Наслаждение

– У моего мужа были до меня женщины. – она облизнула губы, вбирая оставшееся на них вино. – Почему же у меня не может быть других мужчин? Мне хотелось бы узнать, что такое другой мужчина.

Подобно многим другим, она совершала ошибку, принимая мои прикосновения за мужские, тогда как не могли они быть ничем, кроме лечения и никакого воздействия не оказывали на меня самого.

– В этом нет никакой необходимости. – я махнул рукой, придав своим словам игривую легкомысленность. – Поверьте мне, все мужчины одинаковы.

– И женщины тоже? – правый глаз ее лукаво сощурился, подозревая меня в готовности солгать.

– О, нет. Все женщины совершенно различны. – так следовало говорить каждой, соблюдая условия их удовольствия.

– Уверяю вас, и мужчины тоже. – она мечтательно вздохнула, поддавшись волнительным воспоминаниям.

– Даже с точки зрения физиологии женщины более разнообразны, чем мужчины.

– Расскажите мне. – она поставила бокал на ковер, не заметив неровности того и тонкое стекло опрокинулось, изливая из себя остававшееся на его донышке вино, темной струйкой проползшее по искрящемуся расколотым солнцем стеклу и вытекшее на крыло распустившей пышный хвост птицы, протянувшей клюв в сторону летящей прямо к ней бабочки.

– Мужчина проще и поэтому не так интересен. Женщина сложнее как с точки зрения физиологических процессов, так и в психической организации. Для того, чтобы изучить женщину, требуется намного больше времени и усилий.

– Вы уже изучили? – она недоверчиво сжала губы.

– Я изучаю уже почти двадцать лет и чувствую, что не познал и миллионной части. – казалось, льстивое заявление мое добилось своей цели и она успокоилась. Некоторое время мы пребывали в тишине, нарушаемой лишь изредка проплывавшими посередине реки лодками. Человеческие фигуры на них казались неясными темными призраками, подергивающимися, совершающими непонятные резкие движения, перетекающими друг в друга, пребывающими в постоянном одурманенном превращении. Полдень уже занес над нами свой сияющий меч. Каждый следующий вдох давался мне все тяжелее, но я обнаружил, что, задержав надолго дыхание, после этого обретал в нем некоторую легкость и пользовался тем, стараясь не обращать внимание на возникавшее головокружение.

Девушка потребовала налить ей еще бокал вина и я выполнил ее просьбу, постаравшись при этом придать своему взору упрекающее неодобрение. Изрядно опьяненная, она уже взирала на меня из-под полуопущенных век, предпочитала лежать на ковре, опираясь на локти и, скрестив ноги, с завистливым сомнением изучать другие лодки. Кружево натянулось на ее груди, едва не разрываемое напрягшимися сосками и мне было приятно смотреть на их упорную темноту.

– Мне кажется, доктор, что вы неправы. – проводив глазами лодку, с которой до нас донеслись приглушенные, расплывчатые, приобретшие в речной дымке странное хрипящее эхо отзвуки веселой песни, она с тоской взглянула на опустевшую, повалившуюся на бок, сползшую с ковра и уже привлекшую к себе струйку желтых муравьев бутылку. – Я думаю, что все мужчины различаются не меньше, чем женщины. Хотите, я докажу вам это?

– Каким образом? – слова сорвались с моего языка раньше, чем я успел обдумать последствия и тут же понял свою ошибку.

– Сейчас узнаете! – она села на колени, обрадованная моей досадной несдержанностью, подмигнула мне левым глазом, позволив правому сверкнуть восторженной и отчаянной дерзостью. Развернувшись к реке, она дважды хлопнула в ладоши, привлекая внимание лодочника и, когда он повернул к нам голову, жестом правой руки подозвала его к нам. Ступая неторопливо, вразвалочку, словно бы нехотя, вдавливая толстые подошвы ботинок в песок и траву, осторожно переступив через протянувшийся через поляну, поднимавшийся кривой петлей корень, он подошел к нам и встал возле ковра, положив руки на талию, криво ухмыляясь, сжимая между зубов незажженную сигарету, с непристойным вниманием осматривая девушку.

– Ни в чем не может быть равенства, доктор. – она подползла к мужчине на коленях и руки ее протянулись к его промежности. Возможно, мне следовало бы остановить ее на пути к незаслуженной ее мужем измене, но я давно уже избавился от гнетущей гордыни, позволявшей бы мне указывать людям о невозможности желаемых ими поступков. Собственные мои убеждения мало значили в беспутном хаосе человеческих вожделений. Ни при каких обстоятельствах не удалось бы мне вспомнить, каким неуверенным в себе и слабым следовало быть для того, чтобы навязывать кому бы то ни было любые воззрения. Каждый имел право быть таким, каким хотел, совершать те поступки, которые представлялись ему наиболее уместными и только страдания других людей могли служить ограничением для той свободы. Препятствовать я стал бы только насилию и убийству, для чего во внутреннем кармане моего костюма всегда имелся маленький трехзарядный пистолет. До тех пор, пока что-либо совершалось исходя из так называемой воли, которую я считал выражением плохо скрытых и весьма примитивных желаний, я не чувствовал себя в праве вмешиваться. За время своего пребывания в полной развлечений и забав столице, где я был завсегдатаем клубов и самых различных увеселительных заведений, в бесчисленных своих путешествиях и исходя из своей профессии я имел общение с большим количеством самых разнообразных людей, от веселого уборщика нечистот до угрюмого и горделивого барона и более не желал разговора ни с кем из них. Если кто-либо оказывался противоположного моему мнения, то я избегал его, ибо вражда казалась мне ненужной тратой времени, а любой, придерживающийся моих представлений становился уже по той самой причине невероятно для меня скучным. Идеальным для себя положением я видел мир, в котором каждый имел совершенно отличное от другого мнение, но подобное казалось невероятным даже философам. Имея предрасположенность сбиваться в группы по пристрастию к определенным запретам, люди никогда не допустили бы подобного.

– Ни в чем не может быть никакого равенства. – она визгливо хихикнула. – И я вам сейчас это докажу.

– Смотрите. – она торопливо облизнулась, схватилась за пряжку с головой крокодила, дернула ее, высвобождая ремень. – Сейчас.

Одну за другой она медленно, с упорным усердием, высунув кончик языка, извлекла из петель черные пуговицы ширинки. Лодочник наблюдал за тем со спокойным и терпеливым высокомерием, время от времени бросая на меня заинтересованные, любопытные, подозревающие взгляды, беспокоясь о моей возможной реакции, не наблюдая таковой и позволяя себе все большее успокоение.

Когда его член вывалился, выпрыгнул в ее руки бледной тяжестью напряженной плоти, упал в ее случайно оказавшиеся подставленными ладони неожиданным и давно желанным даром, ударился о них с нежным, насмешливым шлепком, она удивленно вскрикнула и подалась назад, едва не упав при этом, выставив в сторону руки, но удержавшись и не позволяя себе ни на мгновение отвлечься от представшего перед ней зрелища.

Понадобилось мгновение для того, чтобы она смогла вернуть себе уверенность. Обернувшись, убеждаясь в моем внимании к ней, словно было все происходящее предназначенным для меня представлением, она облизнулась и снова пальцы ее потянулись к мужской плоти, обвисшей в срединном напряжении, тревожно покачивающейся, подрагивающей, ожидающей чужого прикосновения. Указательный палец Ларманы вытянулся, ноготь замер, едва не царапая трепещущую бледность. Наклонив голову, она всматривалась в подрагивающий, словно первые мгновения затмения, медленно вытягивавшийся и поднимавшийся член, обретавший вместе с тем и все больший изгиб, распрямлявшийся с мягкой медлительностью, подобно крыльям бабочки, и глаза ее не желали моргать, не позволяя себе пропустить ни мгновения того возвеличивающего зрелища. Левая ладонь девушки прижалась к щеке в странном жесте неверия и сомнения и легко было понять ее, ибо даже мне, побывавшему во многих больницах и спальнях, лишь пару раз доводилось лицезреть мужскую плоть столь впечатляющих размеров. Тугие вены, обвивавшие ее, тянувшиеся к острой головке, казались мне толщиной с мой мизинец. Едва ли не вдвое превосходил член лодочника принадлежавший мне в толщине и не меньше, чем на мой указательный палец оказался длиннее. У инженера Виллара, как был я уверен, не имелось никакой возможности соперничать с представшим перед нами гигантом. Восхищенный взгляд девушки, обнаружившей себя в присутствии чуда, равного которому ей, вероятнее всего, не доводилось видеть и на картинках, служил доказательством тому. Чуть сместившись в сторону, я отставил за спину руки и согнул левую ногу, устраиваясь поудобнее, намереваясь в подробностях запомнить происходящее, во что бы оно не пожелало превратиться. Впрочем, правая рука моя лежала в достаточной близости к пистолету и одним мгновением мог бы я выхватить его и убить несчастного лодочника, если бы пожелал он совершить насилие над женой инженера.

Но он пребывал в совершенной, бесшумной неподвижности, спокойно взирая на девушку, отчего становилось мне ясно множество подобных сцен, пережитое им. Подцепив пальцами его брюки и белое нижнее белье, она потянула их вниз, обнажая бледные тестикулы вполне соответствующего члену размера, округлые от печальной натуги, как будто много дней намеренно избегал он общения с женщинами и даже самоудовлетворения. Девушка хихикнула, наклонила голову, перевернула ладонь, поместила ее под разбухшую плоть, приподняла ее костяшками пальцев. Расплющившись о них, скрыв под собой их остренькие пики, хранилища мужского семени произвели на нее впечатление тяжестью своей и она издала неясный, полной довольства негромкий возглас.

– Вот видите, доктор. – она повернулась ко мне, ладонь ее приняла в себя животворную мягкость. – У моего мужа они намного меньше. Это значит, что в них намного меньше и спермы, а значит и удовольствия для меня.

Мнение о необходимости обильного истечения мужского семени для женского удовольствия выдало ее знакомство с некоторыми популярными представлениями, распространяемыми авторами непристойных романов.

Пальчики ее подпрыгнули, повернулись, направляя ногти к основанию члена, положили его на ладонь, уместив на ней едва ли половину.

– Не говоря уже и об остальном. Представьте себе, что должна чувствовать женщина, когда нечто столь огромное пытается пробиться в нее.

Лодочник снисходительно усмехнулся, посмотрел на меня и подмигнул, словно призывая мне вообразить скорее те ощущения, какие способен при подобных обстоятельствах пережить мужчина.

– Разве это не причинит боль? – мне всегда нравилось слушать рассказы женщинах об их ощущениях во время соития. Сколько бы я ни пытался прикрывать то порочное любопытство профессиональными мотивами, истинной причиной было похотливое стремление выяснить, каким представляется совокупление для иной стороны, понять все возможности человеческой плоти,

Взгляд ее подозревал меня в слабоумной наивности.

– Возможно.– она обвила пальцами подпрыгнувший от того ствол, не сумев соединить их на нем. – Но потом станет только приятно. Даже если боль будет продолжаться. Это вернет к лишению невинности, единственному истинному половому акту. Я читала сказания о богинях, становившихся девственницами с каждым восходом солнца. Я хотела бы, чтобы со мной происходило то же самое.

Лодочник оскалился, вообразив, должно быть, как лишает ее невинности каждую ночь на протяжении многих лет.

Пальцы Ларманы осторожно скользили по его плоти высокомерной, брезгливой, скучающей лаской. Кончиками их она сдавила головку, провела по ней, коснулась указательным ее навершия, прижала к нему подушечку. Мужчина понимающе и довольно ухмыльнулся, признавая в ней опытное и бесстрашное умение. Прикосновения ее кружились, сжимали, тянули, терзали, но лодочник сохранял свое неподвижное молчание, наслаждаясь даже теми деяниями ее, которые она совершала, прикусив губу и широко раскрыв глаза, не сдерживая уже ни силы, ни желаний, царапая его острыми ногтями, выкручивая натужную твердость с пугавшей меня яростью. Когда же семя изверглось из него, длинной струей взмывая в туманящуюся, мглистую полуденную дымку, едва не сбивая полет рубиновых стрекоз и чернокрылых, мозаично узорчатых бабочек, выплескиваясь снова и снова, ядовитой росой застывая на высоких травинках и широких, остроконечных, темных листьях, долго еще покачивавшихся после жестокого удара, пригибавшихся к земле от непосильной тяжести, он позволил себе закрыть глаза и издать единственный звук, рычащий, утробный стон, с каким мог бы торжествовать победу над охотником умирающий зверь.

Обратный путь показался мне быстрым и тихим. Возможно, причиной того стало течение реки или же моя усталость. Лармана полулежала на сиденье и дремала, опустив в воду пальцы. Заинтересовавшиеся ими темные рыбины некоторое время преследовали лодку, поднимая над поверхностью воды сверкающую черную чешую с длинными и низкими спинными плавниками, ударяясь о возмутившую их бледную плоть, но все же не осмеливаясь вцепиться в нее.

К моему следующему посещению Лармана подготовилась со всей обстоятельностью. По прибытии нас отвели в кабинет инженера, где мы застали его стоящим, скрестив руки, перед высокой чертежной доской из желтого дерева, пребывающим в глубокой задумчивости, исследуя взором тонкие, снабженные цифрами и пояснениями линии, формировавшими для меня нечто более подобное хаосу пересекающихся, наплывающих друг на друга, исчезающих друг в друге геометрических фигур, но для него, несомненно, имевшее смысл и представлявшее некую проблему, требовавшую самых сосредоточенных размышлений. Понадобилось кашлянуть, привлекая к себе его внимание и только тогда он, вздрогнув, повернул к нам голову, часто заморгал и, словно очнувшись, бросился ко мне.

– Простите, доктор. Работа полностью поглотила меня. – он усадил меня в темное резное кресло возле его почти невидимого под бумагами стола. – Лармана просила передать, что не успевает к вашему визиту. Мы очень извиняемся и оплатим вашу задержку как полагается.

Кивнув, я закинул ногу на ногу, осматривая кабинет. Зеленая кожа сиденья заскрипела подо мной¸ напоминая крик призывающего самку болотного хищника. Большую часть маленького того помещения занимала чертежная доска, сложная конструкция со множество рычажков, шестерней и зубцов, позволявших регулировать высоту и наклон, с двух сторон вытянувшая нависшие над бумагой, прикрытые черными железными абажурами лампы. Стол занял место у другой стены, правой стороной ткнувшись в широкий подоконник, уставленный растениями с яркими широкими листьями, поднимавшимися слишком высоко и не позволявшими в полной мере воспользоваться преимуществами естественного освещения. Организация кабинета в таком помещении казалась мне не самым лучшим выбором. Имея в прошлом общение с художниками, скульпторами и архитекторами, я бывал в их студиях и помнил общим для них обилие светлого простора, казавшегося мне необходимым и для труда инженера по причине не менее кропотливой работы с чертежами и книгами. Устроившийся напротив входной двери шкаф полнили широкие свитки разлинованной в красную мелкую клетку бумаги, внушительной величины книги с темными и тусклыми корешками, обязанные быть справочниками и энциклопедиями и множество перетянутых желтыми веревками распухших и едва не лопающихся от обилия содержимого папок. Слева от шкафа громоздились уродливые часы со странно вытянутым в ширину золотистым циферблатом, маятником для которых служили две белки, вцепившиеся в почти равную им по размерам шишку.

Все подобные задержки подвергались подробнейшему описанию в подписанном им договоре и, несмотря на то, что сам я считал небольшое и вполне привычное женское опоздание не таким уж и неприятным для себя, мне было приятно использовать эту слабость для своей выгоды.

– Я не устаю благодарить вас, доктор и вспоминаю в каждой молитве. После первого же вашего сеанса она стала намного покладистей, а прогулка и вовсе привела ее в восторг. – он склонился ко мне, бросил быстрый взор на стоявшего в дверном проеме Кабросса и превратил голос в тенистый шепот. – Она даже сделала кое-что особенное для меня и сказала, что это вы уговорили ее.

Улыбка моя допускала такую возможность.

– Следовало раньше обратиться к вам. – он выпрямился, повернулся к своим чертежам, глаза его сощурились и сам он помрачнел. – Мне приходится все больше времени проводить на работе. Флоту нужны новые котлы. Вы слышали о «Короле Гарценде»?

В газетах мне встречались статьи про тот корабль, обещавший стать самым большим из всех, существующих в настоящее время и снабженный невероятным количеством пушек совершенно немыслимого калибра. Кабросс, побывавший в нескольких морских сражениях, скептически усмехнулся, когда я спросил у него, действительно ли такой корабль будет непотопляемым и непобедимым.

– Если наш котел пройдет испытания, то его поставят на Гарценда и это будет невероятный успех. – инженер обошел стол и сел в свое кресло, отличавшееся от моего лишь более высокой спинкой. – Возможно, мы даже сможем тогда переехать в столицу, как того хочет жена.

Внезапно он забеспокоился, руки его сцепили пальцы, он наклонился вперед.

– В этом случае вы ведь сможете порекомендовать нам кого-либо из ваших коллег?

– Несомненно. – представление о том, кому именно я передам столь занятного пациента у меня имелось, хотя и сопровождалось оно неприятной профессиональной ревностью.

Кабросс посторонился, пропуская служанку.

– Госпожа готова принять вас.– она поклонилась, краснея под взглядом моего слуги и мы последовали за ней по коридорам, в некоторых нишах уже принявших установленные на высоких столиках горшки с цветами и одинаковые статуи обнаженных девушек, поднимавших над головами жертвенные чаши.

Войдя в спальню и закрыв за собой дверь, я не обнаружил девушки в постели. Из уборной доносился неясный стук и я, позволив себе краткое недоумение, поставил саквояж на прежнее место, поглядывая на узкую белую дверцу.

Появление свое она сопроводила взлетевшими в воздух розовыми лепестками, вместе с собой принесла она тягостное благоухание сонных цветов. Распущенные, убранные за спину волосы она присыпала блестящей пылью, золотистым лаком удушила ногти, гневными румянами озарила щеки, золотыми тенями окропила веки. Короткая, едва доходившая до середины бедер фиолетовая сорочка ее создана была из ткани, прозрачность отнявшую у крыльев самых страстных стрекоз и двумя линиями обозначала границу груди, растекаясь над сосками целомудренными цветочными бутонами.

– Сегодня я лучше подготовилась? – прилипший к ладони лепесток ей пришлось снимать, подцепляя его ногтями.

– Значительно лучше, моя дорогая. – я видел мало различий между ее одеянием и наготой, но если ей было так приятнее и спокойнее, то соглашался терпеть и это.

Рука моя указала ей на кровать и, к тому моменту, когда я вернулся, вымыв руки, девушка уже лежала, широко раздвинув выпрямленные ноги, подложив под голову обе подушки и взирая на меня так, словно была императором, которому я должен был принести весть о великой победе или последнем поражении.

На сей раз она уже не вздрагивала от моих прикосновений. Как только ладонь моя легла на ее живот, она опустила голову, спрятала руки под верхней из подушек, закрыла глаза и замерла в обрадовавшем меня нетерпеливом предвкушении.

Прикоснувшись к ее губкам, я ощутил на пальцах приятно удивившую меня влагу и позавидовал ее мужу. Несомненно, в столь взволнованное состояние она пришла от близости моих манипуляций и можно было только догадываться, сколь волнительным становился для той женщины вид лишившего ее невинности члена.

Средний и безымянный пальцы мои раздвинули губки, первый из них скользнул в горячее и сочное лоно, не требовавшее никаких приготовлений перед основной процедурой и я, добавив второй палец, немедленно приступил к ней. Некоторые женщины причиняли мне немало мучений, принуждая к использованию всевозможных возбуждающих средств или к продолжительному массажу их грудей и ягодицы, прежде, чем мне удавалось добиться от них достаточных истечений.

Тело девушки не оказывало никакого сопротивления. Расслабившись, лишь слегка согнув ноги, она запрокинула голову и тихо постанывала, кусая при этом нижнюю губу.

Следуя положенному набору движений, проверенному десятью годами моей практики и сотней пациенток, не говоря уже о бесчисленных предшествовавших мне коллегах, я лишь слегка изменил его, заметив, что особенно приятно ей было, когда я широко раздвигал вошедшие в нее на всю длину пальцы. Не прошло и пяти минут, как она задрожала, бедра ее затряслись, живот напрягся, веки сжались с вырывающей ресницы силой и ладонь моя ощутила пульсирующий трепет оргазма. Помня предыдущий опыт с той девушкой, я дождался, пока она успокоится и, чувствуя пальцы свои утопающими в смазке, немедленно продолжил их движения. Вторых содроганий пришлось ждать намного меньше и теперь уже она не смогла сдерживаться. Выгнувшись, она схватилась за груди, сжимая их с испугавшим меня неистовством и хрипло застонала, сгибаясь при этом и дергая бедрами с такой силой, что мне пришлось напрячь руку, удерживая пальцы в ее лоне. Тяжело дыша, она упала, продолжая постанывать, повернула голову, правой щекой прижимаясь к подушкам. Высвободив пальцы, я поднялся, вышел в уборную, подошел к окну и посмотрел на них, облепленных пленкой быстро высыхающей влаги. Пряный, терпкий, гнетущий аромат требовал от меня немедленного убийства некоей живой твари, непременно обязанной иметь череп и кровь. Рука моя задрожала, голова закружилась и стала невыносимо легкой. Не удержавшись, я поднес пальцы к ноздрям. Отпрянув, я успел схватиться за поднимавшуюся над ванной медную трубу душа и только благодаря тому смог не упасть. Ноздри мои болезненно расширились, в носу раздражающе засвербело, а член мой дернулся, несколькими мучительными толчками втянув в себя кровь, возомнив себя прежним, вспомнив о далекой своей силе. Согнувшись, я повалился вперед, ударяясь коленами о зеленые, с золотистыми цветами плитки, хватаясь левой рукой за прохладный край ванны, неспособный вдохнуть и уверенный в неизбежном приступе. Все вокруг меня превратилось в зеленоватую темноту, я почти не чувствовал своего тела и только пульсирующая боль в промежности убеждала меня в наличии собственной плоти. Во время своих путешествий мне довелось однажды провести около года в городе, славном как своей кровожадной холодной рекой, так и каменным зданием университета пятисотлетней давности. Именно в том заведении я и провел немало увлекательных бесед с прославившимся позднее философом, научившим меня практике управления организмом через дыхание, обнаруженной им в одной из древних книг. В последнем отчаянной попытке удержать сознание, я совершил несколько коротких вдохов в положенном ритме, со всеми требуемыми паузами и почувствовал, как боль успокаивается, а разум обретает положенную уверенность в моем существовании. Радость от успеха придала мне сил. Повторяя упражнение, я усложнил ритм, добавил несколько более продолжительных пустот между вдохами и смог выпрямить ноги.

Девушка все так же лежала и казалась почти сонной, потерянной, опустошенной и успокоенной пережитым удовольствием. Не следовало позволять ей больше положенного, но в некоторых случаях чрезмерность признавалась допустимой и даже полезной. Преподававшие мне науку волаптологии признанные светила науки в один голос утверждали наше занятие близким к искусству, требующим от каждого из нас совмещать в себе чувствительность и изобретательность художника с внимательностью и знанием доктора.

В кабинете инженер объяснял Каброссу некие механические секреты, указывая на различные части чертежа.

– Доктор, это поразительно! – он улыбнулся мне как давнему и давно не встречавшемуся другу. – Ваш слуга плавал на канонерках, для которых я разрабатывал систему поршней. Он очень высоко отзывается о лодках. Говорит, что их скорость не раз спасала ему жизнь.

Несколько уязвленный отвлекшимся от меня вниманием, я сообщил ему о великолепном самочувствии супруги, попросил дать ей час на отдых, передал Каброссу саквояж и мы покинули дом инженера.

– Лодки действительно были так хороши? – не удержался я, когда мы выехали за ворота.

– Хуже некуда. – Кабросс хрипло рассмеялся. – У проклятых тварей дважды ломались новые гребные валы прямо во время боя. Но действительно быстрые.

Рассмеявшись, я взмахнул руками в восторженном жесте.

Через пару дней после того я был потревожен посреди дня неожиданным вторжением. Как и в любой день, когда мне не требовалось ехать к пациентке и я мог посвятить время домашней работе, после завтрака я закрылся в кабинете, где привел в порядок некоторые бумаги, составил подробные заметки, уделил немного времени своей научной работе и даже набросал план главы для грядущих мемуаров. Ближе к полудню я уже чувствовал себя уставшим и, согласно собственному обычаю, задремал прямо в кресле, свесив с подлокотников руки, находя умиротворение в едва слышном уличном шуме, прерываемом лишь похотливыми птичьими трелями да воинственными кошачьими воплями.

Грохот телефонного звонка воткнулся в мой сон гневливым клыком. Приоткрыв глаза, я с сомнением смотрел на аппарат, не желая отвечать. Единственной причиной мог быть срочный и неотложный вызов, которого мне хотелось меньше всего. Только мысль о белостенном домике на далеком острове помогла мне преодолеть слабость.

Посетитель представился Иоганном Солмом, химиком со все тех же Аламарских верфей компании «Сторг-Ритген», на которых работал и инженер Аккоре. Именно от его жены я и заполучил своего нового клиента. Подобная ситуация всегда казалась мне удивительной. Практика, подобная моей, имела, к счастью, не меньшее распространение, чем стоматология. Оказавшись в новом городе, я всегда тратил значительную сумму на рекламу, сообщая о своем прибытии и нисколько не опасаясь при этом конкуренции. Опыт убеждал меня в наличии огромного количества факторов, по которым женщины выбирали того или иного волаптолога. Имели значение как профессиональные способность доктора, так и его внешность и даже манера речи, поэтому я всегда пребывал в уверенности, что смогу набрать достаточно количество клиенток для спокойного существования и никогда не обманывался в тех ожиданиях. И все же раз в месяц я повторял объявление во всех местных газетах. Несмотря на это, иногда ко мне приходили клиенты, узнавшие обо мне случайно после нескольких лет моей практики в городе.

Так случилось и с господином Солмом, двадцати пяти лет от роду, высоким и плечистым молодым мужчиной, гладко брившим узкое бледное лицо и коротко стригшим светлые волосы. В ладони его могли бы поместиться две моих, рукопожатие причинило мне боль, а каждый его шаг отзывался неслыханной ранее громкости стоном паркета. Намного проще мог я представить его стоящим на верфи с молотом или клепальной машиной в руках, чем склонившимся над колбами и ретортами в лаборатории, но речь его отличалась учтивой точностью и мягким произношением длинных и сложных в построении фраз, столь приятным для меня, привыкшего к подобному за время учения.

Устроившись в предложенном кресле, пригубив холодное вино, он проследил за вышедшим из кабинета Каброссом, прислушался к его удаляющимся шагам и только тогда обратил ко мне испуганный и умоляющий взор карих глаз, слишком маленьких для огромных над ними густых бровей.

– Доктор, вы должны помочь мне! – он выдохнул то и я понял, что он долго готовился к раздражавшему меня вторжению.

Печально вздохнув неизменной фразе, я покорно улыбнулся ему, открыл журнал и взял в руку перо, приготовившись записывать.

Случай его показался мне любопытным и занимательным. Не далее как месяц назад он женился на девушке, знакомой ему с раннего детства. Так хорошо зная друг друга, они нисколько не сомневались и в счастливой супружеской жизни и, конечно же, сберегли себя. Во всяком случае, девушке это удалось. Сам же Иоганн признался мне как в посещении публичных домов, так и в случайных соитиях во время командировок, но это мало меня интересовало. Жена его, на фотографии выглядевшая девушкой тонкой и хрупкой, слишком серьезной для искреннего влечения к удовольствиям, оставалась невинной и по сей день. Вопреки всем его стараниям, ему никак не удавалось лишить ее девственности. Уже столкнувшись с подобными случаями, я признавал только две причины для них. Для начала я попросил мужчину продемонстрировать мне его член.

– Прямо здесь? – его изумление рассмешило меня.

– Я должен понять все, что имеет отношение к вашему случаю. Размер мужского члена, его длина, толщина, изгиб, выступ головки, все имеет значение. – неосведомленность его позабавила меня. От моих слов щеки его покраснели, как будто он услышал нечто непристойное. Должно быть, он все же мало времени проводил в доках и верфях.

Последовало еще несколько секунд сомнений, но затем он вс же поднялся, расстегнул ширинку и приспустил мне брюки, демонстрируя мне свою мужскую плоть, вполне достаточных размеров, с приятной любой женщине выступающей округлой головкой.

– У вас бывают проблемы с твердостью члена? – я придал себе вид отвлеченной задумчивости, делая быстрые записи в журнале.

– Доктор! – он явно уже жалел, что обратился ко мне. Перо поднялось над бумагой, блеснув затравленным солнцем, пристальный мой взгляд не подразумевал никаких лишних восклицаний.

Если верить ему, то плоть его напрягалась легко и быстро и способна была пребывать в таком состоянии долгое время. В таком случае можно было предположить особую прочность или эластичность плевы, но для понимания того требовалось, конечно же, осмотреть саму девушку.

– Есть способы помочь вам. – я провел пальцами по разлинованной странице. – Имеются особые приспособления, которые надеваются на член и помогают пробить плеву.

– Как интересно! – я увидел в том любопытство ученого, столкнувшегося с неизвестным ему механизмом.

– Вы, возможно, не знаете, но в некоторых южных странах есть традиция лишать девушек невинности в достаточно раннем возрасте. Для этого имеются особые специалисты. Во время своих путешествий я встречался с ними и потому знаю о невинности больше, чем многие из моих коллег.

– То есть они готовят докторов, лишающих девушек невинности? – изумление позволило ему позабыть о собственных неприятностях.

– Именно так.

– И скольких девушек? – глаза его напряглись в естественном для мужчины вожделенном мечтании.

– Я беседовал с доктором, получившим звание великого дефлоратора. – знакомство то я считал одним из самых приятных для себя. – Дают это звание за три сотни совершенных ритуалов.