Марион. Мне всегда 13

Посвящается Марион

Nora Fraisse

Marion,13 ans pour toujours

Печатается с разрешения издательства Calmann-Lévy,

31, rue de Fleurus 75006 Paris.

Предисловие

Что-то болезненно сжималось внутри меня во время чтения этого произведения. Книга «Марион, всегда 13» Норы Фрейс цепляет за живое, пронизывает до глубины души. С самых первых строк вы погружаетесь в мир обездоленной матери, которая пытается разобраться в причине смерти своей тринадцатилетней дочери. Горе не сломило мать. Она находит в себе силы, чтобы найти ответы на многочисленные вопросы. Порой складывается впечатление, будто Марион все еще рядом с ней, ее призрачная тень следует за матерью и помогает приблизиться к разгадке. Марион открывает матери свой тайный мир, в котором было столько боли, страданий, жестокости. Читая эту книгу, посещает мощное, ни на что не похожее чувство: на мгновение кажется, что ты являешься лишь случайным свидетелем разговора двух близких людей. А потом в сердце холодеет от осознания того, что читаешь слова матери к дочери – слова, которые уже никогда не будут услышаны… Произведение поражает своей откровенностью и прямотой. Это книга – крик о помощи. Книга – вызов.

Здесь оглашаются острые социальные проблемы, в частности, проблема школьного насилия. Об этом тяжелом социальном недуге мало говорят, но разным причинам. Об этом удобнее молчать, и это молчание, к сожалению, приводит к печальным последствиям. Это история о борьбе, о несправедливости. Она учит нас не сдаваться, не опускать руки, бороться до последнего! Нора Фрейс завоевала мое сердце. Я испытываю глубокое, трепетное уважение к этой сильной, решительной, мужественной женщине. Я уверена, что ее произведение поможет многим отчаявшимся людям, оно подарит надежду. Оно никого не оставит равнодушным. Вы долго будете вспоминать о девочке по имени Марион, которой всегда будет тринадцать.

Стейс Крамер,

Автор «50 дней до моего самоубийства»

От редакции

Детские самоубийства принимают характер чудовищной эпидемии по всему миру. И, несмотря на работу многочисленных детских организаций и специалистов, число маленьких жертв растет с каждым годом.

Эта книга изнутри раскрывает проблему детского суицида и обнажает полную неподготовленность, несостоятельность общества к ее решению. Здесь подняты такие остросоциальные темы как ответственность педагогического коллектива не только за успеваемость детей, но и за их эмоциональную, психологическую составляющую, обязанность администрации учебных заведений обеспечить подростков комфортными условиями так же внутри коллектива, привлечение к ответственности несовершеннолетних лиц по факту доведения сверстника до самоубийства.

Марион – талантливая девочка, окруженная заботой своих родителей, любовью брата и сестры. Она успешна в учебе, ее окружают друзья, с которыми она вместе с самого детства. В свои 13 лет она испытала счастье встретить первую любовь… Когда же ее жизнь стала невыносимой? Что могло побудить ребенка решиться на такой отчаянный шаг? Кто виноват, и кто должен нести ответственность?

Автор книги, мать печально известной Марион, страница за страницей вместе со своим читателем проходит недели, месяцы, годы обреченной борьбы с людским эгоизмом и равнодушием за справедливость и светлую память умершей дочери.

Дети и подростки решаются на самоубийство, когда они просто не в состоянии справиться с действительностью, которая их окружает: будь то проблемы в семье, учебе или в компании. Неокрепшая психика не выдерживает давления и, кажется, будто из всего этого есть только один выход. К сожалению, близкие люди, учителя, друзья маленьких жертв слишком поздно осознают, что, будь они чуть внимательнее, чуть нежнее, окажи они своевременную поддержку или банально выслушав – «маленькая» жизнь была бы спасена.

Эту книгу нужно прочесть, чтобы хоть поверхностно понять, прочувствовать подобные трагедии. Чтобы суметь заметить, распознать тревожные сигналы и не остаться равнодушным, приложив все усилия, а обычно их нужно не так уж много, пока чья-то жизнь не достигла точки невозврата.

Марион – уникальная история о том, что происходит в семье после смерти ребенка. Марион – это война с безразличием, человеческим страхом, бездушным бюрократизмом и безнаказанной вседозволенностью. Марион – не что иное, как сигнальная ракета, обращающая внимание социума на вопиющую проблему детского суицида.

Марион, девочка моя, 13 февраля 2013 года в возрасте 13 лет ты покончила с собой, повесившись на шарфе в своей комнате.

В изголовье кровати нашли твой мобильный телефон, символически повешенный на проводе, чтобы лишить слова тех, кто терзал тебя оскорблениями и угрозами в колледже.

Я пишу эту книгу, чтобы почтить твою память, чтобы высказать сожаление о будущем, которое ты не разделишь со мной, с нами.

Я пишу эту книгу, чтобы каждый вынес урок из твоей смерти. Чтобы предостеречь родителей и их дети не стали бы жертвами, как ты, или палачами, как те, кто выбил почву у тебя из-под ног. Чтобы школьная администрация была бдительной, чуткой и благожелательной по отношению к детям, оказавшимся в беде.

Я пишу эту книгу, чтобы проблему школьной травли восприняли всерьез.

Я пишу эту книгу, чтобы ни один ребенок не пожелал больше ни повесить свой телефон, ни прекратить навсегда свою жизнь.

Глава 1
Среда 13 февраля 2013 года

Мы приговорены навечно?

Ты пошла наверх и легла в свою подвесную кровать. Я потрогала твой лоб. Мне показалось, что температура спала. Я бросила: «Ну вот, похоже, тебе стало лучше». Нет, лучше не стало.

Накануне ты рано вернулась из колледжа. Бабушка поехала за тобой к 13.15. Ты чувствовала слабость, похоже, начинался грипп. Ты жаловалась на боль в горле, я посоветовала тебе отдохнуть в тишине в нашей спальне и принять две таблетки жаропонижающего. Вечером у тебя горели щеки – я дала тебе еще одну. Мы поужинали всей семьей, затем ты ускользнула к себе. Ничего удивительного, когда плохо себя чувствуешь.

На следующее утро ты не проснулась вовремя. Я позвонила в колледж и предупредила, что ты заболела. В 11 часов ты спустилась завтракать как ни в чем не бывало. Не слишком разговорчивая, как и обычно по утрам. Я никогда не забуду твой немного мрачный взгляд в тот день и выражение лица, которое тем не менее не отражало того, что в тот момент творилось в твоей душе. Родители слишком простодушны, когда любят своих детей. Им не хватает воображения.

По средам я не работаю. Я занимаюсь с вами тремя. Ты-то со всем справляешься сама, в свои тринадцать лет. Ты так полагала. Я тоже. Но есть еще твоя сестра Кларисса, которой девять, и твой маленький брат Батист, которому всего полтора года. В тот день я должна была отвезти мусор на сортировку, а также заехать к Захии, чтобы передать ей кое-какие вещи, из которых вы уже выросли. Это никогда не лишнее, если имеешь, как она, четверых детей. Я заглянула к тебе предупредить, что уезжаю, но скоро вернусь.

Ты лежала в кровати, в темноте. Я открыла велюксовскую занавеску, со вздохом заметила, что не следует сидеть в темноте. Ты показалась мне уставшей, болезненной. Я принесла тебе телефон и велела звонить мне, если возникнут проблемы. Я закрыла дверь на ключ. Глупо, но мне в голову закрались мысли об ограблении. Матери имеют странную привычку думать о худшем, чтобы освобождаться от своих тревог. Они боятся дорожной аварии, болезни, встречи нос к носу с грабителем… Но это не самое худшее. Разве могут они помышлять о худшем из худшего, о внезапно нахлынувшей боли от абсурдности мира, которая и заставила тебя его покинуть?

Худшее из худшего случилось в этот день, в среду 13 февраля 2013 года. Я завезла мусор на сортировку, а затем заехала к Захии, которая живет в десяти минутах от нас. Они с детьми собирались обедать, поэтому подруга добавила две тарелки для твоих брата и сестры. Мы посплетничали, я рассказала ей о недоброжелателях с «Фейсбука», о телефонных атаках. Только за январь на твой номер пришло 3000 смс! Я была ошеломлена.

Вдруг я подумала о тебе, одиноко лежащей в постели, и обо всех этих ужасных сообщениях, которые мы нашли в твоем телефоне девять дней назад, выпытав у тебя пароль, в то время как ты с потрясенным видом сжимала телефон в руках. Я почувствовала, что мне просто необходимо с тобой поговорить, удостовериться, что с тобой все хорошо. Вдруг ты упала с балкона? Или поскользнулась в душе? Твой мобильный не отвечал, домашний тоже.

Меня охватила паника. Еще не было часу, а я уже мчалась в машине вместе с младшими. Меня мучило дурное предчувствие. Я ехала и трезвонила тебе как безумная. Я бросила детей в работающей машине за домом и побежала к двери. Дверь была заперта на ключ, как я ее и оставила – это меня успокоило. Я зашла в дом и позвала тебя. В ответ тишина.

Я бросилась по лестнице через несколько ступенек. Тебя не было в ванной. Дверь твоей комнаты была закрыта, что-то мешало войти. Я подумала, что ты свернулась клубком за дверью, чтобы не дать мне проникнуть на твою территорию. Но я толкнула сильнее и поняла, что вход заблокирован стулом. Эти секунды длились вечность… Толкнуть сильнее, освободить доступ. И тут я увидела тебя.

Я бросилась к тебе, завопив и обливаясь слезами, попыталась поднять тебя, освободить твою шею. Невозможно, это было невозможно. Мне не удалось тебя освободить. Я нашла ножницы в ванной, разрезала шарф, который тебя душил, ты упала. Я била тебя по щекам чтобы привести в чувство, мне показалось, что ты в сознании. Искусственное дыхание. Быстро набрала 18. Спасатели сказали, что направились в Масси. «Нет, это Вогриньез!» – Я кричала, плакала, задыхалась. Я сделала тебе массаж сердца, как мне велели по телефону. Тебя вырвало. Нужно было ненадолго положить тебя на бок, а потом начать заново. Массировать, еще, еще, очнись, Марион, очнись, прошу тебя.

Твои брат с сестрой одни в работающей машине. Спасатели не могут найти дорогу. Массировать, массировать, массировать. Скорее предупредить твоего отца, который на работе. Сказать ему, что случилось нечто страшное, нужно, чтобы он срочно приехал.

Внезапно появился спасатель. Он приказал мне выйти из комнаты и забрать Ваниль, нашу собаку. Я позвонила родным и близким. Моя лучшая подруга Захия примчалась встревоженная. Она забрала к себе Батиста, а моя подруга Мириам увела Клариссу. «Марион плохо себя чувствует», – объяснила она твоей младшей сестре. Полиция и мэр уже были здесь.

Я бранила себя просто до изнеможения. Я ни в коем случае не должна была оставлять тебя одну. Не должна была ехать к Захии. Не должна была позволять ей накрывать на стол для Батиста и Клариссы. Ни в коем случае не должна была болтать с ней. Я должна была взять тебя на руки и баюкать до тех пор, пока мрачные мысли не покинули бы тебя.

Вина меня пожирала. Почему я уехала? Почему я оставила тебя одну? Почему ничего не замечала? Почему ты ничего мне на сказала? Почему ты, почему я, почему мы?

Приехал твой отец. В 14.30 нам сообщили, что ты нас покинула. «Есть ли письмо?» «Нет», – ответили полицейские. Мы были настолько ошеломлены, оглушены, словно внезапно оборвалась нить, связывавшая нас с реальностью. Словно мы попали в ночной кошмар или в страшный фильм. Друзья приехали, чтобы побыть с нами, покормить, постирать белье, как-то помочь нам держаться на плаву, несмотря на состояние того ступора, что образовывал плотную пелену между нашей жизнью «до» и той, что началась с этого дня. Жизнь на медленном огне. Жизнь, наполненная болью. Жизнь без тебя. Жизнь вчетвером. Жизнь, которую нужно строить заново. Жизнь, которую мы постараемся сделать достойной и прекрасной для Клариссы и для Батиста. Да, конечно. Но жизнь без тебя, Марион. Жизнь без тебя. Мы приговорены навечно.

Глава 2
Головокружение от вопросов

Ты – плоть от плоти моей, а я ничего не смогла сделать

Тайна твоей смерти заставила нас оторопеть. Ты ведь никогда не жаловалась на то, что несчастна, сломлена, доведена до предела. Ты никогда не выражала этого безумного желания покончить с собой. Действительно ли ты этого хотела?

В тот день мы решили, что ты возможно хотела лишь приостановить свою жизнь, на мгновение, на несколько часов. Ты сказала «стоп» в надежде на то, что я приду и спасу тебя. Ты затянула петлю на шарфе, но надеялась, что он порвется. Это несчастный случай. Момент помутнения. Ошибка. На самом деле, ты не хотела уходить так, не попрощавшись, не имея возможности вернуться.

У тебя все было хорошо, помнишь, Марион, у тебя все было хорошо. Ты была такой милой, такой мягкой, такой хорошей ученицей, такой легкой в обучении. Всего лишь десять дней назад мы с твоим отцом говорили о том, какое счастье иметь такую дочь.

Было 13 февраля, канун дня святого Валентина. Очевидность разрывала нас изнутри: ты умерла из-за сердечных мук, так, Марион? Ромен бросил тебя, и ты решила, что лучше умереть… Ведь в тринадцать лет можно видеть вечность в глазах мальчика.

Но только не ты, Марион, не ты. Ты не была настолько глупа. Сомнений нет, Ромен поступил плохо. Должно быть, он наговорил тебе кучу гадостей. Но ты бы не захотела покончить с собой. Веди он себя нежно, ты бы просто перевернула страницу. Конечно, ты любила его чрезмерно, это правда. Мы ненавидели его в тот день.

В понедельник, 11 февраля, ты говорила мне о нем. Ты хотела, чтобы перед друзьями он был поласковее с тобой. Я попыталась тебя убедить: «Он любит тебя, Марион, моя Марион. Просто мальчишки ведут себя как кроманьонцы, когда они в компании». Совсем как в той песенке Зази, которую мы напевали: «Я человек». Мы посмеялись вместе. «Не волнуйся, все наладится. Скажи ему, что ты чувствуешь. Но смотри, ты ведь тоже иногда забываешь о нем, когда вы шутите с подружками. Вот и он строит из себя бог знает что перед своими дружками. Но когда вы остаетесь вдвоем, вы другие». Я настаивала: «Это так, так было всегда и всегда будет». Вот что я думала 11 февраля.

Ты в слезах упала в мои объятья, уже слишком тяжелая для меня: «Спасибо, мама, мне лучше». Ты добавила: «Когда поплачешь – всегда лучше». Я даже не подозревала в тот вечер, насколько сильно ты страдала.

Этот разговор внезапно вспомнился мне вскоре после твой смерти и поразил до глубины души. Накануне 14 февраля, дня всех влюбленных, ты, маленькая обезумевшая девочка, отказалась от жизни, поскольку перестала быть принцессой в глазах ученика четвертого класса. Какая чудовищная нелепость!

Мы снова спросили у полицейских, не оставила ли ты письма. Они пообещали, что если что-то найдется, то мы узнаем об этом первыми. Они забрали с собой информационный материал – твой мобильный телефон. И предложили нам психогическую помощь. Помощь в чем?

Мы должны были во всем разобраться, срочно. Найти слова, которые открыли бы нам правду, сказали бы о той боли, которую ты испытала в тринадцать лет, моя бедная девочка. Вечером мы рылись в твоей аккуратно прибранной комнате как воры – безудержные, сгорающие от нетерпения, жадные до знаков.

В твоей старой сумке мы нашли ключ – предположительно от твоего шкафчика в колледже. Выходит, ты не пользовалась им с декабря, с тех пор как мы подарили тебе новую сумку. Новая сумка была собрана с присущей тебе тщательностью. Пенал, тетрадки – все на своем месте. Мы решили проверить твой дневник. Их было два.

Мы с отцом непонимающе смотрели друг на друга. Как у тебя могло оказаться два дневника? Мы лихорадочно раскрыли один из них. Тот самый, о котором мы знали – тот, который ты давала нам на подпись после того, как потеряла первый. Образцовый дневник примерной ученицы, без проблем.

Затем мы схватили второй дневник, он словно обжег нас. Тот самый дневник, который ты потеряла в январе. Выходит, ты нам лгала.

Задержав дыхание, мы пробежались по замечаниям учителей, которые ты хотела от нас скрыть. С декабря они писали об изменениях в твоем поведении, ужасной болтовне, многочисленных неоправданных опозданиях. В качестве подписи ты подделывала роспись твоего отца. Обычно дневник подписывала я.

Я помню тот день, когда ты сказала мне, что потеряла дневник. В ноябре или в декабре 2012-го. Мы искали везде. Я все время повторяла: «Мы найдем его, это невозможно». Ты беспокоилась: «Если у меня не будет дневника, я получу выговор». – «Сколько стоит дневник?» – «Около двух евро». – «Ты его потеряла и заплатишь эти два евро из своих денег». Мне нужно было подписать бумагу, подтверждющую, что ты его потеряла. «Спасибо, что купила мне другой». Я ничего не заподозрила. Я тоже теряла вещи.

Этот дневник, новый, фальшивый, я подписывала за два дня до твоей смерти, 11 февраля. Там было замечание от главного преподавателя, обращенное ко всем родителям: «Дети болтаются по коридорам во время урокав». Да, именно так, «урокав». Я спросила тебя, болтаешься ли ты тоже по коридорам. Ты вздохнула: «Нет, нет, я не болтаюсь».

Ты ввернула словечко и в тот дневник, который прятала от нас и который мы сейчас листали со сжавшимся сердцем. В нем своим детским почерком ты записала: «Марион будет как следует наказана».

Преподаватели продолжали записывать в него свои строгие замечания. Это началось 17 января 2013-го, за месяц до твоих похорон: «Телефон Марион звонил на уроке». Запись от 22 января: «За этот месяц Марион три раза опаздывала без уважительных причин, до пятницы 25 января она должна сдать сочинение об уважении устава в BVS (bureau de la vie scolaire)». 1 февраля, за двенадцать дней до твоей смерти: «Поведение Марион ухудшилось за последнее время: постоянно болтает, иногда даже нецензурно выражается во время уроков. Будем благодарны, если напомните ей о правилах поведения в школе».

Опоздания, болтовня, несделанные домашние задания… Как ты могла за несколько недель получить столько строгих замечаний, а мы ничего об этом даже не знали? Нас могли бы предупредить по телефону, по смс, по электронной почте… нас просто должны были потревожить! А ты, наша маленькая примерная девочка, к чему вся эта комедия, это скрытничанье? Ты держала нас за идиотов, за старых дураков, врагов, неспособных тебя понять? Ты боялась, что мы рассердимся, будем ругаться, накажем тебя, разлюбим? Чего ты боялась, когда прикрывалась дневником с фальшивыми отметками?

Меня охватило что-то вроде ярости. Я рассердилась на тебя за это. Как ты могла поступить с нами так? Врать и предпочесть умереть вместо того, чтобы сказать правду? Это так, Марион, ты ушла, чтобы только не открывать нам ту реальность, в которой ты пребывала? Ты в самом деле думала, что мы все – взрослые, дети, подростки – всегда идеальны? Считала ли ты, что мы неспособны прощать? Мы не настолько строги, ты прекрасно знала, что я все тебе прощаю, ты ведь всегда подробно рассказывала мне о своей жизни. Итак, почему?

Эти вопросы вертелись в моей голове проклятым круговоротом, в то время как мы с твоим отцом, обессиленные, опустив руки, были вынуждены признать, что ты вела двойную жизнь. Или, точнее, жила в четвертом измерении, в которое нас не пускала.

Тем не менее твой год в четвертом классе начался хорошо. Ты была в «4 С», с углубленным изучением испанского. Твои оценки за первый триместр были отличными. Когда в декабре мне сообщили, что по испанскому у тебя двадцать из двадцати, несмотря на то что ты совсем недавно начала его учить, я разрыдалась от радости. Когда я выходила с родительского собрания, ты спросила меня по телефону: «Ну что, мама, ты гордишься мной?» Да, я горжусь тобой.

Твой классный руководитель пел тебе дифирамбы, ведь ты была лучшей ученицей, прилежной, старательной на уроках: «Она супер, одна из лучших, мы рассчитываем на нее, если бы только было больше таких, как она…» Твои приятели частенько дразнили тебя «ботанкой». А потом ты влюбилась. Что произошло за эти два месяца? Да, верно, иногда ты выглядела грустной. Как подросток, который сомневается в своих чувствах и в чувствах другого, – ничего серьезного.

И мы провели эту первую ночь без тебя с нестерипмой болью внутри, терзаемые вопросом: почему ты не искала укрытия у нас, если настолько страдала?

В своей голове, затуманенной горем, я перебирала причины. Ты чувствовала себя слишком виноватой? Ты боялась нас разочаровать? Или мы были настолько плохими и недостойными родителями, неспособными тебя услышать? В любом случае я приходила в итоге именно к этому заключению. Неужели мы были родителями, слишком амбициозными по отношению к своим отпрыскам, чудовищными родителями, которых личность ребенка интересует меньше, чем тот образ, который он должен был воплощать?

Вечером после твоей смерти нам позвонили полицейские, чтобы узнать пинкод твоего телефона, они хотели с ним поработать. Конечно, уточнили они, нас проинформируют в первую очередь, в случае если удастся найти объяснение твоему поступку.

Днем, часа в три, мы отправились к Мариам, сообщить ужасную новость твоей сестре. Мы прошли через весь дом в игровую комнату. Я не смогла говорить. Твой папа очень мягко обратился к Клариссе: «Мы должны скзать тебе кое-что… Марион не болеет. Она умерла». Твоя сестра завопила, вытаращив глаза. Этот взгляд сохранялся у нее на протяжении еще нескольких месяцев.

Твой отец взял ее на руки, они плакали вдвоем. Затем отец выдохнул: «Но ты, ты с нами, наша маленькая девочка». В одно мгновение она из средней дочери превратилась в старшую. Она пожелала остаться у Мариам поиграть еще немного. Мы вернулись за ней чуть позже, а еще забрали Батиста у Захии. Мы держались… Все вчетвером, прижавшись друг к другу.

В понедельник утром Кларисса собралась в школу, как обычно. Но незадолго до нашего выхода из дома Мариам зашла предупредить: «Не стоит отправлять ее сегодня». Она держала в руках сегодняшний «Паризьен». На первой полосе писали о Марион. Да, о тебе, наша девочка. Там говорилось, что ты стала жертвой школьной травли, как и еще один ребенок, умерший накануне. «Двое подростков тринадцати лет перешли к действиям», – гласил заголовок. Надпись под этим громадным заголовком, на всю первую полосу: «Из-за школьной травли они покончили с собой». Автор статьи ссылался на твое письмо, в котором ты подробно рассказывала о тех насмешках и придирках, которые тебе приходилось терпеть.

Мы буквально окаменели от шока. Кто был против тебя? Кто тебя убил? Где нашли это письмо? Как оно оказалось в руках журналиста «Паризьен»?

Но внезапно твой поступок обрел смысл. Ко мне вернулась возможность видеть, исчезнувшая во время моих попыток вернуть тебя к жизни. Ты повесила свой телефон, и из него доносилась музыка – одна и та же назойливая песня. Я не слышала ее до тех пор, пока спасатели не оттащили меня от тебя. Только тогда я его увидела этот чертов телефон. Он висел там, привязанный за провод, с регги, играющим по кругу. Ты умерла под музыку, но сначала ты навсегда заставила свой телефон замолчать. Этот телефон, с помощью которого все и происходило: все оскорбления, преследования, нападки. Оружие преступления. Ты символически убила его тоже.

Да, наконец твой поступок обрел смысл. И нас охватила злость чудовищной удушающей волной. Тебе сделали настолько больно, что ты повесила телефон и предпочла уйти сама – это невыносимо! И взрослые из колледжа Жана Моне в Брии-Су-Форж, которые были за тебя в ответе, не сделали ничего, чтобы этого не случилось!

Тем не менее я говорила им о твоих жалобах на то, что тебе трудно работать в этом недисциплинированном классе. Три раза я просила о встрече с директором. Ни разу он меня не принял. Я звонила ему неоднократно, чтобы объяснить: мы хотим сменить класс. Он отвечал на мои просьбы либо молчанием, либо отказом.

Итак, в тот день, после чтения ужасной статьи из «Паризьена», утверждающей, что ты стала жертвой школьной травли, я возненавидела директора, бесчувственного к твоим страданиям. Я возненавидела всех в этом коллежде, кто мог помочь тебе, выслушать, понять твою тревогу, услышать наше беспокойство… Всех тех, кто предпочел страусиную политику.

Вне себя от злости, я набрала номер колледжа и сухо попросила директора: «Я мама Марион, приготовьте все ее вещи, мы хотим их забрать. Я хочу взять все: каждую бумажку, каждую мелочь, принадлежащую нашей дочери. Я хочу, чтобы ничего от Марион не осталось в вашем колледже, я не хочу больше иметь никаких контактов с вами».

Шокированная твоей смертью, я хотела избежать встреч с директором, поскольку предполагала, что он рассыплется в извинениях или соболезнованиях. Я бы этого не вынесла. Но на самом деле он тоже не хотел иметь со мной никаких контактов, я осознала это очень быстро. Но не поняла. И не понимаю до сих пор.