Читать книгу: «Воскресенье на даче. Рассказы и картинки с натуры»

Шрифт:

Воскресенье на даче

У русских

Утро. Улицы Лесного оглашаются криками разносчиков. Тут и «цыплята, куры биты», и «огурчики зелены», и «сиги копчены», и «невска лососина», и пр. и пр. Это выкрикивают тенора. Звонкие сопрано поют то «яйца свежие», то «селедки голландские», то «земляника спелая, земляника». На балконе дачи сидят надворный советник Михаил Тихонович Пестиков и его супруга Клавдия Петровна. Пестиков в халате и в туфлях; супруга в блузе. У обоих головы растрепаны, у обоих лица заспаны. Они почему-то дуются друг на друга, молчат и смотрят в разные стороны. На столе самовар и чайный прибор.

– Налей еще… – говорит Пестиков и подвигает к супруге порожний стакан.

– Могли бы, кажется, и сами… Все я да я… – фыркает супруга.

– Но ведь это, так сказать, женские обязанности в семье…

– Молчите. И без вас тошно. Голова болит.

– Должно быть, как-нибудь неловко лежала во время сна.

– Давайте сюда стакан.

Стакан наполнен чаем. Пестиков прихлебывает и курит папиросу, остервенительно затягиваясь ею. Пауза.

– Ужасно надоедают эти разносчики со своими криками… – начинает супруга.

– Да… Я давеча подошел к палисаднику, так мне один до того надоел, что я хотел его отколотить палкой. Пристает к душе – купи у него раков.

– Да и вообще здесь, в Лесном, скука смертная. Знала бы, не поехала сюда на дачу. Не знаешь, что делать, куда идти.

– Да, невесело. И везде тоска. В Озерках жили – тоска и жид одолел, переехали в Лесной – тоска вдвое и вдвое жид одолел. Мне кажется, что третьего года, когда мы жили в Новой Деревне…

– И там тощища, – перебивает супруга. – Гулять некуда ходить. А наконец, эта музыка из «Аркадии» и «Ливадии». Господи, как она мне надолызла! А эти подлые содержанки, которые жили и направо, и налево!

– Я когда-то холостой жил в Лигове – вот там…

– И я девицей жила с тетенькой в Лигове… Не знаешь, куда деться от скуки. Но здесь, в Лесном, – это уж ни на что не похоже! На кладбище лучше жить.

– Ты бы, Клавденька, съездила сегодня к обедне. По конке за шесть копеек до Новосильцевой церкви отлично. Все-таки народ, публика. Сегодня воскресенье.

– Да вы никак с ума сошли! Ведь нужно одеваться, а я вздумать об этом не могу. Эдакая жара, духота…

– Что мы сегодня будем есть за завтраком?

– Все надоело. Не знаю, что и заказывать. Разве мозги жареные…

– Закажи мозги.

– Лень и заказывать-то.

– Ну, я закажу. Ведь здесь только и утешение, что в еде. Да не худо бы яичницу с ветчиной… Только ветчину нужно хорошую. Ты бы сходила сама…

– Благодарю покорно. Ведь это одеваться надо. Я не видела скучнее места, как Лесной. Выйти куда-нибудь – одеться надо. Оденешься – гулять негде.

– Ну, положим, Беклешов сад.

– Нашли место гулянья! По дорожкам лягушки прыгают, сырость от пруда.

– Тени много. Громадные, старинные деревья… Трава хорошая.

– Что мне тень? Что мне трава? Ведь я не мужик, чтоб развалиться в тени на траве. И наконец, весь этот сад – олицетворенная скука.

– Вот с этим я согласен. А что до прогулки, то… Для прогулки, кроме того, Лесной парк есть. Там и тень, там и цветники…

– До Лесного парка-то от нас язык выставишь, бежавши.

– Кто любит гулять…

– Не люблю я без цели гулять. Ну, пойдешь в парк, в Беклешов сад, а дальше что?

– Дальше действительно делать нечего. В Беклешовом саду, впрочем, можно на лодке покататься.

– В эдакую жару-то? Благодарю покорно.

– Хочешь, сегодня вечером устроим прогулку на лодке, когда солнце сядет?

– Это вместе-то с вами? Велика приятность! Да и если бы компания, и то скучно. Нет, здесь вообще скучно, вообще не знаешь, что делать.

– Невесело-то невесело, но ведь надо же пробовать чем-нибудь развлечься. Хочешь сегодня в клуб идти?

– Чтоб смотреть, как кривляются на сцене бездарные актеры? Чтоб наблюдать, как пятидесятилетние актрисы играют молоденьких девушек?

– В театр можно и не ходить… Мы после театра, к танцам.

– Ну его, этот клуб. Тощища… И наконец, все одне и те же рожи: старая накрашенная холера, пляшущая с гимназистами, две разноперые трактирщицы в шляпах треухом. Да еще заплати деньги за вход!

– Ну, так погуляем по улицам.

– Гуляйте уж одни, наслаждайтесь вереницею мамок и нянек с ребятами.

Опять пауза.

– Позови кухарку. Надо завтрак и обед заказывать. Действительно, одно только и развлечение, что поесть хорошенько, – говорит Пестиков.

– Марфа! Иди сюда! – кричит супруга.

В дверях появляется кухарка.

– Так на завтрак мы мозги и яичницу… – начинает Пестиков. – Яичницу ты, Марфа, сделаешь нам с ветчиной, но не из цельных яиц, а сболтай их с молоком. Сболтаешь и обольешь ветчину. Да прибавь зеленцы.

– Задумали вы кушанье, которое одни вы только и будете есть. Не терплю я яичницу с молоком… – перебивает супруга. – Яичница, так уж должна быть из одних яиц.

– Тебе мозги, друг мой, останутся. Ведь завтрак – это такая вещь, что и одного блюда достаточно, если впереди хороший сытный обед.

– А сами, небось, будете два есть – и мозги, и яичницу!

– Не найду я вам, барин, здесь, в Лесном, хорошей ветчины… – заявляет кухарка. – Здесь есть в лавке ветчина, но какая-то ржавая. Да и мозгов навряд теперь найдешь, ведь уж поздно, десять часов. Что было – кухарки раньше расхватали. Мозги, почки, ножки – все это надо с вечера в лавке заказывать.

– Вот это тоже прелести нашей дачной жизни! – язвительно замечает супруга. – Ветчины нет, мозги – с вечера.

– Тогда сделай яичницу без ветчины, но только зелени побольше, зелени…

– А что же вместо мозгов? – спрашивает кухарка. – Бифштексики не прикажете ли?

– Ну тебя с бифштексами!

– Рыбки не изжарить ли тогда, окуньков? Рыбаки обличались с рыбой…

Супруга сердится.

– Ничего не надо к завтраку! – кричит она. – Колбасу сухую буду есть! Кофей и колбаса… Ничего не стряпай!

– Но зачем же, душечка, так? Можно что-нибудь другое придумать

– Придумывайте сами, а я не хочу. Лень, тоска, скука – завезли вы меня черт знает куда на дачу.

– Но ведь сама же ты…

– Довольно.

Супруга поднимается с места и уходит с балкона.

– Клавденька! Но надо хоть обед-то заказать! – кричит ей вслед Пестиков.

– Сами заказывайте. Все это мне надоело, скучно, – слышится ответ.

– Желаешь суп со шпинатом?

Вопрос остается без разрешения.

У немцев

Лесной. Девятый час утра, а на улице уже так и заливаются на все лады разносчики, выкрикивая названия съестных товаров. Вот в палисадник дачи вышел с террасы дачник, обрусевший немец Франц Карлович Гельбке, остановился у решетки и, смотря на улицу, начал вдыхать свежий утренний воздух, широко раздувая ноздри. По улице мимо него проехала телега и обдала его целым столбом густой пыли. Гельбке прищурил глаза, отвернулся и сказал: «Пфуй!» Гельбке был одет по-утреннему: в шитых гарусом туфлях – подарок жены ко дню рождения, в старую коломянковую парочку и был без шляпы. Утренний ветерок свободно гулял по его коротеньким белокурым, как бы из пакли, волосикам и по таким же бакенбардикам на красноватом угреватом лице. Отчихавшись от пыли, Гельбке подошел к тощей клумбе, сорвал несколько цветочков и, сделав из них букетик, отправился в дачу, где, войдя в спальню, со сладенькой улыбкой остановился перед постелью жены и тихо произнес:

– Du schlaefst¹, Amalia?

– Нет, я не спит… – отвечала по-русски тощая немка, раскинувшаяся на кровати, и открыла глаза.

– Da hast du!² – проговорил Гельбке и кинул на грудь жене букетик.

– Франц!

– Амалия!

Супруга раскрыла объятия, и Гельбке, стоя около кровати, погрузился в них.

– Und du… Du amusirst dich schon?³ – спросила она.

– О, ja. Schon seit lange. Bei uns im Garten ist so ge-muthlich⁴.

– Хороший у нас сад, Франц.

– Naturlich⁵.

– Хорошая дача.

– О, ja.

– Спасибо тебе, Франц, что ты мне нанял такой дача, – проговорила по-русски супруга и спросила: – Heute haben wir Sontag? Сегодня воскресенье?

– О, ja. Вставай… Сегодня мы будем целый день гулять и веселиться. Я придумал много, много удовольствий.

– Danke, danke dir… – закивала головой супруга, поднялась на постели и начала надевать чулки.

Гельбке снова вышел в палисадничек, с гордостью посматривая на пяток тощих деревьев, на куст сирени и на единственную клумбу посреди них. Клумба была убрана скорлупками из-под устриц, стеклянными разноцветными шариками с рождественской елки. Эта была работа рук его супруги, Амалии Богдановны.

– Раки! Живы крупны раки! – раздался голос разносчика.

– Раки! Давай сюда раки! – крикнул Гельбке.

Разносчик развязал корзинку.

– Вихлянские-с… Первый сорт, – сказал он.

– Ох, какие маленькие! Да это тараканы. Эдакая большая у тебя борода и такие маленькие раки!

– На скус зато очень приятные. С приятством кушать будете.

Начали торговаться. Гельбке давал аккурат половину того, что просил разносчик. Разносчик клялся, божился, два раза завязывал корзину и уходил. Наконец сторговались, и Гельбке торжественно понес корзинку на террасу, где уже стояла одетая в серенькое холстинковое платье и вполне причесанная Амалия Богдановна. На ней был даже клеенчатый передник и клеенчатые рукавчики – все это нужно было, по ее мнению, по хозяйству.

– Вот тебе сюрприз… Это для фрюштика, – проговорил Гельбке, подавая корзинку. – Сегодня на фрюштик у нас будет Krebs und Wurstessen. Раки и колбаса и больше ничего. Nicht wahr, so ist gut?⁶

– О, ja, Franz… Komm… Ich werde dir ein Kuss⁷.

Амалия Богдановна приблизила к себе голову мужа и влепила ему поцелуй.

На террасе на столе стояли уже принадлежности кофе. Они сели. Амалия Богдановна сама начала его варить и из экономии на керосине вместо спирта.

– Willst du ein Butterbrod mit Kase? – спросила она. – С сыр хочешь бутерброд?

– О, ja, mein Schatz…⁸

Гельбке принял от жены бутерброд и поцеловал у ней руку.

Они сидели и пили кофе, смакуя чуть не по чайной ложечке. С улицы, через палисадник, к ним приставали разносчики с предложениями товаров, но они не отвечали разносчикам. Гельбке созерцал жену. Амалия Богдановна созерцала мужа.

– Люблю я воскресенье, когда не нужно идти в контору и можно целое утро «веселиться» (sich amtisiren), – говорил Гельбке.

– И я люблю, потому мой Франц со мной… – отвечала супруга.

– И так хорошо у нас здесь на даче, приятно…

– Gemuthlich!..⁹ – протянула Амалия Богдановна и умильно закатила под лоб глаза.

Явились дети, мальчик и девочка – Густя и Фриц, в сопровождении русской няньки. Дети здоровались и говорили по-русски.

– Deutsch… Deutsch… Говорить надо по-немецки… – приказывала им мать.

– Мама! Дай мне бутерброд… – проговорил мальчик.

– Нельзя… Кушай булку и молоко.

– Я хочу бутерброд с колбасой.

– Нельзя, Феденька… – отвечал отец. – Фибрин ты получишь за фрюштиком, а теперь должен кушать мучное и казеин.

Ребенок наморщился и приготовился плакать.

– Я дам ему маленький кусочек… – сказала мать.

– Дай… Но не больше полдрахмы.

Девочка ничего не просила. Она запихала в рот кусок кренделя и сосала его.

– Nun…¹⁰ – проговорил Гельбке, обращаясь к супруге. – Сейчас я тебе сообщу программу наших удовольствий на сегодняшнее воскресенье. После кофе мы будем провожать тебя в лавку, где ты будешь покупать провизию на обед. Густя и Фриц! Вы рады, что мы будем провожать маму в лавку? – спросил он детей.

Вместо ответа мальчик запросил еще колбасы.

– Нельзя, нельзя тебе колбасы… – проговорил Гельбке и продолжал: – Потом фрюштик… и к нам хотел прийти выпить свой шнапс Иван Иваныч Аффе… Потом мы возьмем Густю и Фрица и пойдем в Беклешов сад кататься на лодке.

– Зачем лодка? – спросила Амалия Богдановна. – Ты раки купил. Лодка и раки в один день будет дорого. Надо ЭКОНОМИ…

– Но, душечка, ведь раки у нас идут на завтрак. Они заменяют блюдо, и мы не увеличиваем свой бюджет. Ну, ты можешь редиски не покупать. На масле будет экономия.

– Но зато Аффе будет с нами кушать – вот экономии и нет. Он выпьет три-четыре шнапс. О, я знаю Аффе! И он так много пьет! У него очень большой аппетит.

– Зато Аффе заплатит третью часть того, что стоит лодка. После лодки придут Брус и Грюнштейн, и мы будем играть в крокет на пиво. Ты любишь играть в крокет… Ты рада?

– О, ja… Но я люблю, чтоб экономи, а ты можешь проиграть много пива.

– Норма. Мы сделаем норму. Проигрыш не должен быть больше трех бутылок. Ведь пиво в воскресенье в бюджете. Я могу истратить в воскресенье на пиво шестьдесят копеек. На сигары сорок, а на пиво…

Амалия Богдановна погрозила мужу пальцем и сказала:

– О, Франц, ты тратишь больше!

– Ein Kuss…

Гельбке схватил женину руку и поцеловал ее в знак своей виновности.

– Nun… После крокета мы будем обедать… – продолжал он.

– И Аффе, и Брус, и Брюнштейн с нами? – испуганно спросила Амалия Богдановна.

– Нет, они пойдут домой. Вот за обедом ты можешь сделать экономию. Зачем нам суп? Сегодня так жарко. Ты сделаешь форшмак, потом жареные окуни – и довольно. А я могу прибавить бутылку пива.

– Опять пива! Франц, я хотела сказать… Ты сигар много куришь. Надо делать экономию, чтоб в мое рождение была у нас иллюминация. Мой брат Готлиб хотел принесть двадцать фонарей…

– Фуй… Оставь, Амалия… Я имею вечерние занятия, и это покроет наш бюджет. Nun… Обедать мы будем на открытом воздухе…

– Здесь, в саду?

– Нет, тут тени нет, а мы снесем стол за дачу, под березу.

– Но там помойная яма.

– Ничего… Все-таки это будет в зелени… Там хорошая береза. А после обеда – маленький моцион… Мы пойдем в кегельбан… Туда придут Аффе, Грюнштейн и Грус, и сделаем несколько партий в кегли. После кегель мы пойдем на прогулку в Лесной парк. Ах, Амалия! Какие там цветы! Ты любишь цветы?

– Да, mein Schatz.

– И вот ты там увидишь много, много цветов. Там я, Аффе, Грус и Грюнштейн споем свой квартет. Хорошо? Nichtwahr gemuthlich?

– Gemuthlich… – отвечала Амалия Богдановна и закатила под лоб свои серые оловянные глаза.

– Вечер мы так и кончим музыкальным удовольствием. Из Лесного парка мы пойдем в лесной клуб музыку слушать…

– Франц… Но ведь там надо платить за вход… Нет, нет, я не хочу. Ни за что не хочу… Надо экономию к моему рождению…

– Маменька… Мамаша… Амалия… Мутерхен… – перебил ее Гельбке. – Мы ничего не будем платить. Мы придем на улицу, встанем около забора клуба и будем слушать музыку даром. И Аффе будет с нами, и Грус, и Грюнштейн… Даром, даром… – повторял он.

– Ну, тогда хорошо.

– А из клуба домой, сядем на террасу и будем слушать кукушку. Будем смотреть на луну и слушать кукушку. Ты любишь кукушку?

– О, ja… Gemuthlich… А потом что? – спросила супруга и улыбнулась.

– А потом ты – моя Амалия. Вот и вся программа, – отвечал Гельбке. – Ты кончила свой кофе?

– Кончила.

– Иди за провизией. Мы тебя будем провожать. Фриц! Густя! Идемте с мамой в лавку.

– Папа! Я колбасы хочу! – кричал мальчик.

– Нельзя, нельзя. Маленькому мальчику вредно утром мясо. Твой фибрин ты получишь за завтраком.

Через десять минут на улице Лесного можно было видеть Амалию Богдановну, шествующую с корзинкой в руках. Сзади шел ее супруг Франц Карлыч Гельбке и вел за руки Фрица и Густю. Гельбке был уже облечен в серую пиджачную парочку и имел на голове соломенную шляпу. В устах его дымилась дешевая сигара, вставленная в мундштук, облеченный в бисерный чехол – подарок Амалии Богдановны.

Еще у русских

Все семейство Михаила Тихоновича Пестикова завтракало, и вдруг старшие его члены рассорились и выскочили из-за стола, не доев даже простокваши.

– Нельзя же жить на даче и никуда не ходить гулять! – кричал Пестиков. – Зачем же тогда было нанимать дачу? Зачем платить полтораста рублей?

– Черт вас знает, зачем вы нанимали, зачем вы платили! – отвечала супруга, Клавдия Петровна. – Пуще всего я вам не прощу того, что вы завезли меня в этот поганый Лесной, где тощища смертная, где никуда нельзя выйти, не выпялившись во все свои наряды.

– Где же бы ты желала жить на даче? В Павловске, что ли? Так там, матушка, нужно еще больше выпяливаться. Там, может быть, и веселее, но зато ты там в парк даже без перчаток не покажешься.

– Зато там порядочное общество, а здесь, в Лесном, что такое? Там все-таки стоит быть навытяжке, стоит надевать корсет, стоит напялить перчатки и шляпку.

– Но должны же мы хоть моцион сделать. В будни я целые дни на службе…

– Вы и идите одни, если вам нужен моцион.

– Нельзя же и тебе без моциону.

– Мне достаточно мой моцион вот здесь на балконе сделать.

– Детям нужен моцион.

– Забирайте детей и идите.

– При живой-то жене да возиться с ребятами? Благодарю покорно.

– При вас нянька будет.

Произошла пауза. Жена, в блузе и непричесанная, с крысиным хвостиком вместо косы, сидела в углу террасы и дулась. Муж ходил из угла в угол и усиленно затягивался папироской.

– Полно, полно, матушка, пойдем. Надо же детей прогулять. Иди, оденься и пойдем хоть до Гражданки, что ли… Туда дорога лесом, в тени…

– Вот в Гражданку-то я именно и не пойду. Что там делать? Смотреть, как в палисадниках пьяные немцы пиво пьют?

– Ну, в Лесной парк пройдем.

– Да в Лесном парке, я думаю, теперь с заблудившейся собакой не встретишься. Затянешься в корсет, выпялишься в платье – и иди в Лесной парк! Что там делать? Какая цель? Еще если бы там был ресторан, то можно было бы прийти, сесть, чаю напиться или мороженого съесть.

– Посмотрим на цветочки. Там отличный цветник.

– Я не садовница.

– На цветы любуются не одни садовницы.

– Ну не девочка, не институтка, чтоб на цветочки умиляться.

– Пойдем в Беклешов сад, посмотрим, как на лодках катаются по пруду.

– Чтобы меня Доримедонтиха с ног до головы пронзительным взглядом осмотрела и на все корки процыгани-ла? Она там днюет и ночует, сидя на скамейке у пруда. В новом платье, сшитом по вашему совету, обезьяной на шарманке выгляжу.

– Вздор. Прекрасное платье.

– Да ведь я вижу, как она меня цыганит. Ведь она, не стесняясь, так вслед и говорит: «Вон разноперая сорока идет».

– А ты ее процыгань.

– С кем? С вами, что ли? Так вы на гулянье, словно истукан, молча идете и только свою папиросу сосете. А она сидит и цыганит всех в целой компании таких же, как и она сама, барабанных шкур.

– Ну, полно, Клавденька… Пойдем пройдемся… Я понимаю, что здесь, в Лесном, место скучное, но уж ежели переехали, то надо же пользоваться тем, что есть. Иди оденься.

Супруга сдалась и отправилась одеваться. Нянька и кухарка сбились с ног, полчаса отыскивая ключи от шкапа, четверть часа таскали по комнатам юбки, потом начали закаливать щипцы для завивки хозяйкиной челки на лбу. Наконец хозяйка вышла с сильными слоями пудры на лице, с густо выведенными бровями, затянутая в корсет, и проговорила, обращаясь к мужу:

– Ну, взгляни на милость, разве я не похожа в этом платье на пестроперую сороку?

– Не нахожу.

– Вы никогда ничего не находите! Я не понимаю, для чего у вас глаза во лбу! – крикнула она.

– Готова ты, душечка?

– Готова-с. Ведите на тоску и скуку. Радуйтесь, что на своем поставили.

– Феденька, Лизочка, Катенька! Сбирайтесь. Мы идем в Лесной парк.

– Как в Лесной парк? Ведь вы сказали – в Беклешов сад?

– Но ведь ты не желаешь встречаться вместе с Дори-медонтихой.

– Напротив. Я именно теперь желаю ее встретить, чтоб пройти мимо нее и плюнуть в ее сторону.

– Пожалуйста, только ты не заводи скандала.

– Нарочно заведу, если она что-нибудь скажет мне вслед…

– Ну, что же это такое! – развел руками Пестиков. – Тогда уж лучше не идти в Беклешов сад.

– Нет, уж теперь-то я нарочно пойду. Вы меня вытащили, а я вас потащу. Дети, собирайтесь! Нянька! Вытри нос Катеньке.

Семейство вышло из палисадника дачи и поплелось по дорожке около дач.

– Клавденька… Только ты, бога ради, насчет Доримедонтихи-то… – начал муж.

– Назло вам заведу скандал… – фыркнула жена.

Муж шел как на иголках.

– Что же это такое! Идти гулять и вдруг сцепиться с посторонней женщиной!

– А вы зачем меня звали на прогулку? Вытащили – вот теперь и казнитесь.

– Если бы я знал, то, само собой, не потащил бы…

– Вон целая компания жидов и жидовок навстречу тащится! И ведь как вырядились, канальи. Наверное, потаскали из своих ссудных касс заложенные вещи… Думаете, приятны такие встречи?

– А ты не гляди на них! Ведь они только пройдут мимо.

– И мимо-то, когда они идут, и то неприятно. Вон одна жидовка даже в шелковом парике.

– Тише. Ну зачем же кричать? Ведь она слышит.

– Пускай слышит. Фу, как запахло чесноком!

– Клавденька…

– Тридцать два года знаю, что я Клавденька.

– Если бы я знал, что это все так будет, то ни за что на свете не вызвал бы тебя. Знаешь что? Я не пойду дальше.

– Идите, идите уж, если выманили меня.

– Дай мне слово, что ты в Беклешовом саду не сцепишься с Доримедонтихой.

– Да чего вы ее боитесь-то?

– Я ее не боюсь, но не желаю скандала. Ну, дай мне слово…

– Я только плюну в ее сторону. Пусть она видит.