А точнее – одна. И это было не самым пагубным из ее пристрастий. Она также предпочитала науку досужим разговорам, успешно справлялась с подбором гардероба без помощи стилиста и регулярно появлялась на обложках тех одноразовых журналов, которые многим заменили настоящую литературу. Кроме того, ее величество поп-дива была стройной, высокой, сильной и счастливой в своем безраздельном одиночестве. За это и многое другое ее ненавидели практически все, особенно мужчины. Впрочем, ей это было только на руку. Ей чертовски редко бывало интересно с мужчинами и еще реже с женщинами, люди вообще не производили на нее впечатления. И их искренняя убежденность в обратном всегда вызывала недоумение, ведь она никогда не выказывала ни малейших признаков интереса к ним или к их сомнительной ценности жизни. Сами же люди со свойственной им беспардонностью не оставляли попыток войти в ее жизнь, ни на секунду не сомневаясь, что вот их-то ей как раз и не хватает, что она будет бесконечно счастлива составить им компанию, ведь именно для этого она родилась. Людям, как вы понимаете, так и не удалось впечатлить ее достижениями своего разума. Впрочем, до определенного момента люди в ее жизни присутствовали только для декорации. И для еды.

– Я любить крек! У вас есть крек? – эта парочка была туговата не то на ухо, не то на голову, а потому объяснять приходилось жестикулируя. Грохот музыки добавлял ее жестам выразительности, и вскоре незадачливые слушатели поспешили раствориться во тьме галереи и толпе танцующих.

Это был ее любимый клуб. Отличное расположение, центр города, разумеется, строгие фейс-контроль и дресс-код, известные своей избирательностью далеко за пределами столицы. Множество этажей и толпы посетителей, что означало огромное меню, в котором числились все от почти невинных студенток до ублюдков всех пород. Эфрат предпочитала ублюдков. Они никогда не понимали, что не так, потому никогда не задавали вопросов. Ей тут нравилось. Она вообще любила нелепо переоцененную поп-культуру, идолам которой поклонялись в неоновых храмах эпохи одноразовых ценностей.

– Отлично. Я так и уйду домой «счастливой», – она недовольно затопала туфелькой по блестящему черному полу и уже посмотрела было в сторону выхода, как тут ее окликнул кто-то. Этому человеку будто бы удалось заглушить громкую музыку или подойти так близко, что этот голос заполнил все пространство.

– Простите, вы что-то сказали? – в шаге от нее стояла невысокая женщина, казалось, она сливается с окружающей темнотой, и только мечущиеся по залу цветные огни помогали ее разглядеть. Хотя это мало что меняло, ведь ничто так не притягивало внимание, как глаза незнакомки. Никогда раньше ей не доводилось сталкиваться со взглядом настолько поглощающим, обездвиживающим и абсолютно пустым. Она ничего не могла прочитать в этих глазах. Как будто за ним нельзя было обнаружить ничего из ранее ей известного. Но к черту эти домыслы, она очень устала.

– Я говорю, я любить крек! У Вас есть крек?

– Крека нет, но мы могли бы найти кое-что получше, – не сказав больше ни слова, незнакомка взяла ее за руку и повела по галерее клуба, которую в приглушенном свете можно было принять за пошлую роскошь: бархатные алые стены, золотые рамы зеркал. Дальше откуда было два пути, один вел к выходу, а другой – к чилауту на верхнем этаже.

Она решила довериться новому приключению и беззастенчиво рассматривала свою новую подругу, пока та шла впереди нее. Роскошные черные кудри лежали на узких плечах, пышная грудь, которую владелица не стремилась прятать, узкая талия и округлые бедра, тоже весьма условно скрытые блестящей черной юбкой. Каждый ее шаг вверх по лестнице дарил надежду, что вот-вот завеса тайны приподнимется и идущий следом сможет насладиться видом, которого удостаивается не каждый. Но нет, темнота ночного клуба и мерное покачивание бедер незнакомки лишали малейшего шанса на бесплатные радости.

Как только они прошли сквозь тяжелые тканевые шторы, отделяющие лестницу от укутанного сладким туманом чилаута, она тут же вдохнула облако ароматного дыма – у кого-то имелся крек. Но пойти на его зов означало выпустить из рук тайну, которая обещала что-то получше пресловутого крека. Об этом безмолвно говорили ее слегка приоткрывшиеся губы, и легкое волнение, и чувство предвкушения. Все эти переживания будоражили и воскрешали покинувшие было ее силы. Дойдя до конца комнаты, незнакомка остановилась.

Там, в дальнем углу, в почти полном отсутствии света стоял обитый черным бархатом диван, на котором кто-то неподвижно сидел. Они подошли ближе. В полутьме и клубах сигаретного дыма ей удалось разглядеть молодого парня. На вид ему было чуть больше двадцати. Длинные вьющиеся волосы лежали на плечах, укрытых черным шелком, и даже для такого плохого освещения было очевидно, насколько бледна его кожа.

– Присаживайся, – произнесла незнакомка и жестом пригласила ее сесть рядом с неподвижным юношей. Сама она села по другую сторону от него и закинула ноги на его колени.

Способность этого голоса перекрывать шум музыки и других голосов ее уже не удивляла. Наоборот, хотелось услышать его еще раз, было в нем что-то такое, что затрагивало ее глубоко внутри. Без малейших колебаний она приняла приглашение и села на диван, прижавшись к предложенному угощению, не сильно, просто чтобы почувствовать, захочет ли она его попробовать. Ее глаза оказались на одном уровне с черными и сверкающими глазами этой таинственной ночной гостьи, которую она никогда раньше не видела, хотя приходила в клуб с пугающей регулярностью.

Оказавшийся между ними юноша так и не пошевелился, будто едва дышал. Ей показалось это странным, таким же странным, как и то, какой холодной была его кожа. Но, если подумать, это даже интересно.

– Я умею читать мысли людей. А ты умеешь? – влажный блеск губной помады только сейчас привлек ее внимание. Может ли быть такое, что прежде эти губы вообще не шевелились? – Знаешь, чего он сейчас хочет?

Мягким касанием она отвела в сторону кудри, что закрывали шею разделявшего их юноши, которой наконец начал дышать, как если бы с этим ее движением он вдруг вспомнил, что жив. Мгновение – и его тело изогнулось, рот слегка приоткрылся, и ей почудилось, что она услышала его тихий стон, говорящий не то об удовольствии, не то о боли. Прижав ладонь к его груди, она медленно начала двигаться вниз, как тут незнакомка оторвалась от его шеи. Даже того приглушенного света, которому удалось добраться до этого угла, хватило, чтобы увидеть, как с ее губ падают сияющие густые капли. Теперь ее черные глаза сияли, а улыбка обнажала тонкие клыки, наполовину скрытые под темной вуалью, которая, распадаясь на густые капли, начала укрывать ее грудь.

– Угощайся, – произнесли эти губы, едва дав себе труд пошевелиться. И мраморно-белые руки развернули голову юноши в ее сторону, открыв взгляду поток густого и пьянящего одним своим видом лакомства, льющегося из гостеприимно раскрытой раны. Дважды повторять не пришлось. Нет ни в этом мире, ни по другую его сторону ничего подобного этому нектару, в котором можно было раствориться всем своим существом, чтобы потом вернуться назад иной, новой, спокойной и счастливой тем счастьем, которое может подарить лишь долгий взгляд в вечность. И сейчас, пока она, утопив клыки в нежной коже, глоток за глотком поглощала этот эликсир жизни, толчок за толчком выплескивающийся прямо в нее, в такт еще бьющемуся под ее ладонью сердцу, вечность наблюдала за ними с нежностью и спокойствием.

– Неправда ли, лучше, чем крек? – догонял ее ускользающее сознание голос, снова заглушивший все вокруг. Но она уже почти ничего не слышала, только почувствовала, как чья-то мягкая ладонь легла на ее колено.

Музыка продолжала играть, но сейчас она превратилась из сотрясающих все вокруг ударов в мягкое покрывало. Ее глаза были закрыты, и сама она плыла в потоке той неги, которую испытываешь, когда ничто вокруг не может потревожить движения звездного неба у тебя над головой. Где-то на периферии ощущений были шелк рубашки, что укрывала плечи ее недавнего угощения, холод его кожи, вспышки света, то и дело проносящиеся перед глазами. Так можно было лежать целую вечность, слушая слабое сердцебиение и наслаждаясь новой жизнью, растекающейся по каждой клеточке твоего тела. Обновление тела, памяти и сознания – вот что нес в себе тот живительный эликсир, поступающий вместе с густыми багряными каплями, которые всякий раз казались ей сладкими, с чем многие могли бы поспорить. Среди людей ходили легенды, что помимо этого он приносит силу. Да, это так, только для этого вам нужно стать вампиром. Может быть, именно об этом мечтал тот, на чьем едва живом теле она сейчас лежала?

– Да, я обещала его обратить, когда придет время. – Снова раздался голос, способности которого оставаться единственным среди всех прочих она уже не удивлялась. – Меня зовут Шири. А тебя?

– Эфрат, меня зовут Эфрат.

– Древнее имя? Ты решила оставить его?

– Да, пусть люди знают, с чем имеют дело.

– И как? Помогает?

Эфрат рассмеялась, и засохшая кровь потрескалась на ее губах.

– Шутишь? Они же просто безнадежны. Необразованны и самонадеянны, а тупы настолько, что даже не подозревают об этом. Особенно мужики. Они же думают, что я им вызов бросаю, типа я такая вся недоступная, докажи мне, что ты крутой. Челлендж прямо во всех легкодоступных местах у них возникает.

– Да, люди – это настоящая патология создателя, не могут пережить, что вообще-то всем глубоко плевать на их существование. Снеки болтливые.

– Ты что! Мы же тут буквально живем ради них. И гардероб для них выбираем и на улицу ради них, болезных, выходим.

– Да жить вообще ради них начали! Что ни платье, так беспокойство, а что же они, венец творения, подумают.

– Там вместо «венец» другое слово должно быть…

Они еще какое-то время лениво смеялись и обмениваясь скабрезными остротами на тему человечества и его достижений, скрываясь за завесой дыма и общей атмосферы безразличия посетителей по отношению друг к другу. Но вскоре пришло время собираться.

Говорят, если осушить человека до последней капли крови, душа оставит тело, потому что кровь – это седалище души. Всякий раз поглощая чью-то жизнь, она тщательно выбирала объект, ведь он становился тем материалом, из которого она вновь и вновь воссоздавала себя, приобретая все новые и новые качества, знания и навыки, будто растворявшиеся в ней вместе с кровью бывшего хозяина или хозяйки. Она не знала, куда отправляются души после внезапной смерти тела, но знала, что каждое существо создало в своем сознании как свою жизнь в этом мире, так и ту, которая последует за ней. И она предпочитала тех, кто был способен на оригинальные идеи.

– Нам придется довести его до машины. – Голос Шири прервал сладостные размышления.

– Зачем? Ты что, их коллекционируешь?

– Нет, просто это мой постоянный донор. Чистая голова, чистая кровь, к тому же, редкой группы, потому так вкусно.

А ведь и правда, вкус был такой нежный, он буквально за секунды уносил в путешествие по тем волнам, которые удерживают человека над бездной, в которую падает всякий, чей час пришел. Иногда, когда их полет подходит к концу, они видят свет. А иногда им везет меньше.

– Хорошо, идем. Вы оба можете остаться у меня. На столько, на сколько потребуется.

– Есть пара лишних гробов?

– Есть гостевая комната без окон.

Нет, она не была настолько чувствительна к свету, чтобы совсем не появляться на дневном солнце, но предпочитала его избегать. Если сил было достаточно, такие встречи казались просто не самым приятным событием в жизни, но если сил хватало едва-едва, то несколько дней пребывания в постели в отвратительном настроении, а нередко и с тошнотой ей обеспечены. Не совсем та компания, которую она хотела бы иметь в своей постели.

Их путь лежал за пределы города, сомкнувшего в своем кольце сердце Европы. Дороги в этих местах были просторными и безлюдными, можно было ехать, не опасаясь столкнуться с кем-то, в том числе и с не в меру бдительной полицией. Это не было решающим критерием при выборе дома, но в конечном итоге стало приятным бонусом. И сегодня пустынные дороги стали для нее залогом спокойного возвращения домой, где можно восстановить силы и подготовиться к следующему дню. Или же взять небольшой перерыв и позволить себе роскошь быть собой. Тем более, что подобралась такая приятная компания.

– Отличная идея. Давай зависнем на пару дней. Ну, то есть ночей.

– Эй! Это мои мысли. Соблюдай границы.

– Брось. Это просто удачное совпадение.

Шири сидела рядом с ней на пассажирском сиденье, закинув ноги на приборную панель, так что каблуки ее туфель иногда стучали о лобовое стекло. Не без удовольствия Эфрат наблюдала за ее движениями, то ли наполненными негой от недавно пережитого совместного наслаждения, то ли по природе своей столь медленными и манящими. Да, притягательность была свойственна их породе. По дороге в пасть хищника пища должна быть спокойной и счастливой, преисполненной радости и блаженства. Можно сказать, чем ты притягательнее, тем проще тебе живется, зверь сам бежит на ловца, как в той поговорке. Зверь, предвкушающий самые изысканные удовольствия. В каком-то смысле эти ожидания оправдываются.

Размышляя о пище, Эфрат невольно облизывала губы. В уголках рта все еще можно было почувствовать насыщенные металлический вкус недавней трапезы.

– Куда ты смотришь? Смотри на дорогу… – пробормотала Шири, лукаво улыбаясь.

– У меня отлично развито боковое зрение, можешь не беспокоиться.

– Тогда ты ничего не упустишь, если будешь следить за дорогой.

– Нет необходимости, мы приехали.

Машина замедлила ход и вскоре они остановились у решетчатых ворот, за которыми угадывались очертания небольшого дома. Было темно, но можно было разглядеть архитектуру, характерную для загородных домов Европы. Той самой Европы, которую Эфрат знала с начала девятнадцатого века. Этот дом принадлежал ей, сколько она себя помнила. С ее точки зрения, этот срок был не таким уж долгим, но многие бы с ней не согласились. Ведь люди не всегда знают, куда девать даже те короткие десятки лет, которые их тело способно прожить без надлежащей поддержки, что уж говорить о сотнях лет, и уж точно ничего тут не скажешь о тысячах.

– Мне нужно достать пульт, убери ноги, пожалуйста.

– Разве я тебе мешаю?

– Как скажешь. – Эфрат потянулась к ящику под приборной доской и не смогла сразу найти пульт, ведь действовать приходилось наощупь. Эфрат подвинулась ближе к ящику, но это не сильно помогло – видимо, пульт оказался где-то в глубине. Пришлось потянуться еще дальше, и так она прислонилась щекой к холодной коже Шири, к которой ей тут же захотелось прижаться еще плотнее, позволив магии вампирского очарования унести себя в страну иллюзий и тех фантазий, которые эти существа провоцировали в сознании всех, кто их когда-либо встречал.

Но Эфрат быстро вернулась к реальности, нащупав пальцами пульт где-то в углу ящика.

– Добро пожаловать. – Она нажала кнопку пульта, и ворота перед ними начали медленно открываться, приглашая проложить себе дорогу сквозь тьму, окружавшую особняк. Для обычных людей это было путешествие в одну сторону, но сегодня все было иначе. Ей с гостями предстояло приятно провести время, к тому же, в эти выходные она ждала и других визитеров.

– Ты приготовила нам угощение?

– Я точно не планирую голодать в выходные.

– Ты уверена в своих поставщиках? Извини, но я должна спросить. Столько всякой заразы вокруг…

– Не волнуйся. – Эфрат прекрасно знала, чем может обернуться употребление зараженной крови – тем же, чем и использование нестерилизованных инструментов. – Мои доноры не только проверены, но и имеют особенно утонченный вкус. Лучшие люди мира всегда тянулись к вечности.

– А она – к ним.

– Верно. Некоторые из них ее и в самом деле заслуживают. Нам надо аккуратно подходить к выбору компании на ближайшие сотни лет.

– И к выбору блюд к обеду…

– Да. Съешь не то, потом голова болит от тех мыслей, которые в ней появляются.

– Не говори, как будто болезней тела им было мало, они еще мозги свои решили уничтожить.

– А потому я щедро плачу своим поставщикам за по-настоящему качественный… ммм, круг общения.

– Так ты планируешь светский прием? Мне стоило взять платья подлиннее?

– Пожалуй, нет. Гости бы мне этого не простили. – Эфрат рассмеялась и нажала на педаль газа. Машина медленно проплыла сквозь ворота, которые закрылись за ней так же бесшумно, как открылись.

Дом Эфрат не выделялся ничем примечательным на фоне других таких же, построенных в середине девятнадцатого века. Светлый двухэтажный фасад в стиле классицизм, окруженный садом. Традиция разделять жизнь на два крыла также была соблюдена: направо – принимаем гостей, налево – живем и процветаем сами. Гостевое крыло прилагало все усилия, чтобы казаться усредненной версией особняка молодой и эксцентричной особы: в меру антиквариата, в меру дизайнерской мебели, щедро собранной по каталогам обеспечивавших половину современной Европы. Именно так Эфрат завела себе новый круг общения, скопировав все те черты, которые объединяли людей одного уровня и помогали им забыть про бдительность. Регулярные обсуждения нового аукциона или обложки свежего журнала светской хроники, на которой появилась Эфрат, казались настолько естественными, что со временем она начала забывать, что все ее друзья – люди. Однажды их не станет, ей снова придется переезжать, и сделать это придется быстрее, чем хотелось бы. Да, сомнительные достижения современной медицины позволяли прожить на одном месте до двадцати лет без особых забот, рассказывая о чудесах пластики и новых инъекциях, но рано или поздно находился тот, кто переставал верить. И тогда приходилось выбирать новое место для жизни.

В этом доме Эфрат только начала жить, а потому его жилая часть никак не изменилась со времен прежних хозяев. В городе ходили слухи, что хозяева промышляют недобрым, ведь их мало кто видел при свете дня, а если они все-таки показывались в городе, то были неразговорчивы и избегали света. Проще говоря, Эфрат купила дом у хороших знакомых, но их ошибок предпочла не совершать. Ведь куда проще творить все, что тебе вздумается, когда ты такая милая и популярная девочка.

Миновав парадный холл, они поднимались по лестнице на второй этаж, где находились личные комнаты Эфрат.

– Настоящее ретро! – произнесла Шири, оказавшись в комнате, способной запросто перенести посетителя в середину двадцатого века. – Как будто ты откусила кусочек от довоенной Германии и привезла его сюда.

– Если бы только кусочек! А вообще да, я люблю вещи с историей. – Эфрат прошла в комнату следом за ней, помогая занести тело третьего участника поездки, который так и оставался безымянным. Он пребывал почти без сознания на протяжении всей поездки. Лишь иногда Эфрат замечала, как едва приоткрывались его глаза в поисках Шири и закрывались, когда им удавалось находить ее отражение в зеркале над приборной панелью. – На диван.

– Ты имеешь ввиду эту почти безукоризненную декорацию к фильму о горьких слезах и Петере фон Кант?

– Это снимали не здесь.

– Да, по соседству. Но диван тот самый?

В комнате не было света, а окна полностью закрывали тяжелые шторы. Попади сюда солнце, у него не было решительно никаких шансов, и пришлось бы сгинуть во тьме, как и тысячам других солнц до него. Шири и Эфрат не нуждались в свете, отлично видели при любом освещении, а иногда обходились и вовсе без такового. В случае опасности они могли надолго укрыться в помещении без дверей или окон, но к чему тратить силы и вызывать лишние подозрения, когда в этом нет особой нужды.

Шири склонилась над своим человеком. Убедившись, что он еще жив, она поднесла свое запястье к губам и прокусила его так глубоко, что густая темная жидкость проступила на поверхности кожи. В следующий миг она прижала окровавленное запястье к губам человека. Какое-то время он оставался неподвижным, потом сделал первый глоток, потом еще один. Постепенно его дыхание становилось глубже, и уже можно было расслышать, как с новой силой забилось сердце, как по венам снова побежала кровь. С каждым ударом сердца менялась пульсирующая в его жилах свежая кровь, и что-то новое, неуловимое, появлялось в нем после очередного глотка.

Эфрат наблюдала за этим без особого интереса. Ее никогда не волновали люди с их желаниями, ради исполнения которых они даже готовы принести себя в жертву. Эфрат не любила жертв, она предпочитала охоту. Ей было все равно, кто станет добычей, важно было одно – добыча должна бежать. Нет, в новостях не появлялись потом сообщения о диком звере, растерзавшем кого-то из местных жителей. Если добычу удавалось загнать в лес, самые обычные звери с удовольствием доделывали всю работу за нее. А если приходилось охотиться в условиях города, то все было еще проще, ведь люди давно утратили уважение к собственной или чужой жизни. Никто не удивлялся тому ужасному состоянию, в каком обычно обнаруживали останки ее трапезы, люди просто приписывали убийство кому-то из себе подобных. Чаще всего дела закрывали раньше, чем успевали открыть, в редких случаях придумывали себе развлечение и начинали розыск нового Джека Потрошителя. Безуспешно, как можно догадаться. Ведь кто может в чем-то заподозрить милую девочку, которая носит Gucci?

– Зачем ты кормишь его своей кровью? Ведь однажды она сделает свое дело.

– Я всегда слежу за тем, сколько он получает. Ровно столько, чтобы восстановиться и чтобы чувствовать себя немного лучше, чем до этого. Нет причин для беспокойства, он еще долго будет человеком.

– А ты планируешь?…

– Не знаю, я пока не уверена… – Шири снова склонилась над приходящим в сознание человеком, наблюдая за тем, как судорожно бегают глазные яблоки под закрытыми веками.

– Ты вкусный. – В этот раз Эфрат обращалась к смертному.

– Спасибо… – Его губы едва шевелились, но у Эфрат, как у любого создания ночи, был очень острый слух. Возможно, именно поэтому среди них было так много успешных музыкантов.

– Как твое имя?

– Гедалья…

– Какое интересное имя! Сам себе его выбрал?

– Нет…

– Имя ему дали родители, – вмешалась Шири. – Они хотели для него лучшего, как большинство родителей.

– Что ж, в каком-то смысле их надежды оправдались. Но никогда нельзя быть уверенным, кто еще может тебя слышать. – Эфрат сделала шаг от зашторенного окна в их сторону и вскоре уже сидела рядом с Гедальей, который уже открыл глаза. – Тебе повезло с госпожой, Гедалья.

– Не называй меня так, – Шири улыбнулась. – Мы с ним … друзья.

– Друзья? Мы теперь дружим с едой?

– Он не еда.

– Не еда? Я в замешательстве. – Эфрат и правда не знала, как в таком случае истолковать начало их знакомства. – Те есть, ты хочешь сказать, что все, что было в клубе – не более чем милая беседа?

– А разве нет? – Шири выжидательно посмотрела на нее, и где-то на дне ее бездонных глаз, так далеко, что услышать могла только Эфрат, снова раздался этот заглушающий все вокруг голос: «В любое время».

– Я пойду отдохну. – Эфрат поднялась и направилась к двери, ведущей в следующую комнату.

– В любое время, – уже в дверях догнал ее все тот же голос.

– Он же не еда.

– И тем не менее. В любое время.

– Спасибо, – ответила Эфрат и толкнула двери. Эта комната казалась погруженной, в еще более глубокую тьму, чем первая.

***

В чередовании света и тьмы, дня и ночи, всегда было что-то завораживающее. Почти любой вампир мог с легкостью наблюдать за красотой этого калейдоскопа без необходимости делать это в разное время. Встречаясь вместе день и ночь рассыпались по небосводу тысячей созвездий, история, которую не прочитать пока не решишь стать ее частью, пока не поймешь, что в мире есть создания света и есть создания тьмы. И только так этот мир может жить и процветать, и если создания света и создания тьмы будут продолжать поддерживать друг друга, то им удастся пережить все, даже такую напасать как люди.

«Вампиры не видят снов. Вместо этого, погружаясь с забвение, мы отправляемся на поиски. Ты можешь искать все что угодно: новый источник пищи, новое место силы, – но чаще всего мы посвящаем это время тому, что невозможно сделать, будучи заключенным в тело. Мы можем встречаться с другими, даже если они находятся на расстоянии тысячи миль. И запомни дитя, вампира вампиром делает Тьма …» – окончания фразы Эфрат не расслышала, ее тело начало просыпаться.

– Я прерываю интимный момент? – ее щеки коснулась легкая прохлада, исходящая, очевидно, от пальцев того, кто забрался к ней в постель, пока она спала.

– О, боже… – Эфрат нехотя открыла глаза. – Что ты делаешь в моей постели?

– Наслаждаюсь твоим обществом. И твоими снами. Сама я давно не видела снов, – Шири лежала на спине, глядя в потолок, наполовину укрытая волнами золотистых волос Эфрат, в которых та и сама не раз путалась.

– Мы со Старейшинами редко видимся, а потому я так ценю каждое их слово. Ведь не будь их, меня бы тоже давно не было.

– Хватит грустить, у нас ведь сегодня гости. Кроме тех, что уже есть. Поднимайся, давай я расчешу твою гриву.

Грива у Эфрат и правда была впечатляющей, помощь бы тут не помешала. Многие удивлялись, как ей удается справляться с такими длинными и густыми волосами, хоть они и создавали идеальное обрамление ее лицу на обложках музыкальных альбомов и журналов. Обычно она доверяла заботу о них персональному стилисту, и пока та с любовью превращала золото ее волос в настоящий источник солнечного света, Эфрат могла насладиться отдыхом. Обычно она читала книги, что не успела прочесть за прошедшее десятилетие и в которых надеялась найти еще один кусочек мозаики, способной объяснить мироустройство чуть шире, чем это представляло себе большинство. Даже большинство вампиров. Да, далеко не все вампиры гениальные творцы и ученые. Немногие наделены талантом и не всем дано так хорошо ладить с людьми, как Эфрат. Такие вампиры способны создать проблемы, как и в любом другом обществе, часто угрожая раскрытием тайны. В руки людей не должны попасть доказательства существования вампиров, ведь это поставит под удар незыблемый порядок вещей. Вампиры никогда не стремились обнаружить своего присутствия в реке жизни. Пусть даже в любой момент могли перекрыть ее устье.

Но на этой неделе ни съемок, ни студийной работы не намечалось, а потому можно было позволить себе немного расслабиться.

– Хорошо, давай. Только это может быть надолго.

– Сдается мне, мы можем себе это позволить. – Шири рассмеялась, лениво сползая с кровати и наблюдая за тем, как Эфрат укрывает черным шелком рельеф мышц, украшавший ее спину.

Комната была наполнена полумраком, только по углам стояли тусклые лампы, чей свет едва пропускали витражи от Тиффани, ставшие легендарными благодаря своему участию в оригинальном сериале «Семейка Аддамс», впоследствии появившись во множестве цветных лент. Эфрат встала с кровати и подошла к туалетному столику, стоявшему напротив. Ничего необычного, подобных столов с зеркалами в тяжелой раме существовало огромное количество в то время, когда корсеты еще были в моде. Она присела на табурет.

– Как ты думаешь, почему мы отражаемся в зеркалах? Хотя легенды рассказывают обратное? – Ее золотые волосы рассылались по плечам, отражая и приумножая даже тусклый свет.

– Потому что легенды рассказывают люди, а им свойственно замечать только то, что они могут пережить и понять. Либо то, что уже знают. И, кроме прочего, у нас все-таки есть тела. – Шири погрузила в золотой водопад свои тонкие пальцы, каждый из которых был увенчан острым рубиновым ногтем.

– Ценное замечание. Но ведь не все такие, как мы. Возможно, есть и те, кто не отражается в зеркалах. Я слышала о таких, кто может восстанавливать собственные тела, пусть даже те подвержены гниению и разложению.

– Да, жить в теле, которое досталось тебе неизвестно какими путями и которое почти не связано с тобой, очень неудобно. – Лицо Шири мерцало в отражении и постепенно начало терять очертания, в то время как ее руки продолжали расчесывать волосы Эфрат.

И вот уже Эфрат никого не видела в зеркале, кроме самой себя, а ее локоны шевелились будто сами по себе, подобно змеям на голове какого-нибудь древнего божества, последние упоминания о котором сохранили греки.

– Но ведь наша история куда старше любого из известных письменных или устных преданий, мало ли что еще может быть. – Голос Шири раздавался из ниоткуда, но от этого как будто становился только сильнее. И Эфрат с удовольствием погружалась в эти волны, несущие в далекое прошлое на заре времен, когда народ Дня и народ Ночи сменяли друг друга на посту смотрящих и никто и подумать не мог, что однажды в их мире случатся люди.

Иногда в памяти Эфрат возникали эти картины. Она снова оказывалась под куполом звезд, сиявших ярче любых небесных светил и той луны, которая несла миру перемены. Их свет помогал пережить самые лучшие и самые тяжелые напоминая, что все в этом мире преходяще и только они остаются вечными. Если бы это было так! Эфрат не могла вспомнить деталей, ведь память услужливо ограждала ее от всего, что было связано с этим временем, когда им пришлось уйти как можно дальше, так далеко, чтобы проворные человеческие ножки не смогли туда добраться. Долгие тысячи лет она и ее народ привыкали к новому миру, наблюдая за тем, как эта смешная и неуклюжая раса создает свои первые цивилизации. День ото дня тело Эфрат становилось все слабее, магия почти оставила ее, волны больше не вздымались по единому движению руки, а солнце не спешило скрыться из вида, когда нужно было увидеть мир, живущий под покровом ночи. Все изменилось и становилось только хуже, и быть может, им было предначертано однажды уснуть и не проснуться. Теперь этого никто не узнает, ведь однажды ее клан вышел на Охоту. Эфрат была там и помнила все, что случилось в ту ночь, когда они превратились в легенду.

Шири продолжала мягко прикасаться к Эфрат голове, и собеседницу и ее руки снова можно было увидеть в зеркале:

– В твоих волосах живет много историй, которые стоило бы рассказать.

– Люди довольно успешно справились с пересказом опорных моментов.

– Да, но нет. История глазами людей всегда предвзята и ограничена их верой, а верят они в то, во что хотят верить. Я закончила. – Шири сделала шаг назад и полюбовалась своей работой.

– Ты им определенно нравишься.

– Конечно, ведь меня никто не укусил. Не люблю, когда больно кусают, – усмехнулась Шири.