Шоумен. Король и Злой Горбун

– Вот гад, – опять сказал наш оператор.

В чём-то он был прав, конечно. Потому что указанный Федько «бандит» был очень даже неплохим парнем. Он преподавал в вузе, и одновременно писал диссертацию по проблемам изучения полициклических ароматических гидрокарбонатов. У него было двое прелестных детей и любящая жена. Школу он закончил с отличным аттестатом. В общем, на громилу со стремящимся к нулю «ай-кью» он не тянул совершенно.

Я выглянул в коридор. Там уже всё было готово.

– Запускайте женщину! – прошипел я.

Через несколько секунд дверь кабинета открылась.

– Товарищ следователь! Женщина доставлена! – доложил вооружённый автоматом милицейский сержант.

При этом известии следователь заметно воодушевился. Подошёл к детине, на которого указал Михаил Михайлович, и с явно выраженной угрозой в голосе произнёс:

– Если и она сейчас на тебя укажет – пиши пропало!

Обернулся к Федько, пояснил:

– Мы разыскали женщину, которая видела лицо того грабителя.

Я увидел, что Михаила Михайловича охватывает схожий с охотничьим азарт. Угадал или не угадал? Вот спектакль так спектакль!

– Введите! – провозгласил следователь.

Вошла женщина среднего возраста. Скользнула взглядом по присутствующим, но следователь уже взял инициативу на себя.

– Перед вами подозреваемые, – сказал он. – Среди них есть грабитель. Вы наверняка его узнаете.

Женщина с готовностью кивнула.

– Посмотрите внимательно, – попросил следователь. – Вот они, перед вами.

И повёл рукой вдоль шестёрки «рецидивистов».

Федько даже дыхание затаил. У него было такое лицо, словно лично для него всё решалось в эту самую минуту. Если женщина не признает бандита – как тогда верить в справедливость?

Женщина прошла вдоль ряда. Федько замер и забыл, как дышать.

– Что-то нет тут таких, – с сомнением сказала главная свидетельница.

Одна из наших камер сейчас снимала лицо Михаила Михайловича. Бездна чувств! Море переживаний! Жизнь или смерть!

– Посмотрите ещё, – попросил следователь.

Он по должности не мог смириться с поражением. Уж из шестерых-то подозреваемых можно выбрать одного виноватого! Это же так просто!

– Нет! – покачала головой женщина. – Не вижу я его тут.

И даже виновато вздохнула.

– А этот? – подсказал ей Федько.

Не выдержал всё-таки!

Женщина взглянула на него, потом на указанного им парня.

– Нет, – сказала и опять вздохнула.

И снова повернулась к Федько. И все вдруг увидели, как она начинает стремительно меняться в лице. Менялась в лице и пятилась.

– Что такое? – обеспокоился Михаил Михайлович.

– Он! – потрясённо выдохнула женщина.

Судорожно вздохнула и взвизгнула:

– Он! Ой, мамочки! Он! Он грабил!

– Что такое? – повторил Федько, багровея лицом.

– Он! – визжала женщина. – Ой, спасите меня! Вот он – бандит!

Она ломилась в дверь, но никак не могла выйти, потому что надо было повернуть ручку, а женщина пребывала в такой истерике, что ничего не понимала.

– Вы о чём? – изобразил непонимание следователь.

– Вот он стену ломал!

– Михал Михалыч? – изумился следователь.

– Не знаю, как его зовут! – рыдала женщина. – Но рожу эту бандитскую я запомнила на всю жизнь!

– Вы полегче! – оскорбился Федько.

– Он! Он! – упорствовала женщина.

– Вы уверены? – заинтересовался следователь.

– Ну конечно! Только сейчас он в рубашке, а тогда в куртке был!

– В какой куртке? – быстро спросил следователь, и его взгляд стал холодным и цепким.

– В синей. А вот здесь у него карманы.

– Какие?

– Чёрные такие.

Михаил Михайлович потерял дар речи. Хотел что-то сказать – и не мог. Его куртка – синяя, с чёрными накладными карманами – висела сейчас в кабинете следователя. И следователь, похоже, тоже об этом вспомнил. Ушёл и через минуту вернулся с курткой.

– Эта?

– Она самая, – плача, подтвердила женщина.

– Врёт! – взъярился Федько.

Он был возбуждён и готовился защищать собственную честь до последнего. Но следователь, кажется, уже выстраивал собственную схему.

– Вы уверены? – уточнил он.

– Я же его видела, вот как сейчас.

– Как всё было?

– Я вам уже рассказывала. Слышу – грохот. Зашла за угол, а этот вот …

– Врёшь! – вскинулся Федько.

– Молчать! – осадил его следователь.

И уже спокойнее – женщине:

– Продолжайте, пожалуйста.

– Он, значит, стену крушит …

– Да я не мог!

– А чем крушит? – уточнил у женщины следователь, будто вовсе не замечая возмущения Михаила Михайловича.

– Кувалдой.

– Да не мог я! – почти простонал Федько. – Я же кувалду не подниму! Здоровье не то!

Всё происходящее ещё не казалось ему ужасным и непоправимым. Просто какое-то идиотское недоразумение. Фарс, бред, морок.

– А и правда! – вспомнилось женщине. – Для него кувалда, видать, тяжеловата оказалась. Он её выронил, да прямо себе на ногу.

– Ну врёт же!

– А на какую ногу? – с быстротой охотничьего пса среагировал следователь.

– Сейчас.

Женщина покрутилась на месте, примеряя, как оно там было, возле магазина-то.

– На правую, мне помнится.

– Разувайтесь! – быстро сказал следователь.

– Да вы что! – попытался было протестовать Михаил Михайлович, но следователь на него так глянул, что бедняга тотчас же сбросил с ноги ботинок, стянул носок, и всем присутствующим открылась повреждённая федьковская нога: часть большого пальца отсутствовала, на остальных не было ногтей.

– Вот! – торжествующе выдохнула женщина.

– Ага! – так же торжествующе подтвердил следователь.

– Да это же ещё в шестьдесят третьем! – возопил раздавленный такой несправедливостью Михаил Михайлович. – На заводе! Балка! На ногу! Упала!

– Я и не такие истории слышал, – засмеялся следователь, и его глаза кровожадно сверкнули.

– Это не я! Не я!

– И ещё вот я вспомнила …

– Так, так! – подбодрил женщину следователь.

– Ещё у него одна примета есть.

– Так говорите же!

– Я ему крикнула: что, мол, делаете? А он так нехорошо зыркнул и вдруг – хрясь! – на груди как рванет рубаху …

– Ну врёт же она…

– Молчать! А вы продолжайте.

– Рванул, значится, рубаху и как завопит: «Я тюрьму видал, щас всех поубиваю …»

– Врёт!

– А на груди у него …

Я видел, как захлебнулся воздухом Федько.

– … такой, знаете, рисунок …

– Татуировка? – уточнил следователь.

– Вот-вот, татуировка, значится. Нарисован товарищ Ленин, а под ним написано: «Наш учитель и вождь».

Сказав это, женщина замолчала, и в кабинете установилась абсолютная тишина. Все смотрели на несчастного Федько. А он уже был совсем никакой.

– Ну! – сказал следователь. – Рубашечку-то расстегни!

Федько хотел что-то сказать и не мог. Тогда следователь подошёл к нему и собственноручно расстегнул пуговицы. А под рубашкой действительно обнаружился товарищ Ленин и надпись – та самая, о которой и говорила женщина.

Вообще-то про татуировку и про пораненную правую ступню своего соседа нам рассказал Дёмин – и поэтому улики сейчас ложились ровнёхонько одна к одной.

– Это не я, – побелевшими губами прошептал-просипел Федько.

А следователь уже кликнул конвой и требовал принести ему бланк протокола допроса. Всё изменилось в одночасье для Михаила Михайловича. Только что он был всего лишь свидетелем и горел желанием помочь в благородной борьбе с обнаглевшими бандитами, и вот уже он не свидетель, а подозреваемый, да что там подозреваемый – он уже обречён заранее, это же видно, достаточно только взглянуть на этого бессердечного следователя. От сумы да от тюрьмы, как говорится …

– Хватит! – сказал я. – Отснято!

Мне было очень плохо сейчас. Как всегда, когда приходилось сталкиваться с непарадной стороной жизни. И презирал я Федько. И жалко его было. А оператор будто прочитал мои мысли.

– Так ему и надо, – пробормотал.

Сделал паузу, будто размышляя, а потом остервенело сплюнул.

13

Издали завидев меня в коридоре телецентра, Гена Огольцов припал на колено – на глазах у изумлённых людей, случайно оказавшихся поблизости в эту минуту – и провозгласил:

– О солнце глаз моих! О гений наш!

Поскольку в этот момент его руки были простёрты в мою сторону, не могло быть никаких сомнений – это при виде меня Гена испытал столь бурный восторг. Шедший вместе со мной по коридору Гончаров был не в счёт – его Огольцов не знал, да и вообще, наверное, видел впервые.

– Господа! – Гена повёл рукой вокруг, приглашая присутствующих разделить его чувства. – Вы видите перед собой человека, чья программа вошла в семь номинаций «Телетриумфа»!

Он зааплодировал, и вместе с ним зааплодировали другие. Я, к счастью, уже дошёл до Гены и поднял его с колен. Он дурачился, по обыкновению, а к этой его особенности я успел давно привыкнуть.

– Не надо громких слов, – попросил я. – Истинный гений всегда скромен.

– Как хорошо сказано! – восхитился Гена.

– Уж мне-то, как гению, это хорошо известно, – добавил я.

– Да, да! Ты прав, как всегда!

Не знавший ни Гену, ни его весёлого нрава Гончаров молчал и, как мне казалось, недружелюбно таращился на Огольцова. Я подмигнул Гончарову – всё в порядке, мол, вы ещё привыкнете.

– Ты к себе? – спросил Огольцов.

– Да.

– Провожу.

У него всегда были резкие переходы от шутовства к деловитости.

– Что с твоими новыми проектами?

– Пока по-прежнему.

– Женя, ты не попадёшь в эфирную сетку!

Прозвучало не как угроза. Предупреждение, вполне дружеское. Мне нечего было на это ответить, и я промолчал.

– Ты пытался кого-нибудь привлечь к своему проекту?

– М-да, – протянул я.

– И как?

– Никак.

– Упрямый осёл! – посетовал Гена.

Гончаров, не ожидавший столь быстрого перехода от признания моей гениальности к прямо противоположной оценке моих умственных способностей, с негодованием посмотрел сначала на Огольцова, потом на меня. У него даже лицо вытянулось.

– Ну, за осла ты ответишь, – вяло попытался я защитить свою честь.

– Осёл! – убеждённо повторил Огольцов. – С твоим упрямством не на телевидении надо работать, а знаешь где?

– Где?

Огольцов шумно вздохнул и промолчал. Наверное, такой работы ещё не придумали, где моё упрямство могло бы пригодиться.

– Ты бы не упирался, – просительно произнёс Гена. – Пошёл бы к Боголюбову, поговорил. Ну плюнь ты на свои антипатии!

– Да я уже плюнул было, – признался я.

– Ну!

– Всё равно ничего не получилось.

– Не может быть! – изумился Гена и даже руками всплеснул. – Да Боголюбов спит и видит тебя с твоей программой в собственной телекомпании! Он в «Стар ТВ» собрал целое созвездие, а самой большой звезды там пока нет. И чтобы он отказался?

Гена недоверчиво покачал головой. Мы тем временем дошли до офиса. Там не было никого, все в разъездах.

– Кофе будешь? – спросил я у Гены.

– Нет.

– А что будешь?

– Слушай, давай о деле, а?

Он, наверное, думал, что я пытаюсь увильнуть от неприятного разговора. Я сел за стол и сердито сдвинул оставшиеся со вчерашнего дня бумаги.

– Знаешь, почему мы с Боголюбовым не сошлись? Он хочет наложить лапу на нашу программу.

– Насчёт лапы я не очень понял.

– Он требует пакет акций нашей компании.

– И что? – осведомился Огольцов.

Он или ничего не понял, или для него в этом не было никакой проблемы.

– Есть наша компания, – терпеливо пояснил я. – И очень успешный проект – программа «Вот так история!». Посторонний дядя, фамилия которого Боголюбов, хочет просто прийти и стать хозяином всему – и нашей компании, и нашей программе.

– Он что – требует сто процентов акций?

– Не сто.

– А сколько?

– Я даже не стал обсуждать с ним этот вопрос.

Гена закатил глаза и с чувством произнёс:

– Ну почему ты всегда и во всем ищешь какой-то подвох? Да, Боголюбов – не ангел. Но и чего-то сверхъестественного он от тебя не требует. Он вкладывает в твою компанию деньги и за это хочет что-то получить. Что в этом криминального?

– Ничего. Но я не хочу в конце концов остаться ни с чем. Ты ведь прекрасно знаешь, чем закончилось для некоторых телепроизводителей их вхождение в боголюбовскую «Стар ТВ».

– Не знаю, – вяло отмахнулся Огольцов.

Лукавил. Потому что знал, конечно же. Люди, пришедшие со своими программами в «Стар ТВ», очень скоро обнаружили, что они уже вроде как и не хозяева своим детищам. Нет, они по-прежнему вели программы, и внешне всё выглядело так, будто ничего не изменилось, но уже от одного только Боголюбова зависело, какое место в эфирной сетке займёт программа, кого надо пригласить в студию, а кому дать от ворот поворот, и сколько стоит реклама – это тоже определял Боголюбов. Ещё он определял, сколько стоит та или иная программа, и когда их создатели начинали подводить финансовый итог, неизменно оказывалось, что денег им перепадает всё меньше и меньше, хотя закупающий у «Стар ТВ» телепрограммы канал платил даже больше, чем прежде, но большая часть денег теперь оседала в карманах Боголюбова. Он был хозяином всему, и у попавших на крючок не было никакой возможности избавиться от ставшей невыносимой опеки. Зачастую качать права можно только до тех пор, пока не поставишь свою подпись под контрактом. А потом остаётся только кусать локти. Огольцов, наверное, понял, о чём я думаю, и примирительно сказал:

– Твоя воля, Женя! С кем хочешь – дружи, с кем хочешь – дерись, но на телевидении есть свои законы. И один из главных: приобретается только качественный продукт.

Он, наверное, хотел сказать таким образом, что я не должен обижаться на него, когда по моей собственной неразумности наши планы рухнут. Если я хочу войти в эфир с новыми программами – я должен эти программы сделать. И если у меня что-то не получается, это мои собственные проблемы.

– Мне наплевать, с кем ты скооперируешься, – сказал Огольцов. – Хоть с Боголюбовым, хоть с самим чёртом. Меня интересует только конечный результат.

Он придвинулся ко мне.

– Твоя «Вот так история!» – это настоящая находка, суперхит, вечный шлягер. Но новая программа – это новая программа.

Я прекрасно его понял, потому что Огольцов всё сказал едва ли не открытым текстом. Прежние заслуги не в счёт. И сколько бы премий мы ни получили на «Телетриумфе» этого года – планка требований к новой программе не снизится. И если у нас всё сорвётся, мы одни только и будем виноваты.

– Сколько у нас времени? – спросил я. – Когда будет утверждаться новая эфирная сетка?

– После «Телетриумфа».

– У нас ещё есть время. Попробуем кого-нибудь найти. Но со «Стар ТВ» мы работать не будем.

– Ты твёрдо решил?

– Да.

Огольцов посмотрел мне в глаза, будто пытался определить, насколько я в своём решении тверд.

– А если у тебя не получится?

– Получится, – буркнул я.

И тут неожиданно вмешался Гончаров. До сих пор сидевший молча, он вдруг сказал – веско и даже строго:

– Всё сделаем. Это я вам обещаю.

У Гены Огольцова вытянулось лицо. До сих пор он даже не замечал Гончарова, вёл себя так, будто того и не было. А сейчас вдруг обнаружил – и изумился. Не самому факту присутствия, а сказанным Гончаровым словам. У Огольцова было такое выражение лица, будто он хотел спросить, кто это такой перед ним, да не решался, потому что Гончаров был строг и внушителен, так что недолго было и оробеть. Я тоже несколько подрастерялся от внезапного вмешательства Гончарова, а тот как ни в чём не бывало сказал:

– Сами справимся. Возможности есть.

Он вряд ли сам понимал, что говорил, но со стороны это смотрелось очень достоверно. Я в очередной раз подивился гончаровской способности к перевоплощениям.

– М-да, – невнятно поддакнул я и ясным взором посмотрел на Гену.

– Ну-ну, – сказал Огольцов. – Буду ждать результата.

Он не стал задерживаться у нас. Поднялся и вышел, поспешно попрощавшись.

– Вы его озадачили, – сказал я Гончарову. – Давненько я не видел нашего Гену в такой растерянности.

– А кто он такой?

– Продюсер канала.

– А-а, – протянул Гончаров. – Понятно.

Но по нему было видно, что ничего он не понял. Продюсер – это слишком сложно для грузчика из овощного, да ещё и уволенного.

– Чего это вы вмешались? – поинтересовался я.

– За вас стало обидно, – без затей пояснил Гончаров. – Чего он, в самом деле?

14

– Ещё можно заснять мою встречу с бывшей одноклассницей, – мечтательно сказал Гончаров.

Идеи из него прямо-таки фонтанировали, и за несколько дней общения я к этому уже привык.

– И что же одноклассница? – задумчиво поинтересовался я.

Как раз думал о съёмках сюжета, но другого, не связанного с Гончаровым, и его привычный трёп нисколько мне не мешал, служа всего лишь фоном.

– Оля Лушпайкина, – сказал Гончаров. – Чудесная девочка с белоснежными бантами.

– Лушпайкина? – переспросил я, приподнимая бровь.

– Фамилия у неё такая.

– Смешная фамилия. Дразнили её, наверное?

– Пытались, – с невозмутимым видом подтвердил Гончаров. – Поначалу.

– А потом?

– Потом они перестали.

– Почему? Поумнели?

– Ага, – кивнул Гончаров. – В одно мгновение.

Я всё понял и засмеялся.

– Вы были в неё влюблены?

– Чепуха! – отмахнулся Гончаров.

Был, был! И обидчиков своей пассии, наверное, бил смертным боем. Вот те и поумнели.

– И вот теперь представьте, – вернулся к своей идее Гончаров. – Столько лет прошло, она уж замужем давно, и дети, наверное, есть, и всё такое. И вот мы с ней встречаемся, а я будто какой-то бизнесмен, очень крутой такой, но не «новый русский» …

– А почему не «новый русский»?

– Ну, у них же вечно пальцы веером, мат-перемат и вообще …

Гончаров махнул рукой, показывая – конченые, мол, люди, чего ж о них говорить теперь.

– А я буду не такой. Ну, как вроде интеллигентный бизнесмен. Президент какой-нибудь Гончаров или банкир там. В общем, класс. И вот мы с Ольгой встречаемся, слово за слово, беседа там, то да сё, и она узнаёт, что я теперь не просто Серега Гончаров, а акула бизнеса. А?

– Ну, допустим, – не проявил я энтузиазма.

Практически все гончаровские задумки сводились к одному и тому же: он встречается с кем-либо из своих бывших однокашников и предстает перед ними таким значительным и преуспевшим, что дальше уж и некуда. Комплекс своего рода, не иначе.

– Мы с Олей беседуем, и я ей как бы между прочим делаю подарок, – продолжал Гончаров, совершенно не обращая внимания на мой скептицизм. – Достаю из кармана доллары – тысячу там или две  – отдаю ей и …

– Бюджетом программы такие траты не предусмотрены, – запротестовал я.

– Так деньги будут мои.

– Ваши? – опешил я.

– Ну конечно. Столько у меня, разумеется, нет, но я ещё займу.

– И что же? – заинтересовался я.

– Отдаю я их Оле и говорю: я, мол, занят, ты уж извини, так что компанию тебе я составить никак не могу, а ты уж съезди куда-нибудь, развлекись. Рекомендую, скажу я ей, Париж. Красивый город, очень романтичный.

Я смотрел на него, не мигая. Вот теперь Гончаров раскрылся весь, до самого донышка. Подарить своей первой любви, которую не видел двадцать или больше лет, романтическое путешествие в Париж, не пытаясь навязать ей свое общество – это поступок. Если по всей России найдётся ещё хотя бы один такой альтруист, который не только мечтает, а делает, ещё и залезая при этом в долги … Я готов был снять перед ним шляпу.

– И что же дальше? – осторожно осведомился я.

– Дальше? – задумался Гончаров. – Об этом я, честно говоря, ещё не думал.

Значит, смысл был в самом подарке, в жесте, в душевном порыве. Всё остальное не имело значения. И если снять умно, с тактом – это будет чертовски трогательный сюжет. Очень добрый сюжет. Сюжет, каких у нас ещё не было.

– Надо подумать, – сказал я.

Ещё две минуты назад я был настроен скептически. Теперь же эта идея показалась мне привлекательной.

– Мы поговорим об этом позже, – предложил я. – После «Телетриумфа».

Всё равно первым сюжетом с участием Гончарова будет тот, в котором он встретится со Степаном, другом из своего босоногого детства. Работа уже ведётся. И не останавливаться же на середине пути!

15

Церемония оглашения имён победителей «Телетриумфа» – это гораздо больше, чем просто вручение премий. Телевидение – клубок страстей и интриг, череда чьих-то побед и провалов. Здесь роятся слухи и рождаются сногсшибательные идеи. Здесь почти никто не дружит, зато все очень хорошо знают, что такое конкуренция, конкуренция без скидок и жалости к проигравшему. Целый год каждый сам за себя, за успехами и провалами коллег наблюдают издали, и только на «Телетриумфе» все собираются вместе, занимая места в зале, и эта тысяча приглашенных – настоящее переплетение амбиций, затаённого ожидания и безудержного желания успеха если не для себя лично, то для кого-то, кого ты поддерживаешь, и уж ни в коем случае – не для твоих врагов.

Здание, в котором пройдёт действо, оцеплено милицией с самого полудня. Кордонов целых три, не считая тех, что выставлены на входе в здание, потом ещё и на входе в зал. Итого получается пять. Меры нелишние. В кино давно никто не ходит и книг почти не читают, но телевизор смотрят все – дьявол нашего века овладел душами миллионов, и его могущество распространяется на всех без исключения представителей человеческого рода. Едва человек хоть немного подрастёт и что-то начнёт понимать – и у телевидения появляется ещё один раб. Эти рабы на удивление верны своему господину и, главное, удивительно послушны. Можно бросить курить, но нельзя отказаться от соблазна хотя бы ещё разок взглянуть на телеэкран. Экран, на котором сменяют друг друга телекумиры. Желание видеть их снова и снова можно было бы назвать болезнью, но диагноз некому поставить, потому что на земле уже не осталось здоровых людей. Вечер, когда разворачивалось главное действо «Телетриумфа», стал вечером исполнения желаний – и для телевизионщиков, и для зрителей.

Приглашённых автомобили подвозили прямо ко входу. Здесь оцепление было особенно плотным. Очередной гость «Телетриумфа» выходил из машины, вокруг него тотчас вскипал гам и свист беснующихся фанатов, и счастливый человек, с улыбкой помахав своим поклонникам рукой, скрывался в дверях.

Мы вчетвером приехали к чёрному ходу. Я по опыту прошлого года знал, что это наиболее безопасный способ проникновения в зал торжеств, и не ошибся. Здесь тоже было оцепление, но зато зевак – раз, два и обчёлся, и мы практически без препятствий прошли ко входной двери.

Многие из кумиров смотрели на кипящие в толпе фанатов страсти не без страха и спешили поскорее укрыться в спасительных стенах здания. Одна девушка, правда, прорвалась, но она была не из «диких», что способны оставить своего кумира без одежд, и когда она подскочила ко мне, я даже не сразу среагировал.

– Здравствуйте! – выпалила она. – Помогите мне, пожалуйста! Только вы можете помочь!

Прошляпивший её милиционер уже исправлял свою ошибку, но без грубости, просто оттеснял девушку от меня, ласково приговаривая:

– Позже, позже всё расскажете товарищу. Пройдёмте за ограждение.

А она упиралась и всё повторяла:

– Только вы можете помочь! Только вы можете помочь!

Я уже успел насмотреться на таких. Они или хотели сняться в нашей программе сами, или хлопотали за своих родственников, близких и дальних.

– Позвоните нам на программу, – сказал я ей. – Телефон – в конце каждого выпуска.

Мы вошли в здание, ослепительно торжественный холл был залит светом, но что-то мешало мне окунуться в атмосферу приближающегося праздника, и очень скоро я понял – что.

Глаза той девчонки.

– Я скоро, – пробормотал я и вышел на улицу.

Здесь, у чёрного хода, было всё так же много милиции и мало зевак. Я прошёлся вдоль ограждения, но той девушки так и не увидел. Ушла, исчезла, сгинула, унеся с собой этот странный взгляд, в котором что-то промелькнуло. Что?

Я вернулся к своим спутникам. Приглашённые галантно раскланивались, одаривая друг друга широкими, но неискренними улыбками. Подошёл Гена Огольцов, пожал мне руку. Рядом со мной стоял Гончаров, Гена пожал руку и ему, глядя при этом на Гончарова вопросительно-настороженным взглядом. Он, наверное, до сих пор не мог понять, кто перед ним, и это обстоятельство чрезмерно нервировало Гену, привыкшего к определённости всего и вся.

– Женя! – с чувством сказал мне Огольцов. – Я чертовски рад, дружище, что сегодня … Что вот сейчас … В общем, что это твой день!

– О чём ты? – отмахнулся я.

– Семь номинаций! – напомнил Огольцов. – Весь мир сегодня принадлежит тебе! Тебя любят и тебе поклоняются!

Он был несколько нетрезв и потому особенно красноречив.

– Не расточай комплименты так громко, – вполголоса попросил я. – Каждое твоё слово добавляет мне как минимум дюжину врагов.

Огольцов рассмеялся, дружески хлопнул меня по плечу и удалился, унося с собой запах дорогого коньяка.

– Он насквозь проспиртовался, – определил Дёмин. – Богема. У них так заведено.

Это было сказано без всякой неприязни, но я знал, что Дёмин недолюбливает Огольцова.

Зал был полон. Мы прошли на свои места, раскланиваясь направо и налево. Я заметил, что многие с интересом рассматривают незнакомого им Гончарова. Он и сам это, наверное, почувствовал, потому что обрёл чрезвычайно важный вид и даже, как мне показалось, для пущей значительности раздувал щеки. Приобрести для Гончарова пригласительный было архисложным делом, и мне даже пришлось соврать в дирекции «Телетриумфа», сказав, что билет мне нужен для нашего спонсора, и что если билета не будет – всё пропало, я разорён и о существовании нашей программы придётся забыть раз и навсегда.

Гончаров оглядывался по сторонам, с интересом наблюдая за происходящим, и когда видел знакомое по телепередачам лицо – а таких лиц вокруг встречалось великое множество – он оборачивался ко мне и с детской непосредственностью сообщал:

– Смотрите-ка! И этот здесь! Ну, который про зверушек рассказывает. И вот тот тоже … Как же его фамилия? Он еще призы раздаёт, но до того все нервы вымотает.

Дёмин слушал этот трёп с безучастным выражением лица. Он явно настраивался на долгий, нескончаемый сегодняшний триумф. Семь номинаций, как ни крути – это что-то да значит. И если мы получим хотя бы половину …

– Илья! – засмеялся я. – Очнись ты.

Он встрепенулся и посмотрел на меня туманным взглядом. Наверное, уже примеривался, где в своей квартире поставит бесценную для него позолоченную статуэтку.

Действо тем временем началось. Вышел на сцену Николай Вадимович Касаткин, всех поздравил, пожелал удачи, он в шутку просил нас, то есть меня, Илью и Светлану, не забирать все призы, а хоть что-то отдать другим. Все вежливо поаплодировали.

В первой номинации – «За лучшую идею» – мы присутствовали. Конверт с именем победителя вскрывали намеренно долго, зал затих и затаил дыхание. Дёмин нервно пожёвывал свой ус. Светлана улыбалась, но улыбка была напряженной. Один только Гончаров явно скучал, будучи не в курсе происходящего.

– Лучшая идея, – сказал ведущий.

У Дёмина дрогнула щека.

– Это идея …

Ведущий заглянул в извлечённый из конверта листок.

– Идея социальной рекламы «Мы – одна семья!», – провозгласил ведущий.

Зал взорвался аплодисментами. Дёмин замер. Мы со Светланой хлопали, заглушая собственное разочарование, которое всячески пытались скрыть.

– Пожелание Касаткина мы выполнили, – пробормотала Светлана. – Призами поделились. Но все остальные – наши.

– А что такое? – влез Гончаров.

– Мы тоже были в числе претендентов, – пояснил я ему.

– А отдали другим?

– Ну да, вы же видели.

– Несправедливо! – оскорбился Гончаров.

Дёмин метнул в него полный ненависти взгляд, но уж Гончаров-то в произошедшем был виноват меньше всего.

– Несправедливо! – повторил Гончаров.

Сидевшие впереди нас люди обернулись. И им тоже Гончаров, нимало не смущаясь, сообщил о допущенной несправедливости.

– Следующая номинация, – сказал ведущий. – «Лучший продюсер года».

– Продюсер – это кто? – Гончаров начал меня раздражать.

Ему никто не ответил. В этой номинации мы тоже присутствовали. Точнее, записан был Дёмин, который вроде бы продюсировал нашу программу «Вот так история!».

Ведущий взял в руки конверт, но открывать его не спешил, рассказывал какую-то байку, совершенно несмешную и неуместную, это понимали все, кроме него самого.

– Теперь о продюсерах, – сказал ведущий, но конверт так и не открыл, а вместо этого рассказал ещё одну байку, теперь уже из жизни продюсеров.

Илья уже совсем извёлся. Светлана пыталась его приободрить, но он отмахнулся от неё. Ведущий, наконец, вскрыл конверт.

– А лучшим продюсером этого года, – сказал он, – назван …

– Мы там есть? – быстро спросил Гончаров.

– Да.

Теперь уже и Гончаров нервно потёр руки.

– Игорь Самохвалов! – провозгласил ведущий.

Гончаров посмотрел на меня так, словно спрашивал, не ослышался ли он.

– Мимо, – заключил я. – Что ж, бывает.

Дёмин помрачнел, словно его прилюдно оскорбили со сцены.

Назойливый телеоператор лез со своей камерой, всё время снимая нас крупным планом. Светлана улыбалась в объектив, я старался сохранять невозмутимость. Чёрта лысого ему удастся снять меня разочарованным! У нас пять номинаций ещё впереди!

Следом у нас была передышка – та самая номинация, «За многолетний вклад», в которой мы не участвовали по причине молодости нашей программы.

– Что-то не нравится мне их сегодняшний расклад, – оценил Илья, понемногу оживая. – Разве так можно?

– А все призы забирать можно? – поддела его Светлана. – Делиться надо, разве не так?

– Мы еще участвуем? – спросил Гончаров.

От него исходило целое море беспокойства.

– Участвуем, – утешил я его.

– Да у них здесь всё куплено! – заявил Гончаров.

– Ну зачем так безапелляционно? – пожал я плечами.

Дёмин же только зло усмехнулся. Он был раздосадован и не собирался этого скрывать.

– Номинация «Открытие года», – объявил ведущий.

Наша номинация. Среди героев нашей программы не было ни одного актёра, да и того, что их снимают для телевидения, они до поры даже не знали – и тем милее смотрелась проявляемая ими непосредственность. Жизнь – театр, а люди в нём – актёры, этим соображением, наверное, и руководствовалось жюри.

Я видел, как Светлана сцепила пальцы крестиком – чтобы повезло. Хотя особенно волноваться было не о чем. Это как в истории с двенадцатью стульями, за которыми охотились великий комбинатор и незабвенный Киса Воробьянинов: чем больше неудач, тем ближе победа, и в конце концов стул, тот самый, найдётся обязательно. Глупо надеяться забрать победы в семи номинациях сразу. Но хоть что-то нам достанется непременно.

И здесь мы проиграли. Гончаров ёрзал, и казалось, что ему не терпится подняться с места. Я внешне сохранял спокойствие. А тут ещё этот оператор. Три номинации из семи уже прошли мимо нас, и оператор, наверное, терпеливо дожидался, когда мы дрогнем и занервничаем.

– Уйди! – сказал ему Дёмин.

Но оператор своё дело знал, и единственное, на что он пошёл – отдалился на пару метров, спустившись по проходу на несколько ступеней.

Следующие две номинации мы тоже проиграли.

– Я всё поняла, – сказала Светлана. – Мы получим или за лучшего ведущего, или вообще за лучшую программу. Они специально так сделали, чтобы не злить остальных.

«Они» – это жюри. Зная, что главные призы придётся отдать нам, все второстепенные раздали другим участникам, чтобы наш успех не казался вызывающим. Слишком много будет недовольных, если мы заберем всё. Логично.