Читать книгу: «…И это все о Нем: презрел и трон, и плаху, и молву»

«Сбирайтесь иногда читать мой свиток верный…»

«Свобода – главный дар природы»

Леонардо да Винчи.

Снова и снова гулко отбивают время старинные часы с блестящим бронзовым маятником, пытаясь запечатлеть неповторимый миг человеческого бытия. Летят века. Гаснут далекие светила. Ушло в небытие могущество фараонов, грозного Эхнатона, Россия державных Рюриковичей и всесильных Романовых:

Да ведают потомки православных

Земли родной минувшую судьбу

А звезды прекрасного загораются все ярче и искристее. Ни жестокость варваров, ни лютый вандализм не могли погасить огня человеческого духа, извечного стремления к красоте…подмеченного однажды аристотелевским мимесимом, что необходимое знание о себе, о законах психической жизни и вообще – о заветах жизни, можно знать и убеждаться, если только честно, без предубеждений смотреть в глаза правды, ибо еще в древности было подмечено: «Рок дает царство рабам, доставляет пленным триумфы» ( Децим Ювенал)

Бредет, мельтешится пестрый шумный мир 21 века, что-то лепеча, что-то рыкая, мычаньем своим заменив мысль, добродетель изгоняя из почета, а высшим из благ признавая власть и деньги:

Власти – спорят, люди – страждут,

Короли господства жаждут.

 Г. Гейне

Нашему времени нужен новый историко-культурный замысел. Применим библейский мем: «И дать вам сердце новое», потому что «Мне сегодня грустно, очень грустно, беспросветно. Грустно за моих соотечественников, в них осталось очень мало человечного"-Сент – Экзюпери.

И мнится автору, что с надеждой его можно найти в Пушкине, с его необычайной свободой и смелостью вольнодумца, ибо каждая частица его мира «по морю бытия плывет к своему назначению», в своей цельности не выпадая из центростремительного движения эпохи:

В дверях эдема ангел нежный

Главой поникшею сиял,

А демон мрачный и мятежный

Над адской бездною летал.

Он осуждал и обличал свое время, он искал и не находил в нем согласие между мирским и божественным, но явил себя практикой высокой человеческой духовности, страстной жажды справедливости. Его жертвы и дары своей эпохи неоценимы, но и феномен Пушкина возможен был только в эту эпоху:

Здесь меня таинственным щитом

Святое провиденье осенило

Поэзия, как Ангел-утешитель,

Спасла меня, и я воскрес душой

И никогда больше русская культура не явила такого огромного и центрированного смыслового мироздания – и только потому, что поэзия Пушкина явилась вместилищем вселенского размера, вобравшим в себя «дары святого духа» – любовь и милосердие рода человеческого,– философию, политику, богословие, историю, естествознание, ремесла: «Он первым возвел литературу в достоинство национального дела…» ( Чернышевский). "все волновало нежный ум" Пушкина, способствовало постижению души русского народа, национальных основ жизни:

Бессмертен тот, чья муза до конца

Добру и красоте не изменяла.

Кто волновать умел людей сердца

И в них будить стремленье к идеалу;

Кто сердцем чист средь пошлости людской,

Средь лжи кто верен правде оставался.

И кто берег ревниво светоч свой,

Когда на мир унылый мрак спускался (Алексей Плещеев. Памяти Пушкина)

Его творчество есть более глубокая тайна, чем думает об этом толпа. Единовременно возникшая, тайна его гения по своей сложности и необьятности, презрению к властолюбию, коварству, сладострастию стала мирским обольщением для умов невоздержанных в хуле, нашептывании и сластолюбии.

И, более внятнее и вразумительнее – водворяется во всех тайниках души моего современника всеядная кладбищенская мораль, одержимая эосфорическим духом («нищие духом»), процветающая на постоялых дворах и в мелких лавочках. И так как эти привязанные к земле души большею частью простейшего развития, ум у них в подмастерье – он для них «дурачок», «голем», «простофиля» (le dupe), а самоуверенность их, «апломб нижегородского шулера» (Чехов), пропорциональна их невежеству. А весьма узкий круг своего опыта они выдают за весь человеческий мир: «Они мнят, что галденье их захолустного городка является говором всего мира».

Бьют старинные часы, рассыпая хрустальный перезвон, и тревожа покои ее величества Времени. Как оно летит! Как стремительно кратко наше пребывание на земле. Бурлит, клокочет неутомимая жизнь. Кипят неустанно страсти, раздирающие род человеческий. Любовь и ненависть, дружба и вражда оглашают сам воздух вечности громкими проклятиями, бряцанием и лязгом оружия:

Тогда я демонов увидел черный рой,

Подобный издали ватаге муравьиной-

И бесы тешились проклятою игрой…

А рядом вечность в очищенном сиянье и в немоте глядит на них мудро, всепонимающе и всепрощающе, рисуя неведомый сюжет («…веков карающий обман») …льются звуки музыки, струится лунный свет через узорные небесные решетки и бродят по земным просторам призрачные тени великих людей, сотворивших чудо на земле, тайную и трепетную.

Помни о мире- со временем проверишь,

Что этим миром сам себя ты хранишь.

 О. Хайям

Их великие души бродят где-то рядом. Там, в мерцающей бирюзе, где огромное вечернее солнце окрашивает поля и озаряет шедших домой усталых и веселых людей планеты, единых в своем щедром и добром намерении:

Скажи: есть память обо мне,

Есть в мире сердце, где живу я.

Где шумят пышные кроны деревьев под напором свежего, пахнущего морем и травами ветра, водятся в небе стада облаков, а по зеленом морю лугов пробегают тени взлетающих с гроздей винограда птиц, уносящих историю о невероятных картинах античных художников Зевксиса и Паррасия

Зевксис с Паррасием поспорили, кто лучше распишет стену храма. Собрался народ, вышли двое соперников, у каждого росписи под покрывалом. Зевксис отдернул покрывало – на стене была виноградная гроздь, такая похожая, что птицы слетелись ее клевать. Народ рукоплескал. «Теперь ты отдерни покрывало!» – сказал Зевксис Паррасию. «Не могу, – ответил Паррасий, – оно-то у меня и нарисовано». Зевксис склонил голову. «Ты победил! – сказал он. – Я обманул глаз птиц, а ты обманул глаз живописца».

Хилтеншпергер. Зевксис рисует виноград и мальчика. 1842

Зевксис недаром выбрал предметом для своей картины виноградную гроздь: это он умел изображать как никто. Однажды он написал мальчика с гроздью в руках, и опять птицы слетались и клевали ягоды, а народ рукоплескал. Недоволен был только сам Зевксис. Он говорил: «Значит, я плохо написал мальчика: если бы мальчик был так же хорош, птицы боялись бы подлетать к ягодам»…