Большинство людей, ждут лето по-особому сильно. И даже едут к нему навстречу, к берегу моря или океана. Там лето получается полным и настоящим.

А те, кто проживают на побережье, постоянно летом, просто решив в один из солнечных дней, отправляются к себе на дачу – все там же, но только не в городе. Вот и получается, что чем ближе к морю, тем чаще встречи и длиннее лето.

– Мама! Машина приехала, – огласил, вбежавший домой Сеймур.

– Ну и здорово! Тогда, сынок, спускай продукты вниз и будь осторожен, а главное – не шуми, вдруг, кто еще из соседей спит.

Подхватив несколько увесистых сумок с продуктами, Сеймур стал спускаться вниз, во двор.

Во дворе, у подъезда, семью Рагимовых, точнее мать с двумя сыновьями, ждал микроавтобус, чтобы увезти их на дачу. Лето началось. Пора жарких и радостных дней, пора долгих дней игры на воздухе возле моря.

Отец семь Рагимовых, Идрис Мансурович – был ответственным человеком, работал журналистом. И ко всему же время было ответственное – советское. Жена Идрис Мансуровича – Хиджран ханум, в силу своего характера понимала мужа и время, в котором они жили – работа есть работа. Имея двух сыновей – подростков, будущих мужчин, она была уверенна, что переезд – дело не хлопотное, если все спланировать со знанием дела. Отправив свой класс на каникулы, Хиджран выходила в отпуск на два месяца. Она была учительницей в средней школе. Работа с детьми сделали ее строгой и требовательной, а мальчики, как известно, народ предприимчивый.

Сеймур, пошатываясь, спускался по ступенькам. Сумки были невыносимо тяжелые по весу, и ненавистны по содержанию – всякого рода крупы, манка особенно.

Сеймур выбежал во двор. Сумки упали.

– Ну что, хиляк, уронил! – Посмеявшись, с издевкой заметил старший сын Идрис Мансуровича и Хиджран ханум – Фархад, стоявший вместе с водителем микроавтобуса.

«Еще брат называется, даже помочь не хочет», – с обидой подумал младший сын семьи Рагимовых – Сеймур.

– Ладно, давай помогу, – Фархад присел рядом с братом и стал забрасывать крупы в сумку.

– Много еще чего наверху? – Спросил Фархад младшего брата.

– Это только первые сумки, – ответил Сеймур.

– Сеймур, предупреждаю тебя, сразу не сбегай, пока картошку не спустим. Слышал?! – Фархад строго посмотрел на младшего брата.

– Хорошо! – ответил Сеймур.

Фархад был выше брата в силу возраста. Четыре года – это несколько сантиметров ввысь, и несколько килограммов вширь. Фархад был красивым братом. В нем все было аккуратно сформировано – нос, рот, уши, то над чем больше всего смеются дети.

Сеймур в отличие от брата, был менее интересным (так ему казалось). Бурно растущие кудри завивались, словно черный крем кондитера, разрисовывавшего большой торт большими жуткими розочками. Безобразные волосы портили внешний вид и настроение мальчику, особенно, по утрам. Он казался диким и необузданным, подросток – мустанг. Зато он был сложен как мустанг. Ноги – стальные шарниры, руки – цепкие лианы. Только волосы огорчали своей распущенностью и вредностью, без воды было никак не обойтись.

– Все! Давай наверх! Теперь картошка. – Скомандовал Фархад, загрузив крупы в машину.

Братья наперегонки неслись наверх – домой. Сеймур – мустанг добежал первым и, ухватившись за мешок с картошкой, одарил брата язвительной улыбкой.

– Ну и дурак! – объявил Фархад.

– Почему дурак? – спросил Сеймур, приподняв кудри со лба.

– Скоро поймешь, – ответив Фархад, присел на корточки спиной к мешку и, вцепившись руками в мешковину, он резко приподнялся и, буквально выбежал на лестничную площадку. Шаги Фархада больше походили на прыжки, нежели на размеренную поступь по лестницам. Старший брат решил проучить младшего за прыть и улыбку.

– Ну что умник, как ты там?! – насмешливо беспокоился старший брат.

Младший молчал. Его несло вниз по лестницам, как несет ко дну увесистый камень, привязанный к ногам приговоренного к казни через утопление. Трудно быть младшим, даже на два года, ибо каждый день жизни – это капля мудрости в большой стакан мудрости, промеренного для каждого богом.

Фархад выбежал из подъезда гордо как рысак, за ним вывалился Сеймур, измученный и вспотевший, как мустанг на последнем этапе своего объезда. Не выдержав нагрузки и, почувствовав усталость рук, Сеймур бросил мешок.

– Мало иметь быстрые ноги, иногда надо, брат, головой думать. – Фархад стоял над запыхавшимся братом, который согнулся от сбившегося дыхания. – Ладно, принеси еще чего-нибудь и, можешь быть свободным.

Уже отдышавшийся Сеймур, не разменивая ступеньки, несся наверх за очередным чем-нибудь.

– Привет, Рена! – Сеймур поздоровался с девушкой, спускающейся по лестнице ему на встречу. То была Рена, соседка с третьего этажа. Единственная дочь семьи Исламовых.

– Привет, Сеймурчик! На дачу собрались? – Спросила Рена, перехватив поудобнее нотную сумку. Она серьезно занималась музыкой.

– Да, на дачу, до конца лета, – ответил Сеймур, неотрывно разглядывая девушку, значительно старше себя по возрасту. Она ему нравилась. А именно то, что мог еще понять и прочувствовать подросток. Короткая юбка оголяла стройные белые ножки. Аккуратно расчесанные длинные волосы, крупные карие глаза и большой выразительный рот заключались в луновидном овале лица.

– А ты, Рена, куда так рано идешь? – спросил Сеймур.

– Как видишь, – Рена движением руки выставила вперед ноты. – А ты веди себя прилично на даче, слушай маму. И еще, может тебя постригут, а лучше обреют. Тебе будет легче, – Рена ухватилась за вьющуюся гриву Сеймура. – Жуть, какая, как ты это носишь в такую жару?

Сеймур пожал плечами. Слов не нашел, потому что не понимал в чем его проблема.

– Ладно, побегу, а то опоздаю, – Рена продолжила движение вниз, размахивая нотной сумкой.

– А без волос я буду страшным как пират, – крикнул вслед удаляющейся девушке с нотами Сеймур.

– Не будешь! Потому что ты не пират, – слова Рены долетели до Сеймура с опозданием, Рена вышла из подъезда, оставив его наедине с ее предложением.

Сеймур побежал дальше.

– Сеймур, зачем кричишь!? – Вопрос женщины в неглиже остановил Сеймура. То была тетя Сура – мать Рены. Женщине, которой Сеймур всегда был рад. Она была пышной женщиной по формам и, доброй – по натуре. Временами она напоминала Сеймуру сказочных королев. Мать красивых дочерей- принцесс. Тетя Сура лучше всех остальных соседей понимала детскую резвость Сеймура. Наверное, потому, что у нее не было сына и, потому, что она была просто мудрая женщина. Часто повторяла при недовольных Сеймуром соседей: «Перерастет и угомонится, и станет другим и еще каким…, красавчиком» Её слова вселяли уверенность в Сеймура, что не все так плохо с ним и с его поведением. Тетя Сура была преподавателем музыки, уровня солидного – академического, как вся ее семья. Муж – дядя Расул, стройного телосложения мужчина и с тонкими чертами лица, гармонично дополнял их пару изяществом. Он был композитором, а на досуге преподавал. Они были люди знатные, и по корням и по содержанию. Мама дядя Расула, была известная певица, пение которой Сеймуру так и не удалось услышать. Идрис Мансурович всегда с восхищением отзывался о таланте усопшей. И вообще, Сеймур с уважением относился к тем соседям, о которых с уважением отзывался Идрис Мансурович. У него все были достойные. Любил часто повторять: « Хорошим соседом надо родиться, так же, как и хорошим человеком. Нам повезло с соседями, все хорошими людьми родились»

– Я с Реной разговаривал, – хитро улыбнулся Сеймур, понимая, что попался – проявил невежественность, позабыв о спокойствии соседей.

– Говори потише, а то всех разбудишь, – тихо промолвила тетя Сура.

– Уже разбудил! Постарался! – жестко высказался вышедший из своей квартиры сосед напротив, дядя Рамиз, бывший дирижер симфонического оркестра. Сеймур находил соседа сказочно смешным – настоящей черепахой Тортилой. У Сеймура с данным мужчиной, возраста его дедушки были особые отношения. У дирижера заболевала голова как раз, когда он встречался с Сеймуром. Семья Рагимовых жила над дирижером. Для резвости жеребцов требуется жесткая основа, а получалось, что у Рагимовых пол был жестким, а Рамизовский потолок жидким. Он часто жаловался соседям на семью, и отчитывал Идрис Мансуровича за беготню детей. Последний каждый раз извинялся перед дирижером и, придя домой, просил детей не бегать. Дети слушали отца, но быстро забывали его просьбу и претензии соседа снизу. Смотря на все это, Идрис Мансурович говорил: « Что можно поделать с ними, мои дети- кони в щенячьем возрасте»

– Уезжаете, и, слава Богу. Отдохну от тебя немного, точнее, от твоего топота. И насколько отдохну? – вопросительно взглянув на Сеймура через темные очки, спросил дирижер.

– На два месяца! – нахмурившись, ответил Сеймур.

– Хорошо! Даже чудесно! – с удовольствием заявил Рамиз, вмещая свою фетровую шляпу на свою лысину.

– И скажи отцу, пусть тебя пострижет, а то смотреть жутко. Боюсь, с такой копной ты никогда не узнаешь, что такое пробор, – небрежно пройдясь рукой по шевелюре подростка, дирижер стал спускаться по лестнице.

Сеймур смотрел вслед старику с недовольным выражением лица.

«Иди на свой бульвар, там тебе будет спокойнее, а вот через два месяца я тебе устрою жизнь оркестровую. Даю слово. Волосы мои ему не нравятся. На свои посмотри, если они у тебя еще остались. Лысый старикан» – зло, даже мстительно подумал про себя Сеймур.

– Не обижайся на него, – словно прочитав не дружественный взгляд Сеймура, тетя Сура постаралась отвлечь подростка от агрессивных мыслей, – Старикам нужен покой, а ему, почему- то, чуть больше. Ну, ничего, вот вырастите, и у него станет потише.

– Сеймурчик! Маме скажи, пусть перед отъездом зайдет ко мне, сказать хочу ей кое – что. Не забудешь?

– Нет, не забуду! – ответил Семик, сиганув при этом через перилла как гимнаст – всем телом.

Тетя Сура, неодобрительно покачав головой, на выходку Сеймура сказала: «Будь осторожен, сынок, и веди себя прилично».

– Хорошо! – Ответил Сеймур. Железные шарниры, заработали, подросток понесся домой.

Добежав до своего этажа, Сеймур заметил, что дверь их квартиры открыта и слышен голос мамы и соседки, тети Наргиз.

– Здравствуйте, тетя Наргиз! – громко поздоровался Сеймур.

Соседка по лестничной площадке – тетя Наргиз, была близка семье Рагимовых, как соль к еде, как сахар к чаю и лекарство к недугу. Все что нужно, когда вдруг все перечисленное не оказывается дома. Она была дочерью прославленных актеров своего времени, о которых помнят во все времена. Тетя Наргиз была большая, белая и мягкая женщина, с розовыми щечками. Сеймур был уверен, что если ему будет позволено ее обнять, то ему это непременно понравится.

– Здравствуй, сынок! – Ответила Наргиз. – Ну что, на волю тебя сегодня везут? Набегаешься вдоволь и приедешь более спокойным, а главное – повзрослевшим.

– Хиджран! Что- то надо делать с его волосами. Жуть, а не волосы, – Наргиз затронула больную тему Сеймура.

– Не знаю, что делать с ними, Наргиз, – задумчиво посмотрев на сына, сказала Хиджран.

– Укоротить до невозможности, чтоб дышалось легче корням, может, что и исправится – посоветовала Наргиз.

– Там, на даче решим, – решительно ответила Хиджран.

– Мам! Тетя Сура попросила зайти к ней, – выпалив просьбу соседки Сеймур, выбежал в прихожую.

– Опять листья? – Улыбаясь, заметила Наргиз.

– Думаю, что да, – ответила Хиджран.

– И все- таки апшеронские виноградники лучше, чем остальные – долма мягче получается.

– Я думаю, Хиджран, ты про меня тоже не забудешь – невзначай произнесла Наргиз.

– А тебе зачем? – удивленно спросила Хиджран. – У вас же своя дача есть и виноградниками вы не обделены.

– Да, я до сих пор не могу разобраться, какие надо срывать, какие – нет, – виновато заключила Наргиз.

– Подруга! Это же легко! Я же тебя учила! – удивленно провозгласила Хиджран.

– Лично мне, нелегко, – просто и не принужденно ответила Наргиз. – Самое легкое занятие для меня – это учить детей музыке.

Тетя Наргиз была учительницей музыки в музыкальной школе. Первый человек из этой сферы, кто определил полное отсутствие у Сеймура музыкального слуха. И мальчика оставили в покое – и родители, и школьная учительница пения.

– Хорошо! Привезу! – улыбаясь, сказала Хиджран. – Кстати, а ты когда собираешься на каникулы?

– На следующей неделе, – ответила Наргиз.

– Мам! Я сгущенку потащу вниз, хорошо? – Спросил Сеймур, волоча по полу сетку с десятками железных банок сгущенного молока.

Сеймур вышел из квартиры, грохоча банками. « Блин! Как тяжело!» – подумал Сеймур. Он недавно научился сквернословить. Улица научила.

– Сеймур, маму позови, – из чуть приоткрытой двери квартиры тети Наргиз, прижавшись к дверному проему, на него смотрела заспанная Айсель, младшая дочь тети Наргиз.

Сеймур был старше ее, не намного, на 2 года, что давало ему права доминировать над ней в пределах их лестничной площадки. Сеймуру самому было 9 лет. Айсель была светленькой девочкой. Волосы пепельного цвета поддерживали общий фон осветленной внешности Айсель. Карие раскосые глаза, привлекали внимание, которое у некоторых могло быть неотрывным. Рот, из которого, как считал Сеймур, порой слетали «приятные» слова, был большой как у настоящей певицы. Нос был маленький, и слегка вздернутый, хотя должно было быть наоборот. Корни семьи Наргиз, когда – то разрослись так бурно, что оказались далеко за пределами Баку. Кто – то из предков – мужчин Наргиз обратил свои любящие взоры на северных жещин. И получилось то, что получилось – пышная тетя Наргиз с красными, как от северного мороза щеками.

– Зачем тебе мама? – спросил Сеймур, совсем не удивившийся присутствию соседской девочки. Он ее видел каждый день, она любила петь всякие песенки, выйдя на балкон, а он любил, там же, но только на своем балконе, есть фрукты. Чаще всего их встречи на балконе заканчивались словесной перебранкой. Он критиковал ее пение, находя их писком, а она делала ему замечание по поводу его привычки швырять огрызки в проезжающие машины.

– Нужна! – вялым и заспанным голосом ответила Айсель.

– Выйди и пойди к ней сама, что ног нет? – неучтиво сказал Сеймур.

– Я не могу! Я не одета, – посвятив Сеймура в свой утренний наряд, Айсель еще сильнее прижала свою входную дверь к своему высунутому лицу.

– Ну, пойди, умойся, оденься и заходи за мамой, это же легко, – предложив обычный порядок вещей, Сеймур сделал первые шаги вниз по лестнице.

– Ну, позови, не вредничай! – завопила Айсель.

– Да что ты пристала ко мне! Сделай два шага вперед и позови сама, – возмущенно выпалил Сеймур.

– Не могу, у меня зуб шатается и побаливает, – как тайну, тихо произнесла Айсель.

Сеймур бросил сетку. Новость для него была болезненной. Зубы – дело известное в подростковом возрасте. Сеймур подошел ближе к Айсель, чтобы рассмотреть зубную проблему.

– Покажи! Какой? – Сеймур пригнулся, чтобы посочувствовать.

Айсель приоткрыла рот, и пальцем указала на передний зуб в нижнем ряду молочных зубов.

– Пошевели! – приказал Сеймур.

– Боюсь! – завопила Айсель.

– Не бойся, ерунда это. У меня таких отлетело много, совсем не больно. Давай я его согну. Он выйдет без боли. Он уже готов упасть, – Сеймур нацелился на зуб.

– Нет! Не трогай! Надо к врачу пойти, – резким движением руки, Айсель отвела руку Сеймура от своего рта.

– Еще инфекцию занесешь своими руками, небось, немытые, как всегда. Я знаю, ты никогда руки не моешь – недовольная предложенным методом, Айсель зажала ладонью рот.

– Ну, тогда ходи и посвистывай, может и отвалится сам, – обиженно отвернувшись от Айсель, произнес Сеймур. – А лучше пой, может, выскочит вместе с твоим дурацким пением. Тоже мне недотрога, – Сеймур буркнул и стал спускаться по ступеням.

– Ты лучше на себя посмотри, на кого ты похож, страшно посмотреть на тебя – вечно нечесаный и грязный, – выговорив последние слова, Айсель резко закрыла дверь, зная о последствиях за сказанное.

Сеймур прилип к двери, разглядывая в замочную скважину Айсель.

– Ничего, ты еще выйдешь во двор, зараза, я с тобой разберусь, чума беззубая, – Сеймур, прижавшись губами к замочной скважине, исходился угрозами в адрес соседской девочки. Привычная сцена – собака желает вцепиться в кошку, но не получается – большая и без цепких когтей, она кружит вокруг дерева и лает на кошку, а та, маленькая, прищурив глаза восседает на высоте своего умения – карабкаться по деревьям.

– Позови маму! – доносились мольбы Айсель за дверью. Она была уверена, что Сеймур исполнит ее просьбу и что, выйдя во двор она, как и прежде, попадет под опеку Сеймура, под его защиту от нападок соседских мальчиков. Так уж водится во дворах – защищаешь того, с кем знаешься каждый день.

– Тетя Наргиз! – заорал как труба Сеймур, просунув голову в проем двери собственной квартиры, – У Айсель три зуба шатаются, вас зовет.

– Не три, а один! Не обманывай маму! – послышался голос Айсель за дверью.

– Вот выйдешь во двор, зашатаются не то что три, но и все остальные. – Послав через дверь последнюю угрозу, Сеймур, пересчитывая банками ступеньки, стал спускаться во двор.

«Еще этаж и все, а там Фархад поможет» – подумал Сеймур, волоча непосильную поклажу.

– Привет, мой родной! Что ты такое несешь? – Открыв дверь, спросила соседка со второго этажа, тетя Ирма.

– Да вот на дачу переезжаем, – запыхавшись, ответил Сеймур.

– Как, уже сегодня? – Удивленно спросила Ирма.

– Да, а что тетя Ирма? – также удивленно спросил Сеймур.

– Просто мама говорила, что вы через неделю переедете на дачу. Когда листья созреют, – Ирма задумалась, не смотря на подростка.– Передай маме пусть зайдет ко мне перед отъездом. И еще, вот что, подожди меня чуть-чуть. Тетя Ирма зашла в квартиру, оставив открытой входную дверь. Самый знакомый запах для Сеймура – был запах квартиры Кочарян – запах кофе. Хиджран всегда поила ребят только чаем, и на вопрос: «Мама! А чем это пахнет так хорошо?». Мать семьи Рагимовых отвечала: «Армяне очень любят пить кофе» – «Ничего, подрастешь и сам выберешь для себя, что пить по утрам»

Тетя Ирма вернулась с тарелкой домашних печений.

– Угощайся! – Ирма гордо поднесла тарелку Сеймуру.

Сеймур взял одно печенье, вспомнив наказы отца: « Бери всегда, что – то одно, когда предлагают угоститься, а когда вздумается взять второй раз, вспомни мои глаза, ты знаешь, как они выглядят, когда я не доволен»

Надкусив сухое печенье, Сеймур сделал довольное лицо.

– Как дела, цыганенок? – сказал, появившийся в прихожей дядя Лазарь – муж тети Ирмы. Славный старикан, грузный и очень тихий. Лазарь напоминал Сеймуру крота в темных очках – мультяшного персонажа, у которого была заботливая соседка – крыска, желающая обустроить его личную жизнь. Только в реальной жизни, соседка была его женой и обустраивала жизнь собственного мужа с толком и с расстановкой.

– Нормально! – ответил Сеймур, дожевывая то ли орех, то ли скорлупу от него.

Лично Сеймуру, Кочаряны были не интересны. У них не было детей. А вот мама Сеймура их уважала, даже где- то любила. Они были ее самые любимые армяне. Она часами пропадала у тети Ирмы, где получала дельные советы о маленьких хитростях жизни.

– На дачу собрались? – Спросил, одевающий в прихожей обувь дядя Лазарь.

– Да, скоро поедем, – учтиво ответил Сеймур.

– Смотри, постарайся ходить много босиком по песку и принимай много водных процедур – это полезно для кровообращения, – заботливо посоветовал дядя Лазарь.

– Хорошо, дядя Лазарь, буду, – ответил подросток, откровенно говоря, ничего не понявший из слов мудреца.

За спиной Сеймура щелкнула дверь с табличкой «Ольга Вертинская». На пороге появилась Ольга ханум. Так Ольгу Вертинскую величал отец Сеймура, говорил, что все женщины Баку – ханумы (не сводница), раз живут в нем. Ольга ханум была не обычная женщина. Сеймур никогда не видел ее с авоськами. Она была композитором. Написала марш для нефтяников Баку. Марш для сильных и отважных мужчин. Однако своего отважного мужчины у нее не было, и детей тоже не было замечено. Ольга ханум была худенькой женщиной, не высокой, с маленьким ртом, сильно подчеркнутой яркой помадой, и с приметным остреньким носиком, не портившего ее общего облика. Глаза, которые всегда светились, говорили о ее постоянно приподнятом настроении. Частенько можно было увидеть, приходящих к ней приметных мужчин и красивых женщин. Широко раскрытые окна ее квартиры, давали неповторимую возможность бесплатно услышать необычные голоса приметных мужчин и красивых женщин, то были оперные певцы и певицы.– «Композиторы не всегда творят, но иногда подрабатывают» – подмечал порой Идрис Мансурович. Иногда можно было услышать, как Ольга ханум сама поет для себя или для своих достаточно взрослых подружек. Голоса у нее не было, но было большое желание не скучать.

– Доброе утро соседи! – Ольга ханум поздоровалась, блеснув глазками.

Закрыв дверь и проверив волосы, собранными на голове шариком, Ольга ханум заговорила: «Просто ужас как спала. Мигрень совсем замучила. И эта жара меня просто утомляет. Выспаться не удается».

– Вы правы, Ольга Максимовна, Апшерон вообще место не для житья, особенно летом. Куда лучше Кисловодск, прохладней и по климату нам с руки, в нашем- то возрасте, – с чувством сожаления, тетя Ирма завершила мысль.

– Вам надо к нам почаще заходить, Ольга Максимовна, – заметил дядя Лазарь. – Мы с Ирмой будем вас лечить, я своим коньяком, а Ирма своим кофе. У меня есть отличный армянский коньяк из Еревана, друзья прислали. Просто сказка, а не напиток, – похвастался дядя Лазарь.

– А у меня есть чудесный кофе, сестра прислала из Москвы, настоящий Бразильский, такого в Баку не найдешь, – продолжила любезничать с соседкой, тетя Ирма.

– А я, Ольга Максимовна, еще кое- что дам Вам попробовать. Мне недавно друзья подкинули контрабандную продукцию – французский препарат от мигрени. Не просто таблетка, а райский глоток воздуха, выпил, и все как рукой сняло. Вы же знаете, что у нас с Вами один недуг, – жалостливо заметил дядя Лазарь.

Сеймур слушал разговоры взрослых соседей, словно следил за игрой теннисистов, но при этом не получал никакого удовольствия от действия.

– Ой, Сеймурчик, и ты здесь, я тебя и не заметила. Прости, чертовая мигрень, – Ольга ханум слега потрепала волосы Сеймура. – Ох, какие они у тебя жёсткие, буйнорастущие, мне бы такие.

Ольга ханум стала вытягивать кудри Сеймура, чтобы определить их длину.

– Да, Сеймурчик, у нас Пушкин, умно заметив схожесть с великим классиком, дядя Лазарь накрыл свою лысину летней кепкой.

– Так, когда Вы к нам зайдете, Ольга Максимовна, на чашку чая? Давно мы не слышали что-то из ваших новых произведений, – спросила тетя Ирма.

Сеймуру стало скучно от взрослой трескотни, и он не простившись, загрохотал дальше своими банками, вниз по лестницам, оставив любезных соседей за спиной.

В подъезде дома, где жила семья Рагимовых был подвал, где располагался склад художественной продукции союза художников Азербайджана. Заведующим складом являлся Рубен Вахтангович, крупный мужчина с крупным носом и, с завидным умением успокаивать гневящихся художников на его постоянные опоздания на работу. Без его разрешения художникам Азербайджана не выдавали ни одного тюбика краски, и ни метра холста для картин. Одним словом, художники Азербайджана начинали творить, предварительно отстояв очередь у склада крупноносого Рубена. Иногда, Вахтанговича ждали много художников. А, бывало, Рубена ждал один единственный художник, наверное, любимчик директора склада или самый известный не очередник. Когда их было много, они много курили и громко спорили. Как правило, они стояли разрозненно по два, по три человека, как стайки гордых птиц. А порой стояли порознь, и смотрели по сторонам

Сегодня Рубена ждал один художник, наверно самый известный.

Сеймур его знал, точнее не знал, а приметил за его внешность. Он был резкой наружности. Цвет лица поражал своими переливами от темного к желтоватому цвету. Волосы были длинными и почти седыми, они осыпались по обе стороны головы, закрывая большие и бесформенные уши. Под глазами были видны два темных больших мешка, производящих ощущения грусти и некой болезненности. Нос и рот напоминали закрученную и кривую линию. Он любил сидеть на корточках и курить папиросу, удерживая ее поочередно в руках, которые походили на корни старого дерева. Набухшие вены неприятно сползали к длинным пальцам художника. Фигура мужчины в сидячем положении, была похожа на тело осьминога. Художник не радовал глаз Сеймура, и даже вселял в него чувство страха, который можно переживать в подростковом возрасте, при просмотре в кинотеатре мистического фильма.

Временами, столкнувшись с художником в подъезде после теплых рукопожатий с художником, отец Сеймура говорил сыну, что это большой художник, а остальное в его жизни для него не неважно. Многих художников Идрис Мансурович знал лично, ибо сам, когда- то, окончил художественное училище, и о многих художниках писал, как журналист, самолично.

Сеймур прогрохотал банками до склада и художника. Остановился. Образовалась пауза. В подъезде витала ужасающая мистика.

Художник поднял глаза, и сквозь рассыпанные по лбу волосы, взглянул на оцепеневшего Сеймура, который стоял на последней ступени, и смотрел на художника, как на нечто сильно пугающее. Сеймур был один и без отца, и без его положительных отзывов о большом художнике.

– Тебе, сынок, отец не говорил, что так откровенно смотреть на незнакомого человека, неприлично! – Сквозь дым папиросы, художник обратился к Сеймуру.

Сеймур молчал. Он не знал, что ответить. Он не мог вспомнить об этих несущественных, для него подростка, деталей, когда все красивое и не красивое крайне желаемо познать, без всяких там условностей.

– Не помню! – Честно признался Сеймур.

– Так вот, сынок, не смотри так явно на людей, если они даже тебе не нравятся. Это может их обидеть. Ты же чувствуешь, когда на тебя обижаются, не так ли? – Прищурив глаза, и выдохнув дым со рта, – художник улыбнулся.

Сеймуру стало легче. «Он улыбается, это уже не так страшно» – по – детски подумал Сеймур.

– Да, понимаю, дядя …, – Сеймур забыл имя художника, то ли от испуга, то ли от сложности самого имени.

– Дядя Саттар! Меня зовут Саттар, – представился художник.

– Очень приятно познакомиться, – ответил Сеймур, вспомнив услышанную, в каком – то кинофильме приличную фразу. У подростков другой язык – свой, местами не литературный.

– И мне приятно! – художник протянул руку для рукопожатия, понимая, что мальчик сконфужен обстановкой темного подъезда.

Сеймур пожал руку художника – старый корень, и с ним ничего не произошло, он не окоченел и не засох, как в старых отечественных фильмах.

– Сладкое любишь? – дядя Саттар взглядом, указал на банки сгущенного молока.

– Да, люблю! – Уверенно ответил Сеймур. – Мама кашу варит нам с братом по утрам.

– Каша дело полезное, особенно в твоем возрасте. Надо есть. Будешь сильным и красивым. А то станешь как я, худой и некрасивый.

– Почему Вы так говорите, дядя Саттар? Вы хороший, – хитрый подросток стал наводить мосты.

– Да ты что?! – рассмеялся художник, – Ты меня находишь хорошим сынок? – Не поверив своим словам, но улыбнувшись снисходительности подростка, Саттар встал с корточек и выпрямил худое тело.– Спасибо тебе за оценку моей персоны. Буду иметь в виду. – Саттар подошел к Сеймуру и нежно потрепал его волосы.

– А Вы дядя Рубена ждете? – спросил уже довольный знакомством с художником, Сеймур.

– Да его самого, – ответил Саттар.

– Я его не видел, дядя Саттар, – участливо ответил Сеймур.

– Да здесь он, – небрежно ответил Саттар.– Жду, когда позовет. Так тоже, сынок, бывает, когда художник ждет кладовщика, что бы закончить шедевр. – Дядя Саттар сделал глубокую затяжку папиросы.

– Саттар джан! Матах! (Так говорят армяне, когда кого- то очень любят) Спускайся, – крупная фигура Рубена замаячила в неосвещенной глубине подвала.

– Ну и хорошо, Сеймур, рад был знакомству, кушай побольше каши, и запоминай чему учат старшие – пригодится по жизни. А я пойду выбивать краски, – дядя Саттар скрылся в темноте подвала.

Сеймур воспринял его необычную внешность. Дядя Саттар был невзрачным. Но они уже были знакомы, и он оказался добрым. Детям нравится, когда все кто их окружают – добрые и приветливые, ибо доброта это не качество, а свойство.

«Все, дотащил» – выдохнул, с облегчением мысль, утомленный Сеймур. Банок было много, и некоторые и них были уже деформированы.

– Ну что, хиляк, дотащил? Ты что натворил?! Мама тебе задаст за помятые банки, – злорадствовал Фархад.

Сеймур зрительно стал разбирать содержимое сетки – вязанки. И действительно помятых банок было много.

– « Ну, поругают, но не побьют же» – подумал Сеймур.

Сеймур не ответил брату. Он знал, что мама его простит, потому что любит.

Только было, Сеймур собрался сделать последний рывок для того, чтобы дотащить банки к машине, как вдруг увидел надвигающего на него Сулейман муаллима. Поэт, Сулейман муаллим славил двор своим проживанием в нем. Он был известен всем взрослым, как выдающийся деятель литературы, но никак не Сеймуру. Подростка больше интересовало, как к нему относятся взрослые, и в частности, к его игре во дворе.

Сеймур, оттянув тяжелую сетку с пути писателя-поэта, отошел в сторону, и почтительно вытянулся в струнку, как это делал его отец, встретив уважаемого соседа.

Идрис Мансурович всегда обращаясь к соседу, непременно величал его как Сулейман муаллим. Для Сеймура это слово обозначало, что даже его отец начинает вести себя как ребенок, боясь ослушаться старшего – Муаллима.

– Здравствуйте, Сулейман муаллим! – Поздоровался, Сеймур, приняв позу отца.

Сулейман муаллим проплыл мимо как пароход, выдувая из себя дым « Казбека» или « Герцеговины Флор». Его походка разрезала воздух широкими шагами. Руки, как правило, были закинуты за спину. Глаза были постоянно прищурены. Он постоянно мыслил. То ли бритая голова, то ли безволосая, иногда покрывалась кепкой, придавая ему еще более глубокую задумчивость. Удивительно большие уши вызывали у Сеймура желание на ощупь, проверить свои, чтобы убедиться, что они у него не такие большие как у соседа. Вытянутое лицо подчеркивалось черными бровями над задумчивыми глазами. Массивный нос, Сулейман муаллима, завершал приметность его внешности.

Пройдя несколько шагов сосед – писатель обернулся, осознав, что с ним поздоровались.

– Здравствуй, мальчик! – Выдал сосед и поплыл дальше.

– « И это все?» – удивленно подумал Сеймур о непродолжительности приветствия знаменитого соседа. « С папой он хоть чуть- чуть разговаривает, а со мной и вовсе не хочет. Наверное, я очень маленький, и со мной не интересно» – Успокоив себя подобными мыслями, Сеймур ринулся к машине.