Карт в крапленой колоде много, жесты шулеров однообразны, цель одна – выиграть ставку, т. е. свою власть, да еще с «доверием» к ней Европы. Эмигрантам, если и увидят, что проиграли, поздно будет назад. Не признаваться же в своем стыде! Расчет психологический, но верный.

Расчет большевиков можно бы открывать далее, во всех подробностях. Но зачем? Для умеющего видеть, нет труда проследить его собственными глазами. Игра в разгаре. И несчастных жертв, увы, все больше…

Но игра далеко не закончена. И как ни хитра она – большевики знают, что ее легко сорвать. Знают, что она – яснее дня; и все-таки верят, что здесь ее опять не откроют (мы, здешние, виноваты в этой вере!).

Большевики знают, что новая интервенция, которую они то призывают, то не призывают, на которой тоже хотят спекульнуть, – новая интервенция эта, совершаемая с открытыми глазами и с определенной волей действительно спасти русский народ, – есть их неминуемая, завтрашняя гибель. Она несет динамит, после которого пыли не останется от их власти.

Этот динамит – хлеб.

В такие дни, в такие минуты – о чем здесь идут споры? О каком «человеколюбии», когда и наше сердце и наш разум кричат нам одно и то же, когда нам нужно только деланье – и мужество открытых глаз?

Бесстыдны, нецеломудренны эти слова здесь, эти споры. Споры о том, как помогать умирающим под досками, на которых сидят татары: столкнуть ли сначала татар, или – Боже сохрани! – татар аполитично не трогать, а с их разрешения, бочком, подсунуть кусочек под доски – издыхающим?

Бесстыдны – а, главное, не нужны эти споры.

С единой мыслью, с единой волей, – помочь, надо скорее везти хлеб, хлеб, как можно больше хлеба! Как можно больше динамита! Он сделает свое дело. Для начала, для «татар» – его действие бесшумно и мгновенно. От них останется разве лишь кучка грязного пепла.