Читать книгу: «Тело угрозы», страница 8

9

Майор Волин распорядился быстро и аккуратно, так что и часа не успело пройти, как люди навестили и квартирку, в которой проживал Минич, и комнату в доживавшей свой век коммуналке, где была прописана, то есть по-нынешнему – зарегистрирована Джина, по паспорту – Зинаида Самсоновна Алфеева.

Ни в том, ни в другом месте искомые люди обнаружены не были. Что нимало не удержало приехавших от подробного знакомства с условиями жизни обоих фигурантов, каковыми они уже являлись в сознании работавших отныне по ним оперативников во главе со старшим лейтенантом Комаром.

В жилье Минича негласный обыск установил отсутствие оружия, как огнестрельного, так и холодного (кухонные ножи в количестве трех единиц к оружию, после краткого колебания, Комар причислять не стал), а также каких-либо боеприпасов; не было обнаружено запрещенных к обороту наркотиков – опять-таки початая бутылка водки (русской «смирновки») и две бутылки бочкаревского пива в холодильнике, как и девять пачек сигарет «Мальборо» в начатом блоке, в категорию наркотиков занесены не были.

Зато в доме нашлось более десятка использованных журналистских блокнотов, две фирменные коробочки с дискетами, всего двадцать штук, содержавшими какие-то тексты; нашелся алфавит со множеством телефонных номеров и номера же – в электронном блокноте на винчестере. Вот это все изъяли, а что нельзя было – скопировали для более подробного ознакомления.

Перед полкой, уставленной видеокассетами, Комар постоял с минуту, прежде чем принять решение. Судя по названиям, все это были боевики, больше половины – зарубежные, остальное – российские. Было также десятка полтора старых комедий, и почему-то ни одной кассеты с порнухой или хотя бы с официально разрешенной эротикой. В конце концов Комар взял наугад полдюжины кассет из разных мест, отметив, что далеко не все они, и даже не большая часть их принадлежала к законно произведенной лицензионной продукции, но была явно пиратского происхождения. Установив это, Комар немного повеселел: пусть и пустяковая, но все же зацепочка для начала разговора с их владельцем.

Правда, немного разочаровало оперативников то, что самого обитателя квартиры в наличии не оказалось – будь он дома, его можно стало бы сразу же прихватить с собой, чтобы этот разговор не откладывать надолго. Но его не было – и, судя по позднему часу, вряд ли он появится до завтрашнего дня. Можно было, конечно, оставить засаду – но такого указания они не получали, пока речь шла лишь о предварительных действиях. Так что Комару оставалось лишь сказать, убедившись, что внешне все тут выглядит так же, как и до их визита, – не считая, разумеется, изъятого:

– Ну все – линяем.

После чего квартиру аккуратно заперли и убыли в свою контору для доклада.

Что касается второй тройки, что наносила визит Джине-Зинаиде, то им, к сожалению, повезло еще меньше.

То есть в комнату они попали без особых трудностей и приключений. Пришлось только объяснить соседям, что они – люди государственные, а вовсе не какая-нибудь шантрапа, и дело их – тоже государственное, и поэтому препятствий им чинить не следует, а напротив – оказывать всяческое содействие.

Соседка, с которой и велись переговоры – мрачная ровесница, похоже, Великого Октября, – препятствий чинить не стала; тем не менее все время, пока они находились в комнате, простояла в коридоре, опираясь на дикого лесного вида клюку и посверкивая глазками из-под низко на лоб насунутого платка. Невезение ожидало их уже в комнате, и это они поняли, едва лишь отперли дверь при помощи имевшихся у них приспособлений.

Дело в том, что комната вид имела совершенно нежилой; тем менее верилось, что тут действительно обитает молодая женщина. Старый продавленный диван, стол, не накрытый даже кухонной клеенкой – не говоря уже о скатерти, и совершенно пустой, как тут же было установлено, фанерный шкаф, старухин ровесник. К стене было приколочено зеркальце формата А4, то есть величиной в стандартный листок бумаги. Шмотки, косметика, шкатулки или коробочки с побрякушками, признаки принадлежности к цивилизации, как-то телевизор, магнитофон, не говоря уже о CD-проигрывателе или, еще лучше, компьютере – все перечисленное и еще очень многое другое блистательно отсутствовало. Как и книги, тетради, блокноты, сувениры на вечную и добрую память, цветочки, пусть хотя бы засохшие, и вообще все, что может сопровождать человека в его земной командировке.

Зато повсеместно присутствовала пыль, и было ее много – старой, успевшей плотно слежаться, так что отскребать ее пришлось бы с великим трудом, даже вооружившись соответствующими принадлежностями. Оперы только переглянулись: все было ясно, и говорить стало не о чем – между собою. Девица была тут пропи… то есть зарегистрирована по этому адресу, но жить явно предпочитала в каком-то другом месте. Значит, установление ее потребует дополнительных трудов.

Правда, не следовало пренебрегать опросом местного населения – иными словами, той же клюкастой бабки, которую все трое, вновь оказавшись в коридоре, немедленно и окружили, что старушку, похоже, вовсе не напугало.

– Она что – не живет тут вовсе, что ли? Алфеева? – Такой вопрос был немедленно задан, как только дверь комнаты была снова заперта.

– Я же и говорила, что не живет, – последовал ответ.

Трое переглянулись.

– Ничего вы нам не говорили!

– А вы и не спросили. Спросили бы – ответила бы, мне скрывать нечего ни от кого.

– А где живет – вы, наверное, знаете.

– Не знаю. А зачем мне?

– Но ведь появляется она – ну, хотя бы раз в месяц, – за комнату платить и все такое…

– Если бы она мне платила, тогда, конечно, пришлось бы ей сюда приезжать. Только комната ведь ее: книжечки все у нее, я так располагаю, с собой – где захотела, там и заплатила. Зачем же ей сюда приезжать? У нее тут ничего и нет, на кухне столик стоит, так я им пользуюсь, когда надо.

– Что – так никогда и не приходит?

– Бывает, что и заедет – последний раз была, я располагаю, с полгода тому.

– И ей сюда что – никто не звонит, писем не пишет?

– Звонить – даже и мне не звонят, потому что телефона у нас нет. Обещают, правда, уже лет тридцать. А писем – нет, никто не пишет. Наверное, туда пишут, где она живет. Если есть кому писать – отчего же не написать, дело хорошее…

– Но как же так: комната стоит пустая, без надзора, а если что-нибудь случится – вот, скажем, труба отопления лопнет, – тут же потоп произойдет, а к ней и не подойти, придется дверь ломать…

– Ломать-то зачем? Второй ключ она мне оставила, сказала, если вдруг понадобится – могу даже кого-то пустить переночевать, так что ломать тут ничего не надо.

– У вас ключ? Что ж вы сразу не сказали?

– Спросили бы – я бы и сказала.

Они и в самом деле не спросили – как-то упустили из виду. Но теперь уже это не имело значения.

Вот с таким нулевым результатом пришлось им возвращаться для доклада начальству. Хотя, как известно, в науке, например, отрицательный результат считается тоже достижением: хоть стало ясно, где искать ответа не следует. А в данном случае – да, в общем, то же самое: раз их тут нет – значит сидят еще там, на этой даче или как ее назвать, милуются. Ну что же – придется еще раз гнать туда; служба есть служба, знали, на что шли, ведь так?

10

Они, однако, не миловались, а, кое-как закусив, уселись в подполе перед компьютером, загрузили одну из дискет – последнюю по времени, судя по ярлыку, – и принялись смотреть то, что покойный Ржев счел нужным оставить потомству. Минуя цифры и формулы, вчитывались в то, что было изложено на словах. И рассматривали множество фотографий звездного неба, что в отдельном конверте были приложены к черновику того самого послания, которое покойный Люциан Иванович успел отослать тем, кому считал нужным.

Для Минича это все было вариантом китайской грамоты; Джина же, кажется, что-то понимала, если и не все. Он спрашивал время от времени, она старалась объяснить – насколько могла. Впрочем, и для нее многое было совершенно незнакомым.

Судя по тому, что там у Люциана было записано, существовала, кроме девяти известных, еще одна планета, принадлежащая Солнечной системе, но по ряду причин никем до сих пор не обнаруженная – ни визуально, ни каким-либо иным образом.

Планета в записях Ржева именовалась Небирой; причины, по каким она по сей день оставалась для науки неизвестной, заключались (по объяснению Ржева) прежде всего в том, что была эта планета совершенно не похожей на те, которые до сих пор наблюдались, изучались, исследовались зондами и так далее.

То есть по своим физическим параметрам Небира (полагал Ржев) могла принадлежать к группе Юпитера. Но этим сходство и исчерпывалось.

Происхождение ее, вероятно, было совершенно другим: она не возникла таким же образом, как другие планеты, но была скорее всего захвачена Солнцем в какие-то давние времена. И обращалась вокруг светила в другой, полярной плоскости, а главное – по орбите, приличествующей скорее долгопериодической комете: эксцентриситет орбиты достигал 0,8, а большая ось эллипса составляла девять на десять в двенадцатой степени километров, то есть примерно шестую часть расстояния до ближайшей к нам системы Альфа Центавра, до Проксимы. И обращалась она по этой орбите с периодичностью один оборот за сто шестьдесят пять тысяч лет. Как говорится – мелочь по сравнению с вечностью, для нашего же человечества срок, как ни крути, весьма достойный. Вот почему никто ее и не наблюдал; вообще в небе существует, надо полагать, куда больше такого, чего никто не наблюдал, чем наоборот.

Тела с подобной орбитой за время обращения меняют скорость весьма значительно. Если в апогее они могут двигаться со скоростью сантиметров и даже миллиметров в секунду, как бы раздумывая – а стоит ли вообще возвращаться на однажды уже пройденную тропу, – то по мере приближения к центру системы ускоряются, и ускоряются в полном соответствии со вторым законом Кеплера, и делают в секунду уже десятки километров, едва ли не на грани перехода на параболу.

А если эта планета имеет еще и спутников, то она, естественно, и их разгоняет до соответствующей скорости. И когда эта семья попадает в зону влияния четырех гигантов Солнечной системы, то движение этих спутников может изменяться труднопредсказуемым образом. В том числе и…

Тут дальше шла цифирь, которую сейчас уже трудно было усвоить даже Джине – не говоря уже о новом владельце поместья.

– Н-да… – проговорил Минич несколько озадаченно. – Что же получается: и в самом деле – конец света грозит? Реально? Или он все это придумал? Все-таки человек был больной… Почему тут многое изложено так, что не понять, что он, собственно, хочет сказать? Ну вот, например, вот это: «Угрозу смогут представить два в одном, и еще в какой-то степени – эффект дверной защелки». По-моему, бред какой-то. Хотя, насколько я его знал, он был человеком совершенно нормальным. Как по-вашему?

– Трудно сказать, – откликнулась Джина задумчиво. – Нет, нормальным он был, без сомнения. Добрым. Даже нежным…

«Точно – тут не обошлось без романа», – подумал Минич, и это его почему-то задело. Хотя – если разобраться, ему-то что за дело?

– А почему у него так неясно сказано – так ведь это он для себя заметки делал, не для других, а ему наверняка все ясно было. Это для него были как бы узелки на память – чтобы потом восстановить ход мыслей. Да и при этом он не на вычислениях основывался – не было у него возможности для определения скорости, расстояния, массы… Но у него сенсорное восприятие было колоссальным, ясновидение – высшего класса. Правда, об этом очень мало кто знал, он на людей не работал, а то о нем молва пошла бы широко. Почему-то не хотел – говорил, что звезды ему важнее. Я у него консультировалась – на этой почве мы и познакомились…

Когда она говорила это, голос ее зазвучал как-то странно, и Минич это заметил.

– Похоже, – проговорил он, усмехаясь, – что вы к нему, как говорится, неровно дышали? Да?

Джина ответила не сразу и не очень вразумительно:

– Скорее на уровне тонких тел. Хотя и…

И тут же перевела разговор на другое.

– Как же вы решили – будете оформлять наследство?

– Успею еще подумать, – тряхнул головой Минич. – Главный вопрос сейчас другой: что же мне с этим делать?

– Может быть, смотреть на звезды. Он ведь учил вас этому? Самое лучшее занятие в мире, поверьте.

– Да я не об этом. Прикидываю: что можно из этой информации сотворить? С одной стороны – вроде бы ничего серьезного не получится: очередная сказочка, читатель немного позабавится, кто-то рассердится, один-другой, может быть, даже испугается… Но на это вряд ли стоит тратить время: хочется написать что-нибудь основательное – давно уже ничего такого у меня не получалось, должно же и повезти в конце концов. А?

– Думаю, – сказала Джина очень серьезно, – что с более важной темой вы ни разу в жизни не сталкивались – и не встретитесь больше никогда. Просто потому, что более серьезных вещей не существует. И еще: по той причине, что у вас больше не будет времени. Ни у кого не будет.

Минич медленно поднял на нее глаза. Прищурился:

– Вы что же – считаете, что я должен принять все это всерьез? Да кто поверит?

– Волки! Волки! – нараспев продекламировала Джина. – И никто не поверил. Напрасно.

Он не сразу понял, о чем она. Поняв, усмехнулся:

– Классик всегда прав, да?

Джина ответила:

– Вы должны помнить. В пору моего младенчества – а вы, наверное, постарше, так что должны помнить лучше меня, – была пора взрывов, неурядицы происходили на Кавказе, а дома взрывались и тут, в Москве, да и не только…

– Ну помню. И что?

– Но куда больше тогда было ложных звонков: заминировано учреждение, школа, вокзал.

– Было, было. Припоминаю.

– И все-таки по каждому такому сигналу выезжали и проверяли совершенно серьезно. Потому что на десять или двадцать таких неумных шуток мог прийтись один серьезный случай – когда взрывчатка действительно была заложена.

– Гм…

– Конечно, решать вам самому. Но я бы на вашем месте…

– Легко представлять, – хмуро проворчал он, – что бы ты сделал на чужом месте; куда сложнее, если это место – твое. По-вашему: насколько достоверным может быть предположение Люциана о катастрофе?

– Более чем наполовину. Правда, я не могу судить беспристрастно.

Минич глянул на часы:

– Пожалуй, поздно уже звонить, а?

– Смотря куда.

– Моему главному. Теперь он уже наверняка дома.

– Не знаю. Я бы позвонила.

Минич поморщился. Но подошел к телефону и снял трубку. Набрал 095 и номер. Постоял. Положил трубку.

– Занято.

– Значит, дома. Позвоните через пять минут.

– Позвоню, – кивнул он. – Давайте еще раз посмотрим – надо подумать, как ему сказать и что.

– Я бы по телефону не очень распространялась. Мало ли?.. В самых общих чертах. Есть, мол, серьезные данные о грозящей всему миру катастрофе. Главное – чтобы голос был взволнованным и убедительным. Внушите себе, что вы верите Люциану на сто процентов, на сто двадцать! Разве вы не верили ему всегда?

– Откровенно говоря, раз-другой он вовремя предупредил меня – помог отвратить неприятности…

– Вот и помните об этом, когда будете говорить.

Минич снова набрал номер.

– Еще разговаривает с кем-то. Вообще-то он не любитель долгих бесед по телефону.

– Значит, есть о чем поговорить.

11

Поговорить Гречину, главному редактору «Вашей газеты», которую принято было считать рупором оппозиции (не очень громким, конечно; чего же вы хотите: такие времена), собственно говоря, не пришлось, потому что на этот раз от него требовалось в основном слушать. И поддакивать.

Прошли, прошли те времена, золотое десятилетие, когда газета публиковала материалы без оглядки на власти, когда можно было спорить, а свою правоту доказывать даже в суде – и не так уж редко дела выигрывать. Об этом можно было лишь вспоминать, вздыхая. А потом настали дни, когда власть явилась перед львами и орлами СМИ с кнутом в одной руке и с пряничком – в другой. Но это не означало, что можно выбрать то или другое. Выбора не давалось никому, кнут означал сегодняшнюю реальность, а пряник, маленький и зачерствевший, – возможную перспективу. Власть объявила новые правила игры: «Кто не согласился, я не виноват». Большинство согласилось, надеясь на то, что долго это не продлится: и Запад надавит, да и свои правдолюбцы не дадут пропасть. Но правдолюбцы снова обосновались на кухнях, на Запад же – после того как кредиты иссякли и все мыслимые уступки получены – всем стало наплевать и растереть.

Однако Гречин, сохраняя ярлык оппозиционности, все же смотрел не только в рот кремлевскому пресс-секретарю, но очень внимательно прислушивался и к тому, что выходило из уст оппозиции. Так что, ответив на звонок, даже встал с дивана, как только уяснил, кто с ним разговаривает.

Глава оппозиции был очень вежлив и доброжелателен. Справился о здоровье самого Гречина и семьи, похвалил газету – сказал, что регулярно читает ее с интересом и, как он выразился, «почти без раздражения». Гречин слушал и благодарил, отлично понимая, что это все – политес, протокольное общение, и не ради этого ему позвонил столь сильный человек, да еще в нерабочее время. Приподнятым тоном выговаривая слова благодарности за высокую оценку, Гречин пытался сообразить, в чем же была ошибка, что сделали не так, какой материал мог вызвать неудовольствие – явно немалое. И никак не мог понять: вроде бы все было в порядке. Впрочем, долго гадать ему не пришлось: политик не любил длинных увертюр. Да и звонил он очень издалека, и приходилось экономить доллары – пока ситуация не прояснится окончательно.

– У вас там работает некто Минич, я не ошибся?

Сукин сын Минич, тут же подумал Гречин. Нет, написать он ничего такого не писал уже давненько, значит – что-то другое себе напозволял: высказал, например, где-нибудь в публичном месте что-нибудь не соответствующее, особенно если был под газом – это он любит. Почему я его до сих пор не выгнал? Давно уже была пора!

– Работает, – отвечал он тем временем. – Вернее, работал.

– Он что же: ушел?

– Н-ну… я как раз завтра собирался…

– Значит, он еще у вас?

– Если подходить формально…

– У вас. А зачем вам его увольнять? По-моему, журналист не из самых плохих, верно?

– Ну, собственно… Да, иногда ему удается. Конечно, если вы так считаете… раз он вас интересует…

– Интересует. Селен Петрович (странным было имя у Гречина, но тут уж ничего не поделаешь), не исключено, что в ближайшем будущем он предложит вам материал об угрожающей Земле космической катастрофе…

– Он у нас не занимается космосом. Это Жихарев скорее.

– Не перебивайте, если вам не трудно. Так вот, ни строчки, ни слова на эту тему – космической катастрофы, несущей угрозу Земле, – у вас появиться не должно. Ни за его подписью, ни за любой другой – хоть самого президента Академии наук. Вы поняли меня?

– Разумеется. Я его с этой темой шугану так, что он никогда…

– А вот этого делать не следует. Наоборот. К его идее отнеситесь положительно. Пусть напишет все, что у него на душе. И сдаст вам. А вы перешлете это мне лично. По «Экспрессу». Новый адрес я вам дам.

– Да конечно же!..

– Попросите его не медлить.

– Непременно.

– Это у меня все. Да, кстати: об этом нашем разговоре – никому ни полслова. И о катастрофе – тоже. Это совершенно закрытая информация, понимаете?

Гречин закивал головой, забыв, что по телефону это не видно; его аппарат был без видеоприставки.

– И еще: если услышите, что кто-то из ваших коллег получил какой-то материал на эту тему, – немедленно сообщите мне.

– В ту же минуту!

– Да, вот еще что: я тут на недельку улетел в Штаты, так что если услышите что-то в мое отсутствие – звоните по моему сотовому. Как вот я сейчас. Он и тут в действии. Вы ведь мой номер не забыли?

– Ну что вы! Как можно…

– Вот и прекрасно. До свидания.

– Счастливо, – пробормотал Гречин, облегченно вздыхая. Положил трубку. Перекрестился: слава Богу, пронесло…

И тут же телефон грянул снова.

– Алло! – рявкнул он, давая выход напряжению. – А, это ты, Минич? Что же это – на ночь глядя: пожар, что ли? Ну давай, раз уж позвонил, что там у тебя?..

12

Оба телефонных разговора имели своих свидетелей. Хотя в каждом случае эти свидетели были другими. Разговор, исходивший от политика-оппозиционера, был зафиксирован тем подразделением СБ, которое некогда называлось ФАПСИ и ведало, как и нынче ведает, как известно, не только всей правительственной связью, но обслуживает и многих видных политических деятелей – обеспечивает защищенность, кроме всего прочего, и их мобильников от вмешательства и прослушивания со стороны кого бы то ни было – кроме себя самого, разумеется. Не то чтобы глава оппозиции не знал об этом; отлично знал, конечно, но (как это обычно бывает с людьми, располагающимися если и не на вершине власти, то по крайней мере в близком соседстве с нею) даже и сейчас был уверен, что его-то прослушивать никто не осмелится. Руководитель этого подразделения кое-чем (и в названной конторе это было известно) был политику обязан, так что работники этой важной службы находились пусть и не в прямой, но все же в зависимости от него; но глава оппозиции не подумал как-то, а может быть – просто успел забыть, что из всего начальства на свете подчиненные больше всего ненавидят свое собственное, непосредственное. Чувство это не всегда выливается в конкретные дела – скорее всего просто потому, что не возникает нужных условий; но уж если возможность украдкой сморкнуться в кофейник начальника создается – будьте уверены, ее не упустят.

В том случае, о котором тут идет речь, офицеру, прослушавшему запись (человеку с большим опытом), что-то в ней не понравилось; сама манера разговора, что ли? Тональность, в которой говорил политик, как-то не соответствовала содержанию. А главное – такой секретной темы офицер не знал, а думал, что все они ему известны. На всякий случай он сверился с перечнем; нет, и в нем о космической катастрофе не было ни слова. А перечень был свежим, только вчера обновленным. Точно так же ничего не было известно о состоявшейся поездке политика в США – а ведь следовало обеспечивать надежность связи с ним во время нахождения главы оппозиционной партии за рубежом, тем более – за океаном.

Хорошо тренированным чутьем офицер уловил: что-то тут было не так, как следовало. И принял решение незамедлительно доложить начальству о происшествии.

Начальник же, выслушав подчиненного, не отмахнулся от доклада, как от чего-то, не имеющего значения, но поблагодарил и запись оставил у себя, чтобы потом прослушать в одиночестве. А прослушав – задумался.

Вообще-то (так рассуждал этот начальник) инициатива с обозначением новой секретной темы могла исходить и от самого президента, и точно так же он мог послать политика в Вашингтон в рамках «тихой дипломатии»; если президент не счел нужным поставить связистов в известность об этом, значит – у него были на то свои основания, и в таком случае самым глупым было бы показать, что тебя что-то заинтересовало: каждый должен знать ровно столько, сколько ему положено, а если ему стало доступно большее – ни в коем случае этого не демонстрировать. Так что наведение справок было делом необходимым, и его никак нельзя было откладывать, напротив – следовало осуществить именно сейчас, когда президента в Москве не было, и потому в его администрации (как и всегда в таких случаях) люди вели себя куда свободнее, чем при нем.

Начальнику подразделения не пришло в голову, что он может, наводя справки, оказать скверную услугу своему давнему знакомцу. Будь в этом что-то такое, рассуждал он, Кирилл предупредил бы. А раз звонит, не оповестив нас, – значит с этой стороны все в порядке. Просто он в курсе этого дела, а я – нет.

Но все же связист решил навести справки окольным путем, а именно – через главу администрации, с которым тоже поддерживал – хотя бы по долгу службы – неплохие отношения и который всегда был в курсе всего.

Но поскольку час был уже поздним, директор отложил визит в администрацию до утра.

Что же касается второго разговора – между Миничем и главным редактором, – то он стал известным, поскольку телефон в доме покойного Люциана Ивановича успели уже поставить на прослушивание. Никаких особых усилий это не потребовало, «жучок» в аппарат был запузырен – так, на всякий случай, – еще во время первого пребывания в доме оперативников с Комаром во главе.

О содержании разговора тут же доложили майору Волину, который незамедлительно сделал вывод:

– Уже запел, как канарейка. Надо брать, пока он не раззвонил по всему свету.

И распорядился: скомандовал только что вернувшимся из городского поиска.

– Комар, поднимай своих ребят. Объект сам засветился – там, в деревне, где вы уже были. Заночевал, значит. Сразу – в машину, и привезете этого… писарчука ко мне. Пошмонайте там, найдите что-нибудь…

– Дозы две-три героина? – предположил старший лейтенант.

Но героина, как ни странно, в этот миг под руками не оказалось, и сейчас, поскольку был уже поздний вечер, быстро разыскать его, выйдя в город, не оставалось времени.

– Обойдешься без героина. Полдюжины пистолетных патронов, хватит с него.

– Ага. А если он все еще не один там?

– С той девицей? Ее тоже прихватите, только руки не распускайте – все-таки в наш дом она вхожа. Везите и ее, а тут посмотрим. Раз она – наш человек, то пусть и выкладывает все без утайки. Таким вот образом.

– Дом опечатать?

– Все сделай по правилам.

– Слушаюсь.

И Комар отправился выполнять.