Читать книгу: «Донбасский меридиан», страница 3

Встретились по случаю. Прошлой осенью у неё отказала папина машина, и она оказалась рядом с мастерской Сережи. Приветливый, выше среднего роста парень с добродушной улыбкой, которая тронула девичье сердце, мило предложил свои услуги мастера. Одетый в полукомбинезон, в светлой панамке, он внушал доверие, даря симпатию. Как-то сразу разговорились и рассказали о себе почти всё. И жили-то в одном квартале, а вот встретились, как ему и ей показалось на всю жизнь, только сейчас. Было тепло и радостно на душе, как от маминого желанного подарка на день рождения и поцелуя, щедрого и горячего!

Он отремонтировал машину, заменил масло, отрегулировал зажигание, словом, не торопился отпускать понравившуюся девушку. Она, кстати, тоже, уехала с возвышенным, взбудораженным чувством, чтобы вечером встретиться. И встречались часто, подолгу не расставаясь. Несомненно, это была глубокая любовь с первого взгляда. Любовь упала на неё, как Тунгусский метеорит, вырвав с корнем прежнюю жизнь, и наполнила новым неразгаданным содержанием – непреодолимой тягой к мужчине, над тайной которой люди бьются со времён Адама. Они удивлялись: как это у них раньше не пересекались дорожки? И вот, когда в Киеве свирепствовал майдан, взрывались коктейли Молотова, а в воздухе запахло порохом, судьба дала им короткое счастье. Но его взорвал зажигательный снаряд соотечественников из столицы. Как это обидно и непоправимо! Ненависть даёт силы для борьбы с врагом, поднимает морально, очищая душу от пролитой крови. Обида такого права не даёт. Но лично она имела право ненавидеть за своё обожжённое лицо, за этих обгоревших парней, за городские и сельские пожарища, за тысячи смертей, за попранное право жить мирно и счастливо, говорить на родном языке.

Дорога не успокаивала: всё оборвалось. Урод лишён счастья. Кому она нужна с таким лицом? Серёже? О своей беде в клинике она думала днями и ночами, забываясь в коротком сне, но с кошмарами военного грохота, пожарищ, страха, ещё чего-то подкрадывающегося леденя душу, бросающего в холодный пот. Близких подруг здесь нет, кому могла бы излить свою боль, получить какую-то моральную поддержку, и мечтала после выздоровления влиться в ряды ополченцев, драться за свою землю. Однажды она вышла на прогулку и оказалась рядом с машиной «скорой помощи», из которой выносили раненых. Она стояла и смотрела на своих земляков и первая увидела Сергея, потому в панике отвернулась, оцепенела, не в силах удариться в бегство. Но его голос толкнул в спину. Как взрыв! Голос хриплый и слабый, она узнала его, не повернулась, а бросилась бежать прочь.

Да, это был Серёжа Олейник. Тяжело раненный в грудь и тоже обожженный, попал сюда же. Он увидел Катю со спины, когда выносили из машины. Узнал сразу же, не мог не узнать, и что есть силы закричал:

– Катя, почему ты здесь, а я об этом не знаю?

Он видел, как она вздрогнула, не оглянулась, а заспешила, словно от грубого толчка в спину за угол здания, подальше от его голоса.

– Подождите, – захрипел он санитарам, – остановите вон ту девушку! Она моя невеста!

Санитары знали о лице девушки и не выполнили просьбу, торопливо скрылись в здании больницы.

– Тебе нельзя волноваться, а нам останавливаться, тебя ждут в операционной…

Его уносили, а он, израсходовав последние силы в разговоре и безуспешной попытке увидеть любимую, узнать причину присутствия здесь, впал в забытьё.

Свет для Кати померк, для неё наступило вечное солнечное затмение. Едва владея собой, она пришла в палату, упала на кровать и разрыдалась.

– Что случилось? – спросила молодая соседка по кровати с бытовым ожогом.

– Мой Серёжа тяжело ранен. Я видела, как его выносили из машины. Я успела отвернуться, но он узнал меня, окликнул, словно вонзил нож в спину, но я убежала.

– Напрасно! Человек будет терзаться, – заметила вторая, – разве тебе не жаль парня, или ты потеряла любовь?

За несколько дней совместного лечения женщины узнали историю любви каждой почти до мелочей. Соседки по несчастью имели семьи, детей.

– Я для него умерла, – могильным голосом выдавила из себя Катя.

– А говорила, что у вас любовь с первого взгляда и до гроба, – сказала, как отрезала, сероглазая Галина, не принимая капитуляцию девушки. – Силу вашей любви испытывает сама судьба. Если он тебе дорог, отыщи его и ухаживай после операции.

– Я тоже так считаю. Молись Богу, чтобы он выжил и выздоровел. Безнадежного из такого далёка на машине не повезут.

Катя некоторое время лежала с холодной душой и мокрыми глазами, глядя на тяжёлую портьеру, затеняющую палату от яркого солнца. Слёзы высохли, а сказанные слова соседок звучали музыкой надежды и, как солнечные лучи, возвращаясь после затмения, медленно согревали душу. Эпизоды прежних встреч, как немое кино, мелькали в сознании, рождая огромное желание новых встреч, какие пророчили новые подруги по несчастью, мол, беда, помноженная на беду, даёт стойкую надежду на благополучный исход – продолжение счастья. Только надо презреть малодушие и продолжать борьбу. Искренность слов и тепло сердец, словно летнее щедрое солнце, отогрели охлажденную горем душу Кати, вернули надежду на продолжение счастья. Девушка решительно поднялась, сказала:

– Всё верно, девчата, пойду в ординаторскую, узнаю, что с ним.

Первое, о чём Сергей подумал, очнувшись от наркоза в реанимации: не ошибся ли в полубреду, увидев девушку, похожую на Катю? Он же не видел лица. Бинты на голове – видел. Померещилось, как не раз являлся, словно наяву в часы затишья на передовой, её облик милый и ласковый. Чаще всего в приталенном платье в голубую полоску, что подчеркивало женственную фигуру. Здесь же на голове бинты. Он чётко их помнит. Если осколочное ранение от фугасок, то почему не в Донецке? Там тоже есть прекрасные хирурги. Его сначала хотели оперировать в родном городе, но ожог едва ли не всего правого бока не давал шансов на успех из-за отсутствия медикаментов. Ему оказали первую помощь, и вот он здесь, у своих братьев.

Ополченцы уже слышали, что их противников – пленных раненых лечат в Ростове и отправляют домой. Гуманно, ничего не скажешь! Реакция ополченцев бывала разной: не возьмутся ли раненые снова за оружие? Сами вряд ли захотят ловить пули и осколки своими телами, охапками как гостинцы, но фашисты из «Правого сектора» могут заставить под угрозой расстрела, выворачивая руки. Катя от них пострадала, и он не может теперь отомстить за боль любимой девушки. Да разве можно насытиться местью, коль она, как и голод, будет требовать все новой и новой пищи. Пока он не знает, насколько громадна будет его месть, не слепая, а осознанная и святая за разорванную любовь, за причинённые страдания. Уходя на фронт, тогда он не думал о мести, шёл на защиту своей земли и народа в общем порыве противостояния, теперь непременно – месть! Месть праведная, очищающая от скверны фашизма, как очищающий огонь от эпидемии чумы. Главное, быстро восстановить силы.

Так он медленно размышлял, глядя в белый потолок, ожидая, когда к нему подойдёт медсестра. И она подошла, увидев его в сознании. Проверила пульс, вынула изо рта шланг с пластмассовым наконечником. Он попытался глубоко вздохнуть, но не давала боль и тугая перевязка груди.

– Дыши спокойно, без напряжения. Тебе оперировали легкое. Сейчас полечим антибиотиками, потом покормим бульоном. – И она поставила капельницу с несколькими флаконами.

– Спасибо, сестрёнка. Здесь где-то моя невеста, Катя Сычёва, может быть, вы её тоже лечили?

– Нет, такой не знаю. Завтра отвезём тебя в палату, там разузнаешь. Сейчас не волнуйся и набирайся сил.

Каждый человек любит копаться в себе. Психологи даже советуют находить свои лучшие качества и хвалить втихомолку себя за эти качества, с тем, чтобы продвинуть их на передний план жизни, развить и добиться успеха. Он знал свои блестящие качества инженера-механика, быстро завоевал среди автомобилистов популярность, и его мастерская не знала простоя. Он обладал броской мужской красотой, но не был влюбчив. Катя, если не считать легкие студенческие увлечения, была его первой настоящей любовью. В том, что его непременно поставят на ноги, не сомневался. Но в каком состоянии будет его здоровье? Не пострадает ли прежняя полноценность ломового мужика? Теперь его здоровье принадлежит не только ему, но и Кате, так же как и Катино ему, а потом их будущим детям. Страдая от неизвестности, какова же на сегодня действительность с его и Катиным здоровьем, Сергей желал быстрее оказаться в палате.

Он устал бросать косые взгляды на медленные капельницы, даже ругал их за неспешную работу, убеждал себя в том, что его молодость быстро возьмёт верх над ранами, он отыщет Катю и будет по-прежнему любоваться стройной фигурой в платье в голубую полоску. Минутами даже забывался с мечтой в легкой дрёме и радовался такому состоянию, ибо она незаметно приближала к свиданию с Катей. Принесли бульон, головку кровати приподняли и накормили, как младенца. Вскоре он провалился в глубокий целебный сон.

Катя с нетерпением топталась у входа в реанимационное отделение, ожидая, когда Серёжу повезут в палату. Решила издали посмотреть на него и тогда решит: уйти ли из его жизни навсегда, или все же остаться. Завтра обещали снять с лица бинты, она сможет взглянуть на себя в зеркало. Ждала этой минуты и боялась нового лица. Не окончательного, лечащий хирург обещал продолжить борьбу за красоту. Какая уж тут красота, если кожа выгорела и скула обнажилась. Ничего хорошего не ждала. Но все же надеялась, что уродство не будет страшным. Сможет ли она жить с двойным лицом, сможет ли его показать Серёже? Уж нет сил выносить пытку неизвестности. Резиновые минуты ожидания тянулись бесконечно. Ждать свою судьбу не всегда подъёмное дело, тем более утяжеленную гирями военных ран. Но она ждала, как матери терпеливо ждали своих сыновей в военное лихолетье, как ждут и теперь весточки из окопов обозначившегося фронта.

Сергея Олейника из реанимации выкатили после двенадцати дня. Под белыми простынями его лицо, если бы не щетина на подбородке, не отличалось бы белизной. Мёртвенная бледность испугала, потому Катя не смогла заглушить в себе жалость и поступить, как задумала: только взглянуть издали, а уставилась на осунувшееся лицо с острым носом, подбежала и, зная, что он живой, мертвых в палату не возят, вскрикнула:

– Серёжа, милый, как ты себя чувствуешь?

Медсёстры, катившие оперированного, недовольно и властным взмахом руки остановили Катю, едва не бросившуюся на каталку.

– Больная, не мешайте. Приходите в палату позже.

– Катя, что с твоим лицом? – не спросил, а простонал Сергей, порываясь приподняться. Но ему не позволили двигаться.

– Больной, лежите спокойно!

– Я не больной, я раненый! – сердито возразил Сергей.

Катя опомнилась, вспомнила, что собиралась только издали взглянуть на Серёжу, и не ответила на его вопрос. Остановилась в коридоре, провожая взглядом свою любовь, словно в пламя пожара, сама пылая и выгорая изнутри, зачумлённой прошла по коридору, в изнеможении опустилась на попавшуюся кушетку, собирая в кулак волю, чтобы навестить Серёжу и сказать, что она его очень любит и будет за ним ухаживать, если позволят.

Не прошло и получаса, как из Серёжиной палаты вышел пожилой пациент с костылем и направился к Кате, недвижимо сидящей в телевизорном будуаре, отсчитывая минуты своей судьбы. Увидев девушку с перевязанной головой, а она смотрела в его сторону, жестом руки пригласил подойти. У Кати замерло сердце: посыльный от Серёжи! И сорвалась.

– Здравствуйте, Катя! – тихо сказал пожилой человек, мягкая улыбка на его губах служила хорошей вестью. – Сергей не спит и очень хочет с тобой повидаться. Иди, в палате он да я.

Кате сделалось холодно, она сжалась. Сердце звонко стучало, и девушку бросило в жар, румянец разлился на здоровой половине лица. С ним она и вошла в узкую палату, где стояли две кровати, слева укрытый простыней лежал Сергей. Он смотрел на дверь прямо, и в глазах невесты увидел панический страх. Она бесшумно пробежала по мягкому линолеуму к его кровати и уткнулась в левый бок. Слёзы не удерживала, лишь притихла под его рукой, которой он теребил русые волосы. Он заговорил первый:

– Здравствуй, Катюша, успокойся и расскажи, что с тобой случилось?

– Здравствуй, Серёжа, – подняла она голову, глядя на него всё теми же большими глазами, только слегка поблекшими от волнений. – Наш садик разбомбили, я спасала детей из огня, обожгла лицо и левую ключицу. Я потеряла красоту.

– Катя, для меня ты ничего не потеряла. Ты героиня! Расскажи подробнее, как это случилось?

Катя рассказала, захлебываясь словами. Он держал её руку в своей, и она чувствовала, как по ходу повествования всё сильней и сильней его гнев сжимает ей ладонь.

– В уцелевших больницах нет медикаментов, в городе жажда, кончаются продукты. Когда же у них кончатся снаряды? – Она пристально всмотрелась в его глаза. В них пылала ненависть, губы вмиг пересохли.

– После твоего рассказа мне не понять, почему раненых пленных укропов лечат в Ростове.

– Серёжа, выпей воды. – Она налила в стакан воды из графина, что стоял на столике, поднесла к его губам. Он жадно отхлебнул.

– Милый, тебе вредно волноваться. В твоих глазах пылает лютая ненависть. Она справедливая, но страшная. Надо без мести продолжать борьбу за свою землю.

– Ты считаешь, что это возможно?

– Да. Надо быть сильнее фашистов.

– Ты так говоришь потому, что я не отвернулся от тебя, а если бы наоборот?

– Я была бы вдвойне несчастна и взялась бы за оружие. Ты знаешь, как я хорошо стреляю.

Он ненадолго задумался, глядя в одну точку.

– Пожалуй, ты права, но ведь обидно получать пулю от своего обманутого соотечественника. Ладно, войну в сторону. Я хотел бы уехать домой вместе с тобой и прямо в загс.

Катя вновь зарделась и уткнулась ему в бок, а Сергей почувствовал влагу горячих слёз. Слёз судьбы. Зная о том, что и гибкость ума, и душевная доброта, какая рождалась в душе Кати, и горячая к нему любовь заменят потерянную красоту. В них всё взаимно, главное – взаимная любовь, а с нею дети. Фундамент семьи. Семья – это корни государства.

Портрет

1

Дед Владимир, названный в честь вождя мирового пролетариата родителями, с выцветшим изрезанным морщинами лицом, но пышной, на удивление, шевелюрой, с протезом верхней челюсти, маялся с портретом отца, завернутого в наволочку.

Почти месяц он находился на своей даче, давно переписанной на младшую дочь Марию, в семье которой живёт, потеряв жену. Вернуться в город заставила нужда: захворал, надо показаться терапевту. Приехал, слава Богу, на старенькой «шестерке» без происшествий, вошёл в свою комнату и ахнул: на полу валялись ошмётки военных фотографий его отца-фронтовика из семейного альбома. На одной карточке отец стоял с товарищем возле тумбочки в форме красноармейца, сверлил своими пронзительными глазами каждого, кто смотрит это фото. Высокого роста, плечистый, он нёс, как тогда говорили, действительную службу в кавалерии. В клочья изорвана и истоптана групповая фотография бойцов взвода, которым он командовал в последний год войны. Третья – самая дорогая и выразительная. Отец снят в полный рост с наградами на груди, в фуражке, с великой победной радостью на губах и в глазах, такой, что у мальчишки Вовы, впервые увидевшего снимок, захватило дух, а радость такая же и даже больше – на всю улицу, на весь город светилась у него на лице. Гордость же за папу не знала границ, потому через какое-то время из этой карточки сделан большой портрет, помещённый в рамочку под стеклом. Вместе с папиной улыбкой сияли четыре медали и орден Славы.

«Выходит, – подумал дед, – сохранился этот единственный портрет лишь потому, что я взял его на дачу, чтобы подновить старую, крашенную-перекрашенную рамочку в золотистый цвет. Мог бы купить новую, красивую рамочку, но не хотел: эта, сработанная в молодости, дороже всего».

Дед Владимир, охая и стеная на неизвестного хулигана, принялся собирать с пола обрывки фотографий, а собрав, подошёл к письменному столу, чтобы на нём разобрать эти ошмётки, и увидел записку:

«Дед, такая же участь ждёт портрет прадеда в рамке!» Подпись: «Патриот Украины».

Кто же это написал? Никак внучка, почерк – нет сомнений её!

Дед растерялся: что за чудовище водило рукой внучки? Каков из себя этот «Патриот Украины», какого цвета и морали? Полного ответа, хотя он напрашивался из прошедших событий, на этот вопрос невозможно дать, не поговорив с дочерью, зятем, с сыном и невесткой – родителями и самой внучкой. Оленьке исполнилось пятнадцать лет, её душа и сознание мягкий пластилин, из которого искусный скульптор может вылепить любую фигуру как по своей прихоти, так и по заданию националистических сил, которые заявили о себе на майдане в феврале нынешнего года, свергнув законную власть. Насколько далеко зашла лепка, можно судить по изорванным карточкам отца и этой жуткой записки. Её пока никто не видел, ни дочь, ни зять, иначе бы тут не валялись клочки фотографий.

Дед взглянул на часы, шёл пятый час вечера. С минуты на минуту придёт с работы дочь, вот с ней перво-наперво надо осторожно поговорить о происшествии. Мария, не имея своей дочери, а только сына Эдика, любит племянницу и отнесётся серьезно к происшествию, за которым стоит этот «Патриот» и новоиспечённый полк «Азов» Билецкого. Но пока надо спрятать подальше драгоценный портрет отца.

«Куда мне тебя, тятя, куда сховать? Прости меня, старого, не хочу, чтоб надругались над тобой молодчики из „Азова“. Внуки наши рехнулись окончательно, того и гляди потащат на цугундер нас, стриков, тех, кто не потерял память и блюдет святое – завоёванную свободу, разгромив германский фашизм вместе с тобой, тятя!»

Дед вышел в зал, поднялся на стул, распахнул дверцу антресоли с бельём, сунул под толстую пачку простыней, пододеяльников портрет. Закрыл дверку, слез со стула, усомнился, что клад не будет однажды обнаружен дочерью, поскольку исчезновение портрета с привычного места на стене вызовет у неё вопросы. К нему в комнату уж редко кто заглядывает, дочь лишь иногда пыль протереть да пропылесосить ковер на полу. Внучка Оля, пока маленькая была, ластилась к нему. Дед уж какой год на пенсии, частенько, бывало, спешит в садик за девочкой, сначала к себе любил приводить, угощал то мороженым, то парочкой шоколадных конфет, больше нельзя, запрет от мамы, то пельмешками ручной лепки кормил. Как отказать себе в этой малой радости! Впрочем, не малая, скорей необходимая и желанная, как чай с мёдом после прогулки по крепкому морозцу. Подросла Оля, пошла в школу. Два-три года продолжал опекать внучку. Но вот кончилось былое, как радуга, растаяла забота. Теперь внучка в юношеском возрасте, за ней не надо ходить и провожать до дому, а сама не заглядывает. Более того, этот конфликт, леденящий душу, от неё исходит.

«Нет, плохо упрятал, надо бы надежней, но куда? А вон выше антресоли, за тот гребешок».

Дед снова взгромоздился на стул, переложил портрет и, довольный, слез, вспоминая поздний рассказ мамы о том, как в глухие годы большевистско-сталинской инквизиции она прятала икону Божьей Матери с младенцем Иисусом от постороннего глаза. Икона – семейная реликвия, доставшаяся от бабушки Меланьи, вырезанная на дереве, стояла на верхней полке этажерки, что находилась в переднем углу. В те годы такие этажерки являлись модной мебелью, были трехъярусные, ножки выточены на токарном станке. Экое произведение столярного искусства. Полочки мама украсила простенькими косыночками, вышитыми мулине. На двух полочках стояли книги, фарфоровые и стеклянные безделушки, а на самой верхней – икона. И вот однажды, перед самой войной, в год рождения первенца, по просьбе папы, комсомольского вожака, мама спрятала образ за этажеркой, а на её месте появился портрет Ильича, в честь которого миллионам детей дано его имя.

– И мы нашего первенца назовём Владимиром. Вырастет, выучится, будет гордиться своим именем – Владимир Ильич Белянкин! Как! – говорил папа с вдохновением.

Да, Вова родился ещё до войны, потому не знает те мытарства, какие пришлось испытать маме с младенцем на руках в эвакуации. Единственное, что смутно помнит, как мама молилась перед иконой. Она стояла на низкой тумбочке в какой-то небольшой комнате, в которой было всегда холодно и неуютно. А молилась она за папу, за его здравие, за победу над врагом. Потом папа вернулся с войны с наградами на груди. С этими наградами позднее был сделан его головной портрет, который теперь прятал дед Владимир.

Дед уселся в кресло и задумался о том, как дошли до такой жизни, что он вынужден прятать портрет своего отца-фронтовика, израненного и безвременно ушедшего из жизни. Времена повторяются, точнее не времена, а события, хотя и разные по масштабам и причинам. В двадцатые и тридцатые годы минувшего столетия искоренялся «опиум для народа» – наследие царизма, внедрялся атеизм, гонение на православную церковь и их служителей захлестнуло страну. Простонародная и весьма воинственная часть народа торжествовала, другая часть, в основном крестьянство, избитое Гражданской войной, потрёпанное продразвёрсткой, повсеместной разрухой, яростно огрызалось бунтами против антихристов. Всюду закрывались церкви, попов изгоняли и даже расстреливали, храмы превращали в склады. Перегибом стали называть такие дела в горбачевскую перестройку. Каков ущерб нанесён духовной жизни русскому человеку? Можно ли исчислить, есть ли такое измерение? Ладно, пережили, он, Владимир Ильич Белянкин, вырос и жил атеистом. Себя в том не винит, не надо ни перед кем виниться. Такова эпоха, может, потому не слишком везучая, потому власть постоянно спотыкалась вместе с народом оттого, что изгнали из своей души Господа. Не деду теперь разбираться, да сердце не мирится: на святое – завоевание свободы от фашистского рабства, кое отстояли отцы и братья наши, покушается киевская власть. Растаптывается память двадцати семи миллионов павших советских граждан!

Мальчишкой помнит то, как приходилось постоянно вести неравную борьбу за жизнь. Ранение и две контузии выбили из папы его молодецкое здоровье, а тяжелый труд в забое скупым ростовщиком тянул ослабевшие силы фронтовика, и в начале пятидесятых годов отец ушёл на погост, оставив хворой маме четверых и нищую пенсию. Вовка с малых лет стремился заработать на жизнь, поднять на ноги послевоенных младших брата и сестру. На тарном складе Чугуева стал подрабатывать с четырнадцати лет, закончив семилетку с опозданием на год, рослому, с печалью в глазах ему удалось устроиться на завод подсобным рабочим с припиской целого года, там же выучился на токаря. Работая, торопился догнать своих сверстников в учебе, сидел вечерами в школе рабочей молодежи, а тяга к знаниям была недюжинная, хотя малограмотная мама сильно не заставляла, а толкала всеобщая эйфория побеждающего социализма, романтика грамотного труда, предвкушение зажиточной жизни.

Три года службы в армии в танковых войсках Владимир считает потерянными, поскольку не успел до призыва получить аттестат зрелости, чтобы поступить в институт, а пришлось доучиваться после. Бытует мнение, мол, в армии человек получает закалку, возможно, для паиньки-мальчика и нужна закалка, но не ему, тертому калачу.

Женился рано. Угнетала извечная проблема с жильем: многосемейные коммуналки, пропади они пропадом, не позволяли нормально жить и учиться. Бесконечные крики дебоширов, пьянки раздражали, утрами длинные очереди в туалет доводили порой нервы до белого каления. Только после заочного окончания института молодому специалисту выпало направление за завод в Харьков, там семья получила отдельную квартиру. Тут, правда, жизнь потекла более спокойно, порой с разливами счастья, как Северский Донец в половодье: рождение детей, повышение по заводской инженерной службе, расширение квартиры, строительство дачи в пригороде, правительственные награды, приобретение легкового автомобиля «москвич». Чего не жить и радоваться! И жилось благодатно до рокового года – развала державы на суверенные осколки, крошки этих осколков, как стеклянная пыль, засорили не только многим глаза, но и мозги. Особенно самостийным президентам Украины, их продажного окружения – прошлой коммунистической верхушки. Дед сожалел о развале Союза, но никогда не сетовал о крахе Коммунистической партии. Молчаливое недовольство в адрес её у него было: он так и остался рядовым инженером на заводе, поскольку в ряды коммунистов не вступал, а значит, не имел права руководить коллективом.

Владимир Ильич, бегло вспоминая своё прошлое, пролетевшее стремительной и крикливой гусиной стаей, решил: он патриарх семьи, потому обязан собрать родных на круг и обсудить зловещее происшествие с карточками отца, содержанием записки Оленьки. Поймут ли его беспокойство дети? Ручаться не мог, поскольку западная часть народа Украины вздыбилась, кроваво сбросила с седла законную власть. Давно и остро стал понимать, что насильственные кровавые события семнадцатого года минувшего столетия, оправдываемые вождями большевиков, и возвращение утраченного политического устройства и строя через столько-то лет на круги своя – это итог их бесконечной лжи и предательства. Отсюда вывод: разгром современных узурпаторов власти в Украине также неизбежен! Трудно сказать когда, но весна придёт, и это не желанная выдумка. Убеждение сформировалось на мировых примерах: власть, омытая большой кровью, неустойчивая, нежизнеспособная, поскольку насильственно загубленные души не успокаиваются со своим досрочным изгнанием из жизни, давят на умы и психику последующих поколений, и они начинают искать правду, смысл кровавых деяний и задавать вопросы. Дети и внуки наши, возможно, рады забыть прошлое, кто-то забывает, кто-то нет. Те же фотографии предков напоминают, и пепел безвременно ушедших стучит метрономом в сознание, хотя этот метроном беззвучный.

Владимир Ильич, а он часть народа, в принципе на житуху последних лет не жаловался. Доминировали спокойствие и относительный достаток, как у большинства простых людей. Рядом с тобой не терся богатенький, не использовал тебя в качестве раба, каждый старался улучшить быт в существующих рамках. Дед вещизмом не страдал ни в какие времена, однако в квартире и на даче есть всё для зажиточной жизни. Деньги имелись, и жена старалась. Не спорит: приятно ощущать изобилие за обеденным столом, беспримерную заботу жены в этом плане. С удовольствием поменял старого «москвичишку» на новую марку «жигулей», совершил евроремонт трехкомнатной квартиры. Счастьем назвала жена обновление кухни: покупку доброго холодильника, газовой печи, импортных кухонного комбайна, стиральной машины, пылесоса и прочих житейских мелочей. Только и всего? Или все-таки в таких мелочах купается счастье жизни!

Понимал Владимир Ильич, что разговор с детьми пойдёт трудно. Стал замечать за своими усмешливое отношение в адрес соседей. В Белгородской области, езды полтора часа, живёт его младший брат Тимофей, то есть детям дядя. Много раз бывали у него в гостях, нормально брат встречал, с радостью. Вернувшись домой, дети отмечали, что быт у дяди налажен хуже. Как-то беднее выглядит квартирное хозяйство и дача не терем, как тятя отстроил после выхода на пенсию в начале нулевых. Скромный дощатый домик с баней, огородом на шести сотках. Гараж есть, но пуст, никак не соберётся дядя приобрести иномарку, что хлынули из-за бугра. У них же «мерсы» немецкие, да «седаны» японские. Подчеркивают: богаче живёт украина, как Иван Грозный нарек край земли московской. Народ на своей шкуре чувствовал, что жирок в республике солиднее накоплен, в отличие соседей, а власть не афишировала, не будила зверя в народе, особенно обделённого благами на российских просторах. Кто хотел знать – тот знал. Умный помалкивал, глупый кичился. Статистика показывает уровень жизни в пользу Украины! На этих слабостях отчасти выпестована современная неприязнь к москалям. Дед понимал кем – но как-то не любил обвинять поганым словом своих соотечественников, поначалу западников, теперь и здесь, всюду, да не обойти этот ярлык. Для него ярлык, а для многих знамя национализма с рожей Степана Бандеры и ненавистной чёрной свастикой. Куда повернёт дышло несущейся телеги с крутой горы междоусобицы, вспыхнувшей факельными шествиями на майдане с кровавым переворотом? Неужели придёт настоящая угроза к нему в лице внучки?

Дед в какой раз ужаснулся. Вспомнил давным-давно растиражированный подвиг пионера Павлика Морозова, боровшегося с кулачеством, в том числе донёсшего на своего отца о нехороших делах, за что и был убит. В пионерскую и комсомольскую юность в подвиг мальчика верили безоговорочно. Есть и другие версии преступления, будто мальчишка ни в чём не виноват: мать заставила написать в отместку на отца, бросившего семью, а борцом и мучеником сделала Павлика советская пропаганда. Ныне видно, как можно ломать души детям, и не только малолеткам, но и взрослым. Нет сомнения: Оля попала под молох нацистской пропаганды, причём в стенах школы. Насколько это страшно, дед сознавал и понимал, насколько тонко надо поговорить с Олей, не как на допросе, а в дружеской беседе, иначе замкнётся, и мрак, опустившийся на внучку, окутывая детский разум, будет густеть.

Не откладывая, сначала он решил потолковать с дочерью и зятем Виктором. Шла середина вечера, в комнате работал телевизор, Мария и Виктор после ужина уселись смотреть передачи, поджидая задерживающегося сына после каких-то студенческих мероприятий. Шёл американский боевик со стрельбой, погонями и взрывами авто, словно они начинены взрывчаткой. Дед понимал, что в такой обстановке разговора может не получиться, потому, войдя в зал, твердо с настойчивыми нотками в голосе сказал:

– У меня к вам есть серьезный разговор, вас он пока касается вскользь, но может попасть в яблочко, потому прошу выключить телек, эта дрянь ума не добавит.

Мария взяла пульт и убрала звук, выражая явное неудовольствие и недоумение. Виктор безвольно пожал плечами, мол, шапку здесь носит жена.

Владимир Ильич высыпал из газетного кулька на журнальный столик бесформенную фотографическую кучу, передал записку дочери и сказал:

– Вот по такому дикому случаю разговор. Сегодня, как вернулся домой, увидел на полу надругательство над памятью моего отца и вашего деда со стороны, думаю, Оленьки. Вижу тут её почерк, а рукой водил нечистый.

Мария внимательно прочитала записку.

– Папа, мы не будем вмешиваться в дела другой семьи, хотя и самой близкой. Оля этого сделать не могла. Она положительная девочка, занимается спортом, в частности, увлекается боевым искусством, участвует в рейдах за чистоту города, в протестах против безработицы и незаконной застройки. Она член «Патриота», непримиримый борец с наркоманией. Оля пополняет знания на лекциях пропагандистов организации.