Читать книгу: «Город», страница 7

Круг седьмой

1

Я сидел в темноте и слушал. Отголоски мыслей, образов и слов… Или это голоса города, который где-то там, надо мною? Или это голоса из другого мира – тех, кто ушел в темноту и не вернулся? Или это гудит за стеной адское пламя, пожирая мусор и трупы? Или это гремит вечная битва, в которой зло воюет со злом, а ненависть истребляет ненависть? Обрывки всех языков и наречий, голоса веков и эпох – голоса боли и злобы, отчаяния и страсти. Голоса, спрессованные в скальную породу и придавленные гнетом земли.

Или это только кажется мне, а я просто умираю, и перед моим угасающим взором вспыхивают последние искры жизни? Ни света, ни звука, ни запахов. Есть лишь холодный сырой камень. Мир, где живые могут только осязать. Искры гаснут, и мыслей все меньше. Невообразимо далек становится и Город (когда это было? сто лет назад? тысячу?), и подземные круги, и война, и Иоганн с его ненавистью. Стираются имена и лица, и мое собственное имя тоже стирается. Тело наполняется тяжестью, сливается с камнем и рассыпается в прах.

Какая сила в усталости? В жажде? Вот загадка. В тот миг, когда ты оставил последнюю надежду и вполне примирился с небытием, усталость и жажда продолжают протестовать и заставляют двигаться омертвевшее тело. Вот и тогда – я мало что понимал и ни на что не надеялся, но временами, приходя в себя, осознавал, что иду. Я спотыкался, падал, но поднимался и шел дальше. Не надежда вела меня и не желание. А усталость, жажда и еще холод. В одну из таких минут, когда сознание в очередной раз прояснилось, я попытался задать себе вопрос – а куда я иду? Не сказал ли Иоганн, что там – лишь темнота и вечное забвение?

Свет. Был бы здесь свет. Тот фонарь, что был у меня в Четвертом круге. Свет этого фонаря привел меня сюда, но, как знать, может, он и вывел бы меня отсюда? Но фонаря нет. Нет, и неоткуда ему взяться. Сумку с фонарем я оставил старику в Пятом круге…

Старик в пятом круге… Какая-то мысль, которую никак не могу поймать… Пятый круг. Что там было?

Да. Вот оно.

Что на мне? На мне все та же военная форма. Та, которую дал мне тот старик. Форма солдата правительственных войск. Нашивки, погоны. Ремень. И короткий нож. И, как и у всех солдат, крохотный карманный фонарик.

2

Фонарик загорелся радостным оком в сырой тьме. Луч скользнул по черным стенам и вдруг пропал, словно темнота задушила его. Что случилось?

Через миг я понял. Свет терялся в пропасти, которая открывалась прямо у моих ног. Какой-то древний провал. Шахта? А может быть, трещина в скальной породе? Как бы то ни было, но стоило мне сделать еще шаг, и я, как этот луч, тоже пропал бы во тьме.

Сколько я шел? Я обернулся и посветил фонариком назад. Вон тот камень, на котором я лежал. А вон поблескивает железная дверь, запертая Иоганном. Всего несколько шагов. А кажется – полмира.

Теперь у меня был свет.

Я обшарил лучом стены и пол, и увидел, что провал не так велик: пропасть, разорвавшая скалу у меня под ногами и левую стену тоннеля, пощадила другую стену, и, хоть и с большим трудом, но все-таки можно было пробраться по тому нагромождению камней, которое эта стена собой представляла. Я понимал, насколько это опасно. Не будь у меня фонаря, нечего было бы и думать перебраться на ту сторону. Но свет дал мне надежду.

Осторожно, пробуя ногой каждый камень и крепко цепляясь за трещины в скале, я сантиметр за сантиметром пробирался вперед. Свет фонарика бегал по стенам, выхватывая из темноты каменные обломки – уродливые, скалящиеся рожи демонов, стерегущих преисподнюю. Но демоны молчали, а я двигался вперед. Пропасть была прямо внизу, а я полз по некоему подобию козырька, нависшего над ней.

Сантиметр, еще сантиметр. Мелкие камни с шелестом осыпаются и пропадают в темноте. Кусок скалы срывается и летит вниз. Глухой удар, еще один – и снова тишина.

Вот противоположный край пропасти. Как же далеко! Два метра – другой конец вселенной. Руки дрожат. Беру фонарик в зубы.

Нога соскальзывает с камня. Хватаюсь наугад – слава Богу, выбоина. Свет испуганно мечется по стенам. Демоны молча скалятся, гадая, упаду я или нет.

Последние сантиметры. Твердая скала под ногами. Я выжил.

Трясутся не только руки, но и колени. Но надо идти.

Тоннель уходит вперед, и темнота отступает перед светом, пугается, съеживается, как паук. Ждет удобного случая, чтобы вновь накинуться и проглотить. Поэтому надо идти быстрее.

Под ногами старые узкие рельсы. Над головой – низкие черные своды. Фонарик выхватывает из темноты сломанную вагонетку, старый светильник, истлевшую перчатку. Воздух тяжел и влажен. Холодно.

Еще несколько метров, и слева – провал. Еще одна линия рельсов. Похоже, еще немного, и я дойду до ствола шахты.

Так и есть. Вот мертвые тросы подъемника, вот ржавые шестерни каких-то чудовищных механизмов, вот еще одна вагонетка – тоже мертвая, уткнулась в железную решетку. Все мертво, и только свет фонарика мечется, как будто в панике. Все мертво, а я жив. Но есть ли дорога наверх?

Тросы лифта уходят из темноты в темноту. Но сбоку – крохотная клетка, а в ней винтовая лестница. Дверь не заперта, и я бросаюсь туда. Вверх, вверх! К черту эти подземные круги!

Круги. И снова я иду кругами, но теперь вверх, с каждым кругом поднимаясь к небу, и звездам, и огням города. День там или ночь? Неважно. Этот город не знает ночи, там всегда день. Раскинувшийся, как море, похожий на груду рдеющих угольев или отработанного шлака, он никогда не засыпает. Огни текут по его улицам, а над этой рекой буйствует неоновое пламя реклам. Знаки метро, переходов, стоянок, отражающие сиянье фар, поток автомобилей, ночные клубы, небоскребы, в которых не гаснут окна… Туда, к свету!

Город

Наверху ночь. Моросит дождь. Над Городом – мутное желтое зарево. Кругом – кирпичные цеха с разбитыми окнами, бетонные столбы, мертвые вагоны. Заброшенная территория шахты.

Я вышел из неприметной железной двери в стене и с наслаждением вдохнул сырой, холодный воздух. Куда теперь? Я пошел наугад, туда, где зарево светило сильнее. Стояла мертвая тишина. Сквозь бетонные плиты росла трава, тут и там стояли покореженные машины, ноги мои то и дело путались в проволоке. Но становилось светлее – я медленно, но верно выбирался из этого царства мертвых.

Скоро показалась высокая бетонная стена. Наверху – обрывки колючей проволоки, но проволока давно сгнила. Я подтащил к забору помятую катушку то ли от кабеля, то ли от троса, и, взобравшись на нее, влез на забор. По ту сторону внизу вдоль забора тянулась разбитая узкая дорога, по обочинам заросшая бурьяном. Тут и там чернели лужи. Еще дальше, за дорогой, почти скрытые кустами, застыли невысокие строения, то ли заброшенные склады, то ли гаражи, но за ними, похоже, начиналось царство живых – где-то там вдали горели старые электрические фонари на столбах.

Я спрыгнул и побрел вдоль забора. Вскоре дорога стала шире и превратилась в небольшую стоянку у входа на территорию шахты. От нее шла еще одна дорога, в сторону Города, и я двинулся по ней.

Склады, пустыри, свалки. Старая линия электропередач. Давно не работающая подстанция. Заброшенная железнодорожная платформа и рельсы. Но вот – пустынное шоссе, которое, похоже, все еще живет. Над ним горят огни, а на обочине стоит машина с открытым багажником и включенными фарами.

– Простите, как добраться до Города?

Полный, лысоватый мужчина, копавшийся в багажнике, вздрогнул, поднял голову и подозрительно осмотрел меня. Но тут же улыбнулся и сказал:

– Мы и так в Городе, господин офицер. Вокзал в десяти минутах езды.

– Ох… Никогда бы не подумал, что в центре города есть такие развалины.

– Здесь заброшенная шахта и мусорный завод. Сюда почти никто не ходит. Я уж не буду спрашивать, кто вы и как здесь оказались. Но если вам нужно куда-то конкретно, я могу подвезти.

Удивительно. Я совсем не думал о том, куда мне нужно. В Город? Да. Но зачем?

– Буду очень вам благодарен. Мне нужно в центр, на улицу Героев.

Водитель покачал головой.

– Еще два часа назад там было перекрыто. Могу подвезти на бульвар Победы, там дойдете пешком.

– А почему перекрыто?

– Вы разве не слышали? Сегодня в Городе были взрывы, погибло много людей. Везде очень опасно.

– Вы таксист?

– Нет, я врач.

– Военный?

– Нет, почему вы так думаете? – водитель пожал плечами.

– Последнее время меня всюду преследуют призраки войны.

– Это бывает. Садитесь, поедем.

Он распахнул заднюю дверь, и я опустился на мягкое матерчатое заднее сидение. Меня окутало тепло. Старая машина завелась, и мы поехали.

Город и впрямь был рядом, и, стоило нам свернуть с безлюдной трассы, сразу за поворотом началась обычная улица, со светофорами, подземными переходами и витринами. Улица была пустынна. Мы ехали быстро, и вот уже показался вокзал с его чудовищными мостами, и телебашня, и площадь Героев со стальным монументом. Над головой – переплетение эстакад, и воздух наполнен гулом проносящихся по ним машин, невидимых снизу. Чем ближе к центру, тем больше становилось людей на тротуарах и площадях и больше автомобилей.

– Улица Героев прямо, но, видите, там еще перекрыто. Если хотите, я могу высадить вас прямо здесь.

Я поблагодарил, и, захлопнув за собою дверь машины, влился в толпу.

Куда мне теперь? Минуты, проведенные в теплом салоне автомобиля, напомнили, насколько устало мое тело. Пока мы ехали, я с трудом боролся со сном, а теперь, выйдя на свежий и сырой воздух улицы, чувствовал себя так, словно меня разбудили посреди ночи и заставили куда-то идти. Перед глазами стоял туман, голова раскалывалась, а веки слипались так, что я боялся сделать шаг, чтобы не упасть или не удариться о какой-нибудь столб. Куда? Домой. Только домой. Пусть квартира моя разгромлена, а окна в ней выбиты ураганным огнем, там, по крайней мере, есть пол, на который можно прилечь, и потолок, который укроет меня от дождя.

Я брел по улице, засыпая на ходу и то и дело спотыкаясь. Прохожие не обращали на меня внимания – мало ли по Городу ходит пьяных и безумцев? На повороте на улицу Героев дежурил патруль. Они строго посмотрели на меня, однако ничего не сказали, когда я прошел мимо и зашагал по тротуару перекрытой улицы. Она, впрочем, была закрыта только для машин. Прохожие там были, только их было меньше, и на огромной тихой дороге они казались бесплотными тенями.

Вывески горели, но витрины были темны. Светофоры мигали желтым, а вдоль обочин стояли небольшими группами военные, которые нервничали и курили. Скоро впереди я увидел равномерные синие сполохи света на стенах и услышал сирены. Там что-то происходило: толпа людей, шум и подъезжающие то и дело машины скорой помощи.

– Что там такое? – спросил я у солдата, который стоял неподалеку и напряженно смотрел на эту суету. Он вытянулся, отдал мне честь и коротко доложил:

– Взрыв в ночном кафе. Рухнула часть дома, под завалом люди.

– Давно?

– Полчаса назад. Сегодня это уже не первый. Черт знает что творится.

Сон как рукой сняло. Я бегом бросился к толпе.

Толпа шумела и волновалась. Над головами, словно маяки, синим светом вспыхивали мигалки, а полиция пыталась навести порядок. Но не они были тут главные. На развалинах дома – бесформенной груде камней высотой в два этажа, перекрывшей весь тротуар и часть дороги – трудилась толпа спасателей и солдат. Я преодолел заграждение и бросился на помощь. Кто-то попытался меня остановить, но, увидев офицерскую форму, только махнул рукой.

Обдирая до крови руки, постоянно падая и задыхаясь от бетонной пыли и песка, я помогал разбирать завал. Кругом в том же лихорадочном возбуждении – каждая секунда могла стоить кому-то жизни – работали солдаты, офицеры, полиция, люди в форме и без, люди в пропыленных мундирах, люди в крови, люди с красными глазами и блестящими от пота лицами. Мы кидали камни друг другу, отворачивали бетонные глыбы, вынимали покореженную мебель. Когда внизу, из-под камней, доносился стон, мы радовались и кричали, бросались на этот голос и спешили поскорее разобрать камни, и санитары с носилками бежали к этому месту, и осторожно укладывали раненного, и уносили прочь. А иногда, отбросив очередной кусок плиты, мы видели бледную, холодную руку, лицо или раздробленный затылок, и тогда мы рычали и плакали от бессилия. Мертвых извлекали по-другому, без спешки, вдвоем или втроем, и санитары уже не бежали, а стояли с грустными лицами, наблюдая. Мертвых было больше, чем живых.

Мы трудились весь остаток ночи. Толпа кругом шумела и волновалась, но нам было не до толпы. Кареты скорой помощи приезжали и уезжали, полицейские переговаривались по рации, сирены звучали, почти не умолкая. А вокруг стоял Город – застывшие, печальные дома, фонари улиц, а над ними – темное, тревожное небо.

К утру все было закончено. Уехали последние машины, толпа расходилась. Мы с каким-то солдатом сидели вдвоем на большом обломке стены, и, обнявшись, плакали. Лица наши были черны от грязи, руки ободраны, а форма пропитана чужой кровью. Мы так и не сказали друг другу ни слова. Мы просто сидели и плакали.

Черный, страшный, в крови, я брел по улице, шатаясь, как пьяный. Кто сказал, что война закончилась? Вот он я, дух войны, похожий на демона, израненный, в офицерской форме. Редкие прохожие отходили в сторону, завидев меня, то ли в изумлении, то ли в страхе. А я уже давно не чувствовал страха. Сколько раз я умер за последние дни? Мне ли теперь бояться?

Я шел по узкой улице – той самой, где недавно, в одну из ночей, меня, задыхающегося от быстрого бега, подобрал таксист. Подобрал и увез в Старый город. Скоро мой дом. Вот в конце улицы уже показалась площадь перед ним. Теперь там нет взрывов, нет желтых полицейских машин и людей в черном. Теперь там тихо, как бывает тихо в городе в ранние утренние часы. Спит дом, спят лестницы, спят машины жильцов. Проходит ночь, и в темных стеклах отражается понемногу светлеющее небо. Но почему все стекла целы? Разве не было той стрельбы, разве не видел я своими глазами, как вертолет завис перед моим окном, и как полыхнуло пламя, и как стекло разлетелось вдребезги? Нет, не видел. Это показал мне на экране в том пустом кафе Матиуш, похожий на призрака. Не был ли он и впрямь призраком? И он, и тот экран, и само кафе? Но если он призрак или плод моего воображения, не был ли обманом весь мой подземный путь? Правда ли я был там, на кругах ада? Но нет – не обман. Ни эта форма, пропитанная кровью, ни дикая головная боль, ни усталость, ни груды камней, заваливших тротуар и часть дороги. Это – не призраки. Не призраки и сожженная трава у меня под ногами, и закопченная, покореженная вентиляционная труба.

И вот я поднимаюсь по лестнице, иду к лифту. Тот самый лифт. Аварийная панель на месте, но это уже другая панель, новая. Лифт негромко гудит, кабинка поднимается, а мое сердце колотится от страха и нетерпения. Что там в моей комнате?

Лифт дрогнул и остановился. В коридоре тишина. Горит неяркий свет, все двери закрыты. Неслышно ступая по мягкому покрытию пола, я подошел к своей двери и прислушался. Тихо. Дверь оказалась не заперта, только прикрыта.

В комнате порядок и полумрак. Тикают часы. В окне хмурое утреннее небо. Никаких следов чьего-либо присутствия. Экран выключен, книги ровно стоят на полке. Впрочем, одной книги не хватает – той самой. Ее не было и раньше, и теперь опять нет. Она появилась только на один вечер, когда ко мне пришел человек в черном.

Спать. Как же хочется спать. Но до этого нужно снять мундир, смыть грязь и кровь и хотя бы выпить воды.

Я проспал целый день и проснулся следующей ночью, когда небо уже потемнело, и Город зажег свои огни. За день ветром разогнало все облака, и теперь над россыпью городских огней стояла в небе желтая кособокая луна.

Я подкрепил силы консервами и водой, сел напротив окна и задумался. События последних дней казались затухающим сном, и, если бы так не болели мышцы, я бы, наверное, и впрямь усомнился: а было ли это? А могло ли быть? Город за окном все так же сиял и переливался, полный таинственной ночной жизни.

Я вспомнил о том, что рассказал мне Иоганн. Если верить ему, то Город обезглавлен, как и вся Империя. Верховные убиты, и где-то там, в самом его сердце, пускает корни террор и ненависть. Будут смерти, будут развалины домов, будут опустевшие дороги и обезлюдевшие кварталы.

Но Город молчит.

Я встал и включил экран.

Фильмы о громилах с бутафорскими автоматами. Патриотические речи. Новости о взрывах. Несколько секунд – знакомая улица, искаженные лица и синие мигалки. На секунду мелькнуло и мое черное окровавленное лицо. Вчерашний взрыв в ночном кафе.

Ни слова о перевороте. Ни слова о Верховных. Этот мир не изменить. Может, оно и к лучшему.

Тут я замечаю то, чего не заметил раньше. На столе, с самого краю, лежит маленький синий брусок.

Накопитель.

Теперь-то я знаю, что, если вставить его в компьютер, наверняка случится что-то непоправимое. Готов ли я снова спуститься в ад? Готов ли быть схваченным и расстрелянным? Но, с другой стороны, так ли это страшно теперь, после всего, что я видел и пережил? И я, ни секунды не колеблясь, включаю компьютер и вставляю в него накопитель.

Накопитель запускается сам. Экран мелькает несколько секунд, и тут на нем появляется знакомое лицо. Лицо той девушки, которая пыталась остановить меня у спуска в метро. Той, чье фото я видел в комнате бывшего палача, в пятом круге…

– Здравствуй, Марк. Меня, скорее всего, уже нет в живых. Делая эту запись, я не знаю, будешь ли жив ты сам и услышишь ли меня. Ты попытаешься сделать непоправимое и пройти тот же путь, на котором до тебя погиб очень дорогой мне человек. Каков бы ни был конец, мой долг рассказать все.

Я родом из города, который несколько лет назад был стерт с лица земли вашей армией. Какой-то солдат расстрелял нашу семью и соседей. Когда подошла моя очередь, появился еще один солдат. Он застрелил убийцу и взял меня к себе. Я узнала, что он служит военным палачом. Он несколько дней прятал меня в своей каморке, а потом мы бежали.

У него был друг в так называемом «Подразделении М». Они занимались тем, что вывозили из города все ценное перед тем, как город сравняют с землей. Они грузили в вагоны картины, статуи, старинные вещи и везли все это на запад, в Город. Нам удалось укрыться в одном из таких вагонов. Друг моего нового отца приносил нам еду, а в последний день перед отправкой принес новые документы, от какого-то убитого офицера, и записку с адресом.

Какое-то время мы жили в общежитии для офицеров. Потом переехали в небольшую квартиру в центре, и отец устроился смотрителем большого подземного бомбоубежища.

Война закончилась, и в мире наступила тишина. Мы жили спокойно и незаметно. Отец учил меня всему, что знал сам. Призраки войны постепенно таяли, и я почти не вспоминала ни родную семью, ни свой город.

Но однажды порог нашего дома переступил незнакомец. Он был одет в серую офицерскую шинель и слегка прихрамывал на левую ногу. Он поговорил с отцом несколько минут и вышел. После этого отец не находил себе места и целый вечер ходил из угла в угол, то и дело бросая на меня взгляды, полные отчаяния. Потом он бросился ко мне, крепко прижал к себе и заплакал.

Еще через несколько дней он вернулся с работы, и с ним был человек, которого с тех пор я возненавидела – единственного в своей жизни. Я ненавидела его, хотя мне стыдно признаваться в этом, ведь «ненависть» – это было его слово.

Этот человек был очень уродлив. Отец говорил, что таким его сделала война. Его нашли в развалинах и чуть ли не по кусочкам собрали в госпитале. Но уродлив он был не только внешне. Война искалечила его душу.

Этот человек обладал странной властью над людьми. Он был очень слаб, но все его боялись. Отец тоже боялся и ненавидел его. Тот человек откуда-то знал о нашем прошлом. Знал, что отец – дезертир, а я дочь врага. Думаю, этим он и запугал отца.

Впрочем, он почти не говорил об этом и вообще мало говорил о войне. Он стал бывать у нас два или три раза в неделю, и каждый раз говорил о пустяках, время от времени поглядывая на отца и, казалось, получая удовольствие от его испуганного вида. Меня этот гость почти не замечал.

Прошло несколько месяцев. Однажды на работе я познакомилась с человеком, которого полюбила всем сердцем. По совпадению, он тоже оказался бывшим солдатом и тоже воевал на той войне. Но война осталась в прошлом, а мы жили здесь и сейчас, и нам был нужен мир и была нужна любовь. Потом он познакомился с отцом и тоже стал бывать в нашем доме. Но когда он входил, наш дом наполнялся светом, а когда входил тот, казалось, что вернулись война и смерть.

Они не встречались. Мой Люций приходил вечером, а тот бывал у нас по утрам. Но вот однажды, когда мы с отцом и Люцием сидели за столом и разговаривали, дверь вдруг открылась и вошел тот. «Люций! Друг! Ты ли это?» – воскликнул он и засмеялся. Какая-то тень пробежала по лицу моего жениха. «Здравствуй, Иоганн», – сказал он и нехотя поднялся с места.

Мы узнали, что когда-то они и правда были друзьями. Детьми они учились в одном лицейском классе. Именно от них, Марк, я впервые услышала о тебе.

Люций почти все время молчал. Его словно тяготило присутствие старого друга, и я видела, что он смущен и напуган. Беседа увяла, и гости приготовились расходиться. Иоганн сказал Люцию на прощание: «Рад был с тобой повидаться. Теперь-то мы с тобой не расстанемся».

Это оказалось правдой. Тот не оставил его в покое. Люций стал приходить угрюмый и измученный. Я догадывалась, что здесь не обошлось без Иоганна. Уже потом я узнала, что была права. Они виделись, и у них появились общие дела. Какие, я еще не знала.

Однажды вечером Люций пришел ко мне попрощаться. Иоганн вынудил его участвовать в одном опасном деле. Ему нужно было стать чем-то вроде связного и привести в действие некий сложный механизм. Мы уже тогда догадывались (а отец знал, хоть и не говорил нам), что Иоганн – террорист. Он хотел уничтожить Город – столицу Империи, обрекшей его на войну и уродство. И Люций не мог не пойти. Я думаю, Иоганн просто запугал его, сказав, что, если он откажется, наши семейные тайны станут известны и тогда нам не избежать казни.

В тот вечер я видела Люция в последний раз. Он выполнил несколько заданий, но в Третьем круге погиб под колесами поезда метро. Мне кажется, он сделал это намеренно.

Иоганн был в ярости. Он разработал новый план, уже не считая нужным скрывать от нас детали. План включал в себя устройство уличных беспорядков, взрывы на распределительных станциях, захват резиденции Верховных и политический переворот. Отец тоже должен был участвовать в этом, но главная роль отводилась тебе. Иоганн решил не повторять ошибок, допущенных с Люцием, и не стал встречаться с тобой, чтобы ты даже не заподозрил, в чем участвуешь. Играя на твоих чувствах, обманывая, он то незаметно, то грубо подталкивал тебя к тому, чтобы ты спустился под землю. Они подбросили тебе накопитель, в котором был установлен радиомаяк террористов, и навели на тебя военную полицию и тайную службу безопасности. Дальше ты все знаешь сам. Матиуш, которого ты видел в Старом городе, не настоящий. Настоящий погиб на войне, единственный из вас четырех.

Марк, в те минуты, когда я говорю это, ты, скорее всего, уже вошел в Первый круг и направляешься навстречу гибели. Я попробую остановить тебя и сорвать твою встречу со стражем Третьего круга. Не знаю, удастся ли мне это, но я готова. Даже ценой собственной жизни. Ради отца, ради Люция и ради всех людей. Прощай.

Я встал и подошел к окну. Вот он, Город. Похожий на пепелище, на груду рдеющих угольев и отработанного шлака. Он не умирает и в это время суток и не умрет никогда. Пусть ненависть терзает его изнутри и снаружи, пусть Иоганн взрывает его квартал за кварталом, – мы выстоим. И тот палач, что спас девочку из гибнущего города, и тот солдат, с которым мы плакали на развалинах кафе. И я сам.

Потому, что любовь сильнее.