Что-то мешало мсье Леруа сосредоточиться на бумагах, которые он изучал. Вряд ли виной тому было тонкое дребезжание стекол почтовой кареты, бугристые подушки на сиденье или перекладина скамейки, которая впивалась в спину на каждом ухабе, выжимая из пассажиров болезненные вздохи.

Леруа давно свыкся с подобными неудобствами и даже говорил, что в дороге ему работается лучше, чем в кабинете. Попутчики тоже не докучали инспектору: был в этом худощавом человеке с невыразительным лицом и острым взглядом серых глаз какой-то холодок, который остужал любую попытку начать беседу.

Возможно, инспектор не мог справиться со скучнейшим многословием самих документов, на сорока страницах утверждавших несложный факт, что дворянин де Бенаж ухитрился скончаться, оставив солидное состояние, но не составив к нему завещания.

Конечно, непредусмотрительность покойника вызывала недоумение, но скромная роль податного инспектора Леруа сводилась к тому, чтобы вычислить сумму, которую должно было получить государство, чтобы остальное на законных основаниях перешло в руки вдовы. Совершеннейшая рутина… если бы не предыстория, которую все бульварные газетенки Парижа около полугода назад разорвали на клочья сенсационных выпусков.

Леруа поморщился, вспоминая заголовки «Наказание за супружеское любопытство», «Новое подтверждение тому, что покойную супругу любить легче, чем ныне живущую»; «Четыре жертвы в тайной комнате безумца»; «Синюю Бороду застрелил его шурин, спасая сестру» или даже «Тринадцать мумий в чудовищном храме».

Возможно, именно эта крикливая глупость и отвлекала сейчас мсье Леруа от работы, непрошено вторгаясь в его мысли. Читать про расходы на содержание замка, доходы с арендуемых ферм, лесопилен и текстильной фабрики, не вспоминая о том, каким именно образом это имущество оказалось в руках вдовы, мадам Сильвии де Бенаж, было довольно затруднительно.

В самом деле, даже самое ровное и размеренное течение мыслей может взвихрить рассказ про ужас, который пришлось пережить юной супруге. Ее муж на коленях перед высохшими телами своих предшественниц… сорванный со стены меч… вопли, угрозы разрубить ее на тысячу любопытных кусков, паническое бегство почти вслепую, задыхаясь… и спасительный выстрел.

Но мсье Леруа обычно держал свое воображение в узде, бульварных газет не читал и интересовался только своей работой.

Его коллеги усомнились бы даже в самом факте наличия у него воображения, и тем более удивились бы они, узнав, что Патрик Леруа когда-то был лично знаком с новоявленным Синей Бородой.

Арно де Бенаж не был его старинным другом или родственником, но он был частью молодости Патрика Леруа. Они были соседями по комнате, вместе изучали право и вместе состояли в веселом братстве Воздуха, братстве самых неимущих студентов Парижского университета.

Мсье Патрик Леруа по своему сумрачному и меланхоличному характеру заслужил прозвище Фример. Тогда ноябрь еще привычно было называть по республиканскому календарю… Бенаж стал Уксусом, но вовсе не за кислый нрав, в пару своему соседу Леруа. На самом деле двух менее схожих людей было еще поискать. Там, где Леруа спускался по лестнице, Бенаж съезжал по перилам, где Фример зубрил, Уксус ловко оказывал преподавателям неоценимые услуги, сводя в одной компании легкомысленных красоток и почтенных профессоров. Леруа наблюдал за весельем, развлекаясь на свой тихий лад, а Бенаж был в самом его центре, и казалось, одна его улыбка способна превратить уксус в вино.

Леруа невольно улыбнулся, вспомнив, как Уксус ухитрился накормить всю их прожорливую компанию, не потратив ни единого су. Это было не самым ярким подвигом Бенажа, но запомнилось ему почему-то больше всего. Они впятером шли по улице Сент-Онорэ, раздосадованные неудачей: в ломбарде отказались принять бюст Цицерона как медный, хотя студент Люка потратил на два су краски и старательно утяжелил полый внутри гипс. Рокочущая пустота в желудке становилась все громче.

И тут студент Уксус заметил одиноко сидящего за столиком преподавателя латыни, мсье Ламбера. Это был желчный старик, терзавшего невесть какое поколение студентов латинскими глаголами и грамматическими формами. Когда университет, после всех поворотов Истории, возобновил работу, мсье Ламбер в тот же день словно из воздуха материализовался в аудитории.

– Сейчас он заплатит за наш обед, – сказал Уксус, и глаза его азартно загорелись. – Держитесь сзади и поддакивайте.

И он мелким бесом подскочил к мсье Ламберу, рассыпаясь в восхвалениях, преподносимых тоном неповторимой искренности. Не переводя дыхания, он говорил о радости встречи – и раздражение постепенно сходило с лица преподавателя; а когда студент Уксус отозвался о книге, вышедшей из-под пера мсье Ламбера (все знали, что за публикацию он заплатил из своего кармана), в самых хвалебных выражениях, Ламбер впервые за многие годы попытался улыбнуться. А потом студент намекнул, что эта встреча вовсе не была случайной, что они разыскивали «преподавателя из пантеона преподавателей» настойчиво и упорно.

– Простите, что мы осмелились Вас побеспокоить! – вел дальше студент Уксус. – Но мы не могли не поздравить Вас с днем рождения, – проникновенно сказал он.

– Виват! – гаркнули студенты.

И он преподнес ему Цицерона, проводя весьма лестные параллели между ним и мсье Ламбером. В потоке поздравлений от остальных студиозов утонули слова мсье Ламбера о том, что до дня рождения у него, собственно, осталось больше месяца, и не стоило бы… Вскоре вся честная компания сидела вместе с Ламбером и за его счет угощалась молодым вином, торопливо поглощала рагу с фасолью и набивала карманы дармовым хлебом.

Карета подскочила на очередном ухабе, и Леруа вернулся и прошлого в настоящее. Улыбка исчезла с его лица, вновь сменившись угрюмой задумчивостью. Леруа был далек от того, чтобы удивляться, каким образом отчаянный жизнелюб, оптимист, любимец женщин превратился в убийцу и сатаниста. Он верил (хотя никому не выдавал своей веры), что дьявола призвать к себе намного проще, чем об этом думает просвещенная публика. Он знал, что возможны любые перемены, в любом человеке есть зерна всех пороков, и на самом деле мы не знаем ни ближнего своего, ни себя.

Этой мрачной философии его обучила война: еще одна тема, о которой он предпочитал не распространяться, и не показывать орден Почетного легиона. Он пошел в армию после того, как за спиной сгорел образ уютной семейной жизни, хладнокровно подсчитав свои шансы на смерть и найдя их вполне приемлемыми. Надо было узнать себе настоящую цену и в процессе сколотить себе состояние. Служба в Германии должна была обогатить его – как и многих несколькими годами ранее обогатили походы в Италию. Но на западе, в Испании, дела пошли скверно, и полк перевели. И если бы оставили у границы, хотя бы северней реки Эбро… Нет, он попал в жуткую кастильскую молотилку без тыла и флангов. Испанцы резали их при первой возможности, и солдаты не оставались в долгу. Свой орден Леруа получил за то, что остался жив. Он видел, как многие сходили с ума, превращались в говорящих животных, видел, как от человека оставалось только одно – умение ударить первым. Но Леруа отлично знал, что такая кровожадность вырастает в людях от нужды или страха.

Арно де Бенажу было совершенно нечего бояться. Разбогатевший счастливчик, пусть и старше Леруа на несколько лет, но ещё не старый, полный сил… Что заставило его так перемениться?

Поэтому Леруа и приложил все силы для того, чтобы именно ему доверили поездку в замок Моро. Отрешенно глядя в окно, он задавался вопросом, осталась ли в этой истории хотя бы малейшая тайна, которую еще не выудили газетчики. Что-нибудь, способное вызвать к жизни его жажду Справедливости, которая взвесит и мечом отмерит всем по делам их…

Леруа закрыл глаза, но не для того, чтобы попытаться уснуть: так было легче представить себе шахматную доску и попытаться мысленно доиграть одну интересную партию.

Глава1. Домыслы

Ноябрьский короткий день давно закончился, когда карета наконец добралась до Поммерэ. Она остановилась возле единственной в городке гостиницы – двухэтажного кирпичного здания с двумя нелепыми башенками.

Леруа неловко выбрался наружу и вытащил свой багаж: небольшой, изрядно потрепанный дорожный сундучок и разбухший портфель для бумаг.

– Господин Леруа? Это вы?

Навстречу ему кинулся высокий молодой красавчик в яркой ливрее. Он радостно улыбался, словно встреча с господином Леруа предвещала выигрыш в лотерее.

Господин Леруа ответил коротким кивком.

– Мне поручили вас встретить. Я должен отвези Вас в замок Моро, – продолжая сиять нагловатой улыбкой, сообщил лакей. Он рассматривал мсье Леруа, его тускло-коричневый сюртук, потерявший форму портфель откровенно оценивающе, и едва заметным перемещением брови дал понять, что оценка эта не слишком высока.

Под ответным взглядом мсье Леруа кучер растерялся, улыбка померкла. Но Леруа на этот раз не ставил свой целью смутить слишком бойкого юношу, он просто рылся в своей памяти, недоумевая, почему это двуцветная, несколько аляповатая желто-черная ливрея кажется ему такой знакомой. Причем знакомой опосредованно, он был уверен, что никогда не видел ее на человеке, так сказать, выпукло и объемно…

На слове «объемно» его память вдруг сжалилась и показала ему небрежный набросок – подражание да Винчи, только раскинувший ноги и руки человек был одет в желто-черную ливрею с пышным воротником…

– Мечтаешь о прислуге? – спросил он тогда у студента Уксуса. В комнате, где книги расселись, как голуби, по всем поверхностям, а яблочные огрызки густо усеивали пол возле кровати, это прозвучало насмешкой, но Бенаж не обиделся. Закинув руки за голову и покачивая в воздухе носком сапога, он увлеченно принялся рассуждать о своей будущей роскошной жизни, в которой найдется место и ливрейным лакеям, карете, запряженной четверкой, и замку, где он расставит скульптуры работы Гудона, и будущему баронству.

Студент Фример выслушал немало таких монологов, в которых откровенность подогревалась алкоголем; но он чувствовал, что излияния Уксуса, несмотря на внешнее сходство, в корне отличались от прочих. Он не мечтал, он намечал будущие цели – и Леруа верил, что ему удастся хотя бы частично осуществить свои замыслы благодаря недюжинному деловому таланту и потрясающей работоспособности. Бенаж не скрывал, что юриспруденция – вовсе не его призвание, и, разобравшись, какие законы надо знать, чтобы успешно вести торговлю, он собирался уйти с курса. Леруа, от которого Бенаж своих планов не скрывал, не осуждал Бенажа: родители студента Уксуса прибыли в Париж в сабо, и путь их сына в университет был многотрудным и извилистым.

Но сам Леруа еще сохранял свои идеалы, и превращать сверкающую Фемиду в подсобную работницу торговли ему казалось неверным. Сам он полностью отдался изучению юриспруденции как лучшему, хоть и несовершенному способу урегулировать запутанные, нелогичные отношения между людьми…

И совсем скоро он увидит осуществившуюся мечту Бенажа, так сказать, во плоти, – подумал Леруа. Может, секрет заключен именно в этом, в осуществлении мечты? Когда не о чем больше мечтать, каждый заполняет пустоту по-своему, переходя от простых способов к более извращенным. Леруа приходилось наблюдать и такое.

Нельзя сказать, что эти воспоминания скрасили Леруа дорогу, скорее, вызвали головную боль. Машинально он отметил, что карету ему прислали из самых лучших, с меховой полстью из волчьей шкуры и сиденьями, обитыми бархатом. Ткань еще не выцвела, и малиновый цвет раздражал воспаленные глаза. Он замигал, пытаясь прогнать сухую резь в глазах, и пропустил мгновение, когда за поворотом дороги перед ним наконец-то показался замок Моро.

Зубчатый центральный донжон выдвигался вперед, словно флагманский корабль, в кильватере которого следовали две круглые башни. Время и хозяева замка не обтесали его готические крыши, не смягчили углы, и только просторные прямоугольники ренессансных окон вместо крохотных бойниц напомнили о том, что на дворе уже давно не четырнадцатый век.

На самом деле замок был так уже велик, но на фоне едва холмистой равнины и жмущейся, как пес к ноге хозяина, деревушке, он подавлял, будто грозовая туча на горизонте; это впечатление только нарастало по мере приближения к замку, так же, как и сам он увеличивался в размерах, надвигаясь на Леруа.

Ворота были хорошо смазанными и довольно новыми, ажурной ковки, с не успевшими потускнеть чугунными розами, перевивающими редкие, изящно скрещенные прутья, но это изящество довольно странно выглядело на фоне угрюмого серого камня наружных стен.

Карета остановилась у входа в одну из боковых галерей. Внутри, в холле, Леруа уже ждал управляющий. Он рассыпался в улыбках и любезностях, между делом сообщив, что через полчаса в гостиной будет подан ужин, и, если господин Леруа не слишком устал с дороги…

Леруа охотно согласился и последовал за лакеем в свою комнату, испытывая как голод, так и любопытство.

А увидев своё временное пристанище, он понял, что его собираются принимать с «подчеркнутым гостеприимством», как он это называл. Работа редко требовала от него покинуть Париж, но, если это все же случалось, то инспектора принимали либо как дорогого гостя, надеясь умилостивить и замаслить глаз, либо с подчеркнутым пренебрежением, как чиновную крысу. Леруа давно не трогало ни то, ни другое, но комната ему понравилась.

С уютной спальней был совмещен небольшой кабинет, обставленный, в отличие от спальни, строго и просто. Широчайший письменный стол, шкаф, удобное на вид кресло, несколько гравюр, изображающих морские сражения – вот практически вся обстановка. Ничто здесь не отвлекало от работы, и помимо воли Леруа почувствовал расположение к хозяевам замка.

Он вынул из сундука свой походный прибор для письма и аккуратно поставил на стол. Подумал, не поставить ли рядом портрет, но нет, трудно угадать, насколько воровата местная прислуга… Едва он закончил с разбором вещей и переоделся, как в дверь постучали – это вернулся лакей с приглашением на ужин.

После тускло освещенных коридоров столовая едва не ослепила его непривычно ярким светом газовых рожков в кованой люстре. Леруа представил, в какую сумму обходится семейству доставка газовых баллонов, и понял, что он заочно недооценил состояние де Бенажа.

В резком и холодном газовом свете роскошный стол сиял белизной изысканной скатерти, фарфором посуды и мерцал искрами хрустальных бокалов.

Лакеи за спинками стульев замерли навытяжку, а за столом сидела дама и двое мужчин.

Старший из них сдержанно поприветствовал Леруа и представил ему остальных.

– Добрый вечер, мсье Леруа, мы рады, что вы добрались благополучно. Я Шарль д’Эвре, это мой брат Жан д’Эвре и моя сестра Сильвия.

Леруа отметил про себя, что фамилию сестры Шарль не назвал; он знал, что мадам де Бенаж подала прошение о возврате своей девичьей фамилии. Леруа рассматривал вдову так пристально, как это дозволялось правилами приличия, и его вовсе не удивило, что газеты опять все переврали. Мадам Бенаж ничуть не походила на юную сломленную Офелию.

Пора её девичества давно миновала, но руки оставались белыми и гладкими, румянец выглядел очень естественно, а длинная шея сохраняла изящество линий. Платье из серебристого атласа с зеленой отделкой идеально подходило к чуть раскосым глазам цвета молодой листвы и подчеркивало фарфоровую кожу. В густых и блестящих черных локонах мягко сиял жемчуг.

Роста мадам Бенаж была небольшого, почти на голову ниже Леруа, и рядом со своими братьями выглядела хрупкой и миниатюрной, но отнюдь не сломленной. Это подтверждал и ее живой интерес к разговору.

Обсудив успехи короля на охоте и его пристрастие к утренним мессам, они перешли к пьесам Эжена Скриба и другим театральным новинкам, о которых Леруа мало что мог сказать; но Шарль д’Эвре расспрашивал его очень настойчиво, и в его голосе явственно слышалась ностальгия и горячая любовь к Парижу.

«Любпытно, – подумал Леруа, – что же держит его здесь, в глуши? Возможность распоряжаться деньгами сестры?».

Затем разговор незаметно перешел к закону о цензуре.

– Как подданные мы не можем его не одобрять, но с крахом типографий лесопилка тоже замедлила свою работу, что ставит нас в парадоксальное положение… – со вздохом призналась Сильвия.

Леруа мимолетно удивился осведомленности мадам де Бенаж и ее интересу к работе лесопилки, пока не поймал полный снисходительной гордости взгляд Шарля д Эрве, брошенный им на сестру.

После беседа вдруг перешла на меры, которые принимает государство, чтобы поддержать общественную нравственность, и Леруа занял при этом естественную для него позицию пессимиста.

– Запрещено входить в игорные дома молодым людям младше двадцати одного года… – вспоминал старший д’Эвре.

– Что увеличивает доход цирюльников, которые ловко клеят бороды шестнадцатилетним.

– Запрещено делать ставки меньше двух су…

– …поэтому четверо бедняков складываются по десять су, надеясь потом так же разделить выигрыш на четверых.

– Не разрешается входить в игорные дома в рабочей одежде…

Леруа уже открыл рот, чтобы ответить, но его кокетливо перебила Сильвия.

– Позвольте, я угадаю, мсье инспектор? Хозяева игорных домов устроили поблизости гардеробы, где можно поменять блузу или куртку на фрак?

– Совершенно верно, мадам, – улыбнулся Леруа.

Младший брат, Жан, с момента представления не сказал ещё ни слова – его внимание целиком поглотил фазан. Оба брата и сестра были чрезвычайно схожи между собой, но округлое лицо Жана выглядело несколько простоватым, в отличие от тонких черт Шарля и Сильвии.

Леруа обратил внимание, что за столом прислуживал тот самый лакей, что привез его в замок – очевидно, людей здесь не хватало.

За десертом Жан наконец заговорил. Он посетовал на бесконечные ноябрьские дожди, которые лишают охоту всякого удовольствия.

– А вы охотитесь, мсье Леруа?

– Только за цифрами, – сухо ответил тот. При желании он мог бы прибавить, что после войны перестал считать убийство развлечением.

В финале ужина старший д’Эвре пообещал прислать завтра к Леруа секретаря.

– Любые вопросы, любые бумаги, – подчеркнул он.

– Жду его завтра с утра, – кивнул Леруа. – Благодарю вас за прекрасный ужин и приятное общество.

* * *

Леруа не ожидал такой церемонной торжественности и холодной роскоши – утром пожилой лакей пригласил его в совершенно другую столовую.

Облаченый в ливрею и напудренный парик, он замер у входа – еще живой образ Ancien Regime. Китайский фарфор на столах и серебряные приборы. Фарфоровые же канделябры, украшенные тончайшими, невероятно хрупкими на вид фарфоровыми цветами и эбеновое дерево в интерьере.

На стенах висели изящные рисунки по шелку в простых черных рамах, а роскошная лепнина расписного потолка будто служила рамой для дробящихся в хрустале огней люстры.

– Доброе утро, мэтр Леруа, – поприветствовала его хозяйка, появляясь из другой двери в сопровождении Шарля и Жана.– Прошу к столу.

– Много ли времени займет оформление бумаг? – Жан д’Эвре задал вопрос раньше, чем Леруа успел совладать с жестковатым мясом вальдшнепа. Мадам Бенаж только вздохнула и подняла глаза к небу. Инспектор и вечером заметил, что братец простоват – еще немного и дураком бы назвали – но только сейчас понял, зачем его здесь держат. Такой всегда задаст правильный вопрос, избавив от лишних церемоний.

– Мадам, – минуту спустя обратился он к хозяйке замка. – Оформление наследства, фактически, завершено. Я здесь для того, чтобы не обременять вас поездкой в Париж и, думаю, не отниму у вас много времени.

– Превосходно, мэтр Леруа, – Сильвия взялась за бокал. – Рутинные вопросы вы сможете обсудить с нашим управляющим Жанно, если что-то сложное, то милости прошу ко мне, теперь финансовые дела веду я.

Леруа кивнул, стараясь не выдать своего удивления тем, что это предложение сделал ему не Шарль, а Сильвия.

– Мадам, позвольте выразить восхищение… За полгода вы не уронили ни одного предприятия из тех, что оставил вам супруг.

– Арно мне ничего не оставлял, мэтр Леруа. Наверняка он все бы забрал с собой в могилу, но как вы удачно выразились, «уронил» по дороге. Вы наверняка слышали…

– В основном читал…

– Он погнался за мной, размахивая секирой, как перышком, и убил бы, но, по счастью, его застрелил Шарль.

– Прямо здесь и пристрелили, – Жан показал пальцем, где именно.

– А что слышно в Париже о компенсации эмигрантам? – Шарль решил сгладить впечатление от неотесанности брата.

– Все еще в дыму неопределенности, мсье д’Эвре. С одной стороны, король желает сгладить воспоминания о прошедших неудачах дворянства…

Леруа заметил легкое напряжение в глазах Сильвии, но «неудачи», это было самое мягкое из возможных слов.

– С другой стороны есть финансы государства. Они вопиют…

– Когда это казна не кряхтела? – удивился Шарль.

– Вопиют, мсье д’Эвре, вместе с казной ещё многие люди.

– Тогда мы будем ждать решения Его Величества, – вмешалась мадам Бенаж.

– Разумеется.

– Да, и еще одно, нас многие просили показать комнату и статуи, в которых мой супруг держал тела…

Леруа молчал.

– Чтобы не было таких… бестактных вопросов, мы избавились от всего, что имело отношение к делу. Комната замурована, статуи уничтожены.

Собственно, на этом разговор был и закончен. Завтрак съели и Леруа откланялся.

Его симпатия к мадам Бенаж, как ни странно, только укрепилась – предприимчивая и жизнерадостная женщина. Каким же дураком был Арно.

Пора было идти к документам.

* * *

Незадолго до полуночи Леруа пробирался по коридорам замка, упорно разыскивая библиотеку. Изжеванный до последнего волоконца секретарь вряд ли предполагал, что инспектор отправится куда-нибудь, кроме собственной комнаты, но Леруа пока не чувствовал усталости. Он был почти разочарован, работа оказалась куда проще, чем он предполагал: что более ранние документы, с подписью де Бенажа, что более поздние, с подписью его вдовы, содержались в похвальном порядке и не скрывали в себе никаких манипуляций с законом. Или, вернее, – поправил себя Леруа, – для того, чтобы выявить эти манипуляции, понадобилось бы куда больше времени и сил, чем это входило в его обязанности. У него не было такого желания – ему нравилось, как мадам де Бенаж заботилась о процветании своего поместья и своих предприятий, не забывая при этом о работающих на неё людях.

Если судить только по этим документам, то они были идеальной парой, – лениво подумал инспектор… – Безусловное родство душ… Редкое для женщины деловое чутье… Просто удивительно… Или все намного проще? Её брат, бесспорно, очень неглуп…

Так, за размышлениями, он едва не пропустил вход в библиотеку, несмотря на то, что высокую арку входа с двух сторон подсвечивали газовые фонари. Леруа вошел и оказался на галерее, вторым этажом опоясывающей просторный зал. В центре, куда сходились все узкие тропки между стеллажами, был виден мягкий, приглушенный свет – и Леруа отправился к нему, стараясь шагами и покашливанием предупредить о своем появлении.

– Мадам Сильвия? – на полпути спросили его неуверенным старческим голосом.

– Нет, нет, – поспешил отказаться Леруа. Он обогнул стеллаж и оказался перед широчайшим столом, заваленным книгами, каталожными картами, записными книжками и тетрадями. Масляной лампе-кенкету и угрожающе зависшему на краю стола массивному кофейнику едва хватало места среди бумаг. Сидевший за столом старичок поднялся навстречу Леруа, поспешно меняя одни очки на другие.

– Добрый вечер, ээ… сюда никто обычно не заходит, кроме мадам Сильвии, а вы, наверное, ее гость?

– Не вполне, – Леруа почему-то смутился под мягким рассеянным взглядом старика. – Меня зовут Патрик Леруа, я податной инспектор. Оформление наследства, ввиду того, что де Бенаж, как это ни удивительно, не оставил завещания…

– А, вся эта волокита? – старик склонил голову набок, рассматривая его с доброжелательным любопытством, словно китайский иероглиф или арабский манускрипт. – Не слышал о вашем приезде, впрочем, ничего удивительного, я здесь сам по себе… Кристоф Герье, рад знакомству.

Пожалуй, старик не кривил душой – в отличие от всех остальных обитателей замка, его ничуть не интересовала должность Леруа, он был рад неожиданному посетителю его драгоценной библиотеки.

– Вы не торопитесь? – робко спросил мсье Герье.

– Нисколько. Разрешите составить вам компанию?

– Разумеется! Присаживайтесь, пожалуйста, здесь очень удобные кресла… – хлопотал старик. – Откуда-то из книжных стопок он выкатил угрожающе поскрипывающий сервировочный столик и переставил на него серебряный кофейник.

– Вот! Я угощу вас отличным кофе!

С тревогой пощупав бок кофейника, он облегченно вздохнул:

– Ещё горячий… Вот моя чашка… – на столике появилась большая, не слишком изящная фарфоровая чашка с надбитым краем. – А вам… вам я сейчас найду. Где-то она была, точно, вторая чашка… Сейчас, сейчас… Где же она?

И мсье Герье пустился в поиски по всему столу, но чем дольше он ее разыскивал, тем больше становилось ясно, что вторая чашка существует только в воображении отшельника.

– Благодарю вас, мсье Герье, но кофе я не люблю, – соврал Леруа. Мсье Герье остановился.

– Как? Неужели вы предпочитаете чай, эту грязную водицу англичан?

Леруа виновато развел руками, признаваясь в извращенности своих вкусов.

– А вы не читали случайно памфлет депутата Шайе, где он утверждает, что потребление чая уничтожит наш национальный характер и превратит нас в холодных пуритан? – улыбаясь, спросил Герье.

– Как же, читал, – улыбнулся в ответ Леруа. – Депутату Шайе, который торгует кофейными зернами, простительно иметь такие взгляды.

Герье довольно рассмеялся.

– Вы надолго приехали? – спросил он, меняя тему беседы.

– Неделя, может, больше, но вряд ли. Задание у меня простое, а мадам Бенаж содержит все документы в идеальном порядке. Для женщины просто удивительно! – озвучил Леруа свои недавние рассуждения.

– Мадам Сильвию обычной женщиной назвать трудно, – уверенно заявил мсье Герье. – Представьте себе, она научилась читать в пять лет, причем совершено самостоятельно!

– Вы так давно здесь работаете? – Леруа был искренне удивлен. Если он верно запомнил (а память обычно не подводила его даже в самых несущественных мелочах), то Кристоф Герье был принят на должность библиотекаря вместе с остальными слугами, всего четыре месяца назад.

– Это смотря как считать, – попытался скаламбурить Герье. – Или совсем недавно, или очень давно.

Старик замолчал, растягивая удовольствие от беседы, интригуя гостя. Леруа, естественно, попросил его объяснить.

– Тридцать лет назад я тоже работал здесь. Тогда замок принадлежал деду мадам Сильвии, графу д’Эвре.

– Этот замок когда-то принадлежал семье д’Эвре? – непритворно удивился Леруа. Он знал, что нынешняя хозяйка замка родом из обнищавшей местной знати, но о том, что до Революции замок принадлежал именно ее семье, он даже не догадывался. Впрочем, незнание его было простительным: ему не было нужды выяснять историю предыдущих владельцев замка. Для его работы главным было то, что Арно де Бенаж владел им на законных, или, вернее, узаконенных основаниях. Все же мысленно Леруа упрекнул себя за недостаток дотошности.

– Да, с момента постройки. Четырнадцатый век! Квадратная башня как раз с тех времен… Был пожалован барону Филиппу д’Эвре по прозвищу Железнобокий. Была довольно мрачная история, еще при одиннадцатом Людовике – к королевскому домену как раз присоединяли Пикардию, и надо было казнить тех, кто помнил о вольностях Амьена, а заодно и нескольких наследников… Молодой Филипп не довел дело до казни, и обошелся кинжалом. После чего ко двору не попал, но Всемирный Паук дал ему этот замок.

Паук? Какой Паук? Ах, да, это прозвище… Подробности из школьной истории с трудом всплывали в памяти юриста, Леруа не мог похвастать такой же любовью к прошлому во всех его деталях.

– Замок всегда переходил по прямой линии, – горделиво продолжал Герье. – Мадам Сильвия еще ребенком приезжала сюда вместе с братьями – барон хотел видеть внуков…

– А их отец? – вскользь поинтересовался Леруа.

– Отец… я редко его видел. Он выбрал Париж, – недовольно признал Герье. – Он не любил ответственности. Предпочитал быть гостем, а не хозяином. В Париже ему жилось легко и весело, никто на него не давил, а требовали только одного – быть очаровательным. Это у него хорошо получалось… – снова улыбнулся старик. – Его старший сын очень на него похож внешне, но характер у него все же не тот.

– А мадам Сильвия?

– О, оно обожала этот дом, побывала везде, от крыши до винных погребов. И в библиотеку ко мне приходила не за сказками… как вы думаете, что она потребовала в первый же раз? Семейную хронику д’Эвре. Сидела, целиком поместившись в кресле, и разбирала старофранцузский… Помню, как она любила своего деда, – поток воспоминаний окончательно увлек старичка, Леруа оставалось только сидеть и слушать.

– Могла часами сидеть у барона в кабинете, и он с ней даже советовался – в шутку, конечно, но для семилетнего ребенка она была очень рассудительной… А я научил ее и ее брата играть в шахматы.

– Жана? – уточил Леруа.

– Нет, конечно же! – хмыкнул мсье Герье. – Старшего, Шарля. У него блестящий ум, математический… я слышал, потом, в Париже, он шахматам предпочел покер и почти всегда выигрывал. Но здесь, – старик обвел рукой библиотеку, – они играли в шахматы – со мной и друг с другом.

– И как же играла мадам Сильвия? – полюбопытствовал Леруа.

– Меня она побеждала в семи партиях из десяти, а с Шарлем почти на равных… Он все-таки играл чуть лучше. Но ему здесь не нравилось, он хотел домой, в Париж… поэтому любимицей барона была Сильвия… Но тут произошла эта… трагедия… – старик внезапно замолчал и принялся вытряхивать из кофейника последние капли себе в чашку.

Леруа сообразил, что под трагедией старик подразумевал Революцию. Теперь мсье Герье опасался реакции своего собеседника, слишком хорошо помнил времена, когда за симпатию к аристократам платили самой полновесной монетой – головой.

– А что же случилось с семьей после Революции? – спросил Леруа максимально нейтрально.

Герье допил свое кофе и тревожно всмотрелся в собеседника, но желание вспомнить прошлое оказалось сильнее его подозрительности.

– Когда начались беспорядки, их отец запретил вывозить детей из провинции. А сам не пережил девяносто третьего года…