Читать книгу: «Поколение Хэ. Хроника мутного времени», страница 2

В купленной же новой книге речь шла о ноопринтах или ноофресках древних цивилизаций, оставленных нам в наследство. Немного было сказано о технике создания этих принтов в форме татуирования коллективного сознательного/бессознательного. Конечно, привычный пелевинский узор повествования, вышитый скрученными нитями мистики и реальности по канве реальных событий, как всегда, погружал в транс, после выхода из которого в сухом остатке проступала расшифровка новостных лент и ютубовских причитаний на тему претензий к властям предержащим. Чтение раскодированных текстов давало бодрящее представление о направлении и ускорении качения с горки. Величина ускорения «жэ на синус альфа» слегка успокаивала и давала надежду на своевременное принятие превентивных мер личного характера. Результат же для общества в целом был печален и оставалось надеяться только на то, что при финальном разделе «нулевой суммы» шагреневой кожи Толику достанется ее обрывок, достаточный для умеренной жизни.

Параллельно с этими книгами Толик читал тексты неизданных ранее переводов древнекитайских трактатов и документов известного китаеведа В.М.Алексеева вперемежку с суфийскими текстами. Василия Михайловича он всегда читал внимательно, после глубокого восхищения, испытанного при чтении блистательных переводов «Рассказов Ляо Чжая о чудесах» и истории с «копытными записками». Когда Алексеева отправили в эвакуацию в Казахстан, эта эвакуация, скорее, напоминала ссылку. Но и это было благом, если вспомнить разгром отечественной востоковедческой школы, предпринятый в эти годы. Далеко не все его пережили… Василий Михайлович взял с собой минимум бытовых принадлежностей и все непереведенные тексты, которыми собирался заняться «на досуге». Приехав в степь, он обнаружил, что в досягаемой окрестности не достать ни листка бумаги. Тогда он купил в местной лавочке огромный альбом болезней копытных животных infolio и на его листах записывал переводы древнекитайских трактатов. С тех пор они так и называются в профессиональной среде – «копытные записки».

Филологини, с которыми Толик платонически дружил в общежитии ГЗ МГУ, научили его читать «коктейлями». У них на столе всегда лежали парами раскрытые книги – одна на другой. Им приходилось читать так много, что комбинация разнородных текстов вносила необходимое разнообразие и не так утомляла. Коктейли порождали причудливые ассоциации – бывали и странные сближения.

Правда, после этих умственных упражнений трудно было писать научные тексты. С этой проблемой он столкнулся еще в самом начале научной деятельности. Первая же монография, представленная им на ученый совет омского университета, породила бурное возмущение со стороны признанных мэтров экономического факультета. Профессор Оливов просто из себя выходил, обсуждая его книгу. Он срывался на крик, – по его мнению, книга была написана неакадемическим языком и больше походила на беллетристику, чем на научный труд. Сам профессор в свое время работал секретарем парткома крупного колхоза и считался непререкаемым авторитетом в экономике социализма. Толику же просто скучно было складывать слова в скрипучие фразы того, что он называл «березовым веселым языком». Читать статьи и монографии, написанные мэтрами «научным» или, как они выражались, «академическим» языком, было неимоверно тоскливо. Отвращение доходило до физического ощущения изжоги. Короче, Толик «забил» на все их замечания и издал монографию в политехе, где к нему хорошо относились редакторы, с которыми он подружился еще во время чтения лекций у полиграфистов. Они вычитали его книгу, затем, деликатно похихикав в ладошку, предложили поправить несколько фривольных формулировок и опубликовали.

Обычно Толику везло с редакторами. Они увлекались его текстами и редактировали весело и живо, не придираясь к «запятым», но и не пропуская при этом неизбежные «ляпы» Толика. Видимо, их тоже угнетала среда «академического» языка.

***

СЧД 2. Мои родители. Сидите вы сейчас где-нибудь на облаке, «свесив ножки вниз», наблюдаете, как я живу, и неторопливо обсуждаете, радуясь или огорчаясь моим поступкам. И надо же, – вам нескучно друг с другом и вы не ругаетесь, как при жизни. Милые мои, а что ж вам мешало так жить «при жизни»? Насколько богаче была бы не только ваша, но и наша с сестрой жизнь? Может, дальше она сложилась бы по-другому? Ну, мне грех жаловаться, а сестре не мешало бы несколько поправить произошедшее лет пятьдесят назад…

Мои родные, хорошие, ну как же вы так…

***

Очередная книга Секацкого привлекла внимание Толика названием – «Бытие и возраст». В ней были приведены живые диалоги Александра Куприяновича Секацкого с заведующим его кафедрой на философском факультете СПбГУ Константином Семеновичем Пигровым. С работами последнего Толику не приходилось сталкиваться, но он прекрасно вел диалог и борозды не портил. По форме они оба явно работали под «Диалоги» Платона и это оказалось довольно живо и нескучно. Некоторые тезисы привлекли внимание Толика.

Во-первых, диспутанты-соавторы обозначили четкую функцию старости в жизни человека: функция старцев – философствовать, не гарантируя ни результата, ни качества. Толик призадумался – как-то неубедительно, пустословием попахивает. Обидно, однако… Но далее он прочитал: старость может восприниматься и как время свободы. И тут он вспомнил греческого европейца – профессора Караяниса, который как-то на конференции рассказывал о необходимых условиях, в которых возможно научное творчество. Последним из них он назвал «серендипность¹» – этакий «дендизм» по отношению к мировым проблемам. Караянис подчеркнул, что для проявления серендипности необходимо создать ученому соответствующие материальные условия. Именно такие условия в советское время были созданы ученым-ядерщикам – они могли позволить себе занятия яхтингом, альпинизмом и горными лыжами – тем, что в наше время доступно только достаточно богатым людям. Они же могли позволить себе приглашать на концерты опальных бардов и писателей, что было немыслимо за пределами научных городков. Именно так! Ученый может творить, если мысли его не заняты проблемами прокорма, жилья и безопасности, как учил Абрам Маслов, гордо именуемый теперь Абрахамом Маслоу. Но именно этими-то проблемами современные ученые – друзья и коллеги Толика и были заняты в последние 30 лет.

Парадоксально, но практически все блага и бонусы от финансирования науки неизбежно оказывались в руках бездарей и соглашателей. Они шустро проникали на руководящие посты в научных и образовательных организациях и быстренько перераспределяли фонд зарплаты по выдуманным ими же критериям, которые, по большей части, не имели отношения к науке и образованию. Эти критерии вносились в положения о премировании и становились незыблемыми. Нередко утверждалось два положения о премировании: одно – для открытого доступа и другое, закрытое, – для «приближенных». В результате серендипность обеспечивалась тем, кто не мог ей воспользоваться по причине научной импотенции. И эта евнухоидальная система была выстроена от министерства до последнего захудалого университета.

Во-вторых, по мысли диспутантов, философия есть обмен неактуальными словами. В конечном счете выясняется, что именно все самое неактуальное наиболее актуально как внутренний стержень любого человека, и необязательно старого. С этой точки зрения старцам позволено этим заниматься – выходя на пенсию, человек начинает философствовать (причем, надо признать, по-разному – иногда умно, иногда не очень).

Прочитав это, Толик задумался о «неактуальности» размышлений стариков. Всю жизнь он искал инструментальность и применимость своих разработок. И до последнего не мог выйти из этой колеи. Когда он сталкивался с поздними книгами хороших ученых, некоторые из них поражали его полной свободой от принятых норм. Обычно коллеги соболезнующе говорили о таких книгах – дескать, хороший ученый был, но под старость «крыша слегка поехала». Такой книгой была «Исследования в области термодинамики информации и мышления» известного газового электрохимика, профессора химфака МГУ Николая Ивановича Кобозева. Толик купил ее еще в студенческие годы в книжном киоске химфака и прочитал взахлеб. Броуновское движение живых организмов; нейтрино, как носитель мышления; «векторизация» и «броунизация» и их связь через уравнение Смолуховского-Эйнштейна… Было, от чего слегка оторопеть и усомниться в канонах ортодоксальной науки. Книгу Альберта Иозефовича Вейника, член-корреспондента АН БССР, «Термодинамическая пара», Толик с трудом разыскал в «ленинке». Да и «Канатоходца» Василия Васильевича Налимова прочитал уже после перестройки. Во всех этих полузапрещенных книгах чувствовалась свобода мысли, нескованность – как официальной идеологией, так и «сложившимся мнением», которое иногда удушало свободную мысль посильнее любой идеологии. Возраст авторов давал им смелость обреченных на скорый уход из-под суда современников и твердо верящих в неизбежное понимание потомками.

Еще раз с серендипностью Толик столкнулся, разыскивая в интернете следы швейцарского китаеведа Харро фон Зенгера. Тот сумел привлечь внимание интеллектуальной прослойки европейской интеллигенции к китайским стратагемам, чем несколько оживил пейзаж стратегического менеджмента, безнадежно погрязшего в плоских моделях анализа ситуации. Так вот, его следы случайно обнаружились в заброшенном высокогорном швейцарском монастыре. Зенгер с друзьями-интеллектуалами выкупил живописные развалины этого монастыря. Постепенно они оборудовали их для уединенного проживания, создав некоторое подобие Касталии из «Игры в бисер» другого швейцарского отшельника – Германа Гессе. Списаться с Зенгером не удалось, но образ рукотворного пространства, насыщенного интеллектом «до выпадения осадка», Толик запомнил.

Постепенно он покинул «тараканьи бега» по поводу количества публикаций, индекса Хирша и поклонения новоявленным идолам – Скопусу и Вебовсайнс. Его папка спама в почтовом ящике была доверху забита предложениями публикаций (за умеренные деньги) в сборниках «международных» конференций (одна из них была организована конторой, зарегистрированной по адресу авторемонтной мастерской в Белгороде), ваковских журналах и «зарубежных» (в основном из Словении и Польши) журналах из списков Скопуса и Вебовсайнс. Он начал писать книги и статьи, не сковывая себя рамками «академического стиля» письма и актуальных тем. Слишком много мусора было в методологии экономики и экономических наук – кому-то надо было заняться этими «авгиевыми конюшнями». Многочисленные учебные пособия и учебники «с грифом УМО» переписывали друг друга и зарубежных авторов, плохо переведенных и еще хуже перетолкованных такими же «гуру». Логические несоответствия и просто «косяки» бросались в глаза на каждой странице этих «источников знаний».

Ожидаемо возникла проблема с публикацией своей «нетленки». В платных ваковских журналах публиковаться Толику не позволяло чувство собственного достоинства – «гусары денег не берут». По старой памяти, его еще бесплатно принимали в парочке серьезных журналов, но терпение и их главных редакторов было на исходе – неумолимо поджимали акционеры. Книги Толик вообще перестал отсылать в официозные издательства. Перешел на бесплатные публикации в Ridero электронных версий и варианты Print-On-Demand. Это, конечно, был несколько преобразованный вариант печати «в стол», но Толика это устраивало – он тоже не сомневался в признании потомков.

Пока Толик возился, устраиваясь поудобнее в найденной нише, вузовская наука буднично, без особого шума, скончалась. Последние дни доживала и наука академическая. Попытки гальванизации их трупов с бодрячески комментируемыми подергиваниями, без сомнения, еще наблюдались, но это больше напоминало старый советский анекдот:

– Петрович дома?

– Петрович еще дома, но венки уже вынесли.

***

Вот с кем Толику никогда не было скучно, так это со студентами. Где-то до 2004 года в высшей школе еще сохранялась общая атмосфера уважения к преподавателю. И это создавало доброжелательную среду, в которой обмен мыслями и мнениями протекал живо, иногда даже весело. Толик заряжался от ребят оптимизмом и положительным настроем на будущее. Ему было интересно делиться с ними теми находками, которые он сделал как во время многочисленных «ходок» в реальный бизнес, так и в ходе выполнения консультативных проектов. В учебниках всего этого не было по причине господства царящего в нашей экономической среде «карго-культа». Поклоняясь ему, большинство преподавателей высшей школы традиционно старается не выходить за прочные и уютные стены университета.

В этой затхлой среде рождаются удивительные феномены «больших ученых», «уважаемых ученых», «крупных ученых», которые заседают в ученых советах, возглавляют научные школы, выступают на пленарных заседаниях международных (благодаря участию парочки коллег из Казахстана или Белоруссии) конференций, не сказав за всю жизнь ни одного лично своего слова и не породив ни одной мысли, благодаря которой их можно было бы хоть чем-то вспомнить. В одном из университетов, где пришлось поработать Толику, даже додумались решением ученых советов присваивать своим (в доску) профессорам звания «основателей научных школ» и выдавать им сертификаты с печатями, удостоверяющие сей поразительный факт. Толик не обольщался тем, что его научные изыскания найдут официальное признание после его смерти и не тешил себя картинами грядущих научных конференций, на которых благодарные потомки поместят его портрет, увенчанный лаврами, над, местами лысым, местами седовласым, президиумом. Он был скромен до мании величия и о Нобелевской премии в области экономики говорил, как о решенном деле. Правда, при этом он надевал маску иронии в сочетании с дурацким колпаком, но уши-то из-под него торчали.

Постепенно он убедился в том, что и студентам его опыт работы в реальном бизнесе, находки неожиданных трактовок избитых истин и обнаружения смысла там, где на его могилке давно колыхалась буйная трава, студентов тоже не интересуют. Новые поколения «взыскующих диплома» деловито оценивали Толика с позиций сложности получения зачета или приемлемой оценки на экзамене и после первой лекции либо терпеливо отсиживали занятия, не выходя из интернета, либо вовсе переставали посещать их. Все попытки Толика как-то заинтересовать их инструментальностью рассматриваемых методов наталкивались на ясное понимание того, что в реальной жизни эта инструментальность «по барабану». Зарплата сотрудников банка или каких-либо агентств практически не зависела от их навыков и способностей. Главное было – попасть в нужную организацию и удачно встроиться в нее. И профессиональные качества для многочисленных «эйчаров» на собеседованиях были далеко не на первом месте.

Поняв это, Толик перестал метать бисер души своей, поскольку, в отличие от своих слушателей, привыкших пользоваться штампами, читал первоисточник, в котором известная всем первая часть фразы о метании бисера перед свиньями имела продолжение – «иначе они обернутся и пожрут вас».

***

СЧД 3. Проект параллельной реальности закончили к Новому году. Теперь высшее руководство было помещено на верхний уровень, а остальные сотрудники аппарата – на нижний. При разработке был учтен опыт Древнего Египта по разделению на Верхнее и Нижнее царства.

Между Верхним и Нижним мирами/уровнями пришлось ввести пропускной пункт ввиду потока желающих проникнуть наверх, минуя конкурс «Лидеры России». Им твердо сказали: – Шалишь! – и строго предупредили – на будущее. Будущее их несколько потускнело, но осталось светлым. Пока. Очередь у социальных лифтов присмирела и затихла в ожидании и предвкушении его гармоний.

В Верхнем мире обитателям фотошопили все морщинки у глаз и складки у губ, чем экономили им немало средств на ботоксе и гиалуроновой кислоте. Да и на золотых нитях тоже было сэкономлено немало золотого запаса страны. Прически отнормировали по установленным образцам – без проплешин и легкомысленных бачков. Преимущественно с целомудренными бритыми черепами и приглаженными шевелюрами, гармонирующими с костюмами в скрытую клетку. Цвета галстуков привели в соответствие с рекомендациями психологов и базовыми цветами интерьеров Старой площади.

В атмосфере Верхнего мира исчезли громкие крики, возмущенные возгласы, срезаемые звуковыми фильтрами и немедленно заменяемые мирным шорохом шин с журчанием фонтанов. Тщательно разработанные варианты «серого шума» с применением мелодий Генделя, Гайдна и Вивальди бесследно поглотили неприятные звуки сирен «скорой помощи», безнадежно взывающей из потока машин. Гул толпы исчез сам.

Профильтрованные каналы Ютуба и соцсети теперь являли собой умиротворяющую картину умиления котиками и детишечками в цветочках с «тетешками» счастливых родителей.

Цветовая гамма Нижнего мира была выдержана в предписанных блеклых тонах с небольшими отступлениями на крупно растрированные изображения тех же детишечек и котиков.

***

Когда, в начале консультативной практики, он начинал работать с «Сибирским беконом», то в первую очередь попросил годовые отчеты за последние пятнадцать лет. В бухгалтерии пожали плечами, но отчеты дали. Толик смахнул с них пыль, прочихался, составил таблицу и распечатал кипу всевозможных графиков взаимозависимости показателей друг от друга. Он был визуалом и табличные данные всегда переводил в графики. Искал же он характеристические кривые, напоминающие милые его сердцу физические и физико-химические закономерности. Химическое прошлое оставило в уме Толика неизгладимый след в виде маловразумительных стороннему уху «координаты реакции» и «каменной осыпи». Графики были гладкими и неинтересными, но Толик упорно листал их в надежде углядеть скрытые закономерности.

Как-то за этим занятием его застал главный бухгалтер Бекона, Зиновий Самойлович, и поинтересовался, что Толик ищет. Выслушав, коротко сказал: – Идем. Он завел Толика в свой кабинет и достал из нижнего ящика стола потертую общую тетрадь, полистал ее и коротко сказал: – Пиши.

Дальше он задиктовал Толику все данные за пятнадцать лет. Они явно не совпадали с данными официальных отчетов. Толик перепечатал их, заново построил графики взаимозависимостей и… характеристические кривые прорезались! Особенно его загипнотизировала кривая зависимости производительности труда от фондовооруженности. Толик ехал из Бекона на пригородном автобусе и в промежутках между подскоками на ухабах все чертил и чертил разные варианты этой кривой в записной книжке по клеточкам. На въезде в город его осенило – это «ж-ж-ж» неспроста.

Он тут же пошел к Максу в общежитие и молча положил перед ним график. Надо сказать, что Макс защищался в Дубне по ядерной физике и на «детские», с его точки зрения, изыскания Толика смотрел несколько снисходительно. Толик спросил: – Макс, на что это похоже? Тот помедлил и сказал: – Да на что угодно. Толик не сдавался: – Ну и все же? Макс нехотя повертел график и медленно произнес: – Вроде на колебательный процесс. Вот этого ему делать ну никак не следовало. Далее Толик включился на полную катушку. Он рассказал Максу, что у него на договоре есть небольшой запас денег, из которых он сможет оплатить ему работу, что задача обладает новизной для экономики и можно будет опубликовать результаты в приличном, даже для физика, журнале, что… короче, через полчаса Макс согласился участвовать в этой авантюре. Через пару дней они пришли к Сереге с системой диффуров, которые написал Макс и стали подбирать значения коэффициентов, чтобы повторить кривую (подбирал, конечно, Макс, а Толик нетерпеливо глядел на очередной график, медленно вычерчиваемый неторопливым графопостроителем). На третий день графопостроитель сдался и выдал требуемую кривую. Макс ушел писать физическую интерпретацию, а счастливый Толик сел с Серегой пить чай на ВЦ. Неделю они с Максом переводили физическую интерпретацию на экономический язык, затем Толик несколько раз ездил в Бекон беседовать с его руководителями, чтобы привязать экономическую версию к реально происходившим событиям, и только затем они сели писать статью.

Первый вариант Толик отвез в Москву – в журнал ЦЭМИ АН СССР «Экономика и математические методы». Статью подозрительно легко приняли. Настолько легко, что Толик заподозрил подвох. Он вернулся и переспросил в редакции, когда можно ждать публикации. Ему с той же легкостью посоветовали поинтересоваться лет через пять. Толик обомлел: – Через сколько?! Ему так же незлобиво объяснили, что его статья внеплановая, а у редакции хватает и своих аспирантов, которым нужно публиковаться. Толик молча забрал статью и вернулся в Омск.

Макс не огорчился – ничего другого от экономистов он и не ожидал. Он тут же набросал англоязычный вариант и они послали его в какой-то австралийский журнал по математической экономике. Через пару месяцев пришел благожелательный отрицательный ответ с приложенной рецензией. Макс, мельком глянув на выводы рецензента, коротко сказал: – А, и в Австралии уже засели наши марксистские м***ки.

Параллельно развивался другой сюжет. Макс давно порывался уехать из Омска, поскольку его тяготила душная псевдонаучная атмосфера провинциальной высшей школы. Сначала он загорелся уехать в Барнаул. У него там работал коллега по дубненской аспирантуре. Там – природа, там роют специальные шахты, в которых изучают космические лучи. Толик осторожно спросил его, бывал ли он в Барнауле. Узнав, что нет, выделил Максу деньги с договора на командировку в Барнаул. Через неделю Макс приехал и сказал, что в Барнаул ездить не стоит.

Через месяц он с таким же воодушевлением начал говорить о Владивостоке. Там работал его другой коллега оттуда же. Там – природа, там океанология и теоретическая физика… Толик поскреб по сусекам и набрал Максу на командировку во Владивосток. Через неделю Макс приехал и сказал то же, что и о Барнауле. Толик вздохнул с облегчением, но… через пару месяцев Макс заговорил об Израиле. Толик честно сказал, что шекелей у него на договоре нет и закрыл для себя тему. Но не для Макса. Через полгода тот уехал с мечтательной Леной (женой) и Соней (дочкой), трогательно пиликавшей «И мой сурок со мною» на детской скрипочке, в Израиль. Там он устроился на работу в Институт пустыни (кажется, в наукограде Халоне) и через полгода написал Толику, что если бы тот послал его предварительно в командировку в Израиль, то хрен бы он туда поехал. В редких письмах Макс писал о том, что Халон – приличный университетский городок, но палестинские ракетные обстрелы – страшное зрелище и он боится за жену и дочку.

Вскоре пришло письмо, в котором Макс писал, что как-то шел по Иерусалиму и на заборе увидел плакат с объявлением о том, что скоро в местном университете состоится лекция профессора из Стэнфорда У.-Б. Артура (статья которого в Scientific American в свое время вдохновила их на применение автоколебаний в экономике) и какого-то нобелевского лауреата. Деловитый Макс тут же установил, в какой гостинице они остановились и позвонил туда. Артур с нобелевским лауреатом собирались в гостиничный ресторан на обед и сказали Максу, чтобы он приходил прямо в ресторан. За обедом они выслушали концепцию статьи, бегло посмотрели выкладки, повеселились над историей с австралийским журналом, сказав, что все они там м***ки и посоветовали Максу послать статью Джону Касти в Нью-Йорк, в его журнал, а они ему напишут, что статья приличная. В этом месте письма Толик слегка ошалел, поскольку Джон Касти был мировой величиной в области прикладной физики, а его журнал, хоть и не был в первых строках рейтинга научных изданий, но был весьма уважаемым среди профессионалов. Еще через полгода статья вышла.

От статьи, как от камня, брошенного в пруд, пошли круги. Сначала Толик получил письмо от исследовательского центра французской нефтяной компании Elf с просьбой разрешить перепечатать их статью для внутреннего пользования. Толик великодушно разрешил. Потом пришло предложение от европейского справочника Who Is Who с предложением прислать краткую биографию для размещения в справочнике. Ошалевший Толик биографию перевести на английский язык так и не удосужился, посему европейцы, к сожалению, так и не узнали, Who же есть Толик. Затем пришло письмо из American Mathematical Society с предложением вступить в члены общества. Годовой взнос составлял 90 долларов США. Вежливый Толик, тщательно подбирая слова и выражения, объяснил в ответном письме, что в настоящее время его годовой доход составляет 120 долларов США, посему пока он не сможет стать членом столь уважаемого общества. Но американские математики оказались настойчивыми – они тут же прислали ему предложение все-таки стать членом общества по квоте «for economically troubled countries²» всего за 16 долларов в год. Не будучи последней скотиной, Толик наскреб 16 долларов, заплатил банку еще 5 долларов за перевод и стал уважаемым членом AMS. Теперь раз в квартал на почту ему приходил журнал общества с последними новостями из мира математики. Толик старательно его читал и долго потом сидел с затуманенным взглядом…

Вскоре Макс перебрался в Канаду и иногда они с Толиком болтали по скайпу. Толик с удивлением узнавал, что его брюзжание по поводу бюрократизации отечественной высшей школы и надежда на то, что уж в Канаде-то с этим все в порядке, наталкиваются на спокойное изложение Максом проблем в его университете, и проблемы эти до боли сердечной были похожи на те, которыми так возмущался Толик. Через 25 лет, когда в наших вузах началась истерическая кампания по выжиманию из преподавателей зарубежных публикаций, Толик вспомнил про эту статью и какое-то время она оберегала его от наскоков университетской администрации, поскольку у самих светочей научной мысли таких публикаций не было. Через много лет они с Максом и его коллегой по канадскому университету сделали продолжение этого исследования и опубликовали его в докладах приличной международной конференции по численному анализу. У Макса прихватило сердце, из-за чего он не смог прилететь на доклад и предложил сделать доклад Толику, оплатив ему все расходы со своего университетского счета. Но руководство университета Толика пожалело денег даже на билет и Толик отказался, испытывая чувство неловкости перед Максом. Размер зарплаты российского профессора в эпоху «майских указов» не позволял ему даже мечтать о том, чтобы полететь за свой счет, которого хватало только на оплату коммунальных услуг и растительную жизнь в провинциальном городке.

***

Где-то год назад позвонил коллега по прошлой работе и предложил поработать в их университете. Университет казался довольно приличным, к маркетингу и рекламе Толик по старой памяти относился хорошо и он согласился подумать. Коллега познакомил его с заведующим кафедрой – тот произвел хорошее впечатление. Правда, остался небольшой осадок от того, что во время их разговора жена заведующего сидела в кабинете, не поднимая глаз и внимательно слушая их разговор. Как потом узнал Толик, она преподавала управление персоналом и считала себя большим людоведом и душелюбом. Предчувствие не обмануло. Дальше заведующий предлагал ему все более радужные перспективы, но предлагал их он все реже и реже, пока контакт не затих вовсе. Толик не очень огорчился по этому поводу и сосредоточился на нечаянных sabbatical, свалившихся на него в результате ухода из своего университета.

Через год заведующий опять возобновил переговоры через коллегу и они договорились на полставки. Толик собрал все необходимые документы и отдал их на кафедру. Коллега предупредил его, что процесс оформления может затянуться на месяц, как принято в их университете. Толик не удивился, поскольку занятия в магистратуре начинались как раз через месяц и было бы странно, если бы рачительный плановый отдел не воспользовался возможностью сэкономить фонд заработной платы. Он продолжал наслаждаться отдыхом, время от времени благодушно отвечая на звонки заведующего кафедрой, в которых тот ругал плановый отдел и учебно-методическое управление за волокиту. Конечно, по-хорошему, приличный вуз так не должен был себя вести по отношению к профессору, но что такое «приличный вуз» в наше время? И что такое «уважение к профессору» в условиях сокращения финансирования? Он даже побывал на заседании кафедры, где его представили как крупного специалиста. И пауза продолжилась.

Толик начал новую книгу прозы автобиографического толка, вставляя в нее свежие впечатления от предстоящей работы. Книга продвигалась обычным темпом – три страницы в день. Параллельно он изучил все варианты пути от вокзала до работы, особое внимание уделяя минимизации количества ступенек в метро и подземных переходах – коксоартроз давал о себе знать все чаще и чаще. Заодно изучил все кафе и кофейни в районе университета. Насыщенность точками питания его приятно удивила. Больше всего понравилось то, что в шаговой доступности оказался приличный фуд-маркет «Депо» на Лесной. Приятным бонусом оказалось и то, что из университета можно было без пересадок добраться на автобусе до вокзала, не спускаясь в метро.

Исследовав кофейный пейзаж в районе «Новослободской», он остановился на непонтовых «Пан Запекан», Coffix и C’Cups. Сидящие в Coffee Beans сутками понторезы с Макбуками всех мастей со временем стали раздражать, да и цены на генномодифицированный стерильный кофе под пять долларов тоже не выдерживали конкуренции с многочисленными кофеенками со свежеобжаренным кофе по 100 и даже 50 рублей. Ребята из Beans бодро топали путем «Шоколадницы» и «Кофе хауза», доигравшихся до поглощения более удачливыми конкурентами. Те же не переставали поражать бургерами за 39 рублей (что можно положить в бутерброд за 39 рублей – предмет упражнений для Дэвида Копперфильда – кстати, почему бы не задать этот вопрос в «Что? Где? Когда?» и заработать на этом?)

Диссернет все подливал масла в огонь, опубликовав разоблачительное исследование плагиата в диссертациях ректоров российских вузов. Под раздачу попали Бауманка, питерский финэк, да и вдове Починка (РГСУ) заодно досталось. Остальная мелкая региональная сошка не удивляла – дело обычное. Учитывая то, кем надо быть, чтобы в предложенных условиях усидеть в кресле ректора, результат был скорее закономерным, чем выпадающим из ряда. Скучно, господа. Как говорил сантехник в старом советском анекдоте: – Надо менять всю систему. А рыться в сегодняшнем окаменевшем г… не, наших дней изучая потёмки, просто непродуктивно.

И тут Толик задумался. Впервые. А что делать? Все же он, как-никак, был консультантом по управлению с двадцатипятилетним стажем. И любил представляться этаким Вульфом из «Криминального чтива»: – Вульф, решаю проблемы. Решать ему приходилось, действительно, довольно разные проблемы – от определения стратегии развития оборонного предприятия до оптимизации системы полива полей стоками из свинарников и ускорения процесса доращивания свиней. Так почему же от брюзжания и поглаживания своего эго не перейти к конструктивным предложениям, хотя бы на бумаге – что делать, чтобы исправить положение с высшим образованием? Развернуть дерево проблем и разработать дерево решений? Слабо?! Без улета в эмпиреи, без бла-бла-бла. По-взрослому. Толик вздохнул и сел заполнять разработанные им формы для проведения СВОТ-анализа.