Чинуа Ачебе (1930–2013) – нигерийский писатель, которого называли «отцом африканской литературы», лауреат Букеровской премии за вклад в мировую литературу, автор знаменитой «Африканской трилогии». Первый роман трилогии, «Все рушится», впервые опубликованный в 1958 году, был переведен на 57 языков мира и издан суммарным тиражом более 20 000 000 экземпляров.

Покоя больше нет

Посвящается Кристи

Мы вернулись в свои края, в наши царства, Но прежняя жизнь совсем разладилась здесь, Кругом чужие люди, льнущие к своим богам. Лучше бы я умер другой смертью.

Т. С. Элиот «Путешествие волхвов».

Глава 1

Для этой минуты Оби Оконкво закаливал себя три или четыре недели. И когда утром он шел к скамье подсудимых, ему казалось, что он готов. В красивом легком шерстяном костюме молодой человек выглядел невозмутимым и равнодушным. Происходящее, похоже, не представляло для него особого интереса. Кроме короткого инцидента в самом начале, когда один из адвокатов получил нагоняй от судьи.

– Судебное заседание начинается в девять. Почему вы опоздали?

Всякий раз, глядя на жертву, его честь Уильям Гэллоуэй, судья верховного суда Лагоса и Южного Камеруна, буквально парализовал ее взглядом, как коллекционер обездвиживает насекомое формалином. Пригнув голову, словно упрямый баран, он уставился на адвоката поверх очков в золотой оправе.

– Простите, ваша честь, – произнес тот, запинаясь. – Машина сломалась по дороге.

Судья еще долго смотрел на него, а затем довольно резко сказал:

– Хорошо, мистер Адейеми. Принимаю ваше извинение. Но, должен признаться, мне смертельно надоели постоянные оправдания, связанные с транспортными проблемами.

Среди адвокатов послышался подавленный смех. Оби Оконкво улыбнулся тусклой, бледной улыбкой и опять утратил интерес к происходящему.

Все места в зале суда были заняты. Многие стояли. Об этом деле в Лагосе говорили уже несколько недель, и в последний день все, кто только мог отлучиться с работы, пришли на оглашение приговора. Некоторые государственные служащие заплатили целых десять шиллингов и шесть пенсов, чтобы получить бюллетень у врача.

Апатия Оби не исчезла, даже когда судья принялся подводить итоги. Только после слов: «Я не в силах понять, как мог так поступить молодой человек с вашим образованием и блестящими перспективами», – с подсудимым произошла внезапная заметная перемена. На глаза навернулись предательские слезы. Оби достал белый носовой платок и отер лицо, так, как отирают пот. Он даже попытался улыбнуться и скрыть слезы. Улыбка была бы весьма уместна. Вся эта трескотня про образование, перспективы, предательство врасплох его не застала. Оби ждал ее и репетировал сцену сотни раз, пока она не стала ему знакома, как хороший друг.

Несколько недель назад, в самом начале судебных слушаний мистер Грин, его начальник и один из свидетелей, тоже пустился в рассуждения про многообещающего молодого человека, однако это нисколько не взволновало Оби. Совсем недавно он потерял мать, Клара тоже ушла из его жизни. Эти два события, последовавшие одно за другим, притупили способность к восприятию и породили безразличие, которое позволило, не дрогнув, услышать слова «образование» и «перспективы». Но теперь, в решающий момент, его выдали предательские слезы.

С пяти часов мистер Грин играл в теннис. Это было весьма необычно. Как правило, работа отнимала у него столько времени, что на корт он выходил редко. Чаще всего моционом ему служили короткие вечерние прогулки. Но сегодня мистер Грин играл с приятелем из Британского совета. Потом они направились в бар при клубе. На белую рубашку мистер Грин надел светло-желтый свитер, на шею набросил белое полотенце. В бар набилось много европейцев, кто-то сидел на высоких табуретах, кто-то, стоя группками по двое-трое, пил холодное пиво, апельсиновый сок с мякотью или джин с тоником.

– Не понимаю, зачем он это сделал, – недоуменно произнес сотрудник Британского совета. Он водил пальцем по запотевшему стакану с ледяным пивом, отчего на стекле оставались линии.

– А я понимаю, – просто ответил мистер Грин. – Чего я не понимаю, так это почему такие люди, как вы, отказываются признавать факты. – Он славился тем, что всегда говорил то, что думает. Мистер Грин вытер раскрасневшееся лицо свисавшим с шеи полотенцем. – Африканец продажен до мозга костей.

Сотрудник Британского совета украдкой осмотрелся, скорее, машинально, чем по необходимости, поскольку, хотя формально клуб теперь открыли и для африканцев, они заходили сюда редко. И сейчас не было ни одного, кроме, разумеется, почти незаметных официантов. Вы могли без труда заглянуть, выпить, подписать чек, поговорить со знакомыми и уйти, даже не обратив внимания на их белую униформу. Если все шло, как обычно, вы их не видели.

– Все они продажны, – повторил мистер Грин. – Я целиком за равенство и всякое такое. Мне, например, было бы очень противно жить в Южной Африке. Но равенство не отменяет фактов.

– Каких фактов? – спросил сотрудник Британского совета, недавно приехавший в страну.

Общий гомон затих, потому что многие, не показывая этого, слушали теперь мистера Грина.

– А тех фактов, что многие столетия африканец был жертвой худшего в мире климата и всевозможных болезней. Вряд ли это его вина. Но умственно и физически он испорчен. Мы принесли ему западное образование. А какой ему от него толк? Он…

При появлении новых приятелей мистер Грин воскликнул:

– Привет, Питер! Привет, Билл!

– Привет!

– Можно к вам присоединиться?

– Конечно.

– Разумеется. Что будешь пить? Пиво? Правильно. Официант! Одно пиво этому джентльмену.

– Какое, сэр?

– «Хайнекен».

– Да, сэр.

– Мы говорили о том молодом человеке, который взял взятку.

– Ах, об этом.

В материковой части Лагоса Прогрессивный союз Умуофии проводил экстренное собрание. Умуофия – деревня, ибо в Восточной Нигерии и родина Оби Оконкво. Деревня не слишком большая, но жители называют ее городом. Они очень гордятся своим прошлым, когда город наводил ужас на соседей, пока не пришел белый человек и не уравнял всех. Умуофийцы (так они именуют себя), оставившие родной город и разъехавшиеся в поисках работы по всей Нигерии, считают, что покинули родину временно. Примерно каждый второй год они приезжают домой в отпуск. Накопив достаточно денег, просят родственников дома подыскать себе жену или строят на семейном участке «цинковый» дом. И повсюду в Нигерии открывают местное отделение Прогрессивного союза Умуофии.

За последние недели Союз собирался в связи с делом Оби Оконкво несколько раз. На первом собрании некоторые высказались в том духе, что нет, мол, причин волноваться из-за неприятностей блудного сына, совсем недавно проявившего большое неуважение к Союзу.

– Мы заплатили восемьсот фунтов за его учебу в Англии, – сказал один. – А он вместо благодарности оскорбляет нас из-за какой-то дрянной девчонки. Теперь мы опять собираемся, чтобы найти для него еще денег. Куда он девает свою большую зарплату? По моему личному мнению, мы и так уже сделали для него слишком много.

Эту точку зрения, хотя и сочли в целом верной, всерьез рассматривать не стали. Поскольку, как подчеркнул президент, сородичу в беде надо помогать, а не добивать его. Гнев на брата да войдет в плоть, но не в кость. И Союз принял решение заплатить за услуги адвоката из своих фондов.

Однако сегодня утром дело было проиграно. Поэтому и созвали экстренное совещание. В доме президента на Молони-стрит уже собралось множество народу, все возбужденно обсуждали приговор.

– Я знал, что дело тухлое, – заявил человек, который с самого начала возражал против вмешательства Союза. – Просто выбросили деньги. Как у нас говорят? Сколько ни бейся за бездельника, все без толку, только перемажешь голову землей и грязью.

Но его никто не поддержал. Умуофийцы были готовы сражаться до конца. Они не питали иллюзий по поводу Оби. Конечно, он дурной, своенравный молодой человек. Однако сейчас не время копаться в мелочах. Сначала нужно прогнать лису; после можно втолковать курице, чтобы та не забредала в кусты.

Насчет этого на умуофийцев можно положиться – втолкуют от души, примнут и еще добавят, так что через край полезет. Просто срам высокопоставленному чиновнику угодить в тюрьму из-за двадцати фунтов, сказал президент. И еще раз повторил, словно выплюнул: двадцати фунтов.

– Я против людей, которые жнут, где не сеяли. Но у нас есть поговорка: «Хочешь съесть жабу, так хотя бы выбери жирную и сочную».

– Все от неопытности, – заметил кто-то. – Не надо было брать самому. Другие, вон, велят тебе снести деньги бою. Оби попытался сделать то, что и все, не разузнав, как это делается.

И он напомнил притчу о крысе, которая собралась поплавать со своей подругой ящерицей, да сдохла от холода; ведь ящерица благодаря чешуе осталась сухой, а шерсть крысы промокла насквозь.

В назначенный час президент посмотрел на карманные часы и объявил, что пора открывать собрание. Все встали и совершили короткую молитву. Затем он предложил собранию три ореха кола. Самый старший участник собрания разломил один и произнес еще одну молитву:

– Тот, кто приносит орех кола, несет жизнь. Мы не хотим никому вреда, но, если кто-нибудь захочет навредить нам, да сломает он себе шею.

– Аминь, – ответствовало собрание.

– Мы странники на этой земле. Если блага ниспадут на нее, есть в них и наша доля.

– Аминь.

– Но если навалятся невзгоды, да отойдут они обитателям тех краев, где знают, как умилостивить богов.

– Аминь.

– У многих городов по четыре, по пять, а то и по десять своих сыновей на европейских должностях в этом городе. У Умуофии только один. И теперь наши враги говорят, что даже этот один – слишком для нас много. Наши предки такое не одобрят.

– Аминь.

– Единственный плод пальмы не погибнет в огне.

– Аминь.

Оби Оконкво действительно был единственным плодом пальмы. Его полное имя – Обиаджулу – означало «наконец-то рассудок обрел покой». Рассудок отца, понятное дело, который, до рождения Оби приняв от жены четырех дочерей, слегка беспокоился. Обратившись в христианство и даже став преподавателем Закона Божьего, Исаак Оконкво не мог взять вторую жену. Но не такой это был человек, чтобы носить свое горе на лице. И уж мистер Оконкво никак не мог допустить, чтобы о его несчастье знали язычники. Четвертую дочь он назвал Нваньидинма – «девочка тоже хорошо». Однако в голосе не слышалось убежденности.

Старик, разломивший сейчас в Лагосе орехи кола и объявивший Оби единственным плодом пальмы, не думал о семье Оконкво. Его мысли были о древней воинственной деревне Умуофия. Лет шесть-семь назад оставившие родной дом умуофийцы создали Союз с целью сбора средств для отправки некоторых из своих наиболее способных молодых людей на учебу в Англию. Они наложили на себя немилосердную дань. Первую такую стипендию пять лет назад получил Оби Оконкво. Хотя это называлось стипендией, ее нужно было выплатить обратно. В случае Оби сумма составляла восемьсот фунтов, и их полагалось вернуть в течение пяти лет после возвращения. Умуофийцы хотели, чтобы посланец изучил право, а потом вел все их земельные дела с соседями. Но, очутившись в Англии, Оби занялся английским, он славился своим упрямством. Союз повозмущался, однако, в конце концов, оставил его в покое. Ладно, пусть не станет адвокатом, зато получит «европейскую должность» на государственной службе.

Решение, кому первому выдать стипендию, далось Союзу легко. Оби был очевидным кандидатом. В возрасте двенадцати или тринадцати лет он после шестого класса сдал экзамены лучше всех в провинции, после чего получил право учиться в одной из лучших средних школ Восточной Нигерии. Через пять лет с отличием сдал экзамены на получение аттестата зрелости по кембриджской программе – все восемь предметов. Оби действительно являлся местной знаменитостью, его имя часто звучало в миссионерской школе, где он когда-то учился. (Сегодня никто не вспоминал, как однажды Оби осрамил школу, написав во время войны письмо Адольфу Гитлеру. Директор школы тогда почти со слезами на глазах утверждал, что он стал позорищем Британской империи и, если бы был старше, его бы непременно отправили за решетку на всю его оставшуюся жалкую жизнь. Оби тогда было всего одиннадцать лет, и он отделался шестью ударами трости по ягодицам.)

Поездка Оби в Англию вызвала в Умуофии большое волнение. За несколько дней до отъезда в Лагос родители созвали дома молитвенное собрание. Председательствовал его преподобие Сэмьюэль Икеди из англиканской церкви Святого Марка, что в Умуофии. Он заявил, что это событие является сбывшимся пророчеством: «Народ, сидящий во тьме, увидел свет великий, и сидящим в стране и тени смертной воссиял свет».

Мистер Икеди говорил больше получаса, затем спросил, кто будет вести молитву. Никто не успел встать – тем более, что все сидели с закрытыми глазами, – как вызвалась Мэри, одна из самых ревностных христианок Умуофии и близкая подруга матери Оби, Ханны Оконкво. Она хотя и жила далеко от церкви – в трех милях, а то и больше, – никогда не пропускала утренние молитвы, которые пастор начинал очень рано.

И в разгар сезона дождей, и в студеный харматан Мэри непременно была в церкви. Иногда приходила на час раньше, экономя керосин, гасила лампу и устраивалась спать на длинных земляных сиденьях.

– О, Бог Авраама, Бог Исаака и Бог Иакова, – завела она, – Начало и Конец. Без Тебя не сможем мы ничего. Великой реки недостанет, дабы омыть Тебе руки. У Тебя ямс, и у Тебя нож; не сможем мы ничего съесть, если Ты не отделишь нам немного. Мы подобны уткам в глазах Твоих. Детям малым подобны, что во время купания мочат только живот, оставляя спину сухой…

Мэри говорила и говорила, разматывая притчу за притчей, нанизывая образ на образ, и, дойдя наконец до события, по поводу которого все собрались, остановилась на нем очень подробно, как оно того заслуживало, в числе прочего изложив историю сына своей подруги, отправлявшегося в края, где он должен завершить учебу. Когда Мэри закончила, собравшиеся принялись моргать и протирать глаза, в очередной раз привыкая к вечернему свету.

Все разместились на длинных деревянных скамьях, принесенных из школы. Перед председателем стоял небольшой столик. Сбоку от него, в школьном пиджаке и белых брюках сидел Оби.

С кухни вышли два великана, полусогнутые под весом гигантского железного котла с рисом. Позже принесли еще один котел. Потом две молодые женщины внесли кипящую кастрюлю с тушеным мясом – с пылу с жару. Затем появились еще бочонки с пальмовым вином, а также стопка тарелок и груда ложек, хранившихся в церкви для использования прихожанами на свадьбах, крестинах и поминках.

Мистер Исаак Оконкво произнес короткую речь, предложив гостям «этот маленький кола». По меркам Умуофии Оконкво был состоятельным человеком. Двадцать пять лет он преподавал Закон Божий в миссионерском обществе и получал пенсию, составлявшую двадцать пять фунтов в год. Он первым построил в Умуофии «цинковый» дом. Поэтому все ожидали, что будет пир. Но никто не мог представить такого размаха, даже у Оконкво, который славился своей щедростью, порой граничащей с неосмотрительностью. Всякий раз, когда жена корила его за расточительность, он отвечал, что человек, живущий на берегах Нигера, не станет мыть руки слюной – любимая присказка его отца. Странно, он отверг все, связанное с отцом, кроме этой единственной присказки. Может, просто забыл, что отец частенько ее повторял.

В конце праздника пастор произнес еще одну длинную речь. Он поблагодарил Оконкво за роскошный пир, такой не устраивают в наше время и на свадьбах.

Мистер Икеди приехал в Умуофию из небольшого городка и мог рассказать собравшимся, как захирели в городах свадебные застолья, с тех пор как изобрели пригласительные билеты. Многие слушатели с сомнением присвистнули, когда он сообщил, что теперь нельзя заявиться на свадьбу к соседу, если не получил одну из этих бумажек, на которых написано РЖБК («рис и жаркое в большом количестве»), что неизменно являлось преувеличением.

Затем мистер Икеди обратился к сидевшему справа от него молодому человеку.

– Прежде, – сказал он, – Умуофия потребовала бы от тебя, чтобы ты вел ее войны и приносил домой человеческие головы. Но то было время тьмы, от которой нас избавила кровь Агнца Божьего. Сегодня мы посылаем тебя за знанием. Не забывай, что началом всяческой мудрости является страх Божий. Я слыхал о молодых людях из других городов, которые, уехав в страну белых людей, вместо того чтобы посвятить себя учебе, предавались услаждению плоти. А кое-кто даже женился на белых женщинах. – Ропот собрания свидетельствовал о сильном неодобрении подобного поведения. – Тот, кто поступает так, потерян для своего народа. Он что дождь, впустую излившийся на лес. Я бы предложил тебе жениться, прежде чем ты уедешь. Но времени осталось слишком мало. Тем не менее я знаю, за тебя нам нечего бояться. Мы посылаем тебя получать знания. Удовольствие может подождать. Не торопись бросаться в мирские развлечения, как та молодая антилопа, которая дотанцевалась до паралича, не дождавшись главного танца. – Мистер Икеди еще раз поблагодарил Оконкво и гостей, принявших приглашение. – Если бы вы отказались от этого приглашения, наш брат уподобился бы царю из Священного Писания, созывавшему гостей на свадебный пир.

Как только мистер Икеди закончил говорить, Мэри затянула песню, которую женщины разучили на своем молитвенном собрании:

Не оставь меня, Иисус, жди меня,
Когда иду я на поле.
Не оставь меня, Иисус, жди меня,
Когда иду я на рынок.
Не оставь меня, Иисус, жди меня,
Когда ем я еду свою.
Не оставь меня, Иисус, жди меня,
Когда мою я тело мое.
Не оставь меня, Иисус, жди меня.
Когда уходит он в Страну Белого Человека,
Не оставь его, Иисус, жди его.

Собрание завершилось песнопением «Слава Господу, от которого исходит всякое благословение». Гости прощались с Оби, многие из них повторяли советы, которые сегодня вечером уже звучали. Односельчане жали ему руку и во время рукопожатия вдавливали в ладонь подношения, на них можно было купить карандаш, тетрадку или хлеба в дорогу. Кто шиллинг, кто пенни – нешуточное пожертвование в деревне, где деньги являлись редкостью, где мужчины и женщины вкалывали из года в год, выжимая скудное пропитание из неподатливой, истощенной земли.

Глава 2

Оби провел в Англии чуть меньше четырех лет. Иногда он не мог поверить, что так мало. Казалось, не четыре, а скорее десять. Когда приходила пора зимних напастей, страстное желание вернуться домой принимало остроту физической боли. Именно в Англии Нигерия стала для него больше, чем просто названием. Это была первая огромная заслуга Англии.

Но Нигерия, в которую Оби вернулся, во многих отношениях отличалась от того образа, что он хранил четыре года. Кое-что он не узнавал, кое-что, например лагосские трущобы, видел впервые.

Первые сведения о Лагосе Оби получил еще маленьким мальчиком в деревне Умуофия от солдата, приехавшего домой на побывку. Солдаты были героями, они видели большой мир. Рассказывали про Абиссинию, Египет, Палестину, Бирму и так далее. Кто-то прежде слыл деревенским оболтусом, а теперь вот стал героем. У солдат мешками водились деньги, и деревенские сидели у них в ногах, слушая их рассказы. Один из таких солдат постоянно таскался на рынок в соседнюю деревню и брал, что ему заблагорассудится. Он всегда ходил в полной форме, земля трескалась у него под ногами, никто не осмеливался его и пальцем тронуть. Говорили так: заденешь солдата, будешь иметь дело с государством.

Кроме того, солдаты были сильными, как львы, – благодаря уколам, которые им кололи в армии. От одного из них Оби и получил первое представление о Лагосе.

– Там не бывает темно, – рассказывал тот своим восхищенным слушателям, – потому что по ночам электричество светит, как солнце, и люди гуляют круглые сутки, то есть те, кто хочет гулять. А не хочешь гулять, просто махни рукой, и к тебе подкатит авто.

Аудитория издавала изумленные возгласы. Затем, отклоняясь от темы, солдат продолжал:

– Завидишь белого человека, сними перед ним шляпу. Единственное, чего он не может, это вылепить человеческое существо.

Долгие годы Лагос ассоциировался в голове у Оби с электрическим светом и автомобилями. И даже несколько дней в городе перед его отлетом в Соединенное Королевство не сильно изменили этот образ. Конечно, тогда он увидел не очень много. Мысли его были устремлены на более, так сказать, высокие материи. Пару дней Оби провел со своим «соотечественником» Джозефом Океке, служащим топографического управления. Оби и Джозеф вместе учились в Центральной миссионерской школе Умуофии. Но дальше, в среднюю школу, Джозеф не пошел, потому что был уже большой, а родители его были бедные. Он поступил в армейское училище при 82-й дивизии, а когда война закончилась, занял должность клерка на службе нигерийского правительства.

Своего удачливого друга, когда тот был проездом в Лагосе по пути в Соединенное Королевство, Джозеф встретил на лагосском автовокзале и отвез к себе в Обаленде. Квартира состояла из одной-единственной комнаты. Голубая занавеска по всей ширине отделяла «святая святых» (так Джозеф называл свою двуспальную кровать на пружинах) от гостиного уголка. Кухонная утварь, коробки и другие личные вещи были убраны под «святая святых». В гостином уголке стояли два кресла (иначе называемые «я и моя девушка») и круглый стол, на который хозяин выложил фотоальбом. На ночь бой убирал стол и раскладывал себе на полу матрац.

Джозефу было так много о чем рассказать Оби в его первый вечер в Лагосе, что заснули они после трех. Джозеф говорил о кино, танцзалах и политических собраниях.

– Танцы – это сегодня очень важно. Не умеешь танцевать, ни одна девушка на тебя не взглянет. С Джой я познакомился в танцшколе.

– А кто такая Джой? – спросил Оби, очарованный тем, что узнавал об этом странном, греховном новом мире.

– Это была моя девушка… сколько? Дай посчитать… – Джозеф принялся загибать пальцы. – Март, апрель, май, июнь, июль… Пять месяцев. Она сшила мне эти наволочки.

Оби невольно приподнялся с подушки, на которой лежал. Он обратил на нее внимание уже раньше. На наволочке было вышито странное слово «лобызание», все буквы разных цветов.

– Славная она была, хотя порой дурная до жути. Иногда мне даже жалко, что между нами все кончено. Джой от меня просто с ума сходила. Когда мы познакомились, она была девственница, такое тут очень редко встречается.

Джозеф говорил, говорил, под конец его речь почти совсем утратила связность. Затем, безо всякой паузы, монолог перешел в громкий храп, продолжавшийся до самого утра.

На следующий день Оби неожиданно для себя отправился на вынужденную прогулку по Льюис-стрит. Джозеф привел домой женщину, ясно дав понять, что присутствие Оби нежелательно. И тот пошел осмотреться. Девушка, как Джозеф позже объяснил Оби, была одной из его последних находок – темная, высокая, с огромным накачанным бюстом под облегающим красно-желтым платьем. Губы и длинные ногти ярко-алого цвета, а брови вытянулись тонкими черными линиями. Она чем-то напоминала деревянные маски, что делают в Икот-Экпене. В общем, подруга Джозефа оставила отвратительный привкус во рту у Оби, как и цветастое слово «лобызание» на наволочке.

Через несколько лет Оби, только что вернувшись из Англии, стоял ночью у своей машины в трущобном, хотя и не самом ужасном районе Лагоса, и, поджидая Клару, которая должна была отнести ткань портнихе, вспоминал первые впечатления о городе. Он и подумать не мог, что такие места расположены бок о бок с электрическим светом и ярко наряженными девушками.

Автомобиль он припарковал у открытого ливневого стока, откуда поднимался сильный запах гниющего мяса. Это были останки собаки, которую, конечно же, переехало такси. Оби долго не мог понять, почему машины в Лагосе давят такое количество собак, пока однажды шофер, которого он нанял, чтобы тот научил его водить, не свернул с дороги специально, чтобы переехать собаку. Изумленный, шокированный, Оби спросил, зачем он это сделал.

– На удача, – ответил тот. – Собака удача новой машине. Утка другое. Задавишь утка, будет авария или убьешь человек.

За стоком располагалась мясная лавка. Там не было ни мяса, ни мясника. Только какой-то человек работал за одним из столов на странной машинке. Она была похожа на швейную, но молола маис. Рядом стояла женщина и смотрела, как человек крутит машинку, чтобы помолоть ее маис.

На противоположной стороне улицы, под фонарем, замотанный в тряпки мальчишка продавал фасолевые лепешки – акара. Миска с акара стояла в пыли, сам он клевал носом. Хотя вовсе не спал, потому что, как только мимо, размахивая метлой и керосиновой лампой и поднимая за собой клубы зловония, прошел ночной уборщик улиц, мальчишка быстро вскочил и начал ругаться. Уборщик набросился на него с метлой, но мальчишка уже убежал, взгромоздив миску с акара на голову. Человек, моловший маис, расхохотался, следом рассмеялась и женщина. Уборщик улыбнулся и, сказав что-то очень грубое по адресу матери мальчишки, двинулся дальше.

«Вот тебе и Лагос, – думал Оби, – настоящий Лагос, который я до сих пор не мог и вообразить». В первую свою английскую зиму он написал неумелое, ностальгическое стихотворение о Нигерии. Оно, вообще-то, было не про Лагос, но этот город являлся частью хранимого им образа Нигерии.

О, какое блаженство прилечь ввечеру на траву
И, как резвые птахи и юркие мушки,
Испытать умиленье и сладость восторгов.
О, блаженство, стряхнув бренность тела земного,
Подниматься в высокое небо к гармонии сфер,
А потом опуститься на ветра потоках
В нежный жар заходящего в облаке солнца.

Оби вспомнил стихотворение и, обернувшись, посмотрел на гниющий труп собаки в ливневом стоке.

– Я попробовал с ложки гниющее мясо собаки, – осклабившись, продекламировал он сквозь стиснутые зубы. – Подходит больше.

Наконец из переулка вышла Клара, и они тронулись в путь. Какое-то время ехали по узким многолюдным улицам молча.

– Не понимаю, почему ты выбрала портниху в трущобах.

Клара не ответила и замурлыкала «Che sarа sarа».

На улицах теперь прибавилось народу, шуму, чего и следовало ожидать в субботу в девять часов вечера.

Через каждые несколько метров они видели танцевальные группки в одинаковых костюмах – асо эби. К осыпающимся домам прилепились пестрые временные навесы, освещенные яркими флуоресцентными трубками; тут праздновали помолвки, свадьбы, рождения, продвижение по службе, успех в деле или поминали престарелого родственника.

Когда они приблизились к трем барабанщикам и большой группе молодых женщин в дамасте и бархате, скользящих по талии с легкостью шарикоподшипника, Оби притормозил. Водитель такси, ехавший сзади, нетерпеливо загудел, обогнал его и, высунувшись, прокричал:

– Ори ода, куда ты ездить!

– Ори ода – чертов болван! – огрызнулся Оби.

Почти в этот же момент дорогу переехал велосипедист. Он не обернулся, не подал никакого сигнала. Оби изо всех сил надавил на тормоза, колеса заскрежетали по асфальту. Клара слегка вскрикнула и схватила его за правую руку. Велосипедист на секунду оглянулся и помчался дальше. Свои планы на будущее он изобразил на черном багажнике велосипеда так, чтобы всем было видно, – «Будущий министр».

Переехать из материковой части Лагоса в Айкойи в субботу вечером было все равно что попасть с рынка на похороны. Огромное лагосское кладбище, разделявшее два района, лишь усиливало это ощущение. При всех своих роскошных бунгало, жилых домах, дорогостоящей зелени Айкойи напоминал погост. Здесь городская жизнь замирала, по крайней мере, для местных африканцев. Они, конечно, не всегда тут жили. Прежде район считался европейской резервацией. Но ситуация изменилась, и немногочисленным африканцам, занимавшим «европейские должности», предоставляли жилье в Айкойи. Тут обитал и Оби Оконкво, всякий раз по дороге из Лагоса домой он поражался этим двум городам в одном, которые неизменно напоминали ему крошечные ядра, разделенные тонкой перегородкой в скорлупе пальмового ореха. Иногда одно ядрышко бывало блестяще черным, живым, а другое – пыльно-белым и мертвым.

– Чего ты такая мрачная?

Оби покосился на Клару, которая демонстративно уселась как можно дальше от него, прижавшись к левой двери. Та не ответила.

– Скажи, любимая, – попросил он, одной рукой взяв ее за запястье, а другой продолжая крутить руль.

– Отстань, оджаре, – буркнула она, выхватив руку.

Оби прекрасно знал, почему Клара такая мрачная. В своей осторожной манере, на пробу, она предложила сходить в кино. На данной стадии их отношений Клара никогда не говорила: «Пошли в кино». Она сообщала: «В «Капитоле» идет хороший фильм». Оби, которого кино интересовало мало, особенно то, какое Клара называла хорошим, после продолжительного молчания ответил:

– Ладно, если ты настаиваешь, хотя мне не хочется.

Клара не стала настаивать, но очень обиделась. И весь вечер упивалась своими эмоциями.

– Еще не поздно поехать на твой фильм, – сдаваясь или делая вид, будто сдается, сказал Оби.

– Если хочешь, можешь идти, я не пойду, – ответила Клара.

Всего три дня назад они ходили на «очень хороший фильм», который привел Оби в такое бешенство, что он вообще поднимал глаза на экран, только когда Клара шептала ему что-то в пояснение. «Этого убьют», – предсказывала она, и обреченного, конечно, тут же застреливали. Публика внизу с билетами по шиллингу шумно участвовала в этом событии.

Оби не переставало изумлять, что Кларе доставляют такое удовольствие кровавые оргии на экране. Вне стен кинотеатра мысль, скорее, забавляла его. Но, сидя в зале, он только скучал. Кларе это было прекрасно известно, и она, изо всех сил пытаясь развеять его скуку, стискивала ему руку или, прошептав что-нибудь, покусывала ухо.

– В конце концов, – иногда говорила она, – я же не ссорюсь с тобой, когда ты начинаешь читать мне свои стихи.

Что было чистой правдой. Только сегодня утром Оби позвонил ей в больницу и попросил прийти к обеду, чтобы повидаться с другом, который недавно приехал в Лагос через Энугу. Клара уже успела познакомиться с этим другом, и он ей не понравился. Она ответила в трубку, что ей не хочется опять встречаться с ним. Но Оби настаивал, и Клара сказала:

12 3 4 5 6 След.

Другие книги автора

Текст

Чинуа Ачебе

Все рушится

Покоя больше нет. Стрела бога

* * *