Летучие бурлаки (сборник)

Имя, которое надо заслужить

Поднимая такую тему, рискуешь многих обидеть.

Но не молчать же теперь.

У нас что ни скажи – кому-нибудь на ботинок обязательно наступишь. Тебе самому уже на голову залезли с ногами, а ты всё равно помалкивай, а то оскорбишь чьи-нибудь чувства.

О наших чувствах кто-нибудь подумал?

Так что усаживайтесь поудобнее на нашей голове, сейчас поведём речь о трудных вещах.

В наших краях водится одна невидаль, имя которой – имперский человек.

Он сам, может, и не знал никогда о том, что относится к подобному виду, но это ничего не меняет.

Традиционно считается, что имперский человек – существо недоброе, мрачное, тяжеловесное, мешающее всем жить.

Другое дело – житель «нормальных стран», европейских, в нынешнем их виде. Там, как нам недавно объяснили, – веротерпимость, толерантность, права, цивилизация.

Так и есть, никто не спорит.

(Самим дороже обойдётся – спорить.)

Но несколько замечаний, никому ни в ущерб, мы всё-таки попробуем сделать.

Если империя существует хоть сколько-нибудь продолжительное время – она должна проявлять чудеса веротерпимости, спокойствия и просто необычайной толерантности, даже если самого́ этого слова не знает вовсе.

Названия болезням (или лекарствам) придумывают те, кто заболели сами.

Если в России никогда не существовало слова «толерантность» – это не значит, что не было её самой.

Если кто-то слишком много говорит о толерантности, есть смысл заглянуть ему в личное дело. Или в историю болезни.

Сам факт долгосрочного существования империи – наилучшее доказательство того, что на соседа тут издавна смотрят спокойно: живёт и живёт.

Да, всякое бывало, но мы всё-таки будем говорить в целом, не размениваясь на частности. Знаю, что на каждое моё слово у кого-то найдётся в запасе история: «…а вот у меня сосед», или «…знаем мы, какие вы соседи». Но, чтобы не увязнуть в подробностях и договорить до конца, нам придётся обобщать.

Даже в Древней Руси попавшего в плен чужака не делали рабом навечно, но, согласно удивлённому свидетельству Маврикия, после определённого времени предлагали ему убраться за выкуп восвояси или «остаться на положении свободных и друзей»!

Русскому человеку издавна льстит, что нерусский человек работает с ним, в общей нашей стране, делит его славу и его горести.

Листал вчера детскую энциклопедию географических открытий (сыну подарили на день рождения), снова испытывал это чувство. Беллинсгаузен Фаддей? Наш, русский, первооткрыватель! (Остзейский немец родом из Эстонии.) Беринг Витус? Наш, русский, первооткрыватель! (Датчанин.) Да и Ермак тоже – много вы знаете русских людей по имени Ермак?

«Я русский! Какой восторг!» – говорил гениальный полководец Александр Суворов.

Какое счастье, что этот восторг может быть заразительным.

Немного эфиоп Пушкин, чуть-чуть шотландец Лермонтов, полутурок Жуковский, отчасти немцы Блок и Брюсов – да ради бога. Это не показатель того, что русские сами ничего не умеют, а показатель того, что русским быть заразительно. Багратион, Брюллов, Гоголь, Рокоссовский и сотни сотен других – тому порукой.

Но если наши, выходцы из России, составили едва ли не четверть создателей и легенд Голливуда – нам тоже не жалко, берите. У нас ещё много.

Все желающие войти в нашу цивилизацию – входите и располагайтесь, все желающие выйти – давай, до свидания.

Вы скажете, у всех так? Полноте вам.

К большинству народов на земле не пожелал причислить себя ни один шотландец, поляк или грузин.

Потому что они – не имперские народы.

Очень серьёзная часть народов чуть что самозабвенно перечисляет своих соотечественников (отчего-то, например, писавших на русском языке или воевавших за Россию) и тащит их в собственные святцы вопреки здравому смыслу.

Это тоже не имперские народы, хотя и рачительные.

Есть страны, где чужой никогда не станет своим; самый лёгкий пример – Япония. Великая страна, мы все это понимаем. Гениальный народ, во многом нам – не чета. Но с толерантностью даже в европейском понимании там как-то не очень. Вместе с тем Япония всегда хотела быть империей. Однако с таким подходом, знаете ли, далеко с островов не уедешь…

С недавних пор мы с вами познали множество других примеров: у нас под боком целый рассадник суверенных, на века или временно отделившихся стран, где того же самого русского человека на порог не пустят в качестве весомой или даже почти невесомой административной единицы. «Мы сами, мы сами». Ну, давайте сами – ваше право.

Просто и такие народы тоже империй не строят.

Это не хорошо и не плохо, тоже мне достоинство – строить империю! Забор вон лучше постройте… Это просто такая черта характера, особенность физиологии, которая у кого-то имеет место быть, а у кого-то – нет.

Выпивал как-то за одним кавказским столом с представителями ряда местных народов. В определённый момент один из уважаемых людей встал и поднял тост примерно следующего содержания: Бог знает, что делает, – имперским народом становится самый добрый народ, а вот если бы мой народ и лично я стал бы имперским народом сегодня, и вся сила бы разом оказалась в моих руках, то завтра же я бы перерезал всех, кто собрался за этим столом.

Кавказ – сложная штука, в том смысле, что говорить там могут одно, а думать при этом чуть иначе, но сказал он всё-таки именно так, как сказал, и весь стол радостно и гортанно захохотал; и я, в том числе, тоже посмеялся, потому что тост, в конечном итоге, был за меня.

Имперский человек не жаден – у него всего полно.

По этой причине он порой неряшлив. Кинул пустую бутылку – её ветром укатило до Урала, там где-нибудь потеряется. Сносил лапоть – выбросил в окно, там всё равно бурьян начинается, который под Архангельском сходит на нет, мало ли там других лаптей лежит.

Хоть вы зубы сточите, доказывая, какой ленивый и грязный русский человек, – но езжайте в деревню поволжских немцев, и увидите там тех же русских людей: их русская природа перемолола, и переодела в телогрейки, и подарила суровый и чуть лукавый взгляд, и ещё бодрый матерок, и ещё покосившуюся калитку.

…не жаден имперский человек в первую очередь до своей жизни – ибо что его маленькая жизнь стоит на этих огромных просторах.

Европеец понимает, что его мало, и если он не сбережёт свою жизнь, чтоб на его малой земле осталось кому быть, то земля его опустеет. Тем более они там бок о бок живут и все друг друга знают. «Меня убьют, Ганса погубят, Христиана порешат, Андерсена завалят – кто останется тогда?»

Имперский человек, поселившийся в Евразии, уверен, что тут ещё кто-нибудь есть, кроме него, даже если никого уже нет. Как же нет – когда тут столько места, наверняка кто-нибудь должен быть!

Русскому человеку иной раз никого не жалко, но в конечном итоге спасает и даже отчасти оправдывает его лишь то, что в первую очередь ему до самого себя дела вообще нет.

Последние времена мы часто рассуждаем о «безусловной ценности человеческой жизни» там, в Европе, и здесь, у нас, но мне куда более важным кажется неведомое там понятие «смешная ценность собственной жизни».

Пока там воспитывали чувство неизмеримой ценности существования каждого человеческого индивида, здесь – не государством! не опричниками! не басманным судом! а самой природой, чувством огромного воздуха и нетронутого простора, – воспитывалось чувство, что жизнь – моя собственная жизнь – стоит чуть дешевле ломаного гроша, поэтому – чёрт бы с ней.

Кажется, сейчас начались обратные процессы – мы на глазах дорожаем, ценность наша, непонятно, правда, за счёт чего, прёт как на дрожжах, каждый из нас весит как воз с серебром, вместе с лошадью, которая этот воз тащит, и быком, который к возу привязан.

Да что мы сами – наши желания сегодня весят больше, чем в иные времена весили целые деревни со всеми их жителями.

Но мы сегодняшнего человека, особенно горожанина, особенно обитателя мегаполиса, не обсуждаем, а то уйдём от темы далеко и не вернёмся уже.

…русского человека – читай, имперского, – воспитали и создали дикие пространства и недосягаемость горизонта.

Только невозможность послать вестового из Петербурга на Аляску заставила нас от Аляски отказаться. Но вообще, я серьёзно говорю, вы вспомните, чем была Россия в XIX веке – и чем, скажем, Канада. Если б мы из Аляски двинулись дальше – Россия могла бы заканчиваться под Нью-Йорком. Или возле Никарагуа.

Может быть, даже хорошо, что этого не случилось: империя должна жить кучно, желательно на общей суше, а то получатся Испания с Португалией.

Мы – несмотря на то, что заселяем самую большую территорию от края и до края, – живём кучно и пребываем друг с другом в прямом родстве. Люди в Архангельске и люди в Астрахани, люди в Брянске и люди в Южно-Сахалинске – похожи как братья. Они и есть братья.

Немцы на разных концах Германии, итальянцы на разных сторонах Италии и испанцы в разных областях Испании различаются куда сильнее.

Имперская идентичность – есть, именно о ней мы и говорим.

…несвобода русского человека – блеф.

Европейский человек научился жить под присмотром царя и с царём договариваться о своих правах. А русский человек научился жить без царя в голове.

По мне, так это поважнее будет.

Европейский человек знает, как, где и на что он имеет право, но царь у него поселён в мозгу раз и навсегда. Русский человек знает, что он ни на что права не имеет, и подчиняется, когда ему велят пойти туда-то и принести то-то, но голова-то, голова – свободна. В голове – ветер, среднерусская возвышенность, степь, Сибирь, Камчатка, Сахалин, евразийский сквозняк, хрустальный мороз…

Жестокость русского человека – тоже тот ещё миф. На территории Европы жили десятки славянских племён – большинство из них истребили поголовно. На территории России – кто жил, тот и живёт, никто не затерялся. В одном Приволжском округе – сто народностей.

А Россия ведь может перевернуться на другой бок, свалить целую страну в море и не заметить. Или три страны сразу.

Но ведь бережно переворачивалась всегда. Любой цыплок мог зимовать в этой берлоге – и ничего с ним не случалось.

Есть ли другие имперские народы? Конечно. В конечном итоге они и определяют жизнь цивилизации.

Кому-то это не нравится? Ещё бы, даже нам самим не нравится.

Но если не будет их – всегда найдутся другие имперские народы, и у вас тогда будет возможность сравнить, что лучше. Думаю, кто жил в Орде, а оттуда перебрался в Московское царство, такую возможность имел; жаль, не рассказал о своих впечатлениях.

Кто-то скажет: американцы – имперский народ. Безусловно, да – и мы не шутим. С тех пор как они загнали своих индейцев куда Макар телят не гонял и прекратили линчевать кого ни попадя, янки достигли необычайных высот в сложном деле имперского строительства. Об индейцах они теперь заботятся так, как и о себе не заботятся, а президент у них сегодня сами знаете кто.

Другой вопрос, что и Америка с самого начала была плавильным котлом, и говорить об имперском народе там чуть сложнее. Но то, что США – империя, очевидно; и я вовсе не уверен, что этой стране будет лучше, если она распадётся на сто сорок других маленьких стран.

Есть другой пример, более весомый: китайцы. Это для нас они на одно лицо, а у них там 56 национальностей под одной крышей собрались.

Настоящим китайцем, правда, в силу объективных причин белому человеку стать очень сложно. Однако есть вещи, которые с нынешними китайцами прошлых русских очень роднят.

Например, отсутствие страданий по поводу своей личности. Неосознанное – и вместе с тем неотъемлемое – знание о том, что в масштабах истории своего народа, сам по себе ты – меньше, чем единица, – зато в цепи столетий, а то и тысячелетий – ты носитель такого метафизического запаса, что этой гордости тебе хватает с лихвой для самоуважения.

Станем ли мы лучше, если растеряем все эти качества – щедрость, бесстрашие, веротерпимость, ощущение собственной малости пред могуществом тех волн бесподобной национальной истории, что бережно перенесли нас в наши времена?

Станем ли мы симпатичнее, если наша жестикуляция будет скромней, а горизонты ближе, а сердце тише?

Может, мы и станем лучше, когда такое случится, – только это будем уже не мы.

И для нас нужно будет придумать другое имя. Прежнее на нас будет смотреться смешно: оно явно окажется нам велико.

Оно и сейчас нам уже великовато.

Письмо товарищу Сталину

Социализм был выстроен.

Поселим в нём людей.

Борис Слуцкий

Мы поселились в твоём социализме.

Мы распилили и поделили страну, созданную тобой.

Мы заработали миллионы на заводах, построенных твоими рабами и твоими учёными. Мы обанкротили возведённые тобой предприятия и увели полученные деньги за кордон, где возвели себе дворцы. Тысячи настоящих, в золоте и мраморе дворцов. У тебя никогда не было такой дачи, оспяной урод.

Мы продали заложенные тобой ледоходы и атомоходы и купили себе яхты. Это, кстати, вовсе не метафора, это факт нашей биографии.

Поэтому твоё имя зудит и чешется у нас внутри, нам хочется, чтоб тебя никогда не было.

Ты сохранил жизнь нашей породе. Если бы не ты, часть наших дедов и прадедов принудили б кланяться в ноги нацистам, а остальных заморили бы в газовых камерах, аккуратно расставленных от Бреста до Владивостока. Ты положил в семь слоёв взращённых тобой советских людей, чтоб спасти нас.

Когда мы говорим о себе, что мы тоже воевали, мы отдаём себе отчёт, что воевали мы только в России и с Россией. Во Франции, в Польше, в Норвегии, в Чехословакии, в Румынии и далее везде у нас не получилось так хорошо воевать, там нас победили и растоптали. Получилось только в России, где мы обрели спасение под твоим гадким крылом.

Мы не желаем быть благодарными тебе за свою жизнь и жизнь своего рода, усатая сука.

Но втайне мы знаем: если б не было тебя – не было бы нас.

Это обычный закон человеческого бытия: никто не желает быть кому-то долго благодарным. Это утомляет! Любого человека раздражает и мучит, если он кому-то обязан. Мы хотим быть всем обязанными только себе – своим талантам, своему мужеству, своему интеллекту, своей силе.

Тем более мы не любим тех, кому должны большую сумму денег, которую не в состоянии вернуть. Или не хотим вернуть.

Поэтому мы желаем обставить дело так, что мы как бы и не брали у тебя взаймы, а заработали сами, или получили наследство, или нам кто-то принёс в подарок сто кг крупных купюр, или они валялись никому не нужные – да! прекрасно! валялись никому не нужные! и мы их просто подобрали – так что отстань, отстань, не стой перед глазами, сгинь, гадина.

Чтоб избавиться от тебя, мы придумываем всё новые и новые истории в жанре шулерства и мухлежа, в жанре тупого вранья, в жанре восхитительной и подлой демагогии.

Мы говорим – и тут редкий случай, когда мы говорим почти правду, – что ты не жалел и периодически истреблял наш русский народ и другие наши народы, жившие одной семьёй с русскими. Мы традиционно увеличиваем количество жертв в десятки и даже сотни раз, но это детали. Главное, мы умалчиваем о том, что самим нам нисколько не дорог ни этот русский народ, ни его интеллигенция. В сегодняшнем семимильном, непрестанном исчезновении населения страны и народной аристократии мы неустанно и самозабвенно виним – какой очаровательный парадокс! – тебя! Это ведь не мы убили русскую деревню и русскую науку, не мы низвели русскую интеллигенцию на уровень босяков и бастардов – это, не смейся, всё ты. Ты! Умерший шестьдесят лет назад! А мы вообще ни при чём. Когда мы сюда пришли – всё уже сломалось и сгибло. Свои миллиарды мы заработали сами, своим трудом, на пустом месте! Клянёмся нашей мамой.

В крайнем случае в отмирании русского этноса мы видим объективный процесс. Это ведь при тебе людей убивали, а при нас они умирают сами. Ты даже не успевал их так много убивать, как быстро они умирают сегодня по собственной воле. Объективность, не так ли?

Ещё мы уверенно говорим, что Победа состоялась вопреки тебе.

Правда, немного странно, но с тех пор в России почему-то ничего не получается вопреки. Например, она никак не становится разумной и сильной державой ни вопреки, ни даже благодаря нам и нашей созидательной деятельности. Опять парадокс, чёрт возьми.

Мы говорим, что ты сам хотел развязать войну, хотя так и не нашли ни одного документа, доказывающего это.

Мы говорим, что ты убил всех красных офицеров, и порой даже возводим убиенных тобой военспецов на пьедестал, а тех, кого ты не убил, мы ненавидим и затаптываем. Ты убил Тухачевского и Блюхера, но оставил Ворошилова и Будённого. Поэтому последние два – бездари и ублюдки. Если б случилось наоборот и в живых оставили Тухачевского и Блюхера, то бездарями и ублюдками оказались бы они.

Как бы то ни было, мы твёрдо знаем, что ты обезглавил армию и науку. То, что при тебе мы вопреки тебе имели армию и науку, а при нас не разглядеть ни того, ни другого, не отменяет нашей уверенности.

Мы говорим, что накануне ужасной войны ты не захотел договориться с «западными демократиями», притом что одни «западные демократии», как мы втайне знаем, сами прекрасно договаривались с Гитлером, а другие западные, а также отдельные восточные демократии исповедовали фашизм и строили фашистские государства. Мало того, одновременно финансовые круги неземным светом осиянных Соединённых Штатов Америки вкладывали в Гитлера и его поганое будущее огромные средства.

Мы простили всё и всем, мы не простили только тебя.

Тебя ненавидели и «западные демократии», и «западные автократии», и эти самые финансовые круги, и ненавидят до сих пор, потому что помнят, с кем имели когда-то дело.

Они имели дело с чем-то, по всем показателям противоположным нам. Ты – иная точка отсчёта. Ты другой полюс. Ты носитель программы, которую никогда не вместит наше сознание.

Ты стоял во главе страны, победившей в самой страшной войне за всю историю человечества.

Ненависть к тебе соразмерна только твоим делам.

Ненавидят тех, кто делает. К тем, кто ничего не делает, нет никаких претензий. Напомнить, чем занимались главы Польши, Франции, Норвегии, едва началась война?

Они не отдавали приказ «Ни шагу назад!». Они не вводили заградотряды, чтобы «спасти свою власть» (именно так мы, альтруисты и бессребреники, любим говорить о тебе), – потому что, если б они ввели заградотряды – их бы убили первыми. Они не бросали полки и дивизии под пули и снаряды, не заливали кровью поля во имя малой высотки. Они не заставляли работать подростков на военных заводах, они не вводили зверские санкции за опоздание на работу. Нет! Их граждане всего лишь спокойно и ответственно трудились на гитлеровскую Германию. Какие к ним могут быть претензии? Претензии всего мира обращены к тебе.

При тебе были заложены основы покорения космоса – если б ты прожил чуть дольше, космический полёт случился бы при тебе – и это было бы совсем невыносимо. Представляешь? – царь, усатый цезарь, перекроивший весь мир и выпустивший человека, как птенца, за пределы планеты – из своей вечно дымящей трубки!

О, если б ты прожил ещё полвека – никто б не разменял великую космическую одиссею на айподы и компьютерные игры.

Да, к тому же при тебе создали атомную бомбу – что спасло мир от ядерной войны, а русские города – от американских ядерных ударов, когда вместо Питера была бы тёплая и фосфоресцирующая Хиросима, а вместо Киева – облачный и мирный Нагасаки. И это было бы торжеством демократии, столь дорогой нам.

Ты сделал Россию тем, чем она не была никогда, – самой сильной страной на земном шаре. Ни одна империя за всю историю человечества никогда не была сильна так, как Россия при тебе.

Кому всё это может понравиться?

Мы очень стараемся и никак не сумеем растратить и пустить по ветру твоё наследство, твоё имя, заменить светлую память о твоих делах – чёрной памятью о твоих преступлениях.

Мы всем обязаны тебе. Будь ты проклят.

Российская либеральная общественность

Почему я не либерал

Либералом быть легко: везде свои.

Либералом быть хорошо: он и сам за всё хорошее.

Либерал не любит мрачное, суровое, марширующее. Горн, барабан, дробь. Картечь, государеву службу, «Катюшу». Марфушу, крестьян сиволапых, берёзки. Почву, кровь.

Во всём этом либерал задыхается.

Во всём этом душно, как в гробу.

Он кривляется не от злобы, а от муки: ему и правда невыносимо. Вокруг него всё время как бы настраивается оркестр, только вместо струнных и духовых – танковые дула, берёзовые полешки, строчка из Есенина, русское самодовольство, щи кипят и пахнут.

Россия со всем её барахлом – куда она годна? Избы, заборы, Байконур за пограничным столбом. Привычка чесаться всеми когтями, дружить с сатрапами, тосковать по тиранам. Советская литература, попы на джипах.

В нашем скудном понимании хороший русский человек – он как дерево. Деревья не умеют ходить. Вцепились в свою землю как мертвецы. В голове – воронье гнездо. Ждут лесника, но, кажется, приближаются браконьеры.

Либерал уверен, что наступили иные времена, и в эти времена войдут только избранные. Те, кто не потащит за собой хоругви, телеги со скарбом, почву, воро́н в голове.

То есть только он – либерал – войдёт в новое время. Как бы голый. Другим он тоже предлагает раздеться: оставьте всё, пойдёмте за мной голые, без вашей сохи, атомной бомбы, имперских комплексов.

И вот ты оставил всё, пошёл голый, прикрываешь срам, двух рук мало: срам повсюду, ты сам по себе – сплошной стыд и срам. Сморгнул глазами – и вдруг выясняется, что тебя обманули. Он-то одет, наш новый друг! Он-то вовсе не голый, но, напротив, наряжен, заряжен, поводит антеннами, настраивает локаторы, сканирует, всё сечёт.

У него, загибаем пальцы, хартия о правах. У него экономическая целесообразность. За ним – силы добра. У него честные глаза, неплохой английский. И даже русский лучше вашего – а вы и родным-то языком владеть не умеете, лапти. «Вот смотрите, как надо» (наш друг замысловато делает языком, мы внимаем, зачарованные).

Он всего добился сам, это только мы взяли взаймы, отняли, украли. Это у нас история рабства, пыток, кнута, а у него, представьте, есть своё собственное прошлое, память о нём, боль. У нас пепла, который стучит в наше сердце, – нет, а у него есть, и его пепел более пепельный. Наш мы уже развеяли, а его пепел остался – и лишь о нём имеет смысл вести речь. Говорить про наш пепел – оскорбительно, в этом определённо есть что-то экстремистское.

Его история мира всегда начинается с «европейского выбора». Пока нет «европейского выбора» – вообще никакой истории нет, одни половецкие пляски и соловецкие казни.

«Европейский выбор» – это как десерт в хорошем доме с высокими ступенями и просторной гостиной без мух. К десерту норовят дотянуться грязные крестьянские дети – руки в навозе, ногти не стрижены, загибаются, как у Бабы-Яги, сопли засохли на щеках, трусов под портами нет: это мы.

Ну-ка быстро идите оттирать сопли, причёсываться, отмывать своё национальное превосходство, гой ты Русь свою святую, хаты в ризах образа, гагаринскую улыбку, звёздочки на фюзеляже. Иначе не будет вам мороженого с ванилью, шоколадного штруделя, так и будете грязным скотом, как последнюю тысячу лет.

То, что для хорошего русского человека в его убогом ценностном мире «европейские ценности» стоят на сорок шестом месте, сразу после картошки в мундире и сметаны с луком, означает, что он вообще не человек.

Быть может, он рогатина. Им можно пойти на медведя.

«…началось, – протянет либерал, – опять про медведя. Кто вас хочет завоевать, прекратите. Кому вы нужны вообще?»

Мы никому не нужны, да. Но чего ты здесь делаешь тогда? Может, мы тебе нужны? Или, с чего-то вдруг, должны?

Ничего, что мы на «ты»?

Ты ведь с нами с первого дня на «ты», и ничего, терпим, слушаем.

Россия построена ровно затем, чтоб пришёл либерал и сказал, что с ней делать. Он правда так думает. Это как будто стоит корова, а внутри коровы живёт какое-нибудь живое существо много меньше размером, отчего-то уверенное, что оно наездник и сейчас поскачет на корове верхом.

Оно рассказывает корове, что внутри у неё сыро и неприятно, никакой цивилизации.

Либерала нисколько не смущает, что в целом русская светская культура либерала не любит. Русскую светскую культуру тоже можно приватизировать, взять на вооружение то, что нужно, остальное не замечать.

Автора текста «Клеветникам России» в фейсбуке затоптали бы. Гоголя слили бы. Лескова засмеяли бы. Толстого, с его «русским мужиком», на которого он так хотел быть похожим, тихо обходили бы стороной: чудит.

Либералы странным образом возводят свою генеалогию к Чехову, иной раз Акунин посмотрит на себя в зеркало – и видит Антона Павловича, но и представить страшно, как Антона Павловича воротило бы от нынешних его «наследников».

Спасибо Чехову, он умер.

Спасибо Блоку, он умер.

Спасибо классикам, их нет.

Теперь мы точно знаем, что «Бесы» – это про большевиков, а не про либералов, и вообще Достоевского мы любим не за это (а за что?).

Либералы так уютно себя чувствуют во главе русской культуры, что в этом есть нечто завораживающее. Собрали в кучу чужие буквы, построили свою азбуку, свою мораль, своё бытие.

Теперь люди смотрят на знакомые буквы, читают, вникают – всё вроде то же самое, что у Пушкина, а смысл противоположный. Как же так?

Попробуйте набрать из этого букваря «Клеветникам России», получится абракадабра. «Каклемтивен Сироси». Лекарство, что ли, такое?

…находятся во главе, а считают, что им нет места.

Нет места, но при этом они повсюду.

Либерал сначала сказал, что он интеллигенция, а всю не-либеральную интеллигенцию объявил «свиным рылом». Потом заявил, что он «тоже народ». Подумал, и добавил, что он и есть народ. Остальные уволены.

Либерал наверняка думает, что он – оппозиция, но он – власть. Власть может думать о себе всё что угодно, но она тоже либерал. Одни шарлатаны делают вид, что хотят завоевать свободу, другие шарлатаны делают вид, что её отнимают. Чем заняты в этот момент их руки, никто никак не поймёт. Но если схватить либерала за локоть – выяснится, что это локоть манекена, а настоящая рука у вас в кармане.

Либералам вечно затыкают рот, но слышно только их. Если кто и затыкает кому рот, так это один либерал затыкает другому.

Но слышно даже, как они брезгливо молчат.

Выросло целое поколение детей, которое уверено, что Россия – это глобальный косяк. В том смысле, что она всю свою историю косячит. Хотя, в принципе, её можно и скурить.

Это либерал, наш любезный гуманист, сам уверен и других приучил, что мы умнее всего нашего прошлого. Мы! – которые, по сути, умеем быть только мародёрами.

Отныне мы в курсе, что ветеран – это старая и глупая обезьяна в медалях, тем более что и медали – не его. Что счастья не будет, пока не вымрет «совок», а совок – это всякий, кто не либерал. Что сто лет мы занимались всяким кровавым бредом, в то время как делом надо было заниматься, делом.

Посмотрите, как всё ладится в руках у либерала. Как у напёрсточника.

Либералы хотели вырастить нам человека, который взыскует правды, а вырастили человека, который знает, что всё – ложь.

Хотели вырастить человека, который рефлексирует и сомневается, а вырастили толпу, которая куда более внушаема, чем толпа эпохи позднего тоталитаризма. А то и раннего.

Как давно и верно заметили, в те трупным ядом пропитанные времена люди говорили неправду и блажь, зная, что говорят неправду и блажь, а либерализм добился того, что ныне человек, говоря неправду и блажь, уверен, что говорит правду. Ибо он – в тренде!

Тренд – это вам не генеральная линия партии, это серьёзная штука, выжигает мозг как напалм.

Уже говорил и повторю снова, что мечтал о мире, описанном в книгах ранних Стругацких. Но нас, чтоб мы не угодили в книги поздних Стругацких, увели туда, о чём никакие Стругацкие не догадывались.

В нашем новом либеральном мире нет идеализма, самоотречения и мужества – но есть ставка на субъективизм и самоценность индивида со всеми его странностями, а также мужеложество, зачем-то возведённое в идеологию сопротивления и свободы.

Вместо ставки на преодоление человеческого в себе получили право пестовать в себе всё самое скудное, низменное и подлое.

Каждый имеет право на всё, и только мрачное большинство должно заткнуться и молчать, а то ему не достанется десерта.

…грязные, корявые дети, утритесь: ваш десерт уже съели.

Идите по своим избам.

Не слушайте чужих сказок. Вспоминайте свои.