Читать книгу: «Серенада для Нади. Забытая трагедия Второй мировой», страница 3

На самом деле я уже давно подумывала отправить ему такое сообщение, но никак не могла решиться, не могла найти смелость. К тому же я доверила ему свои гроши́.

Когда телефон зазвонил, я наконец перестала его вращать. Звонила Йешим-ханым, руководитель администрации университета. Она сообщила, что пора ехать на обед.

На этот раз в черную машину сели ректор и профессор. Я последовала за ними на другом служебном автомобиле. Обед организовали в ресторане «Коньялы» в саду дворца Топкапы. Когда мы заходили через громадные ворота дворцового комплекса, я подумала, что стоило бы рассказать профессору, как раньше на этих стенах вывешивали на всеобщее обозрение головы казненных. После стольких лет тесного общения с иностранными гостями я стала кем-то вроде экскурсовода.

На обеде присутствовали еще несколько преподавателей. Ресторан находился на мысе Сарайбурну, откуда открывался вид на море. Я выбрала место с самого края прямоугольного стола, подальше от профессора и ректора, потому что не знала немецкий и все равно бы не поняла их беседу. Да и тяжело было со вчерашнего дня говорить по-английски.

Однако спокойно поесть в сторонке мне все равно не удалось. На этот раз ко мне привязался молодой доцент, который нигде не давал мне прохода. Он уже давно выводил меня из себя, приставая при каждом удобном случае и делая неприличные намеки. Он, по-видимому, был зациклен на разведенных женщинах, все время заводил разговор об одиноких ночах. Я изображала наивность и делала вид, что не понимаю. К счастью, вскоре принесли наш хюнкяр-бегенди²², и я склонилась над тарелкой, переключив внимание на еду.

Мне захотелось рассказать профессору, что блюдо получило такое название, потому что очень понравилось французской императрице Евгении во время ее визита в Стамбул по приглашению султана Абдул-Азиза. Но профессор, все такой же бледный, прямой и аккуратно причесанный, был далеко от меня. Да и от моих рассказов он тоже казался далек.

Если бы мы были близки – не просто сидели рядом, но и были достаточно близки для таких бесед, – возможно, я упомянула бы историю несчастной любви султана и императрицы, рассказала бы, что после того, как Абдул-Азиза убили, обставив все, как будто он сам перерезал себе вены, Евгения приезжала в Стамбул и носила по султану траур. Профессор казался человеком, которому нравились такие истории, я ясно это чувствовала.

– Чему вы улыбаетесь?

– Я не улыбаюсь, – ответила я сидящему рядом доценту.

– Ну-ну, меня не обманешь, вы о чем-то приятном подумали? Наверное, о тайном кавалере. Понима-а-а-аю.

Он говорил, странно гримасничая и покачивая указательным пальцем, словно артист. Будто и на серьезную тему говорит, и шутит. Так он вел себя всегда, чуть что, готов был ответить: «Ну я же пошутил!» Боже, что за мерзкий тип!

Когда подали кофе, мне стало легче. Не столько от его вкуса и прекрасного аромата, сколько от мысли, что после кофе мы встанем и я избавлюсь от назойливого соседа.

Когда мы вернулись в университет, все было готово. Мы сразу прошли в лекционную аудиторию, где уже собрались студенты и преподаватели. Сначала к микрофону вышел ректор и тепло поприветствовал профессора от имени коллектива университета.

Затем к трибуне вышел Хаккы-ходжа, который так же, как и Вагнер, был профессором права. Превознося до небес приглашенного коллегу, он рассказал о его работе в Турции, сообщил, что тот стоял у истоков современного высшего образования в нашей стране, и упомянул о многих ученых, которые учились у Вагнера, в числе которых был он сам. Обратившись к гостю «учитель учителей», профессор Хаккы пригласил его к микрофону.

Вагнер уверенными шагами прошел к трибуне. Некоторое время он смотрел на собравшихся в аудитории. За это время гул стих, и все взгляды обратились на него.

– Мерхаба!²³

В зале раздались аплодисменты. Я оглянулась: было ясно, что Вагнер произвел впечатление. Между тем, он даже ничего не сделал: всего лишь вышел к трибуне и посмотрел на присутствующих. Конечно, так подействовали ранее сказанные слова и приветствие на турецком.

Вагнер продолжил по-турецки. Он говорил с сильным, но приятным акцентом, часто делая паузы.

– Для меня честь спустя пятьдесят девять лет вернуться в Стамбульский университет.

Говорить ему было немного сложно, звук «р» он произносил раскатисто. Он периодически поглядывал перед собой, и было понятно, что речь написана заранее. Снова послышались аплодисменты.

Затем он перешел на английский и поделился воспоминаниями о двух годах, проведенных в университете. Он похвалил правительство Турецкой Республики, принявшее решение привести юридическое образование в соответствие с западными стандартами. В какой-то момент он сказал интересную вещь:

– Федор Достоевский говорил, что человек достигает зрелости через страдание. С этой точки зрения Стамбул сыграл в моей жизни очень важную роль, потому что в этом городе я достиг зрелости.

Из этих слов следовало, что в Стамбуле он много страдал, но он не стал вдаваться в детали и продолжил:

– Но я приехал поговорить с вами не о прошлом, а о настоящем. Мир в те времена и сегодня очень отличается, но остаются все те же основополагающие вопросы. По мнению моего хорошего друга профессора Хантингтона, имя этой проблеме – «столкновение цивилизаций». Я с этим не очень согласен. Некоторые говорят о «религиозных конфликтах». Но я не думаю, что причина конфликта кроется в монотеистических религиях, которые все возникли на Ближнем Востоке и выражают одни и те же идеи. Другой мой друг, Эдвард Саид, не согласен с такими определениями и видит проблему в «столкновении невежества»²⁴. Можно сказать, это более обоснованная позиция, чем у Хантингтона. По крайней мере, я с ней больше согласен, поскольку цивилизации, которые мы грубо называем «Западом» и «Востоком», друг друга не знают. Сейчас, когда технологии коммуникации так продвинулись, мы все равно еще живем в эпоху невежества – джахилия²⁵.

Произнеся арабское слово «джахилия», которое перешло и в турецкий язык, он быстро оглядел присутствующих. Возможно, ему хотелось понять, как были восприняты его слова. После короткой паузы он продолжил:

– На самом деле нельзя сказать, что невежество распространено одинаково: Восток знает Запад немного лучше, чем Запад – Восток. Однако я сторонник точных формулировок. По моему мнению, суть не в «столкновении цивилизаций» или «невежества», а в «столкновении предубеждений». Поскольку вы впервые слышите такое определение, считаю необходимым его пояснить. Знаете ли вы, кто такие «варвары»?

В ответ на этот вопрос послышались смешки. Слушателям стало неловко, так как, по их мнению, «варварами» на Западе называли турок, и в зале нервно засмеялись.

– «Варвар» у древних греков означало «иностранец». Все, кто не были греками, особенно персы и азиатские народы, назывались «варварами». Это слово перешло в европейские языки, и так стали называть неевропейцев. Поначалу у него не было негативного значения. Например, ваш земляк из Бодрума Геродот²⁶ начинает свою книгу с такой невинной фразы: «Геродот из Галикарнасса собрал и записал эти сведения, чтобы прошедшие события с течением времени не пришли в забвение и великие и удивления достойные деяния как эллинов, так и варваров не остались в безвестности, в особенности же то, почему они вели войны друг с другом²⁷». Смотрите, он говорит о великих деяниях варваров. Так тогда понимали это слово, но со временем из-за предубеждений оно приобрело современный смысл. А как вам известно, в этом смысле самые варварские деяния ХХ века были совершены странами либо европейской, либо родственной ей культуры.

По всему его поведению было видно, что он привык читать лекции такой большой аудитории. Снова бросив взгляд на собравшихся, он продолжал:

– Я хочу сказать, что все народы, все культуры имеют предубеждения относительно друг друга. Если однажды нам удастся избавиться от таких наименований, как «варвар» в европейских языках, «гайдзин» в японском, «кафир» у мусульман, «неариец» у немцев, мы достигнем цели. «Что за цель?» – спросите вы. Думаю, ее можно сформулировать так: гуманистическое понимание, что ценность человека состоит лишь в том, что он человек; где нет места дискриминации по религиозному, национальному, половому, расовому, гендерному, политическому признакам.

Присутствующие зааплодировали. Красивые слова производили на людей впечатление, однако не выходили за пределы аудитории. Люди, всячески дискриминирующие других, не видели противоречия в том, чтобы похлопать такой прекрасной речи. Немного позже, вернувшись к обычной жизни, они снова не будут считать других за людей, снова будут разжигать ненависть и рознь. А чтобы оправдать такое поведение, они часто будут использовать слово «но». «Да, но…» – будут начинать они фразу и выдумывать оправдания своим поступкам, противоречащим всем принципам, которых они на словах придерживались.

Профессор жестом прервал аплодисменты и продолжил с того места, где остановился. И тут я замерла и перестала что-либо понимать.

Голос Вагнера доносился как какой-то гул, словно сквозь толстую стену. Я его слышала, но не могла разобрать слова. Точнее, я и не слушала. Аудитория, люди в ней – все превратилось в размытую фотографию. Я не замечала движений, не разбирала ни слова. Однако на этой фотографии я отчетливо видела трех мужчин и глядела только на них. Да, это точно они! Трое из белого «рено»! Они сидели и внимательно слушали профессора, что-то записывая.

«Кто они?» – спросила я, должно быть, уже в сотый раз. Но, наверное, надо было задать другой вопрос: «Кто этот Вагнер?» Если он заслуженный профессор права, как было сказано в начале лекции, чего хотели от него эти мужчины? Дело становилось все таинственнее.

«Кто ты, Максимилиан Вагнер?»

Сидя на заднем сиденье автомобиля по пути в отель, я все время прокручивала в голове этот вопрос. С профессором мы не разговаривали. Сулейман подозрительно поглядывал на нас в зеркало заднего вида. В какой-то момент я заметила, что Вагнер закрыл глаза. День был утомительный для человека в его возрасте. Но он снова держался молодцом.

Прощаясь с ним перед отелем, я сказала:

– Вы устали, профессор. Отдохните, вздремните.

Он кивнул в знак согласия:

– Однако потом у меня будет к вам просьба.

– Да?

– Это никак не связано с работой… Вы не хотите со мной поужинать этим вечером, Майя?

Такой просьбы я совсем не ожидала. И он первый раз обратился ко мне по имени.

– Не знаю… Дома ждет сын…

Он понимающе прервал меня, избавив от необходимости подбирать слова:

– Тогда не буду настаивать. Большое спасибо за все.

Он слегка поклонился и приподнял шляпу, затем пошел в сторону отеля. Только он собирался войти, как я крикнула:

– Профессор!

Он обернулся. На лице у него было то же понимающее выражение: будто он не ждал, что я скажу, а приветливо слушал… Какой же учтивый человек.

– Да? – мягко сказал он.

– Во сколько ужин?

Он немного подумал:

– В восемь подойдет?

– Хорошо. Хотите в отеле поужинать или в другом месте?

– Если вы не против, давайте в отеле.

Садясь в мерседес, я уже по привычке огляделась. Мужчин не было.

Когда машина тронулась, я почувствовала, как же устала. «Еще надо ехать в университет, целый час заниматься там ерундой», – ныла я про себя. Потом мучительная дорога домой, а потом – снова в отель. Казалось, я не выдержу. Поехать бы сразу домой, принять душ, отдохнуть, подготовиться к вечеру. Это было бы по-человечески, а не как у меня – на бегу впопыхах.

Я отвлеклась от своих мыслей и взглянула на Сулеймана за рулем. Интересно, он все еще обижен? Все еще таит злобу? Не похоже. Может быть, он забыл наш утренний разговор. Или полученные чаевые его смягчили.

– Я подумала, может быть, я смогу намекнуть ректору про твоего брата.

Он взглянул на меня в зеркало. У него ушла пара секунд, чтобы понять, о чем речь. Тогда он расплылся в улыбке.

– Вот спасибо, абла!

Он сменил тон с радостного на жалобный:

– У него трое детей, работы нет. Такое доброе дело сделаешь.

– Хорошо, завтра найду момент, скажу. Или потом, при первом случае.

Я чувствовала себя немного виноватой, но постаралась отбросить эти мысли. Мы чуть помолчали.

Когда машина свернула на бульвар Тарлабаши, я сказала:

– Сулейман, мне вечером надо быть с профессором, довезешь до дома?

– Конечно, – радостно отозвался он, – как скажешь. Всегда довезу, ты только скажи.

– До конца рабочего дня немного осталось, – пояснила я. – Ехать в университет, потом домой – только время терять. Я и так вечером из дома порабо…

– Не вопрос, – прервал он меня. – Как хочешь.

На углу своей улицы я вышла из машины и забежала в кафе. Попросила полторы порции кебаба по-адански, который любит Керем, затем, пока готовили заказ, зашла к зеленщику купить немного фруктов и в продуктовый за шоколадным мороженым.

Когда удается выиграть немного свободного времени, хочется урвать побольше. Человек оживает: избавившись от обязательств, стремится жить полной жизнью.

Когда я пришла домой, удивилась, что Керем спит. Значит, недосып его одолел, и он прилег. Я немного понаблюдала за сыном. Было приятно разглядывать его красивое лицо с правильными чертами. Я погладила каштановую челку, упавшую на лоб. Если бы он не спал, то никогда не позволил бы мне это сделать. Я могла дотронуться до него только во сне.

Сердце кровью обливалось, когда я думала, как он живет, но я ничего не могла поделать. Занятия с тремя докторами ни к чему не привели. И самое ужасное, с каждым днем Керем все больше от меня отдалялся.

Надо было отнести продукты на кухню. Я снова ускорилась. Как путник в пустыне, увидев воду, собирается с силами, несмотря на измождение, – так и я оживилась. Хотелось поскорее пойти в душ.

Позже, стоя в душе, я почувствовала, как и ожидала, что струящаяся с макушки горячая вода уносит и мою усталость.

Завернувшись в белый халат, я снова подошла к Керему. Он все еще спал. Взгляд упал на черный экран компьютера. «Вряд ли Керем его выключил, компьютер просто перешел в спящий режим», – предположила я и нажала клавишу.

Экран загорелся, и у меня упало сердце. В тот момент мне совсем не хотелось с таким столкнуться. Проблема, которую я не хотела признавать, решение которой я, по крайней мере, хотела отложить, вышла из сумрака на свет. На экране появился столбик из написанных заглавными буквами фраз:

НЕ ХОЧУ ЖИТЬ

НЕ ХОЧУ ЖИТЬ

НЕ ХОЧУ ЖИТЬ

НЕ ХОЧУ ЖИТЬ

НЕ ХОЧУ ЖИТЬ

НЕ ХОЧУ ЖИТЬ

Я стала прокручивать страницу вниз и увидела сотни «НЕ ХОЧУ ЖИТЬ». Сотни криков! Сотни ударов!

– Копаешься в моем компьютере?

Голос Керема меня так напугал, что сердце чуть не выпрыгнуло. Я отдернула руки к груди, как делают люди, пойманные с поличным, глубоко вдохнула и только тогда смогла сказать:

– Нет, экран горел, я выключала.

Мои руки так и застыли на уровне груди. Керем смущенно потянулся к мышке.

– Я выключу, – пробормотал он.

Он быстро и привычно сделал несколько кликов. Возникло окошко, спрашивающее, сохранить ли файл, – он нажал «Нет».

Я почти что набросилась на него и заключила в объятия. Он захотел оттолкнуть меня, но я не отпустила.

– Во всем мире никто тебя не любит так, как я, ты ведь знаешь? Я больше всех тебя люблю!

Он не ответил.

– Я в любую секунду за тебя жизнь отдам, сразу.

– Отстань от меня.

– Не отстану. Ты мне нужен.

Ну что значит «ты мне нужен»? Что я такое говорила ребенку? Я начала плести все, что приходило в голову.

– Я в беде. Ты мне нужен.

Он перестал вырываться.

– Что случилось? – спросил он тихо.

– За мной следят.

– Кто?

– Я не знаю. Трое подозрительных мужчин в белом «рено»!

– Почему?

– Тоже не знаю. Из Америки профессор приехал. Наверное, это из-за него. Мне очень страшно.

Я продолжила рассказывать, приукрашая ситуацию, выдумывая подробности, и видела, как растет его любопытство.

– Сегодня вечером мне надо поехать на ужин с профессором. Закрой дверь на все замки, никому не открывай. Иногда посматривай в окно, нет ли белого «рено».

– Ладно, – сказал Керем и выпрямил спину, сел ровнее. По голосу было понятно, что он не остался равнодушным.

– Домой они тоже могут прийти, но здесь ты – сильный, крепкий молодой человек. Ты и на айкидо ходил, разберешься со всеми.

Он достал из прикроватной тумбочки металлическую штуку, похожую на ряд крупных колец, и надел на руку.

– Что это?

– Кастет.

Он увидел, что я ничего не поняла, и пояснил:

– Вот так замахиваешься и разбиваешь челюсть. В осколки!

Мне стало не по себе. Что делала эта вещь в тумбочке моего сына?

– Ты зачем это купил?

– Защищаться от пацанов в школе.

Он был все еще серьезен и взволнован, как ребенок, захваченный игрой. Выдумка про опасных мужчин в белом «рено» пошла ему на пользу. Но вот кастет меня расстроил. Зачем он ему понадобился? Бедный мой малыш, значит, его в школе бьют. Наверное, поэтому он и поверил в мою игру. Бедный мальчик! Должно быть, он хотел сбежать в мир фантазий, где не было проблем реального мира, где он мог со всем справиться.

– Я кое-что еще придумала.

Я побежала в спальню и достала из сумки перцовый баллончик, который всегда носила с собой.

– Если придут, распыли им в глаза!

Он совсем повеселел.

– Можно мне у себя оставить?

Значит, хотел взять в школу.

– Ты ведь знаешь, что это запрещено?

– Что?

– Запрещено приносить такое в школу!

– А я никому не покажу.

– Ладно, – я отдала баллончик и поцеловала его в щеку. В этот раз он не стал сопротивляться.

Значит, сегодня день, когда я раздаю взятки в обмен на хорошее к себе отношение.

Я встала и пошла на кухню такими же быстрыми шагами, как когда пришла домой. Поставила в микроволновку остывший кебаб, и, пока накрывала на стол, аппетитный аромат наполнил кухню и распространился по всей квартире. Мне было радостно устроить сыну небольшой пир.

– Кере-е-е-ем!

Всегда, когда еда бывала готова, мне было достаточно позвать Керема только один раз.

– Доедай все. Мы как-никак готовимся к битве.

Он не стал возражать и начал есть. Я побежала к себе в комнату и вытащила из шкафа черное платье с открытыми плечами. Декольте глубоковато, но я надену колье, оно все скроет.

Колье? Я же много лет его не надевала… Оно все это время лежало в сейфе в шкафу. С чего я сейчас вспомнила про него? «Ну и что, – ответила я сама себе, – просто захотелось».

Когда я открывала сейф, мои движения стали медленнее. Я торжественно развернула бордовый бархат, укрывавший колье. Вместе с ним в ткань был завернут и маленький крестик – его я вернула в сейф. Бриллианты и рубины колье сияли, как солнце. Я надела его перед зеркалом. Оно было такое большое, что полностью закрывало вырез платья. Да и на фоне таких роскошных драгоценностей никто не будет смотреть на грудь. Я почувствовала, как благодаря этому украшению чудесным образом изменилась.

В таком настроении я нанесла темные тени, тушь, слегка подкрасила губы. В зеркале мне улыбалась совсем другая женщина. Так, за короткое время, я из своей комнаты перенеслась в волшебный мир. Черное платье и колье превратили меня в героиню сказки.

Прежде чем выйти, я подала мороженое Керему, который как раз заканчивал есть, и в последний раз предупредила:

– Не своди глаз с улицы! И к двери прислушивайся. Если что-то случится, немедленно звони мне!

Хорошо, что он так увлекся этой игрой. Может быть, это немного отвлечет его от компьютера.

Я позвонила и вызвала такси с ближайшей стоянки. До стоянки было недалеко, но мне не хотелось идти туда в таком виде. Несколько часов назад я почти забежала в дом, а теперь выходила из него медленно, в радостном настроении, уверенным шагом.

* * *

Теперь снова надо встать и размять затекшие ноги. Перед взлетом нам показывали анимированный ролик, где советовали это делать, чтобы не случился застой крови. Надо потянуть ступни и поделать движения ногами.

Самолет летел уже два часа, но пока я не видела, чтобы кто-то это сделал. Наверное, не было необходимости, так как все лежали. Судя по тому, что мы каждую ночь спим в кровати, в горизонтальном положении кровь не застаивается. А вот я сижу – и кровь скапливается в ногах. Поэтому надо встать и подвигаться. Да и сон это прогонит. Я не намерена спать до самой посадки в Бостоне.

Надо продолжить рассказывать о необыкновенных событиях, которые со мной произошли.

3

Профессор будто не заметил мое черное платье. А я, честно говоря, ждала, что он, как джентльмен, скажет что-нибудь вроде: «Вы ослепительны этим вечером!»

Наоборот, он был весьма серьезен, вежлив и сдержан. Он не мог не заметить, что я принарядилась для ужина, но не придал этому значения. Любопытно, но это в скором времени разрядило обстановку. Сидя в роскошном ресторане «Пера Палас», я осмотрелась вокруг. Многие столики были пустые. Видимо, большинство предпочитало более «трендовые» места.

– Вы долго жили в этом отеле? – спросила я.

– Когда я приехал в Стамбул, поначалу жил здесь, пока друзья не помогли мне снять квартиру. Около месяца, я думаю.

– У вас в Стамбуле были друзья?

– Да, немцы. В те годы в Стамбуле проживала большая немецкая диаспора.

– То есть в тридцатых и сороковых? Не знала.

– Да, сотрудники консульства, торговцы, переводчики, профессора университета – немцы и евреи.

– Еврейские профессора бежали от гитлеровского режима? Я припоминаю, слышала о таком.

– Да.

– И вы тоже?

Он рассмеялся:

– Нет. Я арийской расы, прямо как любил Гитлер.

– Тогда почему вы приехали в Стамбул?

– Это уже другая история.

Наверное, не стоило затрагивать в разговоре слишком личные темы.

– Вы встречались с другими немцами в отеле?

– Иногда… Но большинство встречалось в «Тевтония-Хаус»²⁸ здесь неподалеку. По воскресеньям там было полно немцев. Как я говорил: служащие, преподаватели, торговцы, даже шпионы.

– Шпионы?

– Конечно. В годы войны Стамбул кишел разведчиками всех государств, в том числе и гитлеровской Германии, конечно. Да и этот отель был центром шпионажа, это все знали.

От оборота, который принимал разговор, у меня перехватило дыхание. Неужели профессор собирался сознаться? Сперва за ним следят, теперь вот эти странные разговоры о шпионах. Ситуация, которую я так приукрасила, чтобы развеселить Керема, возможно, еще серьезнее, чем я думала.

Профессор, должно быть, понял, что этот разговор захватил мое внимание. Словно продолжая начатую тему, он спросил:

– Вы не слышали про Цицерона?

– Конечно слышала. Он даже некоторое время был наместником Рима у нас здесь в Киликии²⁹. Только при чем здесь он?

– Не тот Цицерон. Анкарский Цицерон. Величайший шпион Второй мировой войны.

Я уставилась на него: уж не смеется ли он надо мной? Нет, он был совершенно серьезен.

– «Цицерон» было кодовое имя турка албанского происхождения по имени Эльяс. Во времена Второй мировой он служил камердинером британского посла в Турции Нэтчбулла-Хьюджессена и знал все его секреты. Цицерон был так к нему близок, что тер ему спину в ванной, напевая песни. Говорят, пока у посла глаза были в мыле, тот сделал восковой слепок ключа у него на шее. Так он получил доступ ко всем документам и вскоре начал шпионить в пользу немцев. В то время послом нацистской Германии в Анкаре был знаменитый Франц фон Папен. Цицерон отправлял копии всех секретных документов фон Папену, а тот пересылал напрямую в Берлин.

Такое раньше мне встречалось лишь в кино и романах. Или в пустых разговорах.

– Это доказано, профессор, или это слухи?

Он понимающе улыбнулся, показывая, что не удивлен тому, каким невероятным мне показался его рассказ.

– Конечно доказано.

– Звучит как басня.

Несмотря на морщины и выцветшие с годами глаза, его лицо становилось все более оживленным. Ему, должно быть, придавало сил, что я внимательно его слушаю. Он предупреждающе поднял руку.

– Погодите, это еще не все. Цицерон передал, что союзники планируют крупную высадку в Нормандии. Как позже выяснилось, это было донесение исторической важности. Однако Гитлер ему не поверил, и ход войны переменился. Если бы Гитлер послушал Цицерона, все было бы гораздо хуже. Но, к счастью, Германия проиграла.

– Как в кино.

– Да, вы правы. Собственно, в Голливуде сняли фильм про Цицерона. «Пять пальцев», главную роль сыграл Джеймс Мэйсон.

Я слушала и одновременно думала, почему это профессор права так интересуется шпионскими историями. Он сбежал из Германии, однако был не евреем, а немцем-арийцем. Может, он тоже шпионил на Гитлера? Знал ли он Цицерона лично? Откуда ему так хорошо известны подробности этих историй?

И есть ли здесь связь с белым «рено»? Но даже если он был немецким шпионом, с тех пор прошло полвека. Кому надо за ним следить?

– И что же случилось с Цицероном?

– За каждое донесение он получал от немцев двадцать тысяч фунтов стерлингов.

– Значит, он стал богачом!

Профессор рассмеялся:

– Нет-нет. Немцы платили ему фальшивыми фунтами, которые печатали, чтобы обрушить британскую экономику. Так что Цицерон остался с бесполезными бумажками на руках. Какое-то время он пытался заработать пением в опере, но был так плох, что ничего не вышло. Потом он умер в нищете.

– Какая удивительная история.

– Да, в самом деле.

На некоторое время за столом воцарилась тишина.

– Профессор, – сказала я, глядя ему в глаза, – все это очень интересно, но я хотела бы узнать о вас. Почему вы приехали в Турцию? Почему потом уехали и столько лет не возвращались? Пятьдесят девять лет, легко ли сказать! И чем мы обязаны такому визиту спустя столько времени?

Было видно, что он не ожидал таких прямых вопросов. Я увидела, как он вздрогнул, а лицо омрачилось. Может быть, он скрывал что-то связанное со шпионажем? Но тогда почему он так спокойно завел об этом разговор? Или на него так действовали личные воспоминания о жизни в Турции?

Он огляделся. Затем вдруг сказал:

– Ваше колье – настоящее произведение искусства. И антикварное. Просто шедевр. У него есть история?

Я улыбнулась такому маневру. Было ясно, что целью вопроса было не получить ответ, а сменить тему. «Ладно», – подумала я и вернулась к еде. Но он продолжил, напоминая, что ждет ответа:

– У таких вещей обязательно есть история.

Я снова улыбнулась, давая понять, что не обижаюсь:

– Не только у вас есть секреты, профессор.

На этот раз профессор кивнул, словно говоря: «Ладно». Я почувствовала, что надо добавить хоть что-то:

– Если позволите, скажу только, что оно досталось мне от бабушки.

Он улыбнулся и поднял бокал белого вина:

– Выпьем тогда за наши секреты! – «выпьем» он произнес по-турецки. – Вы выбрали прекрасное вино, благодарю, – сказал он учтиво.

– У вас остается еще два дня. Что хотите делать завтра? Тур по Стамбулу? Султанахмет, Айя-София³⁰, Босфор… Или шопинг в Капалы-Чарши?

– Если вы не против, на завтра ничего не будем планировать. Я хочу немного погулять самостоятельно. Но послезавтра, 24 февраля, у меня будет к вам большая просьба.

– Слушаю.

– Если можно, я попрошу заехать за мной на автомобиле рано утром.

– Насколько рано?

– Скажем, в четыре?

Я изумленно уставилась на него. Куда он собрался ехать в четыре часа утра? Я попыталась скрыть удивленное выражение лица.

– Хорошо, а куда мы поедем?

– Если можно, я скажу послезавтра.

Вот тогда я испугалась. «Позвонить, что ли, Керему, спросить, все ли хорошо?» – пронеслось в голове. Хотелось понять, во что я ввязалась. Это уже не был обычный визит университетского преподавателя. В этот раз я не удержалась и посмотрела на Вагнера с подозрением. Однако он выглядел спокойным и был занят уткой у себя в тарелке. У меня же заныло под ложечкой.

Остаток ужина прошел в напряженной и холодной атмосфере под влиянием недавнего разговора. Мы больше не касались этих тем, да и вообще больше не разговаривали. Словно желая избавиться от напряжения, мы оба начали есть быстрее. Как только еда была закончена, я поднялась, сославшись на Керема.

Когда я доехала до дома на такси, Керем возбужденно рассказал мне, что видел на улице пару белых «рено», но домой никто не приходил. На руке у него был кастет, баллончик стоял рядом. На экране компьютера пугающих надписей не было. Видя оживившееся лицо сына, я успокоилась. К тому же, он не рассердился, когда я погладила его по голове, желая спокойной ночи.

– Давай ложись, иначе утром не проснешься в школу.

Он не стал возражать:

– Ладно!

Наверное, ощущение приключения и полученный баллончик придавали ему сил идти в школу. Мне вспомнились слова бабушки: «Нет худа без добра!»

Я взяла на кухне графин и полила росток пихты в гостиной. Из трех веточек, которые я рассадила в разные горшки, выжила только одна. Конечно, ветке, сорванной с пихты на плато Кафкасёр, в моей гостиной не очень нравилось. Но я была решительно настроена сохранить этот росток. И хотя крупный горшок занимал место, пихта освежала гостиную. Она помогала мне справляться с тоской, успокаивала меня.

Затем я взяла рабочий ноутбук и продолжила записи, которые начала после приезда профессора. Было удивительно, что, ничего заранее не обдумывая, я печатала быстро и без перерывов. Курсор словно бежал по экрану, таща за собой слова. Казалось, будто это пишу не я. Я словно незаметно наблюдала за Майей, печатавшей за компьютером.

Когда я легла спать тем вечером, я не стала играть в игру, где вместо меня кто-то другой. И «Другое небо» тоже не стала читать. Было ли это потому, что мне хотелось спать, либо запись событий заменяла мне все это? Я лишь немного подумала о профессоре и его секретах. И какое же невинное у него лицо.