Проза жизни

Неоднозначный, как сама жизнь?

(отзыв на сборник «ПРОЗА ЖИЗНИ» В. Лукашука)

Писать отзыв на литературное творчество Владимира Лукашука – дело непростое. Если прежние сочинения автора имели чёткий философско-приключенческий характер с «лихо закрученными сюжетами», то в данной книге представлено много чисто бытовых ситуаций, что вполне соответствует его названию. Хотя есть и весьма «экзотические» темы, например, экскурсы в 50-е годы ХХ века о нравах индейцев США, или ХIХ века – о сомнительных гендерных отношениях в уже исчезнувшей Пруссии. Да разве вся наша жизнь не соткана зачастую из столь противоречивой и одновременно значимой для нас каждодневности? И в суетности бытия В. Лукашук увидел собственные смыслы и глубину. О них же убедительно свидетельствует обложка сборника: автор всматривается в даль, где, с одной стороны, проступают какие-то мелкие детали, с другой, открывается красивая панорама с водными вратами Волго-Донского канала, что располагает к масштабным размышлениям. И всё это писатель старается слить в некую общую картину.

Да, оценка стилистики произведений действительно сложна. Она связано, в первую очередь, с разноликостью повествования, где возвышенно-духовное полотно одних рассказов порой сочетается, скажем так, с грубой неэстетичностью других. Кое-где акцентирована проблематика сексуальных отношений. Хотя, справедливости ради отметим: скользких тем не чурался даже Пушкин. Однако у автора есть вполне милые, лиричные сюжеты; есть также смешные, ностальгические или мистическим саспенсом.

Иногда в рассказах чётко отслеживается классическая система «завязка-апогей-развязка». Фабула других менее выразительна, тяготеет к новеллам, где важна тональность произведения, позволяющая понять настроение писателя, его осмысление происходящего. Не менее любопытны литературные эксперименты автора, когда материал подан в совершенно неожиданной манере. Трудно понять, как всё это сочетается в одном человеке!.. Однако в каждом произведении есть то «зерно истины», которое читатель обнаружит и для себя.

В конце сборника – очерк о… воровстве, кражах. Автор предлагает свою теорию неоднозначного социального феномена на основе старинного реферата польского пастора. Причём В. Лукашук связал это напрямую с современностью. Можно быть абсолютно уверенным, читателя изумят сделанные выводы.

Что же в итоге? Вопреки банальному названию данная книга заставит вас увидеть мир под другим углом.

Прочтите сборник ПРОЗА ЖИЗНИ, и убедитесь в этом сами.

Доктор филологических наук Виктор Гуркин

***

Жизнь, зачем ты мне дана? (А.С. Пушкин)

Питерская ностальгия

Бывают вещи и события, казалось бы, самые обыкновенные. В череде дней они почти не выделяются. Но однажды – в минуты успокоения – они всё же всплывают из-под вороха суеты.

Мы неожиданно вспоминаем нечто до нежности приятное, словно грустная «Мелодия» Глюка, когда медленные звуки флейты возвращают нас в прошлое. Эти звуки трогают нашу сущность, и мы не в силах противиться, вроде бы, совершенно неосязаемым воспоминаниям. Призрачная эфемерия почему-то столь сильна, что даже с радостью ей поддаёмся. Она озаряет нашу душу тихим светом ностальгии, от которой ещё никто не сумел отказаться. Вот поэтому иногда я слышу эхо того уже далёкого, новогоднего вечера в Санкт-Петербурге.

Я несколько лукавлю, что это было совершенно обыкновенным временем. Ибо тогда, в декабре, прекрасный град восхитил и меня, и мою любимую. Витрины и окна Невского проспекта сияли огнями, а в его перспективу уносилась иллюминация из повторяющихся рядов ярких кокошников.

Мы приехали сюда по приглашению близких знакомых. Уже успели обежать не один музей и памятное место. Затем в торжественную ночь отметили приход Нового года в доме друзей. А на следующий день, как и все, отсыпались до обеда. Зато во второй половине дня мы, взбодрённые, вновь отправлялись в центр Питера, дабы напитаться, как можно больше, впечатлениями. Надо было спешить, ибо на завтра предстояла поездка в Москву.

***

Ходили долго. Хотя путь пролегал лишь вдоль знаменитого проспекта, того было достаточно, чтобы удовлетворить наше любопытство на несколько часов. Одно огорчало – отсутствие снега. Зато сырости, как часто тут, хватало.

Забредали туда и сюда. То в по-современному оформленный книжный магазин, где вместе с книгами торговали играми, сувенирами и шоколадом, то в гулкий армянский храм, то в Дом Зингера, стеклянный колпак которого отливал синью во тьме. Особенно поразил немыслимый симбиоз «Елисеевский» – из магазина и кафе: огромные зеркала и хрусталь, гулко-неспешная музыка, золотая лепнина и старинная мебель, дорогие продукты и блестящие бутылки, роскошная пальма и рояль посреди холла. Ты будто попадаешь в казино, где всё по-аристократичному бросает тебе: «Вы понимаете, сударь, что это не для простых смертных?».

На улицах я и моя милая с восторгом любовались как оригинальными витринами с забавными фигурками и мишурой, так и величественными фигурами монархов на пьедесталах. Кругом красовались пушистые, с гирляндами украшений, платья ёлок, выставленных на площадях. Фотографировали всё подряд!

Уже темнело, и, в конце концов, мы подустали от сумеречной промозглости. Хотелось отдохнуть, да разве в центре зимнего мегаполиса это просто! Тем более что хотелось посидеть именно в тёплом уюте и осмыслить увиденное.

Впереди вздыбились кони Аничкова моста. И здесь нас заинтересовала неоновая вывеска – «Книжная лавка писателей». Что это было за заведение, мы не представляли, потому зашли внутрь.

Книжный магазинчик имел вполне домашнюю обстановку с продуманной расстановкой полок, небольшими картинами на стенах и гипсовой лепниной. Был там и букинистический отдел. Но наше обоняние сразу поманил аромат арабики – он тянулся из литературного кафе справа. Крохотное заведение, где стойка изгибалась буквой «Г». Её верхняя чёрточка отделялась от основной проходом и упиралась во внешнюю стенку. Рядом в углу разворачивалось панорамное окно с видом на проспект. Удивительно, что при всей праздничной толчее мы сумели найти свободный столик! Быстро заказали пару капучино и крохотные пирожные, расположились под лампой с белым абажуром.

– Как здорово, что есть, где посидеть, – протянула довольно моя милая. Я кивком головы согласился и оглядел скромный зальчик.

***

Вокруг в качестве декора стояли старые книги; тут же в пластиковых карманах лежали пачки буклетов и газет. В воздухе парила меланхоличная музыка, не мешавшая беседе. Мы делились впечатлениями и наблюдали за движением толпы за стеклом, в радостном возбуждении спешившей по личным делам.

Ничего особенного, вроде бы, не происходило. Однако праздничная атмосфера пленяла нас, как и всех. Сердечки в чашки капучино будто намекали: «Не беспокойтесь, мы всё знаем!» И окружающее чудилось столь лёгким, что хотелось просто жить и жить. Среди изящных зданий с колоннами и скульптур, музеев и храмов, мостов и дворцов. В эдаком неспешном течении, когда размышляешь о литературе и искусстве, и тебя не тяготит бренность бытия.

Да, заботы отлетели прочь. Волновала лишь предстоящая поездка в Москву, где мы тоже планировали остановиться на несколько дней. Но то были приятные волнения, кто от них откажется!

Хотя исподволь мучило ещё что-то – более главное, чему я не находил поначалу определения. Так бывает, когда разгадка совсем рядом, но почему-то она ускользает торопливой бабочкой от сачка разума.

Ну, конечно. Напротив находилась моя любимая женщина. Из-за неё я был втянут в дерзкую авантюру, которую вовсе не ожидал. И, тем не менее, сейчас мысленно благодарил милую за неожиданный поворот в жизни.

Миновало всего пять дней, как весьма неприятная ситуация едва не испортила наши планы. Тогда я никак не мог вырваться из болота безденежья, затягивавшего в преддверии праздника. От того хотелось скорее повеситься, чем радоваться грядущим временам. Казалось, уже ничто не заставит поверить в лучшее. И тут милая сообщила:

– Знакомые из Питера зовут в гости. Может быть, плюнем на всё, и махнём к ним?

Я подумал сейчас: «Вот что подвигло меня на, вроде бы, глупый шаг». Теперь происшедшее вспоминалось со смехом.

***

Мы были знакомы уже год. Из-за плеча обоих выглядывал печальный опыт семейной жизни, когда отношения заканчиваются горьким разводом. В этот раз, встретившись с милой моему сердцу женщиной, я не желал расставаться. И чувствовал: она тоже жаждала продолжения. Тем не менее, в наших отношениях чего-то до конца не хватало. Как в ажурной арке замко̀вого камня, без которого не обойтись. Именно от него зависит прочность двух изгибов свода, стремящихся к единству.

Моя избранница отличалась педантичностью и любовью к порядку. По этой причине она взяла на себя покупку железнодорожных билетов до Санкт-Петербурга, чему я не сопротивлялся. Поезд отправлялся из Волгограда в ноль-ноль часов десять минут, и в день отъезда всё было готово.

Я нисколько не сомневался, что она собрала вещи вплоть до последней чайной ложки. Каюсь, лично я сам бываю слишком флегматичен, что даже малость раздражало и раздражает мою милую поныне. И от того поручаю своей берегине руководить во всех мелких делах. Да может ли быть по-другому, коли нет ни единой промашки в действиях и мыслях твоего идеала?

Поздно вечером мы уже приготовили чемоданы-сумки. Сели, по традиции, перед дорожкой.

Билеты, где билеты? Я спокойно вынул их из портмоне и передал милой. Она посмотрела в них, и её лицо посерело. Моя любимая и так небольшого роста, а тут совсем сжалась. Я ничего не понимал.

– Что случилось? – спросил с нарастающей тревогой.

– Поезд… Поезд ушёл, – пролепетала милая. – Он ушёл сегодня… Ночью.

Я по-прежнему не понимал.

Затем до меня стал доходить ужасный смысл: действительно, экспресс ушёл в НАЧАЛЕ ЭТИХ СУТОК. То есть мы воспринимаем ночь, как единое целое, тогда как по времени сутки заканчиваются в двадцать четыре часа, а дальше наступают другие. И каким-то невероятным образом мы решили, что поезд должен уйти в ноль-ноль часов десять минут как бы этой ночью, тогда как на деле он уже сутки стучал колёсами по рельсам.

***

Меня будто пригвоздило к стулу в прихожей. Путешествие закончилось, не начавшись… Это было отвратительно.

Но ещё неприятнее было лицезреть отчаяние самой очаровательной для тебя женщины. Что значило для неё, столь строгой в распорядках, подобная промашка? Не меньше, чем катастрофу! Я не мог допустить, чтобы она в ту минуту расплакалась. Мы должны были отправиться в путь, чего бы этого ни стоило. Пусть даже цена билетов возрастёт в два раза.

– Не расстраивайся, – положил я свою кисть на её. – Давай выясним, есть ли билеты на этот же поезд сейчас.

Времени оставалось в обрез, шансы в связи с Новым годом были точно нулевые. Однако я не желал даже в мыслях представлять иное развитие событий, чем то, что уже намечено. Конечно, не страшно провести праздники дома, но…

Милая быстро достала мобильник, и стала искать в нём железнодорожное расписание.

Невероятно, но электронные билеты ещё можно было приобрести! Разумеется, только в плацкарте на боковых полках. Да разве в том дело?! Не описать сумбурность состояния, которое мы испытывали – радость и нервозность в одном бокале.

Оставалось менее получаса, когда мы рванули на вокзал. Примчались за пять минут до отправления состава. Заскочили в вагон и сели, тяжело дыша. И почти сразу поезд тронулся.

Не забавно ли, что ещё неделю назад я не предполагал, что буду наслаждаться вкусным кофе на Невском проспекте? И с удовольствием наблюдать за лицом моей любимой, которое теперь светилось от счастья.

Не скрою, у меня было много женщин. И раньше от них хотелось получать лишь удовольствие, даже от красивой экс-супруги. Теперь я впервые хотел сам окружить свою самую замечательную на свете женщину заботой и любовью.

***

Однако пора было собираться, ибо час пролетел незаметно. Флейвор капучино, душевная беседа, мерное жужжание кофеварки – они уже отложились в кладовку нашей памяти.

Расплатившись, поблагодарил девушку за стойкой.

– У вас уютное местечко, – заметил я, желая сделать приятное.

– Заходите ещё, – улыбнулась она по-доброму.

Я брякнул в шутку:

– Если стану знаменитым писателем.

Девушка скептично окинула меня взглядом, оценивая, имею ли вообще право стоять на полках рядом с Пушкиным и Толстым? Пока она колебалась, я резво ретировался.

Мы покидали тёплый приют с некоторой грустью. Маловероятно, что когда-нибудь вернёмся вновь в романтично-зимнюю сказку. Суровая реальность уже вторгалась в нашу беззаботность: улица дохнула балтийской сыростью и городским шумом.

Пора было спешить в дом наших знакомых. Завтра с утра требовалось собираться в первопрестольную! Там тоже нас ждала масса достопримечательностей. И опаздывать на сей раз никак не хотелось.

То событие уже начало теряться в череде дней. Их, событий – значимых и не очень – много случалось потом. И где она теперь – полная достоинства Северная Пальмира? Даже не верится, что это случилось с нами.

Но всё-таки в минуты успокоения вновь всплывает из-под вороха суеты приятное, словно «Мелодия» Глюка, воспоминание о замечательном вечере, который подарила нам судьба. Ведь из таких маленьких радостей и состоит наша жизнь.

В поисках Надежды

Проклятое время! Оно никого не лечит. Оно просто погружает нас в туман забвения. Но когда возвращается прошлое, мы ощущаем неистребимую боль. Ведь мы живые!..

И тогда сквозь годы возникают вновь и вновь события, лица, не замеченные ранее детали.

Я думал об этом, возвращаясь с очередной встречи однополчан в Волгограде. Мы часто встречались перед 9-м Мая в этом городе на прекрасной набережной. Ветераны, приехавшие утром пораньше, уже прохаживались у фонтана, где три каменные девицы водят извечный хоровод.

– Здорово, Иван! – ко мне с распростёртыми объятиями двигался старшина в отставке Савицкий. Усатый здоровяк похож на дуб с огромными ветвями-ручищами, которыми он обнимает так, что и сейчас трещат кости. Хотя «древо» сие уже немного усохло и просело. Впрочем, я по-прежнему оптимистично говорю:

– Ты всё так же крепок, Лёшка! Как твои дела?

– Да как… – Алексей роется в кладовке былого, подыскивая то, что ещё не изымалось оттуда. Однако находит лишь то, что мне уже известно с прошлых лет: «Возглавляю районный совет ветеранов в Москве. Ходим по школам. А где твой земляк Ванька Гончаров? Он же тоже должен был прикатить на «ростовском»?»

– Да, мы приехали. Отошёл в магазин рядом.

– А Васька Ананьев где?

– Нет весёлого Васьки. Умер под Новый год от инфаркта.

Мы не продолжаем скорбную тему, гоним прочь ненужные мысли.

Подходит Григорий Панков из Калинина. Подтягиваются другие братья по оружию. Мы крепко обнимаемся, произносим ободряющие речи, так как всегда безмерно рады. Да разве может быть иначе, когда каждый стоял в бою за другого насмерть?

Почти всё уже сказано, но… Не всё. О войне не говорим. Сразу переходим к нашим семейным делам. Не обходится без упоминаний, кто и где выступил, в какой газете отметился. Я с горечью вижу, как меняются черты моих друзей. Увы, не в лучшую сторону.

***

Когда собралось полтора десятка однополчан, двигаем в ближнее кафе на улице Чуйкова. Там нас уже знают, и всегда рады. Мы заранее заказали столики к 45-летию Победы. И, конечно же, первый тост – за погибших. Вспоминаем капитана Льва Рыбкина, Хазмата Капова, всех прочих, не доживших до светлого дня Победы.

Разумеется, не забываем боевых подруг, тех, кто одним своим присутствием в окопах, заставлял нас чувствовать себя мужчинами, защитниками. Упоминаем лейтенанта медслужбы Лизу Овчинникову. Но передо мной вмиг встаёт иной образ – медсестры Надежды.

Милая Наденька, разве я могу тебя забыть!

Меня толкает вбок располневший Гончаров:

– Эй, Новосельцев, что стоймя стоишь? Не грей стакан, пей!

Я выпиваю и сажусь. И незаметно для себя погружаюсь в туман. В нём скрываются голоса, музыка, обстановка кафе. Зато проявляется совсем иное.

***

…Открываю глаза и вижу очаровательно-ангельскую улыбку. Лицо голубоглазой медсестры с ямочками на щеках наблюдает за мной с добротой. Она чуть пухленькая и совсем юная. Из-под белой косынки выглядывают пшеничные пряди.

Я пытаюсь улыбнуться в ответ. В тот же миг бок пронзает боль. Помимо воли застонал, губы мои скривились.

– Вот и хорошо, что очнулись, – говорит обаятельное создание. – Зашили вам рану. Она была совсем небольшая. Счастливое ранение.

На моём лице отразилось недоумение:

– Счастливое?

– Да-да, такое сквозное ранение бывает на тысячу одно. Ничего страшного! Через полмесяца снова будете лупить проклятых фашистов.

Я был ранен вечером, уже почти вернувшись из разведки, и от того было обиднее. Рядом разрыв снаряда или мины, и… В бессознательном состоянии отправили в посёлок Большие Чапурники, где расположился полевой госпиталь 33-й дивизии.

В августе 1942 года немцы прорывались вдоль железной дороги Котельниково – Сталинград. Обстановка складывалась чрезвычайная, потому нас, раненых, перебросили в деревню Светлый Яр у Волги. Госпиталь разместился в приземистой деревянной школе.

***

Действительно, моё ранение оказалось не слишком опасным. Те увечья, что получили мои товарищи, были намного ужаснее. Я чувствовал стыд, что нахожусь здесь, а не на передовой. Хотелось побыстрее выписаться, чтобы мстить фашистам за своих товарищей, всех родных и близких, за мою Родину. Через неделю я начал поправляться.

Одна мысль тяготила меня. В душе возникла неизъяснимая тяга к «нашей сестричке». Ждал ежеминутно, когда же она появится в дверях палаты! Её скромная улыбка так окрыляла, что я уже тщился сочинить стихи о тех страстях, что будоражили мою кровь. Однако корявые строчки пугали меня самого: «Да как же их складывают чёртовы поэты?». Так хотелось написать нечто выдающееся о мучивших страстях! Ведь я никогда не был так влюблён.

Уже на второй день после того, как попал в госпиталь, я уже кое-что знал о «нашей сестрички», как любовно называли её раненые. Местная, комсомолка; после ускоренных курсов медсестёр, девушку послали в госпиталь. Её чудесное имя, будто специально заставляло раненых солдат жить и воевать дальше – Надежда. Впрочем, по имени её мало кто называл.

Забот у медработников хватало. И, к моему сожалению, у Наденьки тоже. В школьные классы, ставшие палатами, прибывали всё новые и новые раненые. Постоянно проводились операции, врачи и медсёстры сбивались с ног, оказывая помощь.

Наденька забегала к нам ненадолго. Перевяжет, даст лекарства, поправит постель у тяжелораненых и выпорхнет прочь. При этом успевала каждому улыбнуться и сказать ласковое слово. Здоровенные мужики прямо-таки млели, когда она входила:

– О, солнышко явилось!

А я… Я потерял голову. Мне чудилось, что, входя, Наденька тоже бросает на меня какой-то особенный взгляд. Однажды я его перехватил. Она, покраснев, сказала:

– Выздоравливайте быстрее, товарищ Новосельцев.

От этого пожелания захолонуло сердце. Я что-то хотел ответить. Но девушка уже ускользнула мимолётным виденьем.

***

Моя кровать находилась возле двери. И я караулил свою кралю часами, глядя в общий коридор. Буйное воображение рисовало, как мы с ней встречаемся в рядом расположенном саду, беседуем о будущей – когда обязательно одолеем врага! – жизни. Тогда я обязательно сделаю ей предложение. И Наденька, конечно, согласится. Не может быть иначе! Она же не зря задерживается у моей кровати больше, чем у других больных. И чаще улыбается мне. Или это так только мнится? Меня мучили бесконечные сомнения. Я ревновал девушку ко всем без исключения. И в душе иногда ругался: «Что она так долго возится с ним? Ведь он почти здоров! А с главврачом, о чём шушукается? Я же точно слышал, как она засмеялась!». Это было невыносимо.

Рана на боку почти затянулась. И я даже, вроде бы, рвался на фронт. Но перед тем готовился объясниться с Наденькой. Я видел, что она, и другие медработники недосыпают, потому старался её не сильно отвлекать.

Однако я должен был с ней поговорить. Чтобы после знать, что тебя кто-то ждёт в тылу, кто-то любит. Или?.. В любом случае казалось, что моя любовь позволит быстрее одолеть фашистов. Так хотелось, чтобы эти мерзкие фрицы передохли быстрее! Гитлера я собственными руками задушу, когда войдём в Берлин. Да, так и будет. А после мы с моей Наденькой пойдём в ЗАГС. И у нас будет по-настоящему советская «ячейка общества». Эх…

Я даже был готов ради Наденьки отдать жизнь. Правда, одно озадачивало: за кого она тогда выйдет замуж? Я ревновал её даже к призрачному мужу.

Но всё повернулось иначе.

***

Было раннее утро. Большинство ещё спало. Стояла относительная тишина. Лишь севернее – в трёх десятках километрах, в центре Сталинграда – не прекращалась канонада. Там наши парни едва держались на берегу, и это обстоятельство заставляло нас невольно сжимать кулаки.

Со стороны Ергентинской возвышенности послышался гул. Он нарастал. По характерному звуку я знал: летят бомбить «мессершмитты». Аккуратные, но подлые фашисты уже позавтракали и отправились убивать. Нас убивать. Или кого-то ещё. Пока было непонятно. Ведь рядом на Волге имелась крупная переправа, через которую направлялись сюда всё новые части Красной Армии.

Завывание «мессеров» начало нарастать: они упали в пике. И оставалось лишь ждать, кого настигнет смерть. Я замер, как и другие. В ту же минуту послышались торопливые шаги по дощатому полу. Их я мог отличить от тысячи подобных. Это шла Наденька.

Звук пикирующего бомбардировщика заглушил всё: стервятник был уже близок. Раздался взрыв. Тотчас зазвенели разбитые стёкла. В окно полетели осколки и комья земли. Наденька взмахнула по-детски руками и стала оседать. Забыв себя, я рванул с кровати.

Где-то дальше раздались ещё взрывы. А я уже кричал:

– Доктора! Скорее!..

Увидев упавшую медсестру, закричали остальные:

– Скорее санитаров! «Сестричку» ранило!

Я подбежал первым к Наденьке и не отходил до тех пор, пока не появились санитары. Осколок ужалил девушку в живот, на её белом халате растекалось кровавое пятно.

Все были очень взволнованы происшествием. В курилке только и обсуждали:

– Бедная девчонка. Угораздило же! Нас никого не задело, а ей досталось…

К обеду по коридору проходил главный хирург. К нему сразу подступили:

– Что с «сестричкой»?

– Товарищи, мы сделали всё от нас зависящее, – ответил он устало. – Операция прошла успешно. Она будет жить.

Лишь тогда мы успокоились.

***

Минуло четыре дня. Артиллерийские залпы доносились уже ближе. Две наши армии с трудом сдерживали напирающего противника в районе Тингуты.

С утра был обход. Когда главврач зашёл в палату, мы опять поинтересовались:

– Как наша «сестрёнка»?

– Идёт на поправку. Потеряла много крови, придётся отправлять в тыл. И, кстати, попросила разрешения попрощаться с вашей палатой. После обеда зайдёт, а то ночью отправим на переправу.

Что тут началось! Все кинулись наводить порядок: подметали полы, убрали с тумбочек лишнее, поправили кровати. Я взялся бриться, моему примеру последовали остальные.

Цветы… Где их взять?! Нарвали невдалеке ромашек и цикория.

Тут меня стукнуло! В конце коридора была подсобка. Среди швабр, вёдер, лопат стоял и красный флаг. Его вывешивали в школе в праздники, но во время авианалётов полотнище разорвало в клочья.

Я оторвал кусок от флага – пусть простят меня товарищи за кощунство! – и принялся мастерить задуманное. Вспомнил, как до войны моя младшая сестра занималась детским рукоделием. Несомненно, так же должно получиться у меня.

***

И вот пришла эта дорогая, хотя и грустная минута. По коридору раздались знакомые шаги, мы все затаили дыхание. На пороге появилась она: бледная и похудевшая, в той же белоснежной косынке. С той же несказанно привлекательной улыбкой.

– Здравствуйте, дорогие мои, – сказала Надежда.

– Сестра Улыбка, милая ты наша! – закричали раненые.

Все пытались дотронуться до неё, пожать руку. А она просто сидела на табуретке и тихо плакала. Мы стали её успокаивать, и тогда она вновь рассмеялась. Её улыбка вмиг озарила нашу палату, мужики заржали конями:

– Наконец-то, солнышко наше выглянуло! Не робей, всё будет хорошо.

Я проникновенно сказал:

– Закрой глаза, после открой.

Она послушалась. Когда открыла глаза, в них отразилось изумление:

– Это мне?

Я преподнёс ей розу из клочка красной ткани. Не спорю, я старался, и она выглядела точно живая…

Заглянул старший санитар:

– Пора ехать.

Надежда поднялась, вслед ей потянулись десяток рук. Девушка сказала:

– Большое спасибо вам, товарищи.

Мне показалось, что она быстро глянула на меня. Я глупо улыбался, ибо в моей душе царил полный сумбур: радость, гордость, нежность, отчаяние.

Я вышел проводить Наденьку. Помог подняться в «полуторку». Там же разместились больные и тяжелораненые. Она села с краю, я стоял у машины внизу.

Вдруг Надя наклонилась вниз и порывисто поцеловала меня в щёку. Машина тронулась, а я остался стоять ошеломлённый.

Наденька крикнула:

– Спасибо вам тоже, товарищ Новосельцев, за розу.

Я не мог поверить в происходящее: она уезжает, а я, как дурак, ничего не могу изменить. Она же не зря пришла в нашу палату! Нет, я должен найти её.

***

…Мысль – самая быстрая вещь на свете. Мои воспоминания уместились в несколько секунд. Я выпил стакан водки и сидел оглушённый. Зачем всё вспоминать, когда ничего не сбылось? Для меня в ту ночь случилось самое ужасное.

Катер уже преодолел половину Волги. Ночь стояла безлунная. И это внушало надежду, что всё обойдётся.

Но диверсанты не дремали. Их сбрасывали с самолётов на левобережье не просто так.

Взмыла одна ракета из темного леса, вторая. Они начали медленно опускаться на парашютах. Катер стал виден в серебрящихся волнах, как на ладони. Он стремился как можно живее к берегу. Но уже взлетали в воздух «мессеры», беря курс туда, куда их направляли лазутчики. И поднялись вокруг судна огромные фонтаны, и закипела вода.

Одна бомба попала в катер, и его чуть не разорвало пополам. Людей швырнуло за борт. Они гибли десятками.

Едва нам сообщили утром о случившемся, я не поверил собственным ушам. Неужели сердце меня не обманывало, когда с болью сжималось при расставании? Пора, пора на фронт. Мне стало безразлично, убьют ли меня.

Но судьба была милостива. Она подаёт незаметные знаки, которые мы часто не замечаем. До конца войны я не получил больше ни единой раны. Мы сварили гитлеровцев в Сталинградском котле, а их остатки погнали к Дону. Наша легендарная 62-я гвардейская армия двинулась на Украину, после была переброшена на Берлинское направление. Моя душевная рана постепенно начала затягиваться. Ведь, когда не думаешь о болячках, они вроде сами собой исчезают.

Вернувшись на родину, я встретил замечательную женщину, которая стала моей женой. Потом было всё, как у всех в мирной жизни: дом, семья, работа, всякие заботы. К сожалению, теперь я доживал век в одиночку – супруги не стало раньше меня. Мой поезд равномерно двигался от одной остановки с чёткими цифрами до следующей. Хотя, где она – конечная станция, никто не сообщал.

***

Я возвращался вечером того же дня в поезде «Волгограда – Ростов». Вагон усыпляюще укачивал, однако не спалось. Далёкие события вновь растревожили душу, возвращаясь волнами. Встретимся ли мы все, ветераны, в следующем году?

В моём купе был лишь один попутчик. Он беззаботно похрапывал. За окном мелькали темнеющие лесопосадки. Раздался глухой голос проводницы, обращавшейся к кому-то:

– Сейчас будет Жутово. Приготовьтесь.

Я поднялся и вышел в коридор. Встав возле окна, приоткрыл его. Мне было душно. Поезд уже подкатывал ко второй платформе. В то же время к первой платформе подходил встречный поезд. Мелькали ярко освещённые вагоны. Наконец, состав, замедлив бег, остановился.

Прямо напротив я увидел в окне даму в строгом военном костюме; на плечах поблёскивали погоны майора медицинской службы. Чуть всмотревшись, я обомлел. Неужели…

Что нас заставляет понять – даже если человек меняется с возрастом – что это всё-таки он? Я колебался несколько секунд. Не выдержав, громко произнёс:

– Сестра Улыбка!

Дама посмотрела в мою сторону, слегка улыбнулась. Этого было достаточно, чтобы окончательно всё понять. Будто вновь возникла передо мной та самая милая в моей жизни медсестра. Я готов был выпрыгнуть из окна, и закричал:

– Наденька!

Женщина ещё пристальнее вгляделась в меня. Всплеснула руками:

– Ваня, разведчик! Дорогой мой!

Расталкивая стоявших в коридоре, побежал к выходу. Вот я уже в тамбуре. Почти в то же время Наденька показалась на площадке своего вагона. Тут оба поезда, точно сговорившись, издали пронзительные свистки и тронулись. Наши вагоны стали разъезжаться в разные стороны…

– Милая, дорогая Наденька! Я тебя никогда не забуду! – закричал я, что есть силы.

Поезд стал набирать ход.

Долетели ли до неё мои слова? Не знаю. Но судьба точно подаёт нам незаметные знаки.

***

Уже через несколько дней я, как безумный, взял вновь билет в Волгоград. Зачем я поехал туда, где её, без сомнения, быть не могло? Побывал в Больших Чапурниках, Светлом Яру, Жутово, других близлежащих пунктах, расспрашивал всех, кто мог хотя бы что-то знать о той, кого я так любил. Моё странное состояние не объяснить.

Ничего определённого.

И всё же я благодарен судьбе.

Да, она уехала на своём поезде туда, где так же были дом, семья и работа. Но главное – она осталась жива, моя Надежда.