Узники Ладемюле, или 597 дней неволи

Документальная повесть

© Жуков В. И., 2011

© Оформление. Издательство «Четыре четверти», 2016

Май бушевал неистовым цветением садов, источавших свежий пряный аромат лепестков яблонь, вишен и слив. В цветах, покинув свои восковые кельи, по словам поэта, усердно хлопотали вечные труженицы – пчелы. Высоко в небе над зеленеющими полями озими, радуясь теплу и солнцу, заливались веселой трелью жаворонки, возвестившие своим пением окончательный приход весны. Май – это время цветения ландышей, целые плантации которых украшали лесные поляны. Девочки старших классов уже приносили букетики этих скромных, необычайно нежных цветов и ставили их в стаканах с водой на учительский стол. Даже самая строгая и педантичная учительница немецкого языка Рахиль Иосифовна Хазанова не могла удержаться от улыбки при виде этого лесного чуда, стоявшего на столе. Солнце постепенно набирало силу, листья вовсю вылезали из почек, и все в природе радовалось и ликовало.

Май нравится мне больше всех месяцев в году за это чудо обновления в природе. Ничто еще не портит зеленую листву и девственную траву. Все так свежо, так чисто и так зелено. Что и говорить – люблю я весну с глубокими лужами, теплом и молодой травой. Она прямо на глазах поднимается густой щетиной, прокалывая зелеными острыми щетинками жухлую прошлогоднюю листву.

Крестьяне не запаздывали с посадкой картофеля, ибо землица достаточно прогрелась под благодатными ласковыми лучами солнца. От нее по утрам поднимался легкий матовый дымчатый пар. Солнечные зайчики весело купались в лужах при легком дуновении ветра. Солнце рассеяло редкий утренний туман и теперь щедро посылало свое тепло на землю. Густо зеленый ковер озимых на полях обещал богатый урожай. Липы на школьной аллее уже расправили свою клейкую листву. Шла весна тысяча девятьсот сорок первого года.

Звонок школьного сторожа возвестил о большой перемене. И мы дружно высыпали на уже подсохшую спортплощадку, где нас ожидали лестницы, канаты, перекладины, параллельные брусья и прочая спортивная атрибутика. Здесь мы давали волю своим обезьяньим способностям – карабкались по пеньковому канату до самого верха, поднимались на руках по наклонной лестнице, ходили, поддерживая равновесие по буму, раскачивались на параллельных брусьях. Да что мы только не выделывали на площадке! И все это сопровождалось веселым шумом и визгом, пока звонок не возвращал нас всех в классы, где мы шумно рассаживались по своим местам. Разгоряченные играми, мы не сразу входили в образы прилежных учеников. Подходило время выпускных экзаменов в седьмых и десятых классах, и мы должны были держать марку образцовой школы.

Об истории школы надо рассказать особо. Наша образцовая Костыревская средняя школа размещалась в бывшей усадьбе столбового дворянина помещика Шубинского. Чтобы не быть свидетелем разграбления своего гнезда большевиками во время революции, хозяин усадьбы, захватив с собою сбережения и фамильные драгоценности, в спешном порядке в 1918 году укатил на Запад. Его кучер – житель деревни Костыри – Савостин Емельян Никитович, который некогда горделиво восседал на козлах барской коляски, запряженной тройкой лошадей, дожил до глубокой старости и всячески кичился своей бывшей должностью. Имение представляло собой двухэтажный дом с небольшим балконом и четырьмя колоннами по фасаду, полуподвальным первым этажом и вторым этажом, обшитым деревом.

Перед домом – площадка, обрамленная по периметру липовой аллеей, а в центре – огромная клумба с кустами роз и цветниками. На территории имения были хозяйственные постройки – молочная ферма, хлев, где содержались крупные рогатые животные, свиноферма с элитными породистыми йоркширскими парнокопытными, сараи, где хранился корм на зимний период для многочисленного стада коров и лошадей. В кладовых хранили запасы зерна, а в погребе держали скоропортящиеся продукты и разнообразные напитки. В старину эти хозяйственные постройки при имении называли Мызой.

Костыревская средняя школа в бывшем имении помещика Шубинского

А в народе поселок, где обитали дворовые и крестьяне, был назван Мызгой. В мызе перерабатывали молоко от многочисленного стада – сливки, масло, творог, сыры подавались к барскому столу. Подавались и мясные изделия от парнокопытных элитной йоркширской породы. Позади дома был в несколько гектаров фруктовый сад с отборными деревьями, который остался целым и невредимым до нашего времени и стал школьным садом. Здесь нашлось место для таких сортов, как: джонатан, штрейфлинг, белый налив, малиновый ранет. Садовников помещик выписывал из Польши.

Улицы, дома, заводы и фабрики и всякая недвижимость, как и люди, претерпевают в своей жизни разные темные и светлые времена. Так произошло и с бывшим панским имением. Оставшееся в доме помещичье имущество и живность на скотном дворе быстро разграбили местные жители, но вселиться в барский дом пока никто не посмел, так как побаивались местной власти в лице Комитета бедноты. Но тут как раз прибыли переселенцы из голодного Поволжья. Они прибывали сюда целыми семьями, покинув родные края, где свирепствовал неумолимый голод от неурожая. Комитет бедноты предоставил некоторым семьям второй этаж помещичьего дома. А на первом, в полуподвальном помещении, с чьей-то легкой руки решили открыть животноводческую коммуну-свиноферму. Туда же водворили экспроприированных парнокопытных, которых крестьяне поселка приобщили к своему личному хозяйству. Для организации сельскохозяйственной коммуны из Петрограда в Смоленскую губернию был откомандирован заворовавшийся начальник Отдела международных связей аппарата революционного терроризма Коминтерна Давид Самуйлович Бейко, старый коммунист и член ЦК компартии Латвии. К его рукам прилипало немало денежных средств, поступивших в Международную организацию помощи борцам революции (МОПР). Переселенцы – голь перекатная – не имели ни малейшего представления и понятия о животноводстве. Своих домашних животных не держали и, конечно, не знали правил ухода за ними, но зато обладали природной ленью и махровой бесхозяйственностью. Местные жители окрестили их из-за странного говора «зюзюками», а поселок, где их разместили, вместо Мызги стали называть Зюзюковкой. С тех памятных пор это название так и осталась, хотя поселок сразу после революции получил новое громкое имя Октябрь. Но в народе оно не прижилось.

После провала коммуны местные власти, ничтоже-cумняшеся, приняли новое решение: открыть в усадьбе школу – десятилетку, ибо в деревне Костыри была только начальная четырехклассная школа. Однако предварительно нужно было бы найти такого мифологического героя, как Геракл, а без него к очистке свинарника было привлечено местное расселение и, естественно, переселенцы. После фундаментального ремонта помещение было приведено в божеский вид. Были завезены новенькие парты, столы и другое школьное оборудование. Приглашены преподаватели из Смоленска, и прозвенел первый звонок, возвестивший начало школьной жизни. Этот очаг просвещения привлек учеников из двадцати деревень Костыревского сельсовета. В 1936 году отделом народного образования Смоленской (в то время Западной) области школе было присвоено звание образцовой, и мы аккуратно выводили на обложках наших тетрадей эту почетную аббревиатуру «Костыревская ОСШ».

Запретный плод всегда сладок

Когда помещичий сад перешел во владение школы, директор пригласил сторожа, который ревностно оберегал его. Осенью он аккуратно убирал засохшие ветви и сучья, а весной обмазывал стволы смесью глины и извести. На вооружении сторожа была малокалиберная винтовка ТОЗ-8 и данная ему в помощницы звягливая дворняжка, которая не давала покоя непрошенным гостям. Мы не раз совершали набеги, как те неразумные хазары, на сад, где уже созревали белый налив и апорт, хотя эта акция несла в себе изрядную долю риска, поскольку там постоянно находился сторож и его нервозная помощница, возвещавшая своим визгливым лаем о наличии инородного объекта на территории. Тут уж надо было перелезать через высокий досчатый забор и давать волю ногам. Если кто-либо застревал на этом маршруте, сторож опытным движение стаскивал с него штанишки и методично обрабатывал ему заднюю часть заранее заготовленным букетом самой жгучей и свежей крапивы. После такой обработки пострадавший в течение недели не мог прямо сидеть за партой, а если кто-либо из нас произносил слово «яблоко», у него невыносимо начинала чесаться задница, что он не находил себе места.

Мы приобщаемся к фотографии

В один из весенних дней 1940 года учитель физики Семен Антонович Филиппов, которого мы между собой называли «хромым» (у него была ампутирована голень, и он пользовался протезом) предложил организовать кружок фотографии. Несколько ребят из нашего класса, и я в том числе, записались в кружок. Подолгу после уроков мы пилили и строгали планки и дощечки для камеры фотоаппарата, склеивали детали короба столярным клеем, натирали влажным речным песком куски оконного стекла, чтобы сделать его матовым. Затем выпрашивали у родителей деньги для покупки линз, кассет с фотопластинками, фотоматериалов: бумаги «Унибром», проявителя, закрепителя.

Потом, обычно после съемок своих родителей, мы забирались под кровать, завесив ее плотным лоскутным одеялом. Там при свете фонаря «Летучая мышь» с закрашенным красной гуашью стеклом мы священнодействовали, проявляя пластинки и печатая с негативов фотографии. Снимки получались грязно-коричневыми или вовсе темными, на них трудно было распознать отснятый объект.

Иногда к открытому окну нашего полуподвального класса подходила жена учителя и восклицала: «Сеня! Брось ты эту затею. Ничего у вас не получится». А он с досадой ей в ответ: «Нюра! Не пророчь!» Потом мы изображали эту сценку перед своими одноклассниками, приводя их в неописуемый восторг.

Что мне еще помнится: объясняя траекторию полета артиллерийского снаряда, учитель громким голосом вещал: «Немцы – люди умные!» – При этом поднимал указательный палец кверху. – «Они устанавливали свои дальнобойные орудия под 45° и во время Первой мировой войны обстреливали побережье Англии!»

Ну, а кем стал наш наставник во время войны на оккупированной территории, я расскажу несколько позже в соответствующем месте и подходящем для этого времени.

Пятые-седьмые классы разместились на первом полуподвальном этаже, где окна наполовину были ниже уровня земли. Старшие классы заняли светлые просторные помещения на втором этаже. Там был большой зал с балконом. На большой перемене в зале устраивались игры. Школьные праздники, собрания как школьные, так и родительские также проходили там. Должен сказать, что у нас не существовало неприязни между младшими и старшими классами, не было высокомерного презрения со стороны старших.

Сразу после окончания семилетки в июне 1940 го- да мы вдвоем с одноклассником Михаилом Ивановым подали заявления, заимствованные из объявлений в областной газете «Рабочий путь», в Тбилисский архитектурно-строительный техникум.

Мой приятель, как и все мальчишки в классе, носил кличку, и довольно меткую – «Сися». А прозвали его так потому, что он имел пухлые щеки, напоминавшие женские груди. Казалось, приставь к ним соски, и получилась бы полная имитация этой женской принадлежности. Но как бы там ни было, а в классе он был отличником по всем предметам, хотя воспитывался без отца. Из Тбилиси нам прислали вызов прибыть для сдачи вступительных экзаменов в техникум. Моя мать Елизавета Ивановна тут же отговорила меня от поездки, как она выражалась «на чужбину», приведя очень аргументированный довод: «Ты можешь закончить десятилетку сидя у себя на печи». Мой друг отбыл в столицу Грузии, где его и застала война. Мы встретились с ним лишь летом 1963 года. Он в чине майора интендантской службы после женитьбы на сестре моей первой жены Нине появился в нашей деревне, так как здесь жили ее родители. Он забрал ее из участковой больницы в Караганде, где она работала терапевтом, и, применив военно-тактический прием, передислоцировал ее из Казахстана во Фрязино (Московская область), где ему от военного ведомства была зафрахтована квартира. Мне же была уготована иная участь, и десятилетку я закончил не у себя на печи, а в вечерней школе № 15 в поселке Слепянка под Минском в 1955 году. Но до этого времени было очень и очень далеко. И за эти годы произошло много других событий.