим глубинами, начинавшим заполняться смазкой. Не следует верить тем, кто говорит, будто бы у влагалища девственниц другой вкус. Подобные заявления не могут быть ничем, кроме поэтического бреда или стремления выглядеть особенно и чрезмерно порочным. Женщины действительно различаются во вкусе своих истечений, я не встречал двух схожих среди многих десятков, которым оказал подобные услуги, но наличие или отсутствие девственной плевы никак не влияет на то.

Девушка затихла в моих руках, наслаждаясь неожиданной и незнакомой лаской, лишь слабо подрагивая и постанывая, когда мой язык погружался в нее. Губы мои были уже влажными от ее истечений, добравшихся и до подбородка. Настал момент для перехода к следующему и главному действу. Перехватив ее ноги, сжав их посильнее, я провел языком снизу вверх, нащупал им клитор, ткнулся в него, вызвав у нее изумленный протяжный стон и тут же обхватил его губами.

Вопль ее разнесся по всему дому. В некоторых случаях мужья прибегали спасать своих жен и потому возле дверей спальни я оставил Кабросса, способного усмирить даже такого великана, как Иоганн, чему у меня было множество весьма увлекательных наблюдений. Многие годы портовых драк, участие в нескольких войнах и паре восстаний подарили ему опыт, позволявший одерживать верх почти над любым противником в схватке один на один.

Сражаться приходилось и мне. Губы мои обхватили клитор, присосались к нему, а девушка вопила, извивалась, дергала ногами, билась в своих путах, желая вырваться, освободиться, сбежать от подвергающих ее пыткам мужчин.

На мгновение я позволил себе отвлечься от ее отвердевшей плоти.

– Кричи, кричи, милая! Громче! – и снова губы мои сдавили потемневший выступ, приложив еще больше сил и добавился к ним язык, кружившийся вокруг него, вдавливавший, дразнивший, а затем и зубы мои осторожными покусываниями коснулись его и от вопля ее задребезжали зеркала, уверенные в потере для себя всех отражений.

– Нет, нет! Прекратите! – она выгнулась, попыталась повернуться на бок, левая рука ее вытянулась, натягивая веревку. – Не могу больше! Хватит!

Привычный к подобным возгласам, я лишь усилил свой напор, прижимая к себе ее дергающиеся бедра, стараясь не замечать ударов пятками по спине.

– Что?!! – она прекратила дергаться, приподнялась, уставившись на меня глазами, погрязшими в неизбывном ужасе пожираемой живьем добычи. – Что это?!

Оргазм ударил ее и она согнулась, мелко затряслась и в глубине той дрожи возникла другая, растоптавшая ее размеренной поступью яростного гиганта и мне пришлось отнять от девушки губы. Промежность ее, несмотря на все усилия моих рук, вздымалась и опускалась, губки влагалища оставались раскрытыми, сияющие от смазки и слюны, бедра трепетали и, словно один глубокий вдох исходил из нее короткими вспышками, сквозь тоскливый, мертвенный вой пробивались жалобные стоны. Слезы текли из ее неспособных моргнуть, узревших первозданное сияние глаз, широко открытый рот желал поглотить все сущее, мне же оставалось, вобрав последние остатки ее вкуса, с терпеливым спокойствием ожидать, когда наслаждение покинет ее.

Едва тело ее успокоилось и обмякло, упало на черную простынь, как я отпустил его, я вскочил и бросился к двери. Кабросс отступил, но я понял, что в его умениях не было нужно. Обнаженный, Иоганн стоял посреди коридора, поглаживая свой и без того напряженный член.

– Скорее! – я отпрыгнул к стене и он, кивнув, бросился мимо меня, сотрясая своей яростной поступью весь дом.

Кабросс закрыл дверь и, не отпуская золотистой, принявшей форму змеиной головы ручки, склонился к белому дереву, ухмыляясь так, словно готовился вскрыть сейф, полный самых крупных ассигнаций.

Примеру его последовал и я, едва не касаясь ухом левой створки. Несколько тяжелых шагов закончились скрипом кровати, непонятным мужским шепотом, мгновением тишины, мужским стоном, новой тишиной и девичьим криком, намного более тихим, чем произведенный ранее, имевшим в себе нечто более жестокое и порочное, признание поражения, открывающего возможность для многих грядущих побед.

Когда химик открыл дверь, мы с Каброссом стояли уже поодаль от нее. Слуга протягивал мне один за другим смоченные в спиртовом растворе платки, которыми я протирал лицо.

– Доктор, вы спасли нас! – Иоганн выступил под свет из открытой двери в другую комнату и я увидел растертую по его члену кровь. – Вы гений, доктор!

– Не преувеличивайте. – я слабо взмахнул рукой.

– Как я могу отплатить вам? – он провел рукой по мокрым от пола волосам.

– Сейчас ступайте к жене, а позднее заплатите гению согласно подписанному договору. Этого будет достаточно.

Обрадованный, он улыбнулся мне, кивнул Каброссу и дверь спальни снова закрылась за ним.

– Должен признать, он умеет держать себя в руках. – Кабросс вел машину одной рукой, в другой держа надкусанное зеленое яблоко. – Думаю, даже если бы вы насиловали ее, он стоял бы и ждал.

– Надо будет попробовать как-нибудь. – я посмотрел на целое яблоко в своей руке, казавшееся тяжелым для моих уставших, перенапрягшихся рук. – Выдам это за новую, уникальную и самую современную методику.

– Уверен, некоторые ваши коллеги быстро подхватят это нововведение.

Следующий визит к Лармане Аккоре состоялся субботним утром и ее мужа не оказалось дома. Нечто неприятное приключилось с одним из кораблей и он был вынужден уже третью ночь проводить на службе.

Девушка встретила меня сидя на табурете перед трюмо, с круглой стальной пудреницей в руках.

– Одно мгновение, доктор. – прозрачное белое одеяние, едва прикрывавшее промежность, слишком сильно прилегало к ее груди.

Не желая тратить время, я отправился в ванную, взглянул на себя в зеркало¸ сочтя слишком утомленным и осунувшимся, пообещав себе в скором времени самое меньшее месяц отдыха.

– Я благодарю вас за помощь моей подруге. – ожидая меня, она согнула ноги и широко развела их, пребывая в этой странной позе с заметным удовольствием. – Она уже была уверена, что навсегда останется девственницей.

– Не думаю, что в ее случае это было бы возможно. – мне доводилось встречать женщин, лишенных, на мой взгляд, всякой привлекательности и все же имевших верных мужей и многочисленное от них потомство.

– Она говорила, что больше не хочет мужа. – Лармана посмотрела на потолок, позволяя мне заподозрить и в ней схожие переживания.

– Тогда он стал бы брать ее силой, имея на то право.

– Силой? – глаза ее вспыхнули, она хотела произнести некое продолжение, но остановила себя.

– То, что вы сделали для нее. – я сел на кровать и она вытянула ноги, положив правую руку на лобок и рассеянно поглаживая его. – Она сказала, что никогда не испытывала такого наслаждения. Что это было?

– Со временем она получит еще большее наслаждение от мужа.

– Я хочу, чтобы вы сделали и мне такое же. – ладонь ее остановилась.

– В вашем случае для этого нет показаний. Я же не могу назначать лекарство, если нет болезни. Это причинит только вред.

– А если я вас попрошу? – она резко поднялась, села на колени, вонзила в меня мечтательный, умоляющий взор. – Если я заплачу вам?

– Прошу прощения, дорогая. Ни за какие деньги я не буду причинять вред своей пациентке. – истории о моих коллегах, пренебрегших тем правилом, раскрытых и потерявших право на практику, студентам рассказывали еще на первом курсе.

– Разве может быть вред в удовольствии? – она не хотела даже смотреть на меня, подозревая во мне некую злонамеренную ограниченность.

– В такой его разновидности – несомненно. Вы знаете, кем был Антуан Аломар?

Так покачать головой могла бы школьница, не выучившая урок из-за грез о мальчиках.

– Откуда вы узнали о том, что следует ограничивать себя?

– В детстве наш семейный доктор рассказал мне, что слишком часто ласкать себя опасно и вредит здоровью. – назидательный тон ее насмешил меня.

Отсутствие подобающего образования даже среди жителей столицы всегда было предметом особого возмущения моих преподавателей. Антуан Аломар, почитаемый как основатель волаптологии, изначально намеревался изучать развитие эмбрионов животных и человека. Постепенно его интерес сместился к процессу зачатия, которое оказалось событием столь комплексным, что ему невольно пришлось обратить внимание и на предшествующие ему события и деяния. Подробно изучив взаимосвязи между количеством соитий и оргазмов и многими пагубными процессами, происходящими в человеческих телах, болезнями и недугами, терзающими его, он подсчитал, как выяснилось позже, повторяя некоторые работы древних, сколько оргазмов отпущено мужчине и женщине на всю жизнь.

– И сколько? – рассказ мой увлек Ларману, глаза ее широко раскрылись и редко моргали.

– Мужчине- около десяти тысяч. Женщине немногим больше.

Девушка приступила к подсчетам, прикусив губу и для чего-то сгибая пальцы. Результаты показались ей обескураживающими.

– Но это же очень мало, доктор! – возмущение сей несправедливостью заставило ее ударить кулачком по подушке.

– Если превзойти это число или то количество оргазмов, какое организм человека может вытерпеть в день, неделю, месяц, то последствия будут пагубными. Мы ничего не можем поделать с этим, таковы условия наших тел. Аломар наглядно продемонстрировал это, проведя наблюдения за людьми невоздержанными в плотских утехах и теми, кто умел ограничивать себя. Свои наблюдения он вел в течение пятидесяти лет и только тогда счел, что накопил достаточно и весьма убедительных доказательств. Ему было семьдесят восемь лет, когда он издал «Плотоядный оргазм». Вам следует прочитать эту книгу. В ней подробно описано все, что происходит с организмом при совокуплении и оргазме и даны наставления о том, как возможно через умеренные и разумные ограничения продлить как саму свою жизнь, так и все удовольствия плоти.

– И это удается? – недоверие ее смущало меня.

– Аломар умер в возрасте ста восемнадцати лет. Последнего своего ребенка он зачал, когда ему было сто. Его последней вдове было тридцать, когда она стала таковой.

Услышанное произвело на нее впечатление.

– То же самое касается и женщин. Не только жизнь становится длительнее, но и возможность получать удовольствие. Но для женщин есть и еще одно важное условие. Удовольствие должно исходить от влагалища, а не от клитора. Ощущения при оргазме должны быть такими, какими их предусмотрела природа. Думаю, вы прекрасно знаете различие между ними.

– Конечно! – она похотливо усмехнулась, как будто уличила подружку во лжи о ее любовных умениях.

– И какое вы предпочтете? – я вел подробную статистику ответов на тот вопрос, задавая его каждой своей пациентке.

– Я никогда не задумывалась над этим. – напрягшиеся ее соски рвались сквозь тонкую ткань.

– И все же?

Пристальный ее продолжительный взор испытывал мое смущение, но у меня, рожденного посреди моря, его изначально имелось немного.

– Я предпочту член мужа, когда он заполняет меня семенем. – быстрым шепотом пробормотала она.

– Видите. – я улыбнулся ее принадлежности к большинству. – Всегда нужно следовать тому, что природа сочла наилучшим для нас. Именно ее выбор позволил нам выжить и стать теми, кем мы являемся. Если мы будем следовать ей, то жизнь наша будет долгой и полной удовольствий.

Все сказанное мной опечалило ее и в глазах ее появились слезы.

– Я попросила мужа сделать то, что вы сделали для Ксении.

– И что? – результат таких просьб неизменно оставался одинаковым.

– Он отказался. – она разгладила ладонью складку на простыни. – Он сказал, что это отвратительно и от самой мысли его начинает тошнить.

– И он совершенно прав. Как к самому сильному средству, к этому следует прибегать только в самом крайнем случае.

– У вас есть такие же другие такие же сильные средства? – игривое лукавство ее сощуренных глаз намекало на многие увлекательные тайны, но я предпочел не задумываться о том.

– Возможно. – не следовало раскрывать ей все тайны наслаждений. – Но пока мы, в любом случае, прекрасно обходимся без них.

Чем меньшими средствами удавалось одолеть недуг, тем меньше сил тратит на то организм и тем больше сохранялось у меня резервов на случай непредвиденных обстоятельств.

Сочтя мои слова признанием, она, завороженная видениями неведомых удовольствий, медленно опустилась, прикрыв глаза серебристыми веками, позволяя мне приступить к процедуре.

На сей раз я решил использовать технику, называемую в учебниках «змеей». Пальцы мои выгибались, насколько это было возможно, сгибались, вращались в затопленном смазкой женском чреве, позволяя себе движения более порывистые и сильные, чем раньше и я видел, что они доставляют ей больше наслаждения. Уже через пару минут она заполучила первый оргазм. Помня о ее особенностях, я немедля продолжил процедуру и второе удовольствие пришло к ней еще быстрее первого. И вновь незадолго до него она стиснула руками груди, сдвинула их, заострившихся от того, сошедшихся сосками. Стоны ее завершились, но пальцы все также сжимали упругую плоть.

Дождавшись, пока она успокоится, я собирался уже было встать, но правая рука девушки метнулась, схватил мое запястье, не позволяя мне покинуть ее.

– Еще! – не открывая глаз и едва слышно прошептала она. Большинство женщин считало достаточным для себя один оргазм. После него им требовалось некоторое время для возвращения чувствительности, нередко растягивавшееся на час и более. Некоторые способны были пережить удовольствие два раза подряд и лишь немногие обладали редким даром принимать его в больших количествах. Заинтригованный, я пошевелил пальцами, но смазки в ее чреве как будто не становилось меньше. Вернув ладонь на живот девушки, я позволил своим пальцам вновь начать движение. Левая рука Ларманы неистово сжимала грудь, правая же присоединилась к ней не сразу, некоторое время оставаясь на моем запястье. Мягкий трепет постепенно нарастал в ее теле и я чувствовал уже готовность ее и в третий раз пережить удовольствие. Неприятное волнение коснулось и моего тела. От покалывания в левом виске холодная дрожь спускалась к сердцу, каждый вдох давался труднее предыдущего, голова начинала кружиться, у слюны появился неприятный жгучий привкус, а пульсирующий шум в ушах отнял у мира половину живущих в нем звуков. Именно из-за него я и не услышал сперва ее шепот. Только когда мне захотелось взглянуть на лицо девушки, уродуемое наслаждением, я заметил, как шевелятся ее губы. Сглотнув горькую, тошнотворную слюну, я тряхнул головой, прогоняя глухоту.

– Больше! – расслышать ее было сложнее, чем песню рептилии.

– Что? – я остановился, подозревая услышанное ошибкой.

– Больше! – она открыла глаза, увидела мое недоумение, ласково улыбнулась мне, оттолкнула мою руку своей. – Смотри!

Один за другим, начиная с указательного, все ее пальцы, кроме большого, исчезли во влагалище.

– Вот так! – она взглянула на меня исподлобья. – Мне нравится так.

И она вновь вернула руки к грудям, сдавливая их, вминая друг в друга.

Подобные техники рекомендовалось применять к менее чувствительным женщинам. В случае с женой инженера в них не было никакой необходимости. Бедра ее дрожали от уже пережитых удовольствий и в предчувствии новых, между ними растекалось темное пятно, губки влагалища блестели, залитые смазкой, и все в ней трепетало, полнилось мучительным напряжением и казалось, достаточно одного прикосновения, чтобы удовольствие вновь вонзило в нее свои алмазные клыки. И запах, не знающий жалости к разуму запах, воспарявший от ее тела, подменявший собой все прочие, пожиравший их, не позволявший остаться в воздухе ни малейшему намеку от прежних ласковых сладких ароматов, тяготил и одновременно веселил меня, от него я обретал радость единственного выжившего в кораблекрушении, познавал великий сон сторожащего гарем евнуха, мечтающего быть юной наложницей, я чувствовал свои руки сильными, а разум никчемным и плоть моя напрягалась, насколько это оставалось для нее возможным, шевелилась в промежности, прижатая к ней брюками, а губы мои поднимались в счастливом оскале и я забывал многое из являвшегося мной, сопровождавшего меня в течение многих лет, я задыхался, становясь счастливым утопленником, я шумно втягивал в себя этот запах, надеясь найти свободное от него дыхание и только отравляя свои легкие похотливым благовонием. Злобное, мстительное веселье пробиралось в меня и я уже готов был стать безумным и следовать чужим желаниям наперекор своим.

Безымянный палец мой вошел в нее, средний последовал за ним.

– Больше! – прохрипела она и к ним добавился указательный, обнаружив достаточно для себя места.

– Больше! – протиснулся и мизинец и теперь, сдавленные, собранные в щепотку, они распирали ее, обливаемые скользким жаром.

– Ну же! – она повела бедрами из стороны в сторону.

– Что? – на мгновение я обрел прежнюю ясность сознания, посмотрел на нее, упрекая себя в разрушительной слабости.

– Ты что? – она поднялась, почти села, похотливая ненависть высветлила ее глаза. Правая ее ладонь взметнулась и голова моя дернулась от пощечины столь сильной, что я первым делом проверил языком, все ли остались на месте мои зубы. – Делай!

Ладонь ее попыталась снова ударить меня, но левой рукой я перехватил, отшвырнул прочь, судорожной хваткой обрушил пальцы на грудь, запрыгнул на кровать, встав на нее коленями.

Протяжный хрип вырвался из меня и правая моя рука двинулась вперед, с трудом раздвигая растягивавшиеся вокруг моих пальцев губки, проталкивая себя вглубь. Девушка стонала, шевелила бедрами и не было сомнений в причиняемой ей боли, тем более, что пальцы мои, далекие от нежности, размеренно, четко и резко сжимали и отпускали ее грудь, ткнувшуюся соском в центр ладони. Теперь я понимал ее лучше и знал, чего она хотела и не было уже возможности для нее избежать востребованного. Одна за другой скрывались в ее чреве мои фаланги, вступая в предназначенные им владения и вскоре все они исчезли, стали невидимыми, навсегда потерялись в растворившей их горячей влаге. И тогда я приступил к новому движению. Сама естественность, оно происходило в одной стороне и исчезало в другой, повторяясь с печальной размеренностью, становясь лишь все более быстрым, ускоряясь настолько, насколько это было возможно для человеческих мышц. Самого меня трясло, член мой напрягся так, как не было уже многие годы. Склонившись над животом девушки, я хрипел, стараясь видеть одновременно и ее груди, левая из которых с не меньшим неистовством была терзаема собственной ее рукой и ее бедра и все вокруг исчезло и осталась только плоть, неистовая, беспредельная и всемогущая и я поверил тем жестоким мудрецам, которые утверждали все во вселенной являющимся плотью, различной в своей форме и представлении. Все ниже и ниже опускалась моя голова, губы мои почти касались пупа девушки, заливая его густой слюной. В то мгновение, когда мне почудилось изменение в ней, я позволил себе упасть и прикоснуться к нему, рухнуть на него левой щекой и почувствовать, как в невозможной глубине под ней, дальше, чем могло быть до ядра нашей планеты, зарождается тяжелая дрожь, ветвистой молнией рвущаяся к поверхности и следующая, становящаяся ядовитым испарением и другая, несущаяся пустотелым камнепадом и еще одна, прорастающая сквозь кожу ослепительной белизны рогом и новая, вынуждающая пот высыхать и превращаться в изумруды.

Рука моя покрылась ее истечениями почти по локоть. Дрожа всем телом, схватившись за столб изножья, я смотрел на девушку, обхватившую себя руками, прижавшую друг к другу трясущиеся ноги, улыбающуюся как новобранец, узнавший об отмене войны. Из глаз ее текли слезы, тени размазались по подушке сверкающей туманностью, но ни на мгновение не возникло во мне подозрения, что теперь я потеряю пациентку или ко мне придет, как случилось когда-то, разгневанный муж, которого с трудом удастся убедить в необходимости всего содеянного мной.

Кабросс подхватил меня на выходе из спальни, но не посмел заглянуть в нее.

– Сейчас, хозяин. – в руке его появился пузырек, выпрыгнули две маленькие таблетки и я слизнул их с горькой, твердой от мозолей ладони. К тому моменту, когда он доволок меня до машины, они уже полностью растворились и я смог совершать обычные вдохи и выдохи и мне не приходилось более втягивать воздух прерывистыми судорожными всхлипами.

– Вам нужно быть осторожнее, хозяин. – слуга мой искренне беспокоился за меня, если только способен был я понимать что-либо во лжи. – Изучите ее повнимательнее. В ней есть что-то странное.

– О чем ты? – задержав дыхание, я сумел выплеснуть из себя тяжелый хрип.

– В своей жизни я изнасиловал трех женщин.

– Я помню, ты рассказывал. – истории те поразили меня, ибо ранее я никогда не встречался ни с чем подобным, сталкиваясь с ним только на страницах книг да в историях, будораживших студентов, передаваемых на лестницах университета похотливым табачным шепотом. Насильники представлялись мне чем-то невообразимо далеким от всего присутствующего в мироздании, некими сказочными чудовищами, о которых принято рассказывать, но которые едва ли могут существовать в действительности.

– Никогда мне не хотелось изнасиловать женщину сильнее, чем жену этого инженера. Честное слово, только ваше присутствие удерживает меня. Окажись я с ней один на один, то ей бы не поздоровилось. Окажись я с ней и с ее мужем, то вырубил бы или убил его, если бы понадобилось. Мне не хочется добиваться ее, завоевывать, соблазнять. Есть что-то странное в том, как она движется, как смотрит и особенно в том, как смотрит на мужчин. Она словно создана для того, чтобы ее насиловали.