Читать книгу: «Остров «Недоразумения». Повести и рассказы о севере, о людях», страница 2

Мне повезло, что я оказался на этом острове, и всё остальное уже не имело никакого значения, ведь у меня были горы, скалы, были даже стоящие ногами в море два утёса, два «мальчика», как их здесь называли, были и громадные, обкатанные волной валуны, которые во время шторма швыряло как песчинки, и они создавали при этом ужасный грохот.

Птичьи «базары» пестрели всеми цветами радуги, и всё это птичье царство орало, пищало, каркало и свистело, торопясь отложить на каменных полках и в любой ямке свои яйца, чтобы к осени новое поколение молодых птиц, окрепнув и научившись летать, улетело в новые места, указанные им природой и инстинктом. Они вернутся сюда, чтобы выполнить свой долг продления рода.

Я часами сидел на скалах, любуясь морем, скалами, наблюдая за птичьей жизнью, и удивлялся, насколько сильна в них родительская привязанность и чувство долга. Иногда, когда стоишь на высокой скале, возниает ощущение что весь мир вокруг неподвижен, он застыл а наш остров корабль плывёт в мировом океане раздвигая море, громадные льдины, и саму вселенную. Это ощущение какой-то странной нереальности мира и себя в нём, неописуемо а временами и жутковато.

На проклятом острове нет календаря? Ну и не надо, не нужен он здесь, а время измеряется только ходом рыбы, селёдочной путиной, клешнёвкой краба, нерестом лосося да нашествием «цунами» из уйка, когда он серебром покрывает километры песчаного берега. Так что, море и наш барометр и наши часы, самые точные в мире.

Говорят, что наш островок открыл Витус Беринг. С выбором названия у него возникли затруднения, так как во время отлива обнажалась подводная гряда, значит, это полуостров! Но во время прилива она уходила под воду, значит, это остров? В общем, одно недоразумение. Вот так и стал островок в Охотском море с давно потухшим вулканом на макушке Недоразумением. Благодаря кратеру с озерцом внутри остров круглый год снабжался чистейшей питьевой водой, которая не замерзает и зимой. Видно, вулкан подогревает этот источник жизни. Так я думал, когда в первый раз приехал в это благословенное место, хотя многое оказалось не совсем так, вернее сосем не так, но об этом потом.

В Охотском море вода горько-соленая, но в скважине пробуренной когда-то, она кристально чистая, насыщенная какими-то минералами и очень вкусная. Самой подводной гряды давно уже нет – ушла под воду навсегда. От острова до Магадана, если верить аборигенам, всего двадцать шесть км. До материкового берега и лососевой речушки Оксы лишь около трёх км. Сейчас передо мной фото острова, сделанное с вершины вулкана в 1974 году, и фото, сделанное из космоса, взятое из Интернета. То же море, тот же остров, только мёртво всё там, и это хорошо видно даже из космоса.

Когда-то там, в поселке Рыбачьем солили и закатывали в бочки вкуснейшую охотскую селедочку. Для себя люди промышляли и королевского краба, кету с горбушей, камбалу размером с хороший таз, морского окуня, треску, мелкого лосося «мальму». Сейчас там проваленные крыши засольных цехов, здание, бывшее ранее электростанцией, стоит без окон и дверей, даже мыс серпом, уходящий в море, в сторону берега, выглядит сиротливо и мрачно. На материковом берегу ничего не изменилось, потому что там ничего и не было, кроме устья речушки Оксы, куда, как и тысячи лет назад, идёт на нерест лосось.

Сейчас на островной полоске берега, у подножия горы, где был поселок Рыбачий, мёртво и мертвее не бывает. Когда-то здесь жили люди, кипела жизнь, правда, бурлила она здесь во время путины, а в остальное время текла мирно, что было очень хорошо. Для нас шабашников-строителей всё здесь было ново, непривычно и немного дико. Мы с опаской глазели на гору якобы вулкана, потухшего тысячи лет назад с опаской, а вдруг он просто дремлет, но однажды плюнет лавой, пеплом как когда-то, и все эти ручьи, водопадики превратятся в пар и мы тоже. Но сейчас мы понимаем, что это просто наше воображение, страшилка и не более того.

По склону горы стелился кедровый стланик с большими шишками, росли уродливые елки, с не менее уродливыми «Каменными берёзами» поражающие причудливость форм, на этих же склонах рос можжевельник и карликовые полярные березки. На птичьих базарах, на береговых отвесных скалах, гнездились тысячи пернатых обитателей моря: топорков, гагар, глупышей, мартынов, альбатросов, бакланов и т. д.

Вся эта водоплавающая пернатая банда, орала, пищала, кричала, пикировало на тебя и старалось обгадить, причем довольно метко. Они защищали свои гнёзда, а нас черт понёс на птичий базар, как на колхозный рынок. Ну и поделом нам! Обойдемся без экзотической яичницы.

Полоса берега, где находится поселок, устлана крупными валунами, которые во время шторма швыряет волной, как песчинки, тогда грохот стоит сильнейший. Когда шторм утихнет, можно взять ведерко, пойти по берегу и насобирать оглушенной рыбы, а то и крабов. Но этим здесь занимаются ребятишки да старики, которых здесь и нет почти. Мужикам не солидно, мужик здесь добытчик, а не собиратель. Даровой кормёжке ещё рады свиньи Ивана Филиппыча, кошки да собаки, они на берег ходят, как в столовую.

Красота острова своеобразная, а природа и всё это вместе взятое поражает своей законченностью. Творец на славу потрудился, ничего не прибавить и не убавить. Все совершенно! Морской воздух с запахом морской капусты, устилающей берег, рыбы, крабов, и нельзя этим солёным воздухом надышаться. Это был какой-то воздушный коктейль, который можно было пить. Если был или есть «Эдэм», то для меня это место и есть этот сад, и он всегда был здесь. Среди всей этой природной «лепоты» мы и стали жить, со всеми нашими грехами, злобой, радостью, счастьем и добротой – со всем тем, что присуще Гомо Сапиенс, человеку разумному.

Прости нас, Господи, за то, что влезли мы в этот чистый твой мир, теперь он стал и нашим, и мы обязательно здесь нагадим, потому что по-другому не можем, не обучены. Очень жаль, что эти мои слова оказались пророческими.

 
Мы на суше, но мы в море
 

На острове в то время проживало человек сто, это старики, дети, и остальные, вместе взятые. Работоспособного населения процентов семьдесят. Был здесь и клуб, где проводили собрания и иногда крутили кино. Была своя пекарня, которая славилась вкуснейшим и пышнейшим хлебом, что даже Магаданцы к частенько наведывались к нам за хлебом. Командовала здесь парадом вкусная и пышная Манефа, а мужик её работал «Чубайсом» на электростанции. Был и свой медпункт, где «министром» здравоохранения была «фершалка» – маленькая, худая женщина с остреньким птичьим носиком, которой в сильный, шквальный ветер на улицу нельзя было выходить, унесет в море ледяное, и ищи-свищи потом.

Как и в любой, мало-мальски приличной, деревне был у нас и свой торговый центр, где директором была тетя Поля, а «замом» её муж, дядя Саша. В одном углу магазина сама директор отвешивала бабам муку, сахар, конфеты, а жаждущих отоваривала вином, водкой. В другом углу дядя Саша отмеряя аршином материал на наволочки, простыни, портянки, с тоской глядел в тот угол, где на полках блестели пока недоступные для него ликеро-водочные изделия.

Нужно сказать, справедливости ради, что Магаданское снабжение было достаточно разнообразным и щедрым. Были в лавке и хорошие тряпки, и ковры, дорожки, мебель, холодильники – все то, что на материке было дефицитом. Были и хорошие вина, коньяки, завозили и пиво. В ассортименте много было шоколадных конфет, и на развес, и в коробках. На это грех жаловаться, где-то о таком изобилии только мечтают. Это было небольшое отступление, ну а пока…

Дядя Саша из своего угла с мануфактурой просит господа бога, чтобы жена хоть ненадолго исчезла из магазина, и в который раз кричит ей: «Да не выключила ты утюг, не выключила! Дом уже, поди, горит уже, сбегай, глянь». Баба с усмешкой отвечает ему: «Да не гладила я, не гладила, и отвяжись ты от меня». Она видит его насквозь, а он «вгорячах» просит бога, чтобы жену понос прошиб, но тот его не слышит. Блаженная минута наступала лишь тогда, когда пора уже было закрывать лавку. Но в другой раз, бывало, припрутся бабы под закрытие, и магазин становится «базаром». Пока всем косточки не перемоют, всех не обсудят, домой никто не уйдет, иначе день, прожитый без сплетен, это зря прожитый день.

Верховодила здесь и не только здесь баба Даша, это она была председателем «домостроя» и её мощный бас всегда перекрывал остальные голоса и голосишки. Её уважали и боялись, а иначе беды не оберешься. Она рассуждала так: если уважают, значит, боятся, а если боятся, значит, уважают. Ну а как иначе!? У бабы Даши было высокое давление, но она как с ярым врагом боролась с зеленым змием. Она его уничтожала одним, только ей доступным, способом – заливала вовнутрь. Бабка жила в нашем бараке, только в другом крыле, и если кто-то из нас, зарядившись спиртным, шел в барак, и даже если эта бутылка будет спрятана в задницу, это еще не значило, что баба Даша этого не засекла, не унюхала.

 
Мы так и знали
 

Но вот мы и дома. Вздыхаем с облегчением (проскочили вроде), разливаем, чокаемся, но до ртов не успеваем донести. Открывается без стука дверь (так принято), и вот оно – явление Христа народу! Бабы Даши басок: «Ой, да вы здесь бухаете, а я и не знала»! Вот, возьмите тарелочку пирожков с лососем, а я пошла: давление у меня зашкаливает, полежу, однако, маленько, может, оклемаюсь». А мы в ответ: «Баб Даш, а, может, примешь грамм сто от давления?» Бабка расцветает: «Бляди, спаиваете старуху, ан ладно! Пляскай!»

Бабка краем глаза косит сколько «булек» уже в стакане, где водки уже почти полный стакан, по самый «маруськин поясок», только тогда баба Даша орёт: «Хва-хва!», надавливая при этом пальцем на горлышко бутылки. Когда водка уже льется через край, она опять орёт дурным голосом: «Ты что, б..дь, краев не видишь!? Гля, сколь пролил, гад!»

Она хватает своей лапищей двухсотграммовый стакан, который в её ладони похож на маленького стограммчика: «Ну, будем толстенькими! (от автора: куда, уж!) Дети, дети, куда вас на хер, дети! (от автора: это её любимая поговорка) Не пьем, а лечимся, не пьянки ради, здоровья для!»

Всё это она выпалила скороговоркой, потому что горло у неё уже сводит судорогой от желания, скорее его промочить. Водка исчезает в её пасти мгновенно, в один глоток (двести пятьдесят грамм!), потом бабка застывает и стоит столбиком, блаженно закрыв глаза и прислушиваясь к своей утробе. Потом гладит себя по необъятной требухе, лыбится во весь с редкими зубами рот и молвит: «Как Христос-батюшка босиком прошелся по кишкам, благодать на меня снизошла Божья, я в раю!»

После этой, как молитва, речи, бабка шествует на крыльцо барака, становится в позу Наполеона: одна нога впереди, одна рука за спиной, другой машет, загребает, как веслом, она готова в бой с «Айболитом», которая «сука такая не дает таблеток» ей от давления! Пока баба Даша орёт в сторону дома лекарши просто так, для разминки, не по злобе. Но вот на её окошке дрогнула занавеска, потом появились «перископы», то есть очки целительницы. Оценив обстановку на поле боя, то есть позу бабы Даши и её боевой клич, а также количеств зрителей, и просто случайных зевак, она тоже появляется на крыльце, занимая исходную позицию, приняв «фронтовые» грамм двадцать-тридцать для бодрости и отваги, а дури у неё и своей хватит.

Сейчас уже перед вами не фельдшер острова Недоразумения, а, по крайней мере, Кутузов. Если против тебя сам Наполеон, то почему бы не быть и Кутузову!? «Битва» идет по давно написанному сценарию. После взаимных упреков и обвинений в адрес друг друга происходит перемирие и «братание» двух фронтов, им становится стыдно (вот дуры старые потешили народ), ладно, хоть за волосья не потаскались. Они удаляются в чей-нибудь стан в обнимку и с песнями. «Медицина», головой под мышкой у бабы Даши, ручонка обнимает за «талию» только наполовину, больше не хватает руки. Сейчас они подпишут пакт о ненападении и скрепят подписи бутылочкой вина. Потом они несколько дней не будут выходить в свет, переживая, что скажут люди.

Но жить надо, и всё опять становится на круги своя. Баба Даша опять идет к любимой, заклятой подруге мерить давление и просить таблеток, и та не помня зла, меряет подруге давление и даёт лекарство. Пройдет немного времени, и мы опять услышим басок бабки: «Дети, дети, куда вас на хер, дети?!»

Неожиданно умер дядя Саша. Всю ночь старый вояка куролесил у нас в общаге. Шла путина, и поэтому на острове был переизбыток работящих на «передок», вербованных женщин. И не зря говорят в народе: «Седина в бороду, бес в ребро». И старый перец всю ночь блажил среди этих «давалок», готовых за стакан водки и пачку сигарет «осчастливить» любого, кто пожелает. Вваливался дядя Саша несколько раз и к нам с Серым: «Айда со мной, партизаны, мы сейчас их всех перетрахаем. А-а, не хотите или не можете!? Я с вами в разведку не пойду! Что я, один их должен трахать?»

Уже утром этот старый трахальщик подался домой, просить у жены похмелиться: «Что-то хреново стало, сердце давит, дай, баба, чего-нибудь, ведь есть дома». Та отвечает: «Хрен тебе, блядун старый, иди магазин, открывай, вон и люди уже стоят со сранья, такие же алкаши, как и ты!»

В лавке дядя Саша всё равно подлечился бы, но не судьба, видно, Бог рассудил иначе. Дошел он до своего сельпо, вставил ключ в замок и осел, повалился на бок. И всё! Не стало дядя Саши, старого вояки. Вот тебе и северная пенсия, и обеспеченная старость. Похмеляться вовремя нужно. Мир праху твоему, ты спел напоследок песню свою.

 
Поездка за крабами
 

Зимой начинаются шквальные ветра, им негде остановиться, вокруг небо и лед. Они обрушиваются на наш островок, срывая крыши и унося далеко в море все, что можно, отрывая ледяные поля десятками километров, громоздя торосы и размалывая их в ледяную кашу. В такое ненастье сидеть лучше дома, какать в ведро, потому что не дойдешь до сортира, да и как потом выяснилось, его унесло в море километра за три. Что интересно, это то, что ни одна дощечка не оторвана, а двери аккуратно «застегнуты» на все «пуговицы», то есть закрыты на вертушки. Чудеса! Но свое «дерьмо» никто не понесет за три километра в тот гальюн, поэтому чекернули тросом, притащили и опять взгромоздили этот мавзолей на пять толчков на старое место, до следующего шторма.

Сидим как-то, бухаем, на улице морозяка, шторм стих, ветра нет. Серый бренчит на гитаре, дым в комнате коромыслом, гвалт. У нас в гостях был абориген из числа тех, кто любит выпить, «да денег нет». Чтоб как-то отблагодарить нас за пойло и заслужить право на дальнейшую попойку, он предлагает смотаться по льду на его «Урале» километров за пять за остров на краболовки. Они там у него давно стоят и наверняка забиты королевским крабом под завязку. Мы представили полное эмалированное ведро одних клешней размером с человеческую руку (ну приврал маленько), крабовое мясо под водочку, налили ему за его благое намерение стакан и благословили на промысел. У меня же, как всегда, шило в заднице сидит, и я кричу: «Погодь, я с тобой!» Вдвоем, конечно, сподручнее, что и говорить, завели мы «Урал» и погнали по шероховатому льду Охотского моря.

Ехали, орали песни, как чукчи, что видим, о том и поем, выписывали кренделя, пытаясь пустить мотоцикл юзом. В луче фары я увидел впереди темную, почти черную полосу. Пока я «въезжал», чтобы это значило, абориген резко взял руль вправо, в сторону коляски, а я от неожиданности кувыркнулся на лед и затормозил костями и своей мордой у кромки льда. Впереди, насколько можно было видеть, была открытая вода. Во время шторма ветром оторвало ледяное поле, и луч фары освещал только ледяную свинцовую воду Охотского моря с мелкими барашками волн. Представив, какая смерть ждала нас в той пучине, у меня пошел мороз по шкуре и малахай приподнялся на башке.

Назад домчались быстро, боясь, что может ещё кусок льда оторваться, но уже вместе с нами. Я повторюсь если напомню уже про, уже не первый трагический случай, но: – За несколько лет до нас таким образом под лед ушли четыре машины. Они ехали на остров по промеренной ледовой дороге и вдоль ее вешки стояли. Выгрузив продукты и еще там чего-то, загрузив бочки с селедкой, они двинулись в обратный путь. Под действием течений и ветра вокруг острова образовались громадные трещины – туда и ушли грузовики один за другим. Лед опять сомкнулся, капкан захлопнулся. Никогда и никому море не прощало ошибок. Его можно любить или ненавидеть, но его нужно понимать и остерегаться. Только идиот, кретин ничего не боится.

Женская баня

Человеку лень чесаться, поэтому он ходит в баню. Это нужное мероприятие для тела и крепости духа. Я не расскажу тебе, как правильно хлестаться можжевеловым веником. Это хорошо, но не интересно. А вот когда у нас в воскресенье женская баня, когда толпа распаренных обнаженных женщин, не обращая никакого внимания на зрителей, которые заняли все вакантные места за сугробами около бани, это «кино» ещё то. Здесь есть и мужики, чьи жены сейчас барахтаются в снегу, но они пришли поглазеть на чужих баб и на молодых рыбных технологов, девчонок, которые пока визжат громче всех, и прикрывают лобки и соски грудочек, изображая стыд и невинность. Увы! Зрелые женщины более откровенны, им ведь не впервой, да и есть, слава богу, что показать, чем погордиться. Смотрите, мужичье, любуйтесь! Знайте, сволочи, что лучше наших баб не бывает в природе. Смотрите на наши груди, бедра, попки и лобки курчавые. Куда до нас каким-то вербованным лахудрам, да и ваши мы, родные! Берегите нас, любите нас!

Все это, кажется, витало в морозном воздухе: бесстыдство и целомудрие, опаска и доверие к нам. И мы были благодарны нашим женщинам за этот маленький стриптиз под полярным небом, усеянном звёздочками зарождающейся молодой любви, на маленьком островке, затерянном в просторах Охотского моря, на самом краешке Вселенной. В этот вечер в домах рано погаснет свет, а скрип кроватей подтвердит, что маленькая женская хитрость удалась, и цель достигнута. Теперь мужики надолго забудут о вербованных «давалках», как о тяжком, но уже прощённом грехе, и в семьях вновь будут мир и лад. И младые, незамужние девахи, рыбачки и технологи сегодня тоже одни спать не будут, увезли вербованных, и они опять любят и любимы! Они тоже уже простили нас и сделали нам ещё один праздник, а уж мы не подведём, глядишь, к весне и кто-то из девчат с «икоркой» будет, ну а кто-то к той поре, с божьей помощью, и отнерестится. У нас тоже всё как у людей, только вот места маловато, потому всё и знам. Ещё хочу сказать: да, правда, людей и земли у нас маловато, но это всё наше, а море? Оно и даёт нам жизнь, потому мы и есть люди моря, его дети.

 
А это дело, было летом
 

RS. Единственным человеком на острове, обладающим правом безназанно и бесстыдно глазеть в незакрашенные окна женской бани, был водовоз Толя. Человеком он был, как сейчас говорят не совсем адекватым, высок ростом, худ телом, и кое кто из молодух под большим секретом, (для всего острова) баял о его половой мощи, ибо больше пяти минут «её подруга» якобы выдержать не смогла. Когда его в первый раз застукали под окном бани, все бабы, и стар и млад, прикрываясь деревянными шайками дружно высыпали на улицу, дабы всыпать этими же шайками бесстыжему греховоднику.

Толя не убегал, он даже обрадовался их появлению и только с восторгом и восхищением, широко раскрыв глаза разглядывал женские прелести. Когда его попытались побить, опять теми же шайками, вышла небольшая заковыка. Шайку ведь нужно было с начала отнять от, так тщательно прикрываемого сокровенного места, а Толя только и ждал этого момента. Постыдив и поматерив по матушке этого равратника, бабы проигравшие эту небольшую войну, стали отступать на исходные позиции, уже прикрывая шайками, свои розовые пышные тылы. А тут, как на беду, с бутылками зелена вина, в кусты за баню торопилась толпа мужиков, у них там был оборудован стол из большого плоского камня, а вместо стульев валуны да брёвна плавника, и даже от ненастья был сотворён небольшой навес из рубероида.

Увидев толпу голых женщин, они раскрыли от удивления рты, и чуть не пороняли драгоценную влагу. Вот это была картина! Островные мужики вовсю глазели на молодых девчёнок с рыбозавода, а их жёны по началу онемев от такой наглости, а потом забыв о том что они совсем «Ню», размахивая шайками кинулись на своих благоверных с воплями. Типа: «Чо козёл старый, на молодую потянуло»? От такого неожидного нашествия Амазонок, мужики рванули вверх по склону, верно рассудив что на самую верхотуру, на обозрение всему острову своих пыщных задниц, и того, чего и вовсе нельзя никому показывать окромя родного мужа негодяя, и старого гинеколога.

Быстро опомнившись, и поняв что и битву за нравственность проиграли и смешного позору огребли по полной, женщины толпясь ринулись в двери бани. Когда напарившись, намывшись и насмеявшись над своей дуростью они вышли на улицу, где на оглоблях своей телеги с бочкой, поджидая их, сидел всё тот же Толя, нимало не мущаясь. «Вы бабы на меня не ругайтесь, не то ваши мужики узнают много интересного про вас «Недотрог». Вот так дурак, простак!

– «Вы-то каждую ночь с мужиками «тешитесь», а мне что? Своему мерину под хвост «заехать»? Вы все меня хоть и считаете за дурака, но я ведь тоже человек, мужик. А вербованными я брезгую, пусть их Филипыч «пялит», а мне это дело за падло. Скоро полечу домой женится, а пока потерпите, от вас не убудет если иной раз на вас и погляжу, а то что болтают обо мне на острове, не верьте, я ещё в жизни женщину не имел. Вот тут-то бабы и поняли свою промашку в суждениях о человеке с которым за столько лет не удосужились даже поговорить, поинтересоваться. А ведь как трудно нормальному человеку, быть отщепенцем, изгоем и совсем одиноким. Поверьте мне на слово. А мы все заняты своими делами, своими проблемами, и даже поговорить с человеком который рядом с тобой, всё недосуг.

Одно я знаю, это то что после этого случая, жизнь Толи именилясь в корне, во всех отношениях. А женщины получив такой жизненный урок, вспомнили что от стыда можно покраснеть, и тоже стали мягче и добрее.