Наслаждение

Слова Кабросса смутили меня. Далекий от подобных желаний или фантазий, я не мог даже представить себя совершающим насилие над женщиной, но некоторая потеря самообладания в моем случае также имела место и слабым оправданием служило желание самой девушки.

Через два дня, когда Кабросс появился на пороге моего кабинет с почтой на железном подносе, ухмылка его была такой, словно ему удалось избавиться от самого назойливого кредитора.

– Письмо от жены инженера. – сообщил он, с величайшей аккуратностью кладя на стол передо мной желтый конверт. Изящный витиеватый почерк, превращавший окончания некоторых букв в нечто опасно близкое к спиралям вывел на нем мое имя. Костяной нож с тонким фаллосом рукояти вознесся над конвертом, но Кабросс не уходил и мне пришлось приподнять бровь, прогоняя его.

– Понял, понял. – усмехнувшись, он закрыл за собой дверь. Аккуратно разрезав ломкую бумагу, я вытряхнул сложенный вдвое узкий листок крахмальной бумаги, пахнувший цветочной сладостью. Мелкие буквы, сохранявшие свое пугающее каллиграфическое изящество, складывались в слова, приятные для меня, но ничуть не удивительные.

– И что она написала? – доставив мне обед, Кабросс не смог удержать, обежав взором стол и не заметив спрятанного уже письма.

– Поблагодарила меня за мастерство рук. – я поднял в воздух пальцы, пошевелил ими. – Ничего необычного.

Презрительно фыркнув, слуга снял с фарфоровой улитки ракушку, вытащил кусочек сахара и, разломив его зубами, вышел из кабинета.

Отсутствие лжи было одним из принципов моего существования. Нисколько не обманул я и Кабросса, умолчав только о подробностях и выражениях, в которых девушка описала ощущения моих разрывающих ее лоно пальцев и о высказанном ею пожелании в следующий раз пережить нечто их превосходящее. У меня было что предложить ей, ибо задумался я об этом еще по пути домой и то был следующий шаг по пути преодоления ее восхитительной ненасытности.

В очередную субботу я, наконец то, застал ее мужа и был препровожден в кабинет, где попросил оставить нас вдвоем и закрыть дверь.

Бледность его лица, впалые щеки и устало щурившиеся глаза, равно как и значительно возросшие кипы бумаг на столе убеждали в огромном количестве работы у молодого инженера. Даже во время разговора со мной он постоянно бросал взгляд на чертеж некоего агрегата, в качестве примечательной особенности имевшего колесо со множеством изогнутых коротких лопастей.

– Ваша жена рассказывает вам о том, как проходят наши сеансы?

– Да. Она делает достаточно подробные отчеты. – он скривился. – Пожалуй, даже слишком подробные. Она делает их тогда, когда я прихожу к ней. Мне кажется, они возбуждают ее.

– Возможно. – в случае с Ларманой, я нисколько не удивился бы тому. – Такая реакция распространена и совершенно естественна. Успела ли она рассказать вам о нашем последнем сеансе?

– Да. И попросила сделать с ней то же самое.

– Вы сделали? – он предпочел перевести взор на лежавший на столе поверх прочих бумаг документ, избитый машинописными строками, в верхнем углу принявший родимое пятно гербовой печати.

– Я попытался. – голос его стал тише и более звонким. – У меня не получилось.

Руки его казались мне более еще более тонкими в запястьях, чем мои, да и пальцы выглядели изящными и подвижными. Возможно, он испугался причинить ей вред, не понимая особенностей женской анатомии.

– Вы когда-нибудь измеряли себя? Или кто-нибудь из ваших женщин?

– Что вы имеется в виду? – но предположения мелькнули среди его мыслей, отклонили в сторону взор.

– Длину и толщину вашего члена. – слова мои заметно смутили его.

– Никогда.

– Возможно, вам следовало бы. Каждому мужчине следует знать свои размеры для понимания своих возможностей. Вы же знаете, сколько килограммов можете поднять?

– Имею представление. – здесь он явно испытывал некоторую гордость.

– А ведь это имеет для женщин намного меньшее значение.

– Разве? – подобно многим мужчинам, он наивно полагал женщин особо требовательными к физической силе, тогда как последняя далеко не всегда обозначала собой возможность и способность подарить удовольствие и, таким образом, привязать к себе.

– Поверьте мне. Ваша жена – страстная женщина, нуждающаяся в плотском удовольствии так же, как ваши котлы – в древесном угле. – отвратительная аналогия, давно уже замысленная мной, произвела на него впечатление. – Оно разжигает в ней жар жизни. И если ваш член недостаточно велик для нее, но при этом она не имеет намерения расставаться с вами, есть способы улучшить положение.

– Разве? – с таким недоверием он мог бы отнестись к словам о возможности получать энергию из воздуха.

– Имеются различные приспособления, кольца, насадки на член, которые позволят вашей жене получить больше удовольствия. Препараты позволят вам дольше избегать семяизвержения или сделать ваш член более твердым, чем обычно.

– Несомненно, вы правы, доктор. – инженер потер висок, благодарно улыбнулся мне – Я готов сделать все, что угодно для ее счастья. В ближайшее время я измерю себя.

– Лучше, чтобы это сделала ваша жена. Женщинам доставляет удовольствие узнавать, насколько в действительности впечатляющи цифры. В ваших возможностях у меня мало сомнений.

– И все же сначала я проведу эти измерения сам. – он позволил лукавому озорству вползти в его улыбку.

– Разумно. – я взглянул на часы, встал с кресла, откланялся и направился в спальню его жены, где она, как сообщила служанка, давно уже ждала меня.

Дверь осталась приоткрытой, и я вошел, сопровождаемый волочившим тяжелый чемодан Каброссом. Вскрикнув, лежавшая на кровати девушка вскочила на колени и прижала к груди зеленую шелковую подушку, сминая ее золотые розы. Какой бы стремительной она ни была, я успел заметить на ней прозрачное черное одеяние, слегка зауженное выше талии, сближавшее и сдавливавшее груди.

Опустив подбородок, она взирала на нас исподлобья, уделяя внимание только Каброссу и следила за ним подобно маленькой степной твари, заметившей в небе хищную птицу. Волнистая белизна ее волос увлеклась в тот день прямым пробором, упавшие на подушку пряди почти полностью скрыли лицо. Для саквояжа с трудом, но нашлось место на трюмо. Оставив его там, я отступил к окну, наблюдая за Каброссом, потратившим пару минут, аккуратно переставляя на подоконник бесчисленные пузырьки и флаконы, фиолетовые, золотистые, зеленоватые, прозрачные, украшенные витиеватыми золотыми и черными надписями, красочными этикетками с птицами, цветами и полуобнаженными красотками. Разноцветные жидкости нехотя колыхались в них маслянистым течением. В жестяной коробочке, яркой от переплетшихся на ее крышке орхидей, хранилось нечто мелкое, перекатывающееся, гремучее, а рисунок на костяной пудренице изображал одну из северных богинь, женщину тяжелую, с немыслимых размеров грудями, совокупляющуюся с разинувшим клыкастую пасть мускулистым медведем, больше напоминавшим телом мужчину. Все это время я наблюдал за своим слугой, при каждом движении от окна к трюмо старавшемся взглянуть на девушку, скосив глаза. Губы его напряженно сжались, уголки их опустились в воинственной гримасе, глаза сощурились, руки напрягались под тонкой сорочкой больше необходимого и напряжение, создаваемое им, в полной мере подтверждало его слова о производимом на него девушкой впечатлении. Сама она, впрочем, также демонстрировала некоторую заинтересованность. Каким бы ни был ее испуг, но во взгляде ее возможно было заметить изучающее, пристальное любопытство, восторженное, испуганное, в любой момент готовое к бегству. Стараясь оставаться спокойным, я наблюдал за ними, испытывая желание выйти из комнаты по случайной и выдуманной надобности, проверяя тем самым Кабросса. У меня появилась бы возможность понаблюдать за насилием над женщиной, прежде чем я или подоспевший инженер совершили бы выстрел. Конечно, потребовалось бы долгое время, чтобы найти столь исполнительного и достойного доверия слугу, но это казалось намного более вероятным, чем еще одна возможность испытать столь поучительный опыт.

Освободив достаточно места перед зеркалом, Кабросс взгромоздил на него чемодан, кивнул девушке, стараясь не смотреть на нее и ушел, осторожно закрыв за собой дверь.

– Ваш слуга пугает меня. – подушка выпала из ее рук и я не мог не отметить, с какой силой рвались сквозь туманную ткань темные соски.

– Не беспокойтесь. Пока я рядом, он ничего вам не сделает. – ладонь моя погладила жесткую кожу чемодана. Длинными потайными тропами протянулись по ней глубокие светлые царапины, обозначая безопасные пути между вспухшими рытвинами и горестными надрывами, являвшими под собой древесную белизну, древние тропы, ведущие мимо угловатых светлых пятен и расплывчатых темных, оставшихся от событий, прошедших незамеченными, от случайных столкновений, падений и крушений, от далеких дождей и сонных наводнений. Стальная тигриная морда поднялась, вытягивая длинные клыки, за ней последовала и вторая. Чемодан раскрылся, крышка его легла на мои ладони и я медленно опустил ее, являя девушке хранимые им сокровища.

Их было десять, каждый в своем стальном отсеке, одинаковые лишь в выбранном для них рубиново – алом цвете, различавшиеся во всем прочем, предоставляя достаточный выбор для самого привередливого вкуса.

Восхищенная, она спрыгнула с кровати, босыми ногами прошлась по сияющему от солнечных волн полу, встала рядом со мной и наклонилась к принесенным мной гигантам, позволяя повиснуть груди, проявляя ее истинный, представавший в таком виде еще более явным объем.

– Как прекрасно! – она протянула руку, но отдернула, не решаясь прикоснуться, словно опасаясь, что они исчезнут от того нарушающего волшебство вторжения. – Я только слышала о том, что такое бывает, но никогда не видела сама.

– Я привез их с юга. – отсутствие в ней страха перед ними придавало смелости и мне самому. – Там их называют фламарами. Это только один из имеющихся у меня наборов. Их изготовил для меня знаменитый в тех местах мастер. Они стоили целого состояния.

– Вы хотите использовать их сегодня? – но я слышал только немного испуганное предвкушение.

– Если вы не возражаете. – лишь несколько раз я слышал от женщин отказ в такой ситуации, позднее вызывавший у них сожаление.

Наклонив голову, она медленно осмотрела их, словно изучала мужчин, представленных ей кандидатами в мужья.

– Не возражаю. – она повернулась ко мне и я увидел в ней неуверенную мольбу. – Только я хотела бы выбрать сама.

– Конечно. – указательный и средний мои пальцы лекционным указующим жестом пригласили ее.

После предыдущего сеанса выбор ее не мог удивить меня. Увесистый фламар, восьмой из десяти по мере увеличения в том наборе, как длиной, так и толщиной намного превосходивший любой встречавшийся мне мужской член, с огромной, слегка заостренной головкой, показался бы большинству женщин уродливым и опасным чудовищем, но только такой и мог бы заинтересовать жену инженера. Скорее я был удивлен, что она не выбрала самый крупный, принять который смогли только две из пяти возжелавших его.

Тщательно вымыв избранного героя и обработав обеззараживающим раствором, я поднял его к глазам, взглянул на пористую поверхность, поражавшую меня мастерством изготовления. Секрет его на южных островах передавался в течении бесчисленных поколений. Еще в древние времена мореходы обнаружили необычные свойства обитавшего в теплых водах осьминога, называемого ими в наши дни «синим капитаном». Будучи обработанной особым способом, кожа его внешне и на ощупь мало чем отличалась от человеческой, обладая при этом неизмеримо большей прочностью и почти не меняла своих свойств со временем. Все это позволило жителям островов избавиться от обычая человеческих жертвоприношений их криволиким богам. Теперь они изготавливали кукол, обтягивали их выделанной кожей осьминога и сжигали их. Боги их оказались достаточно глупы и не заметили мелководного обмана. Вскоре обнаружилось и множество других применений для покровов «синего капитана» и обтянутые им фламары заменили собой простые деревянные, использовавшиеся во время некоторых ритуалов. Пребывавшие в моей коллекции являли собой истинные произведения искусства, имевшие на себе и протяжные изворотливые вены и случайные неровности и плавные изгибы и некоторую асимметрию, позволявшую испытавшим их женщинам утверждать о естественности ощущений. В основании фламара, в его мягких, гладких тестикулах, имелась полость, которую я заполнил жидкостью из стальной фляги. Черная на ней кошачья голова напомнила мне о временах учебы, ибо был то подарок одного из моих однокурсников, испытывавшего особое чувство к сим животным.

Приближаясь к кровати, я нес в правой руке фламар, а в левой – стеклянный бутылек с искусственной смазкой, необходимый даже в случае с такой легкой на истечения девушкой. В большинстве других случаев я отказался бы от использования в первый же раз приспособления такой величины, но она требовала решительных и, в некотором смысле, чрезмерных действий. Только так было возможно найти способ для преодоления ее губительной ненасытности, каким бы он ни оказался.

Сосредоточившись на головке фламара, она неотступно следила за ним, широко раскрыв глаза и приоткрыв рот. Губы и веки ее яркостью почти сравнялись с его пламенеющей краской, в завороженном нетерпении она сжала груди, провела большими пальцами по соскам.

Сперва я все же прикоснулся к ней пальцами, передав фламар левой руке. Средний, указательный и безымянный легко скользнули в нее, истекающую похотливой влагой и уже через несколько движений я пришел к выводу о ее готовности. Все это время она не сводила глаз с пылающего в моей руке фламара. Донышко бутылька прижалось к моей груди, указательным и большим пальцами я открутил ребристую стальную крышку и щедро облил содержимым, густым, вязким, матово-прозрачным, весь фламар, от всепроникающей головки до несокрушимого основания ствола. Холодный терпкий запах растекся по комнате, сливаясь с благовонием женского вожделения. Пальцы мои раздвинули губки влагалища так широко, как только было то возможно, головка фламара нашла место между ними, приникла к ним, вдавилась, залитая робким сиянием и от прикосновения ее девушка застонала сквозь плотно сжатые губы, приподнялась, развела пошире полусогнутые ноги, разглядывая рвущуюся в ее глубины твердость.

– Приступайте, доктор. – голова ее опустилась на подушки, глаза закрылись, покорная слабость овладела ею.

С величайшей осторожностью я направил фламар в ее лоно. Нежная кожа растянулась, обхватывая его головку, пробиравшуюся с медлительностью наползающей тоски. Лармана выплеснула новый стон, жалобный и нетерпеливый, дернулась, сжала в правых пальцах простынь, а в левых – подушку и я остановился.

– Продолжайте же! – взмолилась она, кончики пальцев ее провели по моей руке, вовлекли в холодную знобящую судорогу, оттолкнулись от меня, упали на правую грудь, засуетились вокруг соска. Презрев ее боль, плавным, неотступным, вращающимся движением я вдавил в нее жестокий фламар, вошедший с той сочной мягкостью, с которой одна тень сочетается с другой или сливаются в единую плоть языки пламени. Вырвавшийся у девушки крик мог бы сокрушить нескольких языческих идолов. Лармана широко раскрыла глаза, приподнялась, намереваясь произнести некие слова, способные оказаться и запрещающими, отрицающими прежние желания, но фламар уже двигался в ней, смещаясь вглубь и обратно едва ли на длину моего мизинца и она застыла, глядя перед собой с изумлением, каким следовало бы встречать появление на небе второго солнца. Когда он погружался в нее, в ней возгорался глумящийся над плотью стон и только на обратном его пути она позволяла себе вдох. Опираясь на локти, она следила за ним, как за невероятной красоты зверем, о котором ранее только читала и видела плохие фотографии, обнаружив его совершенно отличающимся от всех представлений, но не менее удивительным. Так мог бы ученый созерцать доказательство, опровергающее труд всей его жизни и поражающее его неожиданным откровением о сути мироздания. С каждым новым повторением фламар проникал все глубже и глубже, движения его обретали все большую силу, становились все быстрее. Продолжая вздрагивать, она вскрикивала при каждом погружении, она размыкала губы при его удалении и снова сходились они, когда прилагала усилие моя рука. И так, с воинственным упорством, он пробирался в нее до тех пор, пока стало понятна мне невозможность дальнейшего продвижения. Треть его осталась снаружи, но я счел то вполне примечательным результатом. При невысоком росте девушки, глубина ее влагалища оказалась намного больше средней и инженеру следовало иметь соответствующую мужскую плоть, чтобы в должной мере могла его жена насладиться своим телом. Как я узнал еще во время учебы и чему я склонен был верить, ибо подобное говорили мне и многие другие женщины, мало что могло быть приятнее для них, чем упирающаяся во вход в матку головка члена. Какими бы ни были размеры члена и влагалища, главным было именно их позволявшее то соответствие. Меньшего размера мужская плоть едва ли могла удовлетворить женщину, независимо от стараний. О недовольстве слишком большим размером мне пришлось слышать только однажды, да и тогда причиной я счел узкое и маленькое влагалище женщины.

Уже через пару десятков фрикций тело девушки свыклось с размерами фламара и теперь уже он если и причинял ей боль, то стала она тем жалящим привкусом, какой делает некоторые блюда особенно запоминающимися и волнующими, вынуждая просить их вновь и вновь. В стонах ее слышалось теперь только наслаждение, вспыхивающее искоркой боли лишь когда головка упиралась в непреодолимый предел. Фламар теперь почти наполовину покидал ее тело и гладко скользил внутрь и каждый раз ноги ее раздвигались и сходились, а левая рука снова была уже на груди, впиваясь в нее острыми ногтями, лак чей черноту выгрыз из самых глубоких пещер подземного мира. Голова ее поворачивалась из стороны в сторону, зубки покусывали красный шелк подушек и каждое второе погружение завершалось уже вонзавшейся в ее плоть протяжной дрожью.

– Сильнее! – правая ее рука присоединилась к ласке, сжимая сосок. – Я хочу сильнее!

Но подобное было бы неразумным и могло повредить ей, посему я продолжал так, как следовало. Стоны ее пронизало недовольство.

– Ну же, доктор, сильнее! – правая ее ладонь протекла от груди по животу, опустилась на лобок, нащупала указательным пальцем алую твердь. – Не бойтесь. Мне нужно это. Больше, чем что-либо. Разве вы здесь не для того, чтобы насытить мою страсть?

Ладони ее вывернулись, уперлись в изголовье, руки сошлись и прижали, смяли волосы, нарушая симметричное их разделение.

– Ну же, доктор! – она трясла головой, кусая губы. – Что вы хотите? Я прошу вас.

Голос ее дрожал от нестерпимой похоти, все меньше перистых вздохов отделяло девушку от оргазма и я, ввиду несомненного ее наслаждения, позволил своей руке ускориться. Фламар погружался теперь резко и на всю доступную глубину, сопровождаемый возгласами влажной радости и она подавалась навстречу ему, выпрямив руки, упираясь ими в изголовье. Левая из них не выдержала, взметнулась, схватила грудь и, вместе с тем, как фламар ткнулся в матку, сдавила ее с такой силой, что ногти порвали тонкую ткань. Раздавшийся при том слабый шероховатый звук изумил девушку. Приподняв голову, она отняла руку, взглянула на груди, на три овальных разрыва над левой из них, пламенеющих хрупкой белизной и от вида их губы ее широко раскрылись и новый стон, хриплый, переливчатый вой, тоскующий по беспутной вседозволенности сна, впустил в нее неистовую смелость. Возопив, она стиснула груди руками, сгибая напряженные пальцы, подцепила ткань и рванула ее в стороны. С нежным треском та разошлась, обнажая покачивающиеся высоты молочной плоти и вид ее, освобожденной яростным разрушением, указал мне на невозможность следования прежним законам там, где насилие порождало само себя и могло существовать в одном теле во всей полноте воплощения, делая его одновременно и насильником и жертвой.

В то мгновение фламар почти покинул ее тело. Глубоко вдохнув, я резким ударом втолкнул его и девушка вскрикнула, сдавила соски руками, взвыла, изгибаясь и подаваясь навстречу пытавшему ее орудию.

– Да! – пробился ко мне ее голос сквозь горячий шум, окруживший меня. – Вот так!

Следующий удар был еще сильнее, но она только громче застонала и послышалось мне некое недовольство в дыхании ее, в изменившемся, обретшем в себе сладковатую пряность запахе, томное разочарование, сминавшее все скороспелые надежды.

– Лучше, доктор. – она прикрыла глаза сгибом локтя. – Вы же можете лучше.

Упрек в непокорной слабости оказался еще более неприятным ввиду точной справедливости его и новое погружение, превзошедшее в резкой силе прежние, подтолкнуло девушку еще ближе к изголовью.

– Да! —растягивая звуки до немыслимого напряжения между самыми крошечными волнениями, она вращала бедрами, качала ими, не желая ни мгновения оставаться неподвижной. – Так лучше!

С каждым мгновением злость моя нарастала, восковым цветком либрона поднималась все выше к выжигающему разум солнцу отчаяния и, потворствуя ей, поддаваясь уговорам девушки, я вкладывал в каждый новый удар все больше напора и ей снова пришлось упереться правой ладонью в изголовье и осторожно поправлять свое тело, не позволяя ему сместиться, уклониться, увернуться от пронизывающей его тверди.

Затолкнув фламар в женское чрево, я медленно повернул его сперва в одну, потом в другую сторону и от необычных тех ощущений стоны ее превратились в прерывистый вой и я почувствовал, как задрожали в моих пальцах резиновые тестикулы.

И почти сразу же, как только оргазм покинул ее, она, разомкнув губы и тяжело выдыхания отравленный ее истечениями воздух, принялась кружить бедрами, поднимать и опускать их, требуя немедленного продолжения. В ее случае подобная предсказуемость казалась естественной и ничуть не раздражала. Именно таким я предполагал тот сеанс, намереваясь, если не возникнет у нее неприятных ощущений, трижды добиться ее удовольствия. Потому я позволил себе взмахнуть рукой, стряхивая с пальцев усталость и снова схватился за безжизненную твердость фламара.

После первых же его движений молитвенные стоны ее прорвались к нам, не оставляя больше ни в чем чистоты, возникая при стремлении вглубь, вынуждая блекнуть лепестки амарисов, стоявших в высокой черной вазе перед зеркалом, вырывая перья из пролетающих за окном птиц.

– Сильнее, – груди ее покрыты уже были красными пятнами, почти не осталось на них нетронутой бледности. – Вы же сильный мужчина, доктор. Почему так слабо?

Лесть никогда не производила на меня впечатления. Если говорить о физической силе, то я, немного занимавшийся в юности королевской борьбой бомас, превосходил многих своих однокурсников, но значительно уступал ее мужу, не говоря уже о столь смертоносном существе, как мой слуга. Для моего рода занятий мне требовалось лишь удерживать себя в приятном для женщин виде, что удавалось легко и без особых усилий, а в большем я не видел необходимости и еще в школьные времена полагал стремление к физической силе, восхищение ею, признание ее в качестве ценности и значимого феномена уделом созданий истинно слабых, диких, необразованных и невежественных. И все же от слов девушки, от ее ароматного упрека я вновь ощутил в себе стеклянную злость, нараставшую с каждым ее словом, требовавшим от меня превосходства над собственными ограничениями, не позволявшими ей пережить желаемых ею ощущений. Вдавливая и вращая, я наблюдал за ее бедрами, двигавшимися навстречу фламару в отчаянном стремлении собственным порывом придать ему силу и рука моя дрожала, едва удерживающаяся от презирающей последствия свободы, перегрызшей бы горло любой возможности раскаяния.

Желчный восторг, горьким пламенем застрявший в горле, распространявший кисловатое, волнующее, отравленное дыхание свое, проникавший сквозь невидимые небесные прорехи в незримые пустоты моего черепа и добиравшийся до мозга лукавым паразитом, окутывал его пьянящей доверчивостью. С каждым ударом нарастал он и давление его становилось почти невыносимым. Сминая все мои мысли и чувства, превращая видимое в темную ограниченность, едва прорывающуюся сквозь пыльную мглу, звукам придавая смягченную рикошетирующую оторопь, он сохранял только голос девушки в безутешной чистоте. Приходилось сжимать вторую руку в кулак, вдавливать зубы друг в друга, рискуя повредить их, выдавливая из десен жидкую медь, сдерживая тем самым собственное намерение, равное, пусть и не подобное, стремлениям Кабросса, содрогаясь от сладострастной ненависти, пробуждаемой во мне девицей и надеясь никогда больше не услышать от нее ни одного слова.

– Сильнее! – застонала она, схватила обрывки ткани и потянула ее и та разошлась, растеклась веселой тенью, полностью обнажая груди, протянула разрыв до нижнего предела своего, и на мгновение я весь покорился лучистой мгле, я замер, покачнулся, чуть не упав на правый бок, а когда совладал с собой, то не мог более позволить себе умеренности. Повалившись на девушку, я прижал ее левым боком, обхватил ее левую ногу своей правой и мог теперь действительно использовать всю силу мою.

– Вот! – успела выкрикнуть она и дальше слышимы были от нее только стоны, становившиеся все более громкими и визжащими, но не требовавшими ничего, кроме продолжения пытки.

Со всей возможной силой и так быстро, как позволяли то условия плоти и самой материи я погружал в нее блистающий фламар, оскалившись при этом, радуясь злобному вдохновению, сожалея о том, что не стал ее выбором самый крупный из всего набора и раздумывая над тем, не следует ли мне вскочить и схватить его, облить его очищающим раствором и затолкнуть, разрывая губки ее влагалища, намекая ее лону, как будет оно чувствовать себя, когда решится произвести на свет ребенка.

Влажные сочные звуки сопровождали перемещения фламара, тело девушки не прекращало обильных истечений, а я оказался теперь слишком близко к ним и они стали единственным известным мне ароматом, заполнили собой ноздри мои, растянули их, выжгли из них столь любимое мной смиренное благоухание плотоядных цветов. Особенно же беспокоила меня непозволительная близость к вместилищу ее наслаждения, опасная и угрожавшая в ближайшие дни многими недомоганиями, но даже эта угроза не могла уже остановить меня, ибо я уподобился пьянице, знающему о грядущей головной боли и тошноте и все же продолжающему пламенеющие возлияния.

Тело ее даже не тряслось, а неистово, припадочно дергалось подо мной, словно некая сторонняя сила рывками тянула его то вниз, то вверх. Все оно напряглось, сжалось, насторожилось. Несколькими всхлипывающими восторгами она приподнялась, выгнулась, а затем закричала и влагалище ее забилось, выталкивая из себя фламар и теперь мне приходилось удерживать его, чтобы того не произошло и я чувствовал себя слегка уязвленным, не ощутив приближения ее оргазма.

Дождавшись его отступления, я вскочил и встал возле кровати, чувствуя под ногами в тонких носках прохладный деревянный пол. Кулаки мои не желали разжиматься, ноздри раздувались, сердце пыталось пробиться к легкому, вцепиться в него клыками, разорвать его влажные стенки, прорваться в аппетитную пустоту. Фламар все еще находился в ее теле, наполовину торчал из нее, подрагивая от продолжавшихся остаточных сокращений, призрачного эха наслаждения, волновавшего ее мягкие бедра. Правая нога ее вытянулась, левая оставалась полусогнутой, пальцы вытянутых рук сжимали и отпускали простынь, обрывки ночной сорочки собрались под ее ребрами пенистой темнотой. Опустив веки, она лежала, постанывая в отстраненном изнеможении и никак не ответила, когда я извлек из нее фламар и я чувствовал себя довольным своей работой.

– Доктор! – только когда я вернул его к оставшимся в тот день без женщины собратьям, голос пришел к ней, пусть и в самом слабом, едва слышном полумертвом воплощении своем. – Кажется, мне никогда не было так хорошо.

– Прекрасно, моя дорогая. – стальные тигры с щелчком вонзили свои клыки в защелки. – Именно для этого я и прихожу к вам.

Случай ее все больше напоминал мне встречавшееся ранее только в учебниках и требовал, как верно указывал Кабросс, не только значительно более внимательного изучения, но и немного других воздействий и наблюдений. Перед уходом я снова заглянул в кабинет инженера, отрывая его от математических вычислений, вершимых при помощи триединой логарифмической линейки.

– Я слышал даже здесь. – инженер сокрушенно вздохнул, быстро записал еще одну цифру в громоздкую, занимавшую едва ли не половину стола тетрадь. – Бедняжка. Неужели нельзя сделать процедуры менее мучительными?

– Нет. Более того, я вынужден признаться вам в совершенной мной ошибке. – лишь несколько раз за свою практику мне приходилось делать подобные заявления, но я научил себя оставаться спокойным и твердым, произнося их. – Я недооценил состояние вашей супруги. После сегодняшнего сеанса вы заметите существенное улучшение, но потом оно может резко и сильно ухудшиться.

– Что вы предлагаете? – он отложил ручку в сторону, подцепил пальцами уголок тетрадного листа.

– Мне нужно понять, что именно с ней происходит, как обстоит ваша интимная жизнь. Для этого я должен увидеть ваше соитие.

– Вы имеете в виду, присутствовать, когда мы будем вместе? – брови его поднялись от недоверчивого изумления.

– Именно так. Есть что-то в вашей жене, ускользающее от моего понимания. Как будто я наталкиваюсь на преграду, не позволяющую мне найти нужные метод и средство. Я должен увидеть, как она ведет себя во время близости с вами.

– Все это звучит так странно, доктор. – он прикоснулся пальцами ко лбу, стирая пот. – Я понимаю, что это может быть необходимо, но мне и самому будет сложно сделать это в вашем присутствии, каково же будет ей.

– Скажите ей, что это необходимо для вашего общего счастья, для вашей спокойной и радостной жизни. Постарайтесь уговорить ее. Сообщите мне результат вашего разговора. Лучше всего, чтобы вы смогли убедить вашу супругу до следующей субботы. Не хотелось бы терять время на почти бесполезные процедуры. Я использую каждый раз все более сильные средства и, должен признаться, запас их скоро у меня иссякнет. – конечно же, арсенал мой содержал намного больше вооружений, но об этом я всегда предпочитал молчать, сохранять многие из его хранилищ в нетронутой на протяжении многих лет тайне.

– Какой вы использовали? – фламары всегда особенно интересовали Кабросса.