Она не хотела открывать глаза. В приятном темном забытьи находиться так легко и свободно, совсем не то, что в реальном мире. Но детский плач не давал спокойно отключиться от боли, рвущей тело изнутри. Силой заставив себя очнуться, она попробовала пошевелиться. Малейшее движение приносило за собой новый острый удар в живот. Подтянув к груди оба колена по очереди, она тихонько застонала, ощущая, как по ногам толчками течет теплая кровь. В горле застыл мерзкий колючий ком.

– Бука, – позвала она из последних сил, осознавая, что в этот раз её уже, возможно, не откачают даже в реанимации.

– Больно, – отозвался детский голосок из темноты, и он выдернул девушку из прострации одним рывком, доведя до головокружения. Тошнотворная слабость отступила на задний план вместе с полуобморочным состоянием. Теперь она четко осознавала, что произошло, и где она находится.

Ребенку рядом с ней требовалась помощь. Тьма подбиралась все ближе к стенам вагона. Если замешкаться, то очень скоро она уже не различит очертаний предметов и тогда ничем не сможет помочь девочке, стонущей так жалобно.

– Ты меня видишь? – спросила она в серый полумрак.

Среди возни и криков пострадавших, ребенок не различил её голос. Нужно было собраться с силами, чтобы девочка четко выполнила её указания.

– Ползи на мой голос! – велела девушка так строго, как только сумела в этой ситуации.

– Я не могу, меня прижало, – всхлипнула она.

Это была та самая ситуация, которой боялась больше всего на свете светловолосая девушка: осознанный выбор между своей и чужой жизнью. Если продолжить лежать калачиком, возможно, кровотечение ослабнет, и она сможет дотянуть до приезда «скорой». Если она узнает, что девочка умерла из-за не оказанной вовремя помощи, то никогда не сможет с этим жить дальше, и остаток своего существования проведет в муках совести на приёмах психотерапевта.

«Зато у Буки будет любящая мама» – успокоила она себя и не двинулась с места.

«А про эту девочку я не знаю ничего, кроме того, что она крайне прилипчивая и невоспитанная. Я никогда не узнаю, выжила она или погибла здесь, зажатая грудой металла. Не двигаться. Меня дома ждет сын»

– Меня Элли зовут, – произнесла вдруг малышка сквозь слезы, и эта короткая информация решила её дальнейшую судьбу.

Приподнявшись на локте, девушка внимательно всмотрелась в темноту. Передавив ребенка вдоль тела, на ней лежала часть отломанной полки и покореженный лист обшивки. Мысленно попросив прощения у Буки, девушка оперлась на колени и двумя руками ухватилась за полку, прикладывая все свои силы к тому, чтобы приподнять её над ребенком, давая той небольшой лаз для освобождения из железного плена.

Теплая липкая кровь фонтаном хлестнула из промежности, окрашивая джинсовую ткань в бурый цвет. Она чувствовала, что слабеет, а проклятая полка все еще не сдвинулась ни на сантиметр. Перед глазами проплыли разноцветные мушки. В ушах раздался назойливый звон – предвестник обморока.

– Я помогу, – просипел рядом молодой парень.

– Элли, как только почувствуешь, что свободна, тут же выползай оттуда, долго мы не протянем, – обратился он к малышке.

Светловолосая девушка обвела его быстрым взглядом. Часть оторванного поручня торчала меж ребер, став причиной хрипа в его голосе. Но времени раздумывать о чужих травмах у неё не было. Улыбнувшись уголком рта в знак благодарности к его неравнодушию, она ухватилась покрепче за край полки.

– Давай, – скомандовал он.

Только после совместных усилий покореженные обломки, наконец, поддались. Тихонько взвизгнув, девочка выкатилась из-под груды металла и отползла на безопасное расстояние.

Девушка опустила руки и снова беспомощно улыбнулась, в этот раз с большим облегчением. Куски полки и обшивки с грохотом вернулись на своё место. Но светловолосая спасительница уже не услышала этого. Сознание покинуло её в тот момент, когда она поняла, что у них получилось спасти ребенка.

– Не двигайся, Элли. Скорее всего, твои ребра переломаны. Но это уже мелочи. Доктор поможет тебе, – прохрипел парень, привалившись к листам обшивки, из-под которых они только что помогли выбраться девочке.

– Мне больно дышать, – сказала она.

– Это ничего страшного, Элли. Это пройдет.

– Откуда вы знаете?

– Когда-то я учил своего брата кататься на мотоцикле. И это был полный провал, потому что он упал с него и сломал руку. Его загипсовали по самую шею, – парень усмехнулся и тут же тяжело закашлялся.

– Скоро приедут врачи и для тебя этот кошмар закончится. Тебя спасут в первую очередь, малышка.

– Потому что я девочка? – спросила она и притихла, ожидая ответ.

– Почему меня спасут первую? – повторила она свой вопрос, но и в этот раз он остался без ответа.

Элли подобралась ближе к девушке, которая помогла ей выбраться из-под обломков, и уютно устроилась на ее коленях. Та не пошевелилась. Молодой мужчина напротив тоже перестал двигаться, уронив голову на грудь и распластавшись в неестественной позе. Привыкнув к темноте, она смогла различить тела людей, ехавших вместе с ней в одном вагоне. Вон тот дядя поскандалил с её папой на перроне, и она почти двадцать минут думала, чем же ему таким насолить. Вон тот дедушка ехал на первой полке, а теперь ртом пускал красные пузыри почти рядом с ней. С тем мальчиком она всё хотела познакомиться, но он то и дело убегал от неё на верхнюю полку, куда она пока боялась залезать без маминой помощи. А эта тетя угощала её апельсинами. Теперь все они одной большой кучей навалились друг на друга, как тряпичные куклы и беспрестанно хрипели и стонали.

Вдалеке послышался протяжный вой сирен. Элли закрыла глаза и свернулась в клубочек на коленях незнакомой девушки, которая была к ней так добра, хоть и показалась отчаянной злюкой на вокзале, когда велела ей найти другое место для игр.

19 сентября. Утро.

– Алло, железнодорожная станция? У меня для вас очень важная информация. В трех километрах от города, прямо за старой конюшней у лесополосы, произошел излом рельса. Направьте, пожалуйста, туда обходчиков, чтобы они починили пути, иначе может случиться непоправимое бедствие, если вы вдруг решите пустить состав по старой дороге.

Трубка продолжала молчать.

– Алло? Вы слышите меня? Может произойти крушение состава, если вы не примете меры!

Юта повысила голос, тщетно пытаясь докричаться до диспетчера. Из телефона по-прежнему не доносилось ни звука.

– Алло? – повторила она еще громче. – Наш с вами разговор записывается! Если завтра по вашей вине погибнут люди, я выложу его в общий доступ. О вашей халатности узнает вся страна!

– А о своей халатности не хочешь заявить всей стране? – донёсся вкрадчивый шепот из-за спины, и Юта содрогнулась от ужаса. По спине тонкой струйкой пота пробежал ледяной холодок. Она узнала бы этот голос из миллиона, никогда ранее не слыша вживую. Голос машиниста того самого поезда.

Пронзительно завизжав, она вскочила на ноги и несколько секунд в попытке очнуться от ночных кошмаров бешено осматривала стены своей комнаты, на миг показавшиеся чужими. Дыхание сбилось. Сердце колотилось, как сумасшедшее. Сегодня этот сон преследовал её с момента засыпания. Стоило ей провалиться в дремоту, как сознание тут же отзывалось взглядом умирающего машиниста. Снова и снова она тщетно пыталась дозвониться до диспетчеров железнодорожной станции. Но телефон разряжался в самый неподходящий момент. Или нужный номер, как назло, отсутствовал в телефонном справочнике. А сейчас вот дозвонилась, но её рассоединили. Голос, который она никогда не слышала, но была уверена, что именно так он звучит, с легкой хрипотцой, будто простуженный, следовал за ней по пятам из одного кошмара в другой. И, конечно, глаза. Уж их-то она не забудет даже на пороге собственной смерти.

Юта перевела взгляд на настенные часы. В запасе у неё был час, но провести его во снах она не решилась бы даже на спор.

С кухни уже доносились приторно сладкие ароматы свежесваренного ирландского кофе со сливками. Мама тихонько звенела тарелками. Значит, сырники вот-вот будут готовы. Взвесив все «за» и «против», Юта всё же решила, что паршивое состояние никуда не денется, если продолжать держаться отстраненно от ситуации. Улыбчивая мама в ярком фартуке обычно легко скрашивает все неприятности со стороны враждебного мира. Рядом с ней, такой домашней и уютной, можно попытаться отыскать тень умиротворения.

Так, потихоньку убеждая себя в необходимости покинуть комнату, она переоделась в мягкие штаны и свободную футболку и медленно выползла на кухню, прикрывая глаза ладонью от раздражающе яркого освещения. Голова и без того раскалывалась после бессонной ночи. Не хватало еще мигрени от десятка лампочек, встроенных в шкафчики кухонного гарнитура и под потолок.

– Дочь, ты сегодня очень рано проснулась, – улыбнулась мама, продолжая лепить сырники из творожной массы.

– Башка трещит по швам, если посплю еще час, вообще, в школу не встану.

– Милая, ты сегодня и так в школу не идешь.

– Что-то стряслось?

Юта перепугалась не на шутку. Воображение нарисовало двух молоденьких лейтенантов, заковывающих её в наручники на глазах любопытных соседей, которые обязательно вывалятся из своих квартир на лестничную площадку и будут вопить и мерзко хихикать, как стая морских чаек, дерущихся за мусорный бак. Уж их-то всех наверняка несказанно порадует тот факт, что отвратительная соседка наконец-то натворила нечто настолько ужасное, чтобы её закрыли в каталажке на ближайшие месяцы. А то и годы. Для всех соседей подобный расклад стал бы наиболее позитивным.

– В городе объявлен трехдневный траур по жертвам страшнейшей катастрофы, – пояснила мама, выкладывая аккуратные творожные лепешки на раскалённую сковороду.

– По всем каналам передают одно и то же. Включи телевизор и заодно достань клубничный джем из холодильника. Скоро будем завтракать.

– Мне что-то не хочется завтракать, – вздохнула Юта, подтягивая колени к подбородку.

Привычка забираться на табурет с ногами у неё осталась с детства. Тогда мама ругала её за подобное поведение, неприсущее воспитанным девушкам. Но теперь Юта была уже совсем взрослая, а детская привычка уже не злила маму, как тогда, десять лет назад. Удивительно, как порой взрослые привычки вырастают вместе с человеком. И сколько от них не пытайся избавиться – не выйдет никогда.

– Может, ты на словах расскажешь мне, что произошло? – попросила Юта, продолжая ёрзать на табурете в поисках наиболее удобного положения.

– Дочь, у меня сырники сгорят! – воскликнула мама и щелкнула красной кнопкой на пульте. – Смотри сама!

С тихим шорохом вспыхнул экран телевизора.

– До сих пор не установлена точная информация по количеству погибших и раненых, – вещала молодая дикторша местных новостей, одетая в глухое темное платье. Её голову венчал широкий траурный ободок, похожий на плетеный венок из обугленных листьев. Вся её внешность говорила о том, насколько сильно она скорбит вместе со всей страной.

Страдания во всеуслышание всегда доводили Юту до закатывания глаз в немой эмоции сарказма. Можно радоваться всей страной, но скорбеть по-настоящему, без показушных черных цветов в одежде и фальшивых слез в уголках глаз, можно только в полном одиночестве, отгородившись дверью собственной комнаты от всего мира.

– Мам, давай переключим эту местную самодеятельность? – спросила она, не чувствуя себя готовой узнать точную информацию о количестве пострадавших.

– По федеральным каналам передают то же самое. Милая, не будь такой безжалостной по отношению к людям. Эта катастрофа случилась в нашем городе. В том поезде, наверняка, ехали наши знакомые. Ты не должна оставаться безучастной к чужому горю. В этот раз оно не обойдет тебя стороной. Я уверена, что этот кошмар, к сожалению, затронет всех без исключения.

Юта подняла голову и посмотрела маме в глаза. Та встревоженно оглядывала свою дочь, пытаясь рассмотреть в ней хоть толику сочувствия, но не увидела ничего, кроме… Волнения? Страха?

– У тебя что-то случилось? – обеспокоенно спросила она.

– Да, моя мама пытается разбудить во мне скорбь к незнакомым людям, – попыталась огрызнуться Юта, но голос предательски дрогнул.

На мгновение установилась тишина, нарушаемая только тихим шкворчанием сырников на сковороде.

– Внимание! – неожиданно громко воскликнула дикторша, заставив Юту вздрогнуть и полностью обратиться в слух. – В редакцию только что поступила информация от пострадавших, находящихся в сознании. Страшная катастрофа произошла по вине четырех подростков, испортивших железнодорожные пути. По предварительным данным известно, что среди них была светловолосая девушка.

Похолодевшими пальцами Юта, незаметно для мамы, перекинула светло-серую прядь за спину, словно это могло помочь спрятаться от окружающего мира, ставшего вмиг таким враждебным.

– Точные данные по оставшимся трём подозреваемым устанавливаются и будут переданы нашими журналистами с места событий в ближайшее время. Если вы располагаете какой-либо информацией о подростках, ставших свидетелями гибели двух сотен человек, просьба обратиться в Единую службу по короткому номеру 112. Ваша анонимность гарантируется.

На последней фразе диктор сделала акцент, повторив её дважды.

– Больше двухсот человек погибло, – прошептала Юта с нескрываемым ужасом в голосе. – Мам, больше двухсот.

– По предварительным данным, милая, – тяжело вздохнула мама. – Цифра постоянно уточняется. Я утром в новостях слышала о двухстах сорока погибших. Поиски не останавливаются. Неизвестно, скольких еще не довезли до больниц.

Она отвернулась к плите, чтобы разложить горячие сырники по тарелкам, и Юта схватила смартфон, воспользовавшись ситуацией относительного одиночества. Ватными руками, она несколько раз пыталась разблокировать аппарат, пока не вспомнила, что уже неделю пользуется новым паролем.

Развернув во весь экран приложение, она набрала сообщение.

«Макс, включи телик»

Убавив звук до минимума, чтобы у мамы не возникало вопросов по поводу ранней переписки, она отложила телефон в сторону и искоса поглядела на экран, где отражалось оповещение о том, что Макс ей пишет ответ.

«У Нильса братан возвращался из командировки этим поездом. Сменил билеты, чтобы быть дома на шесть часов раньше»

«Он жив??»

Юта обеспокоенно потерла лоб. Нильс – старший действительно неплохой парень. Она знакома с ним лично столько лет, сколько знакома с Нильсом – младшим. Нильсон – это их фамилия. И они похожи между собой так, будто эта фамилия была дана им уже после рождения, когда они смогли оправдать её своим характером, поведением и внешностью.

«Нет» – пришло от Макса одно-единственное слова.

БЫЛ действительно неплохим парнем. БЫЛИ похожи между собой. БЫЛИ знакомы столько лет… Прошедшее время так сложно применить по отношению к жизнерадостным Нильсонам…

«Как он?»

«В петлю лезет»

«Чем мы можем ему помочь?»

«Юта, знаешь, чем могли – мы уже помогли. Остальное я скажу вам с Данисом при встрече. Лично. Очень хочу посмотреть в ваши глаза. И не пиши сюда больше ничего. Это ненадежно, если ты понимаешь, о чем я»

Каждое предложение от него шло отдельным сообщением. Это означало, что Макс добрался до крайней точки кипения. И если Юта сейчас, вследствие помутнения рассудка от страха, слабо понимала происходящее, то Макс был в четко осознаваемой ярости.

За ночь он так и не смог уснуть. Монтируя старые видео, чтобы хоть немного успокоиться, он с каждым щелчком мышью получал обратную желаемой реакцию, повышая градус бушующей в нем злости, в первую очередь, на себя самого. Если бы он только мог оказаться сейчас в пустой звукоизолированной комнате, он бы накричался там вдоволь. За то, что не настоял на звонке железнодорожникам. За то, что уступил Нильсу. За то, что не послушал здравомыслящую Мари, которая снова была на его стороне, как всегда. За то, что он поступил, как безответственный болван. За то, что он своим бездействием убил всех этих людей. За то, что, как оказалось, без камеры в руках он просто фейковый герой. Его нет. Он не существует. Он пустышка. Лживая карикатура в сети. Пока люди вокруг живут реальной жизнью, без колебания протягивая свои руки всем, кто в этом нуждается по-настоящему, он только наблюдает жизнь со стороны, через призму своего объектива. Немного фильтров. Чуточку перемотки. Ловкий монтаж. И вуаля! Чудо готово. Большее количество отснятых впечатлений приравнивается большему количеству лайков. А на поверку оказывается, что за всем этим нет НИ-ЧЕ-ГО.

В моральном изнеможении он упал лицом в подушку. Слишком много сил отнимает даже короткий взгляд вовнутрь себя, где нет ничего, кроме гнетущей пустоты. Самокопание вымотало его, как не выматывали даже съемочные недели, длившиеся порой круглосуточно. Макс перевернулся на спину и накрылся одеялом с головой, будто так можно было спрятаться от самого себя.

Сигнал смартфона отвлек от размышлений. Не глядя в экран, Макс ответил на звонок.

– Я убил брата, – прозвучал оттуда ледяной голос Нильса.

– Что? – не понял Макс, подорвавшись на кровати. – Никому ничего не говори, я сейчас приеду.

– Тормози, Максимус. Ты не понял. Он был в этом поезде. Родители уехали к нему. Я даже не знаю, братан, неужели реально опознание будут проводить ночью?

– Я… Я не знаю, Нильс. Я не знаю, что тебе сейчас ответить, – ответил он устало, опуская голову обратно на подушку. Сон сняло как рукой.

– Помнишь, мы с тобой малые были, он нас рогатки учил делать. Мы же с тобой тогда все фонари в нашем квартале перебили.

– Я помню, как мы наделали дротиков из спичек и иголок, а потом расстреляли любимую картину вашей мамы. Там луг с цветами был нарисован. Нам с тобой круто тогда влетело.

– Он меня на мотоцикле учил ездить, когда мне было двенадцать. Это был полный провал, братан.

– Ты тогда впервые сломал руку, – продолжил Макс за него, вспомнив друга, загипсованного по самую шею.

– Я еще помню, как мы с тобой в солдатиков играли, а они с Арисом рядом на диване глушили водку…

– Абсент, – поправил его Нильс.

– Потом пришла ваша мама, и он дал нам сотку, чтобы мы не сдали его. Мы купили себе чипсов с мороженым, а его всё равно заложили. Помнишь, он тогда грозился прибить нас?

– А потом поклялся, что однажды заложит меня. В тот самый момент, когда я буду этого ожидать меньше всего. Братан, я почти десяток лет на измене прожил. А он не успел выполнить обещание. Урод он. Рано утром уезжал в свою вонючую командировку, я еще спал. Обещал наушники привезти. Пусть засунет себе эти наушники… Ничего мне от него не надо. Максон, пусть он вернётся и выполнит обещание… Как он мог погибнуть, зная, что я всё еще жду, что он меня заложит родителям?

– Нильс, я могу тебе сейчас сказать заезженные фразы, что время лечит и однажды твои раны перестанут кровоточить. Что жизнь несправедлива. Что лучшие обычно уходят первыми. Но какой в этом смысл? Никто за тебя не справится с горем. Пока ты сам не сможешь пережить потерю брата, все слова останутся просто словами. Потом, когда-нибудь, ты поймешь, что все мы были правы. Но до этого момента будет больно, горько и невыносимо. Приезжай ко мне, я тебе диван в зале расправлю. Мои против не будут.

– Это я убил его…

– Это МЫ убили его. Ты не вывезешь в одного эту потерю. Не снимай вину с нас. Я мог набрать номер МЧС. Марика. Или Юта. Но этого не сделал ни один из нас. Мы все по локоть в крови.

– Я читал новости. Там больше двух сотен погибших. Мы не по локоть в крови. Мы в ней с головой. А к утру нас накроет, и мы захлебнёмся.

Нильс отключился, оставив Макса наедине со своими мыслями, поедающими изнутри. Перевернувшись снова лицом в подушку, он заставил себя думать о завтрашней контрольной по алгебре, чтобы попытаться цифрами отвлечь себя от самокопания. Всё, что угодно. Но только не эти мысли, целящиеся прямо в серое вещество внутри черепной коробки.

До рассвета оставалось почти четыре часа. Достаточно для того, чтобы успеть съехать с катушек.

18 сентября. 20:30

Тётушка Полли снова споткнулась о рыжего пушистого кота. Этот шерстяной негодяй нахально пытался стянуть со стола котлету, лапой подтаскивая к себе небольшую эмалированную кастрюльку. Она спохватилась вовремя. Расстояние между мерзавцем и кастрюлькой не превышало нескольких сантиметров. Через минуту она упадет с глухим стуком на линолеум, котлеты разлетятся по всей кухне, а рыжий хулиган схватит своими острыми зубами парочку трофеев и умчит под кровать. Там, в пыли и недосягаемости, он спокойно захомячит их, никуда не торопясь. Она будет пытаться выгнать его шваброй, но не дотянется. И он просидит под кроватью ровно столько, сколько посчитает нужным. А потом вальяжно выплывет в центр кухни и с видом победителя, усевшись на табурет, будет вылизывать свои усы и щуриться от яркого света.

Эта история повторялась уже не один и не два раза. Всю схему шерстяного негодяя тетушка Полли знала наперед, поэтому сегодня, увидев как расстояние между котом и кастрюлькой уменьшается, она, будто актриса фильма про супергероев, сделала стремительный выпад вперед и поймала кастрюлю одной рукой буквально на лету.

Кот недовольно полурыкнул – полууркнул и, подняв хвост трубой, нарочито медленно вышел из кухни, демонстрируя тетушке своё крайнее презрение.

– Не сегодня, дружок! – запоздало крикнула она ему вслед. – Сейчас твои хозяйки приедут, уж они-то тебя не оставят без угощения.

– Почти девять, – пробормотала она себе под нос. – И где их носит? Поезд давно уже должен был прибыть.

Отыскав в коридоре свой телефон, она набрала мужа, чтобы уточнить, куда они запропастились и когда их ждать. После нескольких длинных гудков включился автоответчик: «К сожалению, я сейчас очень занят. У нас есть три решения проблемы. Оставьте сообщение. Дождитесь моего звонка. Или перезвоните сами минут через пятнадцать». Тётушка Полли решила воспользоваться последним способом и перезвонить мужу минут через десять – пятнадцать. Перед тем, как заблокировать экран телефона от случайного набора цифр, она увидела мигающий значок сообщения. На мгновение волнение её отпустило. Сообщения ей писали только дочки.

Нажав на нужную кнопку, она вновь убедилась в том, что текст прилетел от одной из дочерей. Предприняв бессильную попытку отогнать дурные мысли, дрожащей рукой она открыла смс.

«Поезд разбился. Мы умираем, мам. Спасибо за всё, что ты для нас делала. Мы все тебя очень любим и обещаем приглядывать за тобой сверху. Маякнём, если жизнь после смерти существует Мам, не обижай нашего кота, он не такой бандит, как тебе кажется. Любим. Твои Мы»

В шоковом состоянии тётушка Полли беспомощно огляделась по сторонам, пытаясь отыскать знакомые ориентиры в собственной квартире.

– Это шутка, да? – неожиданно высоким голосом пропищала она.

Но перечитав сообщение еще раз, все сомнения отпали.

Ослабевшее тело вмиг отказалось слушаться хозяйку. Из рук, повисших плетьми, выскользнул телефон и, упав на пол, разлетелся на составные детали. На ватных ногах она доковыляла до коридорного пуфика и рухнула на него, как подкошенная.

На кухне раздался глухой удар и через мгновение рыжей молнией мимо пролетел кот, зажав в зубах трофейную пару котлет. Тетушка не обратила на него никакого внимания.

19 сентября. Мари.

Мари вздрогнула, когда хлопнула входная дверь и резко выпрямилась, расправив плечи. В детстве подзатыльники отца не заставляли себя долго ждать, когда он видел сгорбленную дочь. Привычка сидеть с ровной спиной так и не выработалась, но при появлении отца до сих пор инстинктивно хочется сесть прямо.

По большому счету, оплеухи отца были её неизменными спутниками по жизни с самого раннего детства. Строгий, но справедливый, полицейский на работе, дома превращался в тирана, держащего в страхе всю семью. В хорошем расположении духа с домашними он был подчеркнуто требователен и суров. А вот его плохое настроение с годами жена и дочь начали чуять, как гончие собаки, от порога входной двери. В такие дни не имело смысла готовить ужин, до блеска намывать тарелки и выносить тапки ему в коридор. Он жаждал скандала. Он был настроен на скандал. Он почесывал кулаки в предвкушении скандала. И даже в идеальном мире с оттенками утопии, отец нашел бы изъяны, когда его душа желала скандала. Его ноздри расширялись, стремясь насытиться ароматами страха жены и дочери до предела. Переступая с ноги на ногу, он потирал ладони и хищно улыбался, наблюдая, как его семья сжимается в комок от животного ужаса перед ним.

– В этом доме не добиться порядка, – сквозь зубы цедил он обычно, похрустывая костяшками пальцев.

В такие моменты Мари отчаянно боялась смотреть в его пустые глаза. На свое лицо он надевал маску каменной непроницаемости человека, озабоченного судьбой дочери, мол, ему самому противны подобные методы воспитания, но во имя заботы о будущем ребенка он готов взяться за ремень. За хворостину. За ручку деревянной швабры. За шланг от стиральной машины. Мари отчетливо помнила тот день, когда мастер из магазина бытовой техники установил в их ванной комнате автоматическую стиральную машинку. Пока мужчина с пышными усами пересказывал родителям из справочника по эксплуатации аспекты использования данного агрегата, она в своей голове прокручивала, как заведенная, только одну фразу: «неразборная конструкция». Для неё, десятилетней девчонки, это означало лишь то, что она больше не будет прятать лиловые синяки под безразмерными вязаными свитерами «под горло». Самые страшные отметины на её теле всегда оставлял шланг от стиральной машины.

Отец никогда не действовал спонтанно и не бил тем, что попадалось под руку. Нет, он произносил свою коронную фразу:

– В этом доме не добиться порядка.

И выходил в соседнюю комнату, чтобы вернуться оттуда с очередным пыточным инструментом для проведения пятнадцатиминутного воспитательного процесса. Эти минуты до его возвращения для Мари тянулись как расплавленный каучук. Будто загнанный зверь, девочка опускалась в угол на колени и закрывала руками голову. Кричать и плакать бесполезно. Для отца её страдания звучали слаще музыки.

Единственное, чему она научилась за всю свою жизнь благодаря отцу: бесконечно терпеть боль и виртуозно лгать.

Не снимая тяжелых ботинок, составляющих его полицейское обмундирование, он прошел сразу в комнату к Мари.

– Где была вчера вечером? – закричал он с порога.

Говорить громче, чем того требовала ситуация было для него привычно. От этого он выглядел еще более грозно и сурово. Как будто его метровые раскачанные плечи и без того не наводили ужас на всех преступников в их городе.

Внутри Мари сжалась в комок, но внешне не подала виду, что волнуется. Годы тренировок снова сыграли ей на руку. Слегка приподняв подбородок, она смело заглянула отцу в глаза.

– Гуляла с ребятами, – ответила тихо, но очень твердо.

– Где это было? Отвечай, живо!

Для себя Мари отметила, что сейчас перед ней стоит не отец, а жёсткий офицер полиции. И он пришел не поговорить, а допросить. Жизненный опыт напомнил: отвечать нужно быстро и уверенно, чтобы не вызвать подозрений.

– Мы с Данисом занимались подготовкой презентации по водоплавающим птицам, потом ему позвонил Нильс и позвал нас пройтись. Это было примерно в восемнадцать часов. Мы гуляли по объездной. Около двух километров в ту сторону медленным шагом. В начале девятого я уже была дома. Это может подтвердить мама, – отрапортовала Мари.

– Ты, наверное, уже в курсе крушения поезда? – спросил он и после короткого кивка дочери продолжил. – Пострадавшие твердят о четырех подростках. Среди них была девушка. Блондинка.

– Пап, у меня русые волосы. И кудрявые, – потрясла она головой, давая понять отцу, что он слишком далек от мира моды, чтобы рассуждать о её цвете волос.

– Я знаю, что вы всегда гуляете впятером. А на месте крушения видели четырех подростков. Численность компании не сходится. Мне просто важно было убедиться, что мы копаем в нужном направлении.

– В смысле, пап? Если бы это вдруг оказалась я, ты бы не стал расследовать это дело? – не смогла Мари скрыть удивления.

– Двести восемьдесят один погибший, дочь. Двести восемьдесят один. Более четырёхсот человек с травмами. Если бы ты вдруг оказалась замешана в аварии, я бы позаботился о том, чтобы ты сгнила за решеткой.

Громко стуча тяжелыми ботинками по ламинату, отец покинул комнату, оставив дверь открытой нараспашку. Еще один «пунктик» в его голове. Он ненавидел закрытые двери в собственной квартире. Естественно, это правило не касалось входных дверей. Толстый пласт дерева, обшитый двойным слоем железа, отсутствие глазков и камера, выведенная на лестничную площадку. Безопасность – это было первое, о чем заботился отец. По той же самой причине строго-настрого запрещено закрываться в комнате. Иначе он мог упустить какой-то очень важный момент в жизни Мари. А он хотел знать о ней всё. Где, с кем, когда и вернулась ли до наступления комендантского часа.

То, что вчера она пришла домой почти на пятьдесят минут раньше, сейчас стало решающим фактором в расчетах отца. Он посчитал, что дочь не сумела бы так быстро добраться с места крушения до дома. Мари, конечно, ни за что в жизни не стала бы разубеждать его в обратном.

Прямо сейчас она в очередной раз поклялась себе, что обязательно окончит юридический с отличием, а потом станет первоклассным судьёй. Она еще покажет отцу, на что способна, и заставит его считаться с ее мнением.

Откинувшись на спинку стула, Мари глубоко вдохнула и медленно выдохнула. Осталось рассказать ребятам, где они были вчера вечером и больше никто и никогда не узнает, что это именно их компанию видели на месте страшной катастрофы унесшей за собой жизни почти трех сотен человек.

20 сентября. «Богемная пятёрка».

– Мы прошли около полутора километров от города по объездной. Машин в тот вечер было мало, поэтому, скорее всего, свидетелей того, что нас видели гуляющими в той стороне, найти будет очень сложно, и главный подозревающий в лице моего отца оставит в покое навязчивую идею доказать, что разыскиваемыми подростками были именно мы, – чеканила Мари, отчаянно жестикулируя.

Прямо перед ней на весь экран была развернута карта города с разлинованным направлением движения со всеми объектами, вплоть до дорожных знаков, разметки и ориентиров, вроде деревьев и одиночных строений.

Ребята полукругом стояли у Мари за спиной настолько близко, что касались друг друга локтями. Всё их внимание было обращено на кончик карандаша, скользящий по монитору компьютера вслед за её словами. Каждый про себя проговаривал план вечера, чтобы попытаться запомнить его максимально близко к рассказу подруги.

Вся компания дождалась момента, когда дома у Мари никого не будет. Отец днями напролет пропадал на территории крушения, пытаясь найти хоть какие-то зацепки, которые могли бы вывести его на след четырех подростков, о которых говорили все выжившие. Большинство из них сейчас лежали в больницах под присмотром врачей. Но каждый, кто мог дать полиции какую-либо ценную информацию, был допрошен. Тем не менее, пользы это не приносило толком никакой. Одни твердили, что девочка – подросток стояла в окружении трех парней. Другие – что компания состояла напополам из мальчишек и девчонок. Третьи утверждали: единственное, что им запомнилось – девочка была блондинкой с длинными, почти по пояс, волосами. Четвертые были уверены, что волосы девушки не особенно длинные, серо-голубого оттенка, такого модного в этом сезоне. Цвет куртки девушки варьировался от черного до глубокого винного. Наличие на ней шапки тоже не было стопроцентным. Показания расходились от «шапка была темно-серого цвета» и «вроде, на ней не было шапки. Она набросила капюшон на голову» до «на ней точно не было головного убора. Так показалось издалека, потому что у неё волосы каштановые, а на концах – блонд». Офицер полиции хватался за голову, читая тот бред, что ему несли следователи от пострадавших в катастрофе. Во дворе полицейского управления почти сутки бушевала человеческая масса. Толпа митингующих под окнами требовала выдать им «малолетних вредителей» на народный суд, а у него до сих пор не появилось ни единой зацепки, с помощью которой можно было бы начать разматывать весь этот клубок. Граждане митингующие не собирались расходиться, жалуясь на «бездействие полиции» в черные объективы телекамер с федеральных каналов, а всё, что он сам мог сказать в микрофоны снующих туда-сюда журналистов – это скомканные фразы о неразглашении материалов в интересах следствия.